Эклектика

Вид с холмов потрясающий. Внизу переливается и сияет тысячами огней Сан-Франциско, а на лице Тамары застыла восхищенная улыбка. Она впервые за границей, впервые в США, для неё все в диковинку, все такое интересное и новое. Глебу вообще приятно её вечное приятно-удивленное состояние и хорошее настроение. Он чувствует себя наставником и проводником в лучшую жизнь, когда слышит её робкую речь на плохеньком английском, когда видит, как ей нравится это путешествие. Каждый день они проводят по-разному, почти все время находясь на свежем воздухе. Маре интересна архитектура и пейзажи. Память её телефона забита многочисленными фотками, и среди них лишь пара их совместных смешных селфи, остальное же она снимает, чтобы показать родителям, которые не бывали дальше курортов СССР. В особое восхищение девушку приводит океан. - И слушали Тихий океан, и видели города. И верили в вечную любовь, и думали – навсегда, - чисто пропевает она, когда впервые бредет вдоль кромки воды. Ветер трепет её одежду и волосы, и она, отчего-то, кажется старше и мудрее. Словно она не здесь, а где-то далеко, там, где есть место только для шума перекатывающих гальку и песок волн. Фаре становится как-то неуютно, он берет её за руку, переплетая прохладные пальцы, и уводит Тамару с пляжа. Честно говоря, ему немного странно быть в своем любимом городе, который он навещал прошлый раз с Наташей, теперь уже с другой девушкой. Он не хочет и не может сравнивать их, но ностальгия подкатывает, как те же океанские волны. С Марой тепло, Мара удивительно-другая, с похожими на неё девушками он еще никогда не имел дело. И это, конечно, подкупает. Но память о Нате и всём, связанным с ней, откровенно говоря, была жива и порой, надтреснув, кровоточила. Глеб надеялся, что, когда он узнает Тамару лучше, то прошлое отойдет на задний план и превратится в просто историю. Ему не хотелось думать, что Мара лишь минутное увлечение, что чувства, испытанные к ней, в самом начале знакомства, обречены исчезнуть в скором времени. Фара не понимал, почему потащил её именно сюда, но, вероятно, его вела сама судьба. *** - Как же красиво, - выдыхает девушка, касаясь кончиками пальцев стекла, - теперь я понимаю, почему ты так любишь этот город. Голубин поднимается с кровати, подходит к ней и, обхватывая девичьи плечи, выдыхает на ухо. - Что действительно прекрасно – так это ты на черных простынях. Девушка фыркает, но он знает, что своеобразный комплимент достиг цели. И не потому, что она падка на лесть, а потому, что его восхищение искренне. - Да ты профессиональный обольститель, - смеется она, ощущая щекотное дыхание на своей шее. - А у тебя были сомнения? – Глеб улыбается, спуская руки с плеч на тонкую талию. Сейчас его не беспокоят воспоминания о прежних днях, и он даже может сказать, что непозволительно счастлив. Тамара заводит руку вверх и мягко касается его волос, гладит пряди почти невесомыми касаниями. Легкие сводит приступом щенячьей нежности, он сам удивляется тому, что способен на такие проявления души. Вожделение окрашивается в иные тона, и зарождающая страсть уступает свое место волнительной мягкости. Фара вжимает губы в её шею и крепко зажмуривает глаза, пытаясь сдержать ширящееся в груди предвкушение. Но оно совсем не желает сжиматься в какие-то псевдорамки, обрушивается новыми порциями, погребая под собой все метания, ограждает от прошедшего и от еще не случившегося. - Нет, касательно тебя у меня нет ни сомнений, ни предрассудков, - тихо говорит ему Мара, продолжая любоваться ночным пейзажем за окном. Она уверена в своих словах и действиях, ей не нужно оглядываться назад, искать что-то в мутной воде прошлого. Глеб поражается ей в который раз. Чтобы отогнать смятение, пришедшее так некстати и принесшее с собой кисловатый привкус вины, он