Fight

Как ни странно, но то, что было тем вечером, осталось в том вечере. После той ночи, когда мы, в прямом смысле этого слова, спали вместе, в наших отношениях и общении ничего не поменялось, разве что последние капли неуместности и скованности как рукой сняло. Наверное, потому, что я была максимально открыта и искренна с ним, а он со мной. Всё произошло само собой и ни на что не повлияло, будто так и должно было случиться, в обязательном порядке, словно без наших крепких объятий той ночью жизнь дальше не двинулась бы с места. Не было ни косых взглядов, ни так и не начавшихся неловких разговоров. Была лишь моя немая благодарность и никуда не девшееся стеснение перед ним. Моя врожденная робость с каждым днем падала перед его внутренней силой все более и более. Мои внутренние проблемы оттеснялись на второй план, заполняя опустевшее место мыслями об отношениях с Новиковым. Что творится между нами и когда это началось, и почему я так легко могу позволить ему быть рядом в то время, когда закрываюсь от всего внешнего мира здесь, в его квартире? Мы никогда не обсуждали наше общение, но эта невидимая связь была осязаема буквально кожей. В конце концов, в его присутствии мне казалось, что я чувствую его любую эмоцию и знаю, о чем он думает в данный момент. Мне хотелось его чувствовать. Из скребущих душу мыслей меня выводит лающий кашель Новикова. Он пытается заснуть, ворочаясь с одного бока на другой, периодически шмыгает носом, но тихо, чтобы не разбудить меня. Я лежу на диване, кутаясь в одеяло, потому что дома отчего-то холодно, и смотреть на него тоже. Очередной кашель заставляет меня подняться с кровати. - Так, ну это уже ни в какие ворота, - я подхожу к нему и присаживаюсь на колени, пока он переворачивается на спину, а потом смотрит на меня снизу вверх, - давай температуру померим? - с этими словами рука непроизвольно тянется к его лбу. Горячий.  - Да нормально у меня всё, перестань, - он отмахивается и пытается перевернуться на другой бок, но я останавливаю его, хватаясь за левое плечо.  - Слышу я, как нормально, так нормально, что аж кашель не останавливается. Где у тебя градусник? - у меня расширяются глаза, когда он говорит, что ничего подобного у него нет. Разбудить тетю Шуру оказывается крайней мерой, Новиков пытается меня остановить, а потом долго возмущается, но я непреклонна. Слишком высок риск того, что он подхватил какую-нибудь простуду или еще хуже - грипп. Я не была специалистом в таких вопросах, когда я болела меня всегда лечила мама или дядя Паша, но я успела нахвататься самых простецких знаний из разряда "при насморке можно парить ноги", поэтому лечить его или нет я особо не выбирала. Ответ очевиден.  - Не ругайся, а просто подожди пять минут, - иногда он бывает просто невыносим. Я смотрю на него и его недовольное лицо и стараюсь скрыть вырывающуюся из меня легкую улыбку - слишком смешно он ведет себя. К слову, молчать рядом с недовольным Серёжей несколько сложнее, чем обычно, поэтому я принимаюсь зачем-то заправлять диван одеялом несмотря на то, что на часах не много не мало половина второго ночи. Но куда-то деть себя необходимо.  - На, - он протягивает мне ртутный градусник в руки, и я машинально прикладываю его к губам, как всегда делала мама. А спустя несколько секунд мой взгляд находит цифру, на которой остановилась ртуть, и ужасаюсь: тридцать восемь и шесть.  - Тёть Шу-у-ур, - я буквально вылетаю из комнаты, ничего ему не объяснив, потому что мне никогда не приходилось лечить кого-то и сбивать такую высокую температуру. Мои нервные метания не значат ничего кроме как переживаний за него, и раздражения от его нежелания делать хоть что-то.  - Отнеси ему молоко, а я пока парацетамол поищу. В меня вселяется огромная паника, сковывающая сознание и лишающая здравого смыла, и все мои движения выходят неловкими и неаккуратными. Молоко разливается на стол, крышка от пачки вовсе падает на пол, и я матерюсь, когда кастрюля нагревается слишком медленно. А потом несусь сломя голову в комнату, чтобы напоить этого идиота тёплым молоком. Новиков лежит на полу с закрытыми глазами, и мне кажется, что он уснул, но потом он что-то тихо говорит и я понимаю, что ему всего лишь плохо. - Давай, перебирайся на диван, - мне приходится опять расправлять своё спальное место. - Не буду. Я, честно, готова убить его прямо в этот момент, потому что я очень сильно нервничаю, а он бесит меня с каждой минутой больше и больше, раскидываясь своим упрямством на право и на лево. Меня начинает потряхивать, я никогда не старалась кого-то в чем-то переубедить, но сейчас мне кажется, что я безусловно права, а он просто не хочет слушаться и делать то, что кто-то ему говорит. Помню, дядя Паша мне всегда говорил, что вода камень точит, и я никогда не придавала этой фразе никакого значения, но сейчас, кажется, в моей головке кое-что прояснилось. - Не вредничай, пожалуйста, а лучше ложись на диван, - я выдыхаю и начинаю сначала: медленно, тихо и без резких движений. - Ир, отстань. - Мне тебя самой переложить или ты болеть на полу собрался? - А ты где спать будешь тогда? - он переворачивается на спину и смотрит на меня вопрошающим взглядом, словно я не осознаю весь тот бред, что несу. Ах, вот в чём дело. Банальное благородство, коим он обладал, но не кичился. Это, конечно, на первый взгляд ему не свойственно: такому наглому и безразличному ко многим вещам человеку, но я знаю, что его тревожат многие проблемы, чего показывать никому он никогда не станет, и что его задевают