Fight

Жизнь продолжала плестись своими замысловатыми завитками из разноцветных событий, затягивая меня с головой в свою пучину всё сильнее и сильнее. Во мне больше не оставалось сил противиться вещам, происходившим не по моей воле, поэтому я сделала одну из сложнейших, но в то же время самую элементарную вещь, просто расслабилась и отпустила вожжи, позволяя лошади-судьбе возыметь надо мной полный контроль. Последние три недели я жила так, как хотела, возможно всегда, у меня было всё, что привносило в моё скромное существование больше жизни в плане её глубины. Я жила и чувствовала жизнь на вкус, такую, какую ещё никогда не пробовала и не знала, что сносила крышу окончательно от восторга, что скулы сводило от трепетавшего в груди ощущения… счастья. Было весьма странно смотреть в глаза Новикову ― чего я искренне старалась избежать с почти полным провалом, ― после всего, что случилось после пересдачи, ― но эта тема была между нами негласно закрыта и к обсуждению не допускалась. Не то, чтобы это было чем-то запретным, но приятного во всей ситуации было мало, поэтому Сергей однажды ясно дал понять, что тут и думать нечего - что было, то было. Наша совместная жизнь стала обыденной, но приятной и всех устраивающей, поэтому не было никаких причин для ссор и недомолвок. По-моему, с Новиковым это вообще не возможно. Я начала ходить на работу. Несмотря на все недовольства Сергея, ничем не обоснованные и нескончаемые, мыть полы по вечерам в маленьком продуктовом магазинчике в соседнем доме оказалось не сложее, чем вымывать его квартиру вместе со всеми окнами. Скромная по всем меркам заработная плата не смущала только меня, Новиков же каждый вечер причитал, что за эти деньги можно только тряпку в ведре полоскать, а не мыть всё помещение. Главное, что денег хватало на все необходимые нам обоим продукты, а других целей я не преследовала. В какой момент я перестала вспоминать про свою родную семью, я не заметила. Помню лишь ускользающее из памяти воспоминание о чувстве обиды на маму, которое прошло совем недавно, вместе с ощущением одиночества в этой жизни. Была бы чуть постарше, с уверенностью сказала бы, что это время так распорядилось, заставив всё переосмыслить, но с присущим юношеским максимализмом думаю, что всего лишь забылось и перестало теребить уже зажившие раны на душе. Сегодня я освободилась несколько раньше, успев сделать влажную уборку в двух торговых залах и подсобном помещении мини-супермаркета на пол часа быстрее, чем обычно. Получать деньги за свой труд и трудиться за деньги для меня в новинку, потому что раньше в моей голове даже и мысли не было о средствах для существования: у девочек из более менее обеспеченных семей нет такой нужды. Непредсказуемая жизнь подкидывает нам судьбоносные встречи и перемены чаще, чем следовало бы, и ещё более чаще, чем нам бы этого хотелось. В любом случае, хотела я этого или нет, но я уже работаю уборщицей и живу в съёмной комнате моего знакомого. Здесь стало ещё уютнее и приятнее находиться: выглаженные шторы медленно покачивались в собственном ритме от ночного ветерка, выдувающего из комнаты застоявшийся, тяжёлый воздух; на свежей скатерти стояла небольшая корзинка с яблоками, которая почему-то казалась мне совершенно необходимой здесь, иначе помещение совсем лишится своей устроенности, к чему я так стремилась. Иногда я забывала о том, что комната мне не принадлежит и с присущим мне женским напором и страстью к безукоризненному выполнению всех прихотей пыталась перестроить всё "под себя", на что Новиков поначалу не обращал внимания ― хоккей, как я выяснила, занимал всё его внимание без исключения, ― и начал прямо, без прелюдий, ругать меня, когда приметил полотенце для рук в ванной, апеллируя тем, что всю квартиру мне не захватить. Мой взор как бы случайно падает на настенные часы. Где его черти носят? Час ночи, на улице темень, телефон не берёт, и сам не звонит. Я, конечно, могу предположить, что он задержался где-то с друзьями, но за это время, что я здесь живу, не замечала, чтобы он где-то куражил по ночам, да и друзей его тоже не замечала, кроме Королёва. Моё гипертрофированное чувство тревоги, возникающее не на пустом месте, сейчас не даёт мне покоя, поэтому я только и делаю, что тереблю сотовый, да хожу по комнате туда-сюда. Это вообще никуда не годится. Не припомню, чтобы я та-а-ак переживала за кого-либо, но сейчас, когда Новиков не появляется в поле моего зрения больше шести часов, а в добавок ко всему не берет телефон, в моей немного больной голове возникают исключительно негативные мысли. Внутри меня замерзает