запускает руки под ее футболку. Водит пальцами вдоль выступающих бусин позвонков, очерчивает вслепую торчащие лопатки. Она легко поворачивается в его руках и, упираясь спиной в стекло, целует. За девичьими плечами дивным цветком распускается американская полночь. *** Глеб качает в руках тяжелый стакан с отличным вискарем, его рука покоится на талии Мары. Она прелестна в своем вишневом платье, открывающем коленки и хрупкую спину. Загар лег на её бедную кожу персиковой пыльцой, ярче выделяя цвет глаз. Девушка мила ко всем, хоть и совсем не знает половину людей в этом зале. День Рождения одной из знакомых поражает светским размахом, постоянно кто-то смеется, кто-то здоровается, и все это здорово смахивает на Голливудский фильм. Всюду цветы, шары и блеск. Но в каждой бочке меда есть ложка дегтя. В широкий проем арки медленно вплывает Наташа. Как всегда предельно элегантна и женственна. Она одна, нет ни свиты из подружек, ни кавалера. К ним Ната подходит с улыбкой и тоской на дне красивых глаз. Представить девушек друг другу минутное дело, но оно вызывает приступ неловкости и раздражения. Обе ведут себя более, чем достойно, не смеривая друг друга уничижительными взглядами и не соря колкостями. На них поглядывают с любопытством, но пищи для сплетен дамы не подбрасывают, и глазеющие простофили возвращаются к своим болячкам. *** - Я люблю Питер, - говорит Наташа, и делает крохотный глоток из бокала с шампанским. - Его нельзя не любить, - улыбается в ответ Тамара. Ей не нужно много времени, чтобы понять и всё расставить на свои места. Между ним Фарой и Натой еще жива связь, тонкой леской опутывающая души и сердца. Мара улыбается, живо поддерживает непринужденный, поверхностный разговор, но ощущение, что она тут ни к месту вытесняет пустые мысли. Она отлавливает грустные вздохи Наташи, прорывающиеся сквозь слова, чувствует, как закаменел и насторожился Голубин. И совсем неожиданно сама не испытывает ничего, но осознает, что нахлынет позже, и тогда наступят трудные времена. Она ведь ни на что не рассчитывала, но отпускать всегда сложно. Когда у неё тревожной трелью звенит мобильник, Тамара даже рада, что может оставить зал хоть на пару мгновений и сбросить со своего лица тень улыбки и довольствия. - Я отлучусь, видимо, это важно, - бросает она и выходит из помещения. И стоит ей исчезнуть за аркой, как Наташа оживает, распрямляет поникшие плечи. - Здесь душно и шумно, пойдем на балконе постоим, - в её голосе отчаянная просьба. Глеб знает, что соглашаться не стоит, но идет следом, словно привязанный. На открытом балкончике на удивление пусто. Августовский воздух отдает запахами прожаренной на солнце пыли и раскаленного асфальта, вдалеке догорает яркий закат, отбрасывая погибающие блики на темнеющий купол неба. Наташа облокачивается на кованные перильца. Этот жест совсем не подходит к её узкому платью, отдает противоестественной усталостью, и вся её фигура резко, ставшая нескладной и угловатой, служит знаком печали. - Я часто тебя вспоминаю, - почти шепчет она, но Фара слышит каждый звук супер-отчетливо. Он молчит и хмурится, но ей, судя по всему, не нужно одобрения, чтобы продолжить свою исповедь. - Память не дает покоя. Я знаю, знаю, что у каждого из нас уже совсем другие пути, что разошлись наши дороги. Но от этого так больно почему-то. Девушка поднимает на него наполненный мукой и терзаниями взгляд. Он и сам не понимает, как делает пару шагов, и целует знакомые до последней трещинки губы. *** Тамара с облечением нажимает на отбой. Угораздило же какого-то явно не трезвого мужика позвонить именно ей и очумело требовать к телефону неизвестную Светку. Мара устала объяснять, что здесь нет никакой Светланы, но стоило бросить трубку, как звонок неумолимо повторялся, и все начиналось сызнова. Девушка прячет