аморальные поступки людей, когда делают кому-то больно, а кто-то остаётся безнаказанным. Он хотел быть более открытым, но всё дерьмо этого мира не позволяло ему этого сделать, поэтому всё что он делал - это помогал с такой небрежностью, будто делал одолжение. - К тете Шуре пойду, - тихо и рассеянно. Такое недовольное лицо еще поискать нужно. Скрипя зубами он все же укладывается на диван, и я накрываю его одеялом, отмечая, что при этом он закрывает глаза, будто вдыхает запах постельного белья или просто кайфует от соприкосновения с мягкой поверхностью дивана. Мне жаль его и его кости, которые он пролёживал почти два месяца на жёстком полу. - Пей, пожалуйста, я тебе сейчас лекарство дам, - я сажусь на самый край дивана и поглаживаю его по лбу, чтобы попробовать температуру: он всё ещё горячий, и я всё ещё переживаю за него, хоть и за разговорами и упрашиваниями чувство тревоги притупилось. - Убить меня захотела? - я вижу, как ему сложно говорить из-за больного горла, как тяжело он дышит и как холодеют его пальцы рук, которыми он успел ухватиться за мою ладонь, которую я обхватываю своими подрагивающими пальцам. А еще я вижу не сдающийся никакой болезни озорной огонек в глазах и улыбаюсь ему в ответ. - Да, и комнату эту себе оставить, я ведь ради этого второй месяц с тобой живу, - мы оба усмехаемся, и он сонными глазами ищет кружку с тёплым молоком. Пьёт, морщась, и я чувствую удовлетворение, греющее мне сердце. Он делает то, что я прошу, хоть и нехотя, с пререканиями и часовыми упрашиваниями, но он считает моё мнение не пустым и возможно немного важным, просто потому, что я верю в это и хочу отдавать ему только своё добро. Он этого заслуживает. Мне хочется куда-то деть свою заботу, растратить её на правильных людей, быть полезной этому миру и получать обыкновенное, но такое ценное "спасибо" в ответ. В какой-то момент это показалось мне таким важным, почти жизненно необходимым, что я начала замечать за собой приступы ненависти ко всем раздражителям моей спокойной жизни, а именно к непоняткам у Новикова в хоккее. Я всё ещё ничего не смыслила в работе хоккейных агентов, хоть Серёжа и пытался мне что-то объяснить на пальцах, но была уверена в том, что они допускают огромную ошибку, не подписывая с ним новый контракт. Что он будет делать в новом сезоне неизвестно никому, несмотря на то, что сейчас только середина июля, Рома однажды настиг меня на кухне за мытьём посуды и шёпотом, в тайне от нашего общего друга, дал понять, что шансы на подписание нового соглашения с каждым днём сокращаются, как и запасы моего оптимизма. В итоге, у меня в голове уже существовало несколько фраз для утешения, а в аптечке недавно появилась валерьянка. - Ирочка, на, держи, - наша соседка заходит в комнату, чтобы отдать мне таблетки и проверить Новикова, а потом, пожелав нам не болеть, уходит, закрыв за собой дверь. - Слушай, - он запивает таблетку от температуры, нехотя отпивая молоко, - может не пойдёшь к тёте Шуре? Я киваю головой в знак согласия, потому что мне тоже кажется самым правильным остаться рядом и контролировать его состояние, а не бегать из одной комнаты в другую, мешать спать Александре Ивановне, но видимо он имеет в виду не это, потому что слишком пристально смотрит на меня. Я знаю этот взгляд: прямой, открытый, вскрывающий кожу и заглядывающий прямо тебе в душу, растормашивающий всё на свете под своей наглостью; в перемешку с едва заметной улыбкой на губах. Он словно хочет что-то добавить, но наслаждается моим замешательством от его выражения лица и всей ситуации в целом. Из нас двоих он всё ещё самый сильный, как бы я не пыталась сделать из себя "новую Иру", так было всегда. Слова застывают где-то в горле, и другого способа спросить в чём дело я не нахожу, кроме как изогнуть левую бровь. Получается довольно эффектно. - Останешься со мной? Где-то в моём организме оторвался сгусток сдержанности, и я вот-вот начну глупо улыбаться, что сдаст меня со всеми потрохами. Предлагать девушке остаться с ним таким тоном может только Новиков. Будто заранее знающий свой успех в этом, что его не ждёт отказ, и что я так легко сдамся, практически без уговоров. Даже немного обидно за свою предсказуемость, но это значит, что он хорошо меня знает, не к этому ли я стремилась? Я в очередной раз киваю ему в ответ, что заменяет мои слова, и немного теряюсь, что он естественно замечает и берёт всё в свои руки: пододвигается, освобождая мне места с краю. Это все странно, потому что друзья не спят вместе несколько раз подряд, а мы делаем это так легко, будто… как будто бы действительно вместе, и то, что я не могу ему отказать кажется мне странным на равне с тем приятным чувством, когда моя спина упирается в его грудь и тяжёлая рука падает на мою талию. Я, клянусь, готова расплакаться от стыда, потому что никогда прежде мне не было так спокойно рядом с мужчиной, исключая все воспоминания об Ушакове и тех двух годах ада, пока я строила из себя любящую и наивную девушку. Его размеренное, иногда прерываемое приступами кашля, дыхание куда-то мне в шею не даёт мне спокойно уснуть, потому что под это сопение миллион мыслей вертится в голове. Мы не должны этого делать и позволять повторяться всему этому абсурду раз за разом, нам просто необходимо перестать получать от тактильного контакта удовольствие и желательно разъехаться по разные стороны, но я заранее знаю, что никогда добровольно не пойду на это и не откажусь от внутреннего умиротворения и этого уже родного запаха в своих лёгких.