невероятный ледник, который сковывает дыхание, не даёт связно говорить. Просто чувство панического страха за человека, который по сути тебе никто. Это одновременно очень странно и легко объяснимо, важно, но на данный момент не имеет никакого значения. Его просто нужно найти, привести домой, и тогда я сяду и подумаю, почему так переживаю за него, а пока я думаю только о том, почему его ещё нет дома. Даже то, что я нахожусь в ЕГО квартире, не зная, где ОН сам сейчас находится, кажется мне как минимум глупым, а как максимум - идиотизмом. А если он бегал в своём наилюбимейшем парке, и встретился там с кем-нибудь из моих старых и добрых друзей? Что сейчас делать и как перестать думать о самом плохом, я не знаю, как, наверное, и все находившиеся в похожей ситуации люди, поэтому я рывком открываю дверь и вламываюсь бесцеремонно на кухню, где за чашкой чая сидели Александра Ивановна с Борисычем. - Тётя Шура, он пропал! По-моему, этот жалкий писк мог оглушить весь подъезд своим ультразвуком. И меня вообще не смущает, что они пьют чай далеко за полночь. - Кто, милая? - женщина искренне не понимает меня, а дядя Коля только потерянно моргает. За всё это время, что я живу здесь, Александра Ивановна стала моей отдушиной, слушая все мои мысли бессчетное количество времени, принимая меня такую, какой являюсь, и не пытаясь научить чему-то через утвердительную форму общения. "Я сказала, значит, ты будешь делать так", тёте Шуре не свойственен напор, влекущий за собой кучу пререканий и непонимания. Она достаточно миролюбива, скорее всего благодаря своему возрасту, имевшему немаловажную галочку напротив одной характеристики - мудрости. - Сергей, его пол дня дома нет, и трубку он не берёт. Я звоню, а он не отвечает. Мне, как человеку крайне несамостоятельному, нужна поддержка более опытного и самостоятельного, что я и нахожу в Александре Ивановне, а дядя Коля попался мне под руку, как бонус. Он пододвигает к столу ещё один стул, для меня, на который я падаю с руками-плетьями, а тётя Шура, наоборот подскакивает, наливая мне чай. - Да загулял где-нибудь, наверно, дело молодое, - Борисыч отмахивается от меня, довольно улыбаясь, а я сижу и хлопаю глазами как дура. Тётя Шура злобно шикает на него, но это не уменьшает моего страха. Новиков? Загулял? - Серёжа, в отличии от некоторых, не пьёт, - она кивает Николаю Борисовичу, намекая, что и ему не мешало бы завязать с этим, и передаёт мне в руки чашку горячего чая. Горячо, аж пальцы покалывает, неосознанно приводя затуманившийся страхом разум в шаткое равновесие. Я всегда была такой: нерасчетливо вспыльчивой, нагоняющий мелким казусам жути, тем самым доводя себя до бегающих глаз сумасшедшей скорости и холодных рук. Хорошо это или плохо, рассуждать не берусь, ибо в любом моем состоянии для меня было несколько преимуществ, но и недостатков было ровно столько же. Вгонять себя в панику, заходиться в переживаниях - стало моей привычкой, зоной комфорта. - Ирочка, давай подумаем спокойно, куда он мог пойти, - Александра Ивановна ловит мой взгляд и смотрит мне в глаза достаточно долго, чем окончательно приводит в чувства и рассудок. В конце концов, Новиков не маленький мальчик и в состоянии справиться со своими проблемами сам. В отличие от меня. - Ну, на пробежку, как обычно, - голос срывается на шёпот. - Нет, бегать он ещё в девять ушёл, - дядя Коля серьёзно складывает руки в замок, хмурясь, и, видимо, принимая серьёзность ситуации в полной мере, - не должен же он столько бегать. Может, - он бросает на тётю Шуру осторожный взгляд, будто спрашивая разрешения озвучить вслух свои мысли. Я искренне не въезжаю в причину несвойственной ему нерешительности в словах, пока он, наконец, не выдает нам свои предположения, которых я ждала меньше всего, а по правде, вообще не ждала, - может быть, у него подруга есть? Я вздрагиваю так, будто меня пробило током. Подруга у Новикова. У того Новикова, с которым я живу. Мысль вполне допустимая и даже объяснимая его идеальным возрастом для сих страстей, но в моей голове никогда прежде не появляющиеся. Я не представляла его в образе чьего-нибудь молодого человека, и с букетом цветов в руках вообразить более чем трудно. Но всё это вздор, потому что Сергей - молодой и симпатичный молодой человек, и вполне вероятно, что… Блять, по сердцу точно наждачкой провели, затирая шершавости до основания. Я не дышу до тех пор, пока не понимаю, что всячески пытаюсь отрицать эти очевидные вещи, стараясь придать сложившейся ситуации более менее разумный вид. Если я признаюсь хотя бы себе в том, что такого развития событий, а