телефон в клатч, и собирается вернуться в зал, но запинается на пороге, в тени, отбрасываемой аркой. Никто не обращает внимания, начались танцы, но в большом окне, ведущем на балкон, в зазоре между развевающихся полотен тюля, она видит, как Глеб целует Нату. На крохотную секундочку сердце Мары ухает в пятки, но она быстро отмирает. Ведь все поняла еще с первого мгновения пребывания Наташи на этой вечеринке. Тамара перекладывает клатч из одной руки в другую, спокойно, насколько это возможно, идет к столику с напитками и закусками. Она выуживает из многочисленной выпивки не пользующийся популярностью сок, делает глоток, чтобы промочить пересохшее горло. К ней подбегает виновница торжества, с которой её познакомили только сегодня, спрашивает, как ей вечер. «Какая ирония», - думает Мара, но уверяет девушку, что все прекрасно. *** - Я думаю, нам стоит вернуться в зал, - хрипит Фара, с трудом отрывая ладонь от Наташиного лица. В глазах у девушки растерянность и отголоски сожаления. - Хорошо. Они аккуратно, один за одним, выскальзывают из балконной дверцы, воровато озираются по сторонам, каждый боится быть застуканным и обвиненным во всех мирских грехах. Но, как оказывается, веселящейся публике нет до них никакого дела. Ната с облегчением выдыхает, чуть нервно поправляет прическу, машинально проводит подушечкой пальца под губами, убирая несуществующие недостатки макияжа. Глеб, озираясь, находит Тамару у фуршетного столика. - Вот ты где, - говорит он, подходя к ней. Девушка кивает ему, ставит на столик пустой бокал, не спрашивает, где носило его самого. - Знаешь, мне придется отлучиться. Звонила одна московская знакомая с просьбой, - медленно начинает говорить она. - Какая? – интересуется Голубин, благодаря всех богов, что Мара ничего не заметила. - Она должна была встретить свою подругу из родного города на вокзале. Та совершенно не ориентируется ни в самой Москве, ни в метро. Но возникли некоторые проблемы, и она просит встретить девчонку меня, - Мара плетет свое вранье гладко. - Поехать с тобой на вокзал? - Ой, нет, не надо, веселись здесь, будет невежливо уводить тебя с праздника. - Ладно, - бурчит Глеб, подсознательно ощущая какой-то надрыв в абсолютно ровном поведении Тамары. В ответ девушка мягко касается, привстав на цыпочки, его щеки губами. - Извинишься за меня перед именинницей? - А что мне за это будет? - шутливо, чтобы перекрыть тревогу, спрашивает Фара. Тамара игриво улыбается, молча отдаляется, машет рукой и, развернувшись, покидает шумный, искрящийся праздником зал. Голубин смотрит ей вслед, но через секунду ловит на себе тяжелый, манящий взгляд Наты и проклинает себя за порочность. *** - На железнодорожный вокзал, пожалуйста. Таксист, хмурый и сонный, кивает ей в знак того, что услышал, щелкает кнопками, ища приличную радиоволну. Тамара укладывает клатч на колени и трет лицо руками, не заботясь о немногочисленной краске на глазах. Она ощущает себя довольно паршиво, на душе скребутся кошки, но не чувствует, что её предали. Видимо, подспудно она всегда ожидала чего-то подобного. Сказкам свойственно заканчиваться. Уже на вокзале, держа в руках билет, она вспоминает о рюкзаке с вещами, который бросила на квартире той самой знакомой, которой она прикрыла свой импровизированный побег. Не желая обременять Глеба, который сам, будучи современным бродягой, ютился по знакомым, Мара остановилась у неё. И хоть до поезда полтора часа, абсолютно нет желания возвращаться за вещами. Она сидит на пластиковом стульчике кафешки, пьет отвратительный кофе, глядит на пассажиров. В голове пусто и неприятно-звонко. Хочется домой, в Питер, потеряться среди мостов, храмов и, наконец, отпустить себя. Поплакать. А сейчас еще нет слез, нет осознания. Есть только кофе, праздничное платье и ожидание поезда.