***

- А я сказала, сиди. Новиков был бы не Новиковым, если бы просто так согласился греть, или как сказала тётя Шура, парить ноги в тазу с горячей водой, который я приволокла из ванной на себе, и заставила сидеть его так не меньше пятнадцати минут, постоянно подливая туда кипяток. Мы не обсуждали наш совместный сон, как и в тот раз, поэтому сегодня мне приходилось делать вид, что меня ничего не беспокоит и беззаботно беседовать с ним на тему его болезни. К слову, за ночь ему стало немного легче и на утро температуры не было, что позволило ему сегодня греть ноги. Он конечно рвался вернуться к утренним пробежкам, убеждая меня в том, что уже более чем здоров, но я была непреклонна и он остался дома с сердитым лицом и обиженным видом. - Я не маленький и сам буду решать… - Сам ты будешь решать, когда кашель пройдёт, а сейчас сиди и парь ноги, - я сама пугаюсь своего приказного тона, на который он округляет глаза в изумлении и несколько секунд смотрит на меня своими карими глазами, будто пытаясь найти во мне прежнюю робость, но я лишь стою на своём, понимая всю правоту своих слов: если не вылечить его сейчас, могут начаться осложнения, и тогда никакие народные методы тёти Саши не помогут. Я благодарна ему за то, что он избавил меня от своих насмешек на сегодняшний день, и мне не приходится сегодня краснеть всем телом, смущаясь всего того, что между нами происходит. Да, я всё та же скромная Ира, мне всё ещё не легко даются перемены в наших отношениях, а они определённо есть. Так странно: раньше мы были совершенно чужими друг другу, я боялась взглянуть на него, потому что у меня не было никакой уверенности в том, что ему можно доверять, а сейчас я спокойно могу лечь рядом и спать с ним в обнимку. Время в своей вольной манере расставило всё на свои места, и там, где я потеряла самое важное для себя - свою семью, я обрела новое, теперь уже неотъемлемое для моей жизни. Я никогда особо не задумывалась над значением слова "судьба", но с каждым днём, проведенным в этой квартире, ловлю себя на мыслях о том, что если и существует написанный каждому человеку путь на всю жизнь, то наша встреча с Новиковым в том парке была судьбоносной, иначе я бы так никогда и не узнала от тёти Шуры что такое любовь, и не поняла на примере Николая Борисовича, что не все созданные обществом стереотипы на самом деле так правдивы. Если наша судьба уже написана, то люди, которые появляются в нашей жизни не случайны и что-то с собой несут. Сотни судеб непосредственно связаны друг с другом, переплетены веретеном событий, меняющих нашу жизнь полностью ежесекундно. Каждый день, каждый Божий день, перед нами стоит сотни дорог, из которых мы выбираем одну, и которая оказывается наиболее верная, направляющая тебя на заветный истинный путь. Мы миллион раз ошибаемся, пока проживаем эту жизнь, плачем и радуемся своим маленьким победам - любые наши эмоциональные потрясения и складывают из себя калейдоскоп под названием "жизнь". В дверь неожиданно звонят, отчего я подскакиваю на кресле, трусливо оглядываясь на Новикова, иду открывать. Он что-то там шутит про: "спроси, кто там", слишком открыто намекая на мою детскую несамостоятельность, на что я лишь ехидно улыбаюсь. По дороге до входной двери спотыкаюсь об ящик с инструментами, который Борисыч оставил здесь несколько дней назад, больно ударяясь мизинцем ноги. Боль адская, до ярких вспышек перед глазами. Я вскрикиваю, и из комнаты доносится очередной наглый смешок, коим он всегда сопровождал мою неловкость. Зараза. Чертыхаясь, я всё таки добираюсь до двери, и проигнорировав все указания Новикова, даже не посмотрев в глазок, с размаху открываю дверь, чуть не сбив с ног Королёва. - Привет, - весь мой злобный запал исчезает при виде этой открытой улыбки голубых глаз, и я уже готова одарить его своей лучезарной улыбкой в ответ, - заходи. Я рада его видеть, правда. Несмотря на то, что мы провели вместе всего несколько недель и ни разу е общались на какие-то задушевные темы, я любила его, как человека, который был всегда рядом в трудных ситуациях, и никогда не подводил своих друзей. У меня не было опыта в дружбе с парнями, но в случае с Королёвым его и не требовалось: всё происходило так легко и естественно, будто мы были знакомы лет сто и он знает обо мне больше, чем мама. Рома что-то беззаботно рассказывает, про экзамены своей младшей сестры в школе, про дождь на улице, который уже успел всем надоесть; пока торопливо разувается, а потом направляется в комнату Серёжи, не дождавшись меня. Не заметить его нетерпение и азартный огонёк в глазах более чем трудно, поэтому я спешу за ним, чтобы не упустить чего-нибудь важного. - Я не вовремя? - он косится на меня, взглядом указывая на Новикова, чьи ноги находились всё ещё в тазу. - Да нет, что ты, - я слегка похлопываю его по плечу, улыбаясь, - он у нас заболел просто. - Присоединяйся, - Серёжа тыкает пальцем в тазик, и двигается чуть в сторону, освобождая место для Королёва. И мы смеёмся все вместе и хором, и мне даже показалось, что я не была сейчас лишней в их компании, наоборот. Я хотела было пойти на кухню ставить чай, но Рома хватается за мою руку, останавливая, и как-то странно смотрит на меня, за чем наблюдает ничего не понимающий Новиков. - А я к вам с новостями, - Королёв заговорчески улыбается, а потом долго смотрит на своего друга, - вы что, правда ещё ничего не знаете? - мы одновременно мотаем головой и откровенно ничего не понимаем. Я вижу, как насторожился Серёжа, замерев и сжав руки в замок. Хочется как-то разрядить обстановку и заставить Рому говорить быстрее, потому что от неизвестности у меня опять начинают трястись колени, - Трактор с тобой контракт переподписать собирается. На улучшенных условиях. В комнате повисает тишина, за которую я успеваю упереть свой взгляд на лицо Новикова, которое за эти несколько секунд принимает неоднозначный вид. Я чувствую, как задерживаю дыхание в ожидании какой либо реакции, а Королёв лишь довольно улыбается, словно это он убедил руководителей клуба решить уже что-то с Серёжей. Наконец, Новиков издаёт облегченный выдох, после которого в комнате оживают все, и я глупо улыбаюсь, потому что не верю, что эта назойливая проблема последних дней решилась так легко в один момент. Меня переполняет странное чувство радости, будто это я буду играть в хоккей, но я всего лишь счастлива за него, зная всё про его отношение к своему делу. - Ура? - я смотрю на него во все глаза, и, кажется, впервые вижу его таким довольным. - Похоже, что да, - он улыбается мне так широко, что весь этот пасмурный день в миг становится для меня таким счастливым, что я просто подбегаю к нему, стоявшему в этом цветастом тазике, и обнимаю его за шею, на что в ответ он обнимает меня за талию и отрывает от пола. Это длится не больше пяти секунд, но за это время я успеваю почувствовать, как быстро бьётся его сердце, и как его разрывает от всей ситуации, как меня переполняют эмоции, которыми я не могу совладать и поэтому сжимаю его шею ещё сильнее. Рома что-то говорит про голубков и чай, чего я уже почти не слышу из-за шума в ушах. Я отправляю Королёва на кухню готовить чай, и выдаю Серёже полотенце и шерстяные носки, собираясь присоединиться к Роме и помочь ему, но Новиков перехватывает меня, секунду смотрит прямо в глаза, а потом тихо, словно боясь обратить на себя лишнее внимание, начинает говорить. - Спасибо. - Да не за что, - я рассеянно улыбаюсь, не совсем понимая, что он имеет ввиду, - вечером ещё ингаляцию сделаешь, а завтра огурцом будешь. - Я не об этом, Ир, - он становится на шаг ближе ко мне, из-за чего мне приходится приподнять голову, чтобы полностью видеть его лицо, - за всё спасибо. Что в мою жизнь принёс Новиков? Ответ на поверхности. Смысл.

***

Подписание нового контракта подействовало на Серёжу магически: уже через два дня он полностью оправился от болезни и приступил к ежедневным тренировкам, посему мы стали видеться значительно реже и количество моих свободных часов, проводимых дома, увеличилось. За это время Александра Ивановна научила готовить несколько новых блюд, рассказывала про огород, который она продала несколько лет назад, а дядя Коля изредка вклинивался в наши разговоры и оповещал о починке очередной сломанной вещи в нашей квартире. Почему я говорю "нашей"? Потому что с каждым днём чувствую свою непосредственную связь с этими людьми всё сильнее и уже не представляю своей жизни без них. Это странно, когда доселе незнакомые тебе люди в один момент становятся центром твоей вселенной не за какие-то особые заслуги перед тобой, а просто потому, что были рядом в непростые времена. Нашему миру не хватает преданности и верности, что в погоне за ней, обозлившись на всех, кто не оправдал наших ожиданий, мы готовы платить неповинным людям той же страшной монетой, превращаясь в таких же предателей. Мне не слишком много лет, чтобы разбираться в людях, с уверенностью раздавая ярлыки о хорошем или плохом человеке, но моя новая семья видится мне на редкость честной. И сердце подсказывает, что я не ошибаюсь. Сегодня пятница, а значит - день кино, поэтому Новиков опять самостоятельно выбрал фильм, чему я совершенно не препятствовала: желания спорить не было, по сравнению с мечтой просто присесть на диван и отключиться от внешнего мира после еженедельной генеральной уборки во всей квартире. Мы по обычаю сидели слишком близко и я почти что была в его объятиях, облокотившись спиной на него, пока его рука удобно устраивалась на спинке дивана; что меня совершенно не смущало: мы живём вместе уже два месяца, и большей глупости, чем рамки каких-либо прелюдий, представить было сложно. - Тебе нравится? - где-то посреди фильма он шепчет мне на ухо, будто мы в кинотеатре и боимся помешать соседним зрителям. Я лишь пожимаю плечами, безразлично вздыхая: за это время я успела привыкнуть к боевикам и даже нашла в них пару приятных вещей в виде наимилейшей любовной линии между главным героем - крутым чуваком и его возлюбленной - красотки, которую он весь фильм спасает. - Как день? Иногда мне кажется, что он специально выбирает такие фильмы, отрывки которых не жалко пропустить, и находит время перекинуться несколькими фразами. - Устала что-то, дяде Коле помогала в комнате порядок наводить, а у тебя? - я откидываю голову на его плечо, заглядывая в его глаза снизу вверх. Новиков открывает рот, чтобы что-то ответить, но в дверь, по традиции, звонят, прерывая этот тихий вечер. - По-любому Романыч пришёл сказать, что его в НХЛ забирают, - он усмехается и я широко улыбаюсь в ответ, потому что наконец понимаю смысл этого высоко интеллектуального юмора, и двигаюсь в другую сторону дивана, пока он встаёт, чтобы пойти к двери. Ещё несколько секунд я сижу с глупой улыбкой на лице, ожидая нашего гостя, и уже представляю, как мы будем пить чай и есть вафли, которые Новиков купил сегодня, возвращаясь с тренировки, а потом на мой опешивший взгляд просто отмахнулся и сказал, что ещё утром захотел их. Первое время меня не настораживает непривычная при их встречах тишина в коридоре, и то, что они идут в комнату слишком долго, но потом моё переживающее состояние всё же накрывает меня и всё возвращается в своё естественное русло. Но я стараюсь держать себя в руках, до того момента, пока дверь не открывается и на пороге появляется… Моя мама. Весь устоявшийся для меня мир, прежде устраивавший меня полностью, рушится, когда наши взгляды пересекаются и я встречаюсь с чем-то из прошлой жизни. Меня охватывает паника настолько, что на какое-то время я просто не дышу, рыская глазами в поисках Новикова, который спустя несколько секунд появляется где-то за спиной моей мамы. Он смотрит на меня, не сводя глаз, будто следит за моей реакцией, а когда мама делает несколько шагов в комнату, заходит за ней и закрывает дверь. От этих телодвижений я подскакиваю с дивана и отхожу к окну. - Здравствуй, Ира, - мамин голос звучит слишком тихо и… виновато? Мне нечего ей сказать просто потому, что я не знаю, что общего между нами сейчас есть, как относиться к ней. Кто мы друг другу? Кровные родственники, не имеющие ничего общего. Я смотрю на неё и не чувствую прежней тёплой бережливости, что жила во мне прежде. Нет, я, конечно, люблю её, как женщину, которую сделала из меня ту девочку, которая проживает эту жизнь, но я не чувствую к ней никакой близости и желания посвящать её в свою жизнь. - Я, пожалуй, пойду, - Серёжа подходит к стулу, чтобы забрать со спинки свой бомбер, а когда оказывается рядом со мной почти невесомо, стараясь сделать это максимально незаметно для моей мамы, задевает мизинцем своей руки мою ладонь. Он за меня, и теперь это ясно, как белый день. В комнате заканчивается воздух, когда дверь за ним закрывается и мы остаёмся вдвоём. Мама провожает его коротким взглядом, а потом смотрит на меня, словно пытаясь найти во мне что-то новое. Я выдыхаю, скрещивая руки на груди, и ловлю её взгляд: всё-таки мы не чужие, и у меня нет никакого права делать ей больно, в конце концов она моя мама. - Здравствуй, мам, - нервно сглатываю, и ёжусь. У меня нет рядом с ней никакого душевного спокойствия, я лишь чувствую холод и невозможность начать диалог, она ведь пришла именно за этим - поговорить. - Ира, я хочу попросить у тебя прощение, - я вижу, как ей тяжело говорить, и как подрагивают её пальцы от волнения, но во мне нет ни капли жалости к ней, хоть я и понимаю, что творю сейчас самое страшное зло. - Зачем? - тихо, с долей безразличия. - Мы очень переживали, и… - Так переживали, что искали меня целых два месяца, да, мам? Во мне закипает обида. То, от чего я так старательно избавлялась всё это время, настигает меня в одну секунду и бьёт обухом по голове. Мы возвращаемся в прошлую жизнь, где есть только боль, недосказанность и не выплаканные слёзы. Я вижу, как её передёргивает от моих слов. Никогда прежде мне не доводилось говорить с ней в таком тоне и произносить вещи, задевающие меня: намного проще проглотить обиду, "переплакав" её где-то в ванной, и сохранить мирное настроение в доме. - Паша подключил все свои связи, мы искали, правда, но ты словно сквозь землю провалилась, и мы просто потеряли надежду… Моё сердце сжимается от её жалостливого голоса, мама будто пытается оправдаться передо мной, до побеления кожи сжимая пальцы рук и нервно переминаясь с ноги на ногу. Так странно видеть её в таком состоянии, чего прежде я никогда не наблюдала. Всё это полный бред - наши выяснения отношений, её подрагивающий голос после моих грубых слов; мне неприятно выговаривать ей всё это, но меня просто наизнанку выворачивает от своей по сути детской обиды, которая столько времени не давала мне спокойно жить. Подавляю тихий всхлип и отворачиваюсь к окну, сжимая нос, удерживая рыдания, а потом просто плюхаюсь на диван: не могу стоять столбом и играть в гляделки. - Господи, мам, - потереть красные глаза, провести рукой по волосам - даёт не раскиснуть и более менее собраться, - мне нужно было твоё внимание и ничего больше. Только несколько минут в день, чтобы понять, что я дорога тебе. Я плачу. Тихо всхлипывая, скоро утирая слёзы со щёк, словно стыдясь этой минутной слабости. - Мам, пожалуйста, обними меня. Меня не смущает её удивлённый взгляд и то, как она вскинула брови. Мама стоит напротив и смотрит на меня так внимательно что под этим отрешённым взглядом мне становится холодно. Она не понимает. Не понимает того, что она мне нужна. Не понимает того, что мне без неё плохо и то, что её поддержка сейчас мне кажется самой необходимой. Дурацкие и такие привычные слёзы катятся по моим впалым щекам и я всхлипываю, так жалостно и болезненно, что жальче саму себя становится ещё больше. Потому что эгоистка. Мама нервно потирает ладонью свою щёку, я знаю, что мы чужие и всегда ими были. Но разве чужие не могут любить друг друга. Мам, если бы ты знала, как я хочу верить в то, что чужие люди порой становятся самыми близкими и родными. Будь такой сейчас, пожалуйста. Она смотрит на меня долго, и её взволнованный взгляд говорит красноречивее слов: она не готова к этому разговору, который я начала неожиданно для нас обеих. Ей в пору извиниться и вернуть всё на круги своя, но я тормошу эту кровоточивую рану слишком жадно. Мой второй всхлип будоражит нас обеих. Мама медленно преодолевает расстояние между нами, придерживая свой рот ладонью. Наверняка, она пытается не выпустить наружу все слова, что таит для меня. Боится обидеть, также как и я полюбить. Закрываю ладонями лицо и склоняю голову вниз. Неожиданно холодные ладони касаются моих плеч и словно это прикосновение срывает с меня оковы боли: я плачу в голос, и мои рыдания доставляют маме боль. Потому что она моя мама. Потому что она меня любит. Потому что я люблю её. Потому что… мама.. Я кладу голову ей на плечо и хватаюсь одной рукой за её шею. В детстве всегда помогало, я чувствовала, что кому-то нужна и она никогда меня не бросит. Между нами многое изменилось и наши отношения вряд ли можно назвать хорошими, но кто бы объяснил мне тогда, два месяца назад, что я нужна была ей всегда. Мам, почему ты не смогла объяснить мне это тогда? Неожиданно ощущаю её горячие слёзы на своем лице, и это греет меня сильнее радиатора. Мне кажется, что сейчас, рыдая в обнимку, мы словно становимся единым. Эта связь между мамой и дочерью, теперь есть и у меня. Это звучит странно и даже очень страшно, но сегодня у меня появилась мама. А ещё у моей мамы сегодня появилась дочь. - Сердце не выбирает кого любить, - спустя несколько минут молчания, успокоившись и нарыдавшись, мама начинает говорить чуть охрипшим голосом, но я не хочу отрываться от неё, поэтому ещё крепче обнимаю её за шею, - ты можешь ненавидеть кого-то, но в один день понять, что именно этот человек - твоя жизнь. Вы будете расходиться во мнениях, раздражать друг друга своими привычками, бесконечно спорить, но точно знать, что в тяжёлые времена не задумываясь отдашь за него всё. Я не идеальная мать, но я жизнь за тебя отдам. С каждым её словом, постепенно переходившим на шёпот, мои рыдания увеличиваются. Всё происходит словно в тумане: мы никогда не разговаривали так, и мама не говорила мне подобных вещей, и осознавать это больно и радостно одновременно. Нежные, ласковые поглаживания по спине, её бьющееся сердце в унисон с моим - ради таких моментов у каждого человека существует мама, чтобы однажды дать понять, что вы несомненно, нерушимо едины, и в эту секунду я понимаю, что так было и у нас. Всегда. - Я люблю тебя, мам.

***

Слишком темно за окном, чтобы в очередной раз не волноваться за него: после того, как Новиков оставил нас с мамой наедине и ушёл гулять, прошло больше двух с половиной часов, и у меня есть повод, чтобы возбудить нервные клетки. Мне потребовалось минут тридцать, чтобы прийти в себя после разговора с мамой и уложить всю информацию в голове, но дальше я начала ждать его, чтобы поделиться своим счастьем, но его сотовый предательски не отвечал, а сам его хозяин упорно не шёл домой. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы впадать в отчаянную панику, но не достаточно уверена в положительности ситуации, чтобы совсем не переживать. После долгого и изнурительного разговора мам ушла, оставив меня одну лицом к лицу с новой проблемой, когда Новиков не отвечает на звонки и не приходит домой. Ещё несколько минут моей ходьбы из угла в угол в тёмной комнате и я готова опять идти за гаечным ключом тёти Шуры и отправиться на его поиски, но благо в этот момент входная дверь хлопает, а спустя несколько секунд под мой облегченный вздох он появляется на пороге комнаты. Хмурый как туча. - Как поговорили? - он проходит вглубь комнаты, попутно раздеваясь и избегая моего взгляда. Его голос такой чужой и холодный, что меня передёргивает от всего этого: я просто не узнаю Новикова. - С тобой всё в порядке? Стою посреди комнаты, как дура, внимательно прослеживая каждое его телодвижение, пытаюсь найти всему этому объяснение, но ничего в голову не лезет. Его словно подменили и передо мной стоит совершенно чужой мне человек, от которого веет только холодом. - В полном, - он роется в шкафу, в очередной раз игнорируя все мои попытки заглянуть в его глаза. У меня никогда не было дара видеть душевное состояние человека по его глазам, но сейчас мне казалось, что это так необходимо, прямо жизненно важно, что сердце заходится в бешеном ритме от тревоги. - Не ври мне. Это ведь очевидно. - Когда вещи начнёшь собирать? Что? Он меня выгоняет? Его слова, совсем ему не свойственный, звучат таким чужим голосом в моей голове и разносится по всему сознанию с огромной скоростью, не давая здраво подумать: мне в миг становится больно от его поведения, кажется, впервые, и я серьёзно готова заплакать перед ним. - Что, прости? Не его взгляд, не его слова, не его поведение. Старый Новиков, прошу вернись ко мне. - Вы ведь с мамой помирились, - когда логичное объяснение всё-таки озвучивается, невидимая рука, сдавливающая моё горло, постепенно расслабляет хватку, но напряжение между нами не спадает, - когда домой возвращаешься? Это так ужасно: не иметь возможности поговорить с человеком, разговоры с которым прежде завязывались сами собой. Меня словно выдернули из зоны комфорта и, как слепого щенка, бросили в другую реальность, до того непривычно было пытаться выстроить диалог с таким Новиковым. - Я не возвращаюсь, - слишком громко посреди этой тишины. Он поднимает на меня удивлённый взгляд, и я спешу оправдаться, - если ты позволишь. - Не достигли согласия? Он такой чужой сейчас, что делает мне больно и заставляет хотеть плакать. Что сжимает всё нутро до отказа, лишая возможности нормально дышать и думать. Пока Серёжа медленно подходит ко мне, вставая напротив, я рвано глотаю воздух, привожу себя в норму, но нихера не понимаю. Не понимаю его холода ко мне вперемешку с ненавистью, которую я ощущаю буквально кожей; не понимаю странной агрессии, направленной на меня, в то время как обычно было наоборот. Но в воздухе повисает намек на то, что как прежде уже никогда не будет. - Не разговаривай со мной так, - я делаю большой шаг вперёд, почти упираясь в его напряжённое тело, и резко беру его за холодную руку, продолжая говорить почти шёпотом, - пожалуйста, Серёж. Его карие глаза в миг находят мои и я встречаюсь с грустью. - Знаешь, - он как-то небрежно проводит своими пальцами по моим, не глядя на это действие, - ты мне понравилась ещё тогда, в парке: беззащитная, напуганная, с ужасом в глазах, - я замираю в тот момент, когда он начинает рассказывать о нашей первой встрече, никаким образом не связанной с этим разговором, - я помог тебе не потому, что это правильно, а потому, что тебе невозможно не помочь. И я делал это постоянно, не думая о своей шкуре, вытаскивал тебя из дерьма. А сейчас, когда у тебя всё наладилось, ты… В моей голове неожиданно сходятся пазлы, я понимаю наперёд всё, что он будет говорить дальше, и огромны камень падает с моей души: он банально не понял всей ситуации. И я хочу разъяснить ему всё от и до. - Мы помирились, - наглость, несомненно, передаётся воздушно-капельно, поэтому я бессовестно его перебиваю, пока он крепко вцепляется в мою руку и переводит недоумевающий взгляд опять на меня, - она предлагала мне вернуться домой, но я хочу остаться. Человек напротив меня замирает. - Потому что мне кажется, что мой дом здесь. Секундное замешательство, всё идёт явно не по его плану, чего он категорически не любит, я почти горжусь собой за свою решительность, выводя на поля то, что у меня безумно грохочет сердце и я ничего не успеваю понять. Странное и доселе неизвестное мне чувство карябает лёгкие: приятно говорить то, что прежде не признавала себе, и ощущать, как робость окончательно сходит на нет. Я говорю чистую правду: здесь, в этой съёмной комнате, мне уютнее, чем где бы то ни было. Я была здесь счастлива постоянно, ощущала необходимость в себе от чужих мне людей, была важна для кого-то. Всё, что необходимо любому здравому человеку - любовь, забота - я обрела здесь. И я не готова расстаться со всем этим. - Хочешь остаться? - с долей неуверенности, такой несвойственной для личности Новикова, он чуть прищуривается и ослабляет хватку. Руку немного жжёт, но это мелочи на фоне разрывающей мою душу паники. Я киваю в ответ, не разрывая зрительного контакта. Мы стоим друга напротив друга и от напряжения между нами вот-вот искры разлетятся искры в разные стороны. До того странно не иметь с ним взаимопонимания после всего того, что мы вместе пережили, что впору нервно засмеяться. - Извини, что… я не хотел. Новиков несколько раз запинается, пока произносит свою несвязную речь и отходит на несколько шагов назад, отпуская мою руку, за чем я внимательно наблюдаю. - Не страшно, - как-то не впопад, на выдохе. Я замечаю странные огоньки, появившиеся в его взгляде, которым он бегло меня осматривает, стараясь не упустить ни одного сантиметра моей кожи, отчего я начинаю чаще дышать. Передо мной вновь чужой Новиков, это не мой друг, я его не узнаю, все его нервные движения, бегающий хаотически взгляд - нет ничего, что напоминало бы о его обычном поведении. Всё вокруг застывает и перестаёт иметь какое-либо значение в один момент, когда он сокращает расстояние между нами в два шага и, вцепившись одной рукой в моё плечо, а другой - за шею, притягивает к себе и его губы находят мои. Это, чёрт возьми, совсем неожиданно, что у меня немеют руки. Воздух в груди резко заканчивается, я почти ничего не соображаю, лишь чувствую его тепло и мои слабо подрагивающие пальцы, что покоятся на его груди. Мы не должны этого делать ни сейчас, ни вообще в этой жизни - это противоестественно между нами. Руки с нажимом проходятся по челюсти, медленно перемещаясь на шею, срывая с моих губ короткий стон, который действует на него магически: Серёжа переводит вторую руку на мою талию, прижимая к себе так сильно, что я чувствую всё его тело своим и буквально слышу, как бьётся его сердце. Голова кружится, ноги подкашиваются, но чужие крепкие руки удерживают рядом с собой моё обмякшее тело, прижимая к себе. Меня волнует только то, что будет завтра, после всего этого безумия, но… Есть только его язык у меня во рту и руки на моём теле. Серёже целует жадно, будто на прощание, но я лишь крепче прижимаюсь к нему, обвивая его шею руками. Какая к чёрту разница, что будет потом, если сейчас под его прикосновениями моя кожа буквально плавится, едет крыша от его поцелуев и от рук по всему телу. Я приподнимаюсь на цыпочки, отвечая на его поцелуй, проникаясь его запахом - безопасности и спокойствия. - Останешься, говоришь? - горячее дыхание куда-то в шею, тихий шёпот заставляют меня замереть и вглядываться в него сквозь темноту, осторожно и медленно проводя дрожащими пальцами по плечам, плавно переходя к шее и мягким волосам. Он чуть наклоняет голову, касаясь губами моего плеча. Неожиданная мысль, прежде не имеющая шанса на существование, врывается в мою голову: он мой и принадлежит мне. А я ему. От невозможности связно говорить от прерывистого дыхания я медленно ищу его губы, целуя легко, почти невесомо, его слегка небритую скулу. Он словно слышит мои мысли и в подтверждение проводит носом, шумно вдыхая воздух глубоко в лёгкие, по моей щеке. Мы достигли согласия.