точнее неожиданно всплывших наружу фактов из нынешней жизни Новикова; старалась избегать по одной простой причине, моя голова точно взорвется от переизбытка чувств. Причина до боли банальна: мне бы этого не хотелось. Чёрт возьми. Не хотелось думать о человеке, который по факту принадлежит другой девушке, что всё, что он делает для меня - чисто из совестливых соображений, а не потому, что я - это… я. - Нет у него никакой девушки, что ты вечно языком своим мелишь, лучше бы кран в ванной до ума довёл, а то капает бесконечно, сил уже нет терпеть, как по голым нервам льдом водят туда-сюда, туда-сюда, - тётя Шура расходится в гневной тираде, изо дня в день не уставая журить дядю Колю за протекающий кран, но мой мозг вылавливает из всей её речи лишь успокаивающую разыгравшуюся бурную фантазию фразу: "Нет у него девушки". Прежде кажущееся литературным выражение "от сердца отлегло" неожиданно настигает меня в реальности: я буквально чувствую, как все мои конечности расслабляются, а дыхание выравнивается. - Прекрати, Александра… Мужчина пытается оправдаться, что-то бормоча, но я не стараюсь особо вникнуть в их беседу, в моих мыслях есть только Новиков и его отключенный телефон. Его соседи выглядят весьма забавно, когда пририкаются изо дня в день, не видя в этом и намёка на конфликт, а через десять минут уже мило улыбаются друг другу и пьют вместе чай, обсуждая пенсию. Наверное, в этом и заключается ценность дружбы, когда важность и необходимость в этом человеке ставятся выше всех несогласий, когда нет страха высказать всё в глаза, зная, что он примет тебя с твоим недовольством и выслушает. Потому что он твой друг. Я не знаю, что сейчас происходит между нами, но я вижу или хочу видеть в нём своего друга. А друзей в беде не бросают. - Значит так, я иду искать его, - резко вырывается из меня, я подскакиваю со стула в такой решительности несмотря на то, что понятия не имею, куда идти и где он может быть. - Да куда ж ты пойдёшь то на ночь глядя? Посмотри, какая темень на дворе, - тётя Шура спешно идёт позади меня, пытаясь образумить, но я похоже достаточно непреклонна, раз иду к выходу не оборачиваясь, - Коля, ну хоть ты ей скажи! - Полностью поддерживаю, - дядя Коля ровняется с Александрой Ивановной, на что она одобрительно улыбается, находя в нём поддержку и единомышленника. Я смотрю на них с нескрываемой улыбкой, потому что я вряд ли когда-то получала столько заботы и внимания, чувствуя сейчас даже немного стыда за то, что не слушаюсь их, таких переживающих и заботившихся обо мне, - Ирина, я с тобой, - неожиданно выдаёт он, после чего глаза тёти Шуры округляются в ужасе и она чуть ли не хватается за голову со словами: "да они с ума сошли". К сожалению, это больше похоже на правду. Причем давно. - Николай Борисович, не нужно, я справлюсь сама… - Сама ты его до утра будешь искать, - говорит он, попутно обуваясь, - а так мы можем разделиться и увеличить полезность поисков вдвое, - на мой немой вопрос в глазах он лишь довольно усмехается, - ты просто не служила в армии. О, да, этой привилегии я, к несчастью, лишина. Мы, к слову, уже собраны и готовы идти, дядя Коля даже открыл дверь, как в коридоре вновь замаячила Александра Ивановна, окликая нас и прося немного подождать. В прочем яснее, чего она хочет, не становится, до тех пор, пока она не берет меня за руку и вкладывает в мою ладонь гаечный ключ. - Вот, возьми с собой. - Тётя Саша, ну что вы, ей Богу, - это просто смешно - вся эта ситуация, и гаечный ключ, и таинственная пропажа Новикова; вводит меня в ступор, лишая возможности слаженно мыслить, потому как все резервы были брошены к одной единственной персоне. Переубедить женщину, если она действительно решила довести дело до конца, не под силу никому. Сравнится ли сила какого-то урагана и стихийного бедствия с настоящей мощью женской воли к достижению поставленной цели и желанию получить хоть небольшое удовлетворение от понимания собственной важности и величия. Николай Борисович возражал недолго, пока тётя Шура умело не перевела разговор в ту плоскость, где Борисыч пьёт, всё еще не починив этот злосчастный кран над раковиной, а у меня начинать отпираться не было времени, поэтому ключ я всё-таки взяла, запрятав его в рукав спортивной кофты. Густое тёмное небо давило, постоянно напоминая о том, что я осталась под ним одна, когда дядя Коля распределил между нами места, которые мы должны с ним обойти, а ровно через полтора часа встретиться на Кировке, неважно, с Новиковым или без. Этот допотопный квест порядком веселил меня до тех пор, пока он не ушёл, оставив меня одну. