У Аничкова моста
5 января 2017 г. в 19:41
Сентябрь в Питере почти не хранит тепла прошедшего лета и пахнет полноправной осенью. А холодно практически по-октябрьски. Фара ежится, выше подтягивает язычок молнии и продолжает брести по набережной. Сейчас пять утра, сонные дворники только начинают выползать из своих каптерок, вооруженные метлами и совками. Улицы пустынны, погружены в дремотную утреннюю негу.
Уже видны бронзовые кони Аничкова моста; над водной гладью, переливающейся от стального в болотный цвет, клубятся рваные волокна тумана. Глеб лениво следит за тем, как белесые полосы сливаются в полотно и снова разрываются гуляющим ветерком. Он не боится натолкнуться на прохожих, бредет себе неспешно по пустынному тротуару без цели. Да и куда ему спешить в неродном, малознакомом городе, сбежавшему с затихающей под утро тусовки? Там стало душно, скучно и неуютно.
На каменных бордюрных плитах, подложив под задницу сумку-почтальонку, сидит девушка. Невзрачная, одетая в темное, в обычное время он бы её не заметил. Но на улицах все еще пустовато, нет пробок, и автомобильный шум слаб. Голубин смотрит на одинокую фигурку, его ноги устали, кажется, он стер в ноль подошвы обувки. Он плюхается на камень неподалеку от девушки, выпотрашивает карманы, с облегчением находя среди барахла, по обыкновению таскаемого с собой, сигареты и зажигалку. Закуривает медленно, словно в запасе у него вечность. Нет, две.
Соседка по бордюру молчит, сидя на расстоянии в вытянутую руку, карябает что-то в блокноте, поглядывая на мост, на воду или, может, сквозь них. Где-то неподалеку, наверное, во дворах запела встревоженную арию сигнализация. Девушка повернула голову на звук, и сквозняк, почти разогнавший туман над водой, зарылся прохладными пальцами в кудри цвета бронзовых боков скакунов, замерших на мосту. «Не такая уж она неказистая», — подумал Глеб так же лениво, как отщелкнул бычок в сторону.
Длинные пальцы, сжимающие черную гелевую ручку, музыкальны. Бледность лица с резковатыми чертами аристократичные какие-то. В осанке строгость, не заметная сразу.
— Тоже любишь это место? — спрашивает она, не отрывая взгляда от исписанной бумаги.
— Нет, — честно отвечает он, — оно мне абсолютно безразлично.
— Понятное дело, — усмехается она, заправляя за ухо волосы каким-то чертовски его движением. — Зачем тогда сидишь тут в такую рань?
Она косится серым глазом в его сторону, усмехаясь неожиданно остро.
— У меня встречный вопрос, — парирует Фара.
Он ждет, что девчонка начнет препираться, возможно, даже кокетничать, играя с ним, но она просто отвечает:
— Я не люблю суету и люблю это место.
Голубин фыркает, но честностью отвечают на честность. Особенно в сентябрьское утро, особенно в Питере у моста.
— А я пересуетился, похоже, — глухо посмеиваясь, говорит он.
Девушка понятливо качает головой, улыбается сама своим мыслям. От канала тянет сладковатым душком заболоченной воды, прибавляется народу, время подходит к шести. По стеклам окон верхних этажей пляшут бледные и слабые блики. Солнечные зайчики, осенние, замерзающие.
— Что пишешь? — интересуется он, будто между прочим, так, чтобы не сидеть посреди просыпающегося города в молчании.
Она поворачивает блокнот, исписанный и текстом в столбик, и нотными строчками. С расстояния не разобрать слов, накиданных торопливым почерком, и поэтому он предполагает:
— Песня?
Девушка трет кончиком ручки висок, задумчиво подбирая определение.
— Скорее, романс. Что-то в этом духе, — рассеяно характеризует она, взмахивая рукой с блокнотом.
Желтлявые листья, зажатые большим пальцем, трепещут самыми уголками, перебираемые ветром.
— Значит, ты музыкант, — заключает Голубин, поигрывая зажигалкой, прокручивая её меж пальцев.
— Значит, музыкант. Учусь в консерватории, — кратко сообщает она. — А ты?
— Тоже связан с музыкой, — туманно бросает Фара, не зная, может ли он именоваться музыкантом.
«Вряд ли, скорее, исполнителем», — думает он, потирая подбородок в раздумьях.
— Я знаю, кто такой Фараон, — смешливо замечает она.
Глеб вздергивает голову, сталкиваясь с ней взглядами. В лисьих прищуренных глазах, в самых радужках серебрятся искорки веселья.
— А я-то считал, что те, кто учится в консерватории и сидит за роялем, не слушает таких, как я, — острит он, не в силах промолчать.
Девчонка смеется, легко и мягко.
— Теперь ты знаешь, что это не так. И на твоем месте я бы взяла пару уроков вокала.
— Сама преподашь? — огрызается Глеб, впрочем, совсем беззлобно, с улыбкой в голосе.
— Зачем же? Учителей предостаточно.
— Я не знаю ни одного.
Говорить с ней просто, по ощущениям — знакомы уже давно. Плавное течение беседы укачивает, ведет за собой, как в полусне.
— Как тебя звать?
— Тамара.
Фара вскидывает в удивлении брови. Редкое имя.
— Знаю-знаю, — усмехается она, — оно мне не подходит.
Голубин демократично отмалчивается, с интересом косясь на неё.
— Тамара — это такая бабища, с косой цвета смоли толщиной в мою руку. С черными глазами и усиками над красными губами, — со смехом перечисляет она, — но корабль уродился не в свое имя.
Глеб продолжает помалкивать. Что ему вклиниваться в веселую тираду? Пусть рассказывает, переливы её мелодичного голоса приятны для истерзанного басами вечеринки слуха. Сонливость подтачивает усталый разум, но не спешит убраться восвояси, оставив Тамару у Аничкова моста. Он слушает, порой говорит сам, смотрит в её открытое лицо, не напрягаясь и не мельтеша.
В городе стремительно светлеет, появляются спешащие на работы люди, и ни намека на туман под темной густой водой. Они бредут вдоль, жонглируя фразами и отдельными словами. Шумят над головами не тронутые рыжизной листья, подсохшие по краям еще летом.
Кажется, так идти можно едва ли не вечность. Нет, две.
Примечания:
Писалось под Сплин - Феллини (без участия Би-2), Medicine boy - open sea, Beirut - La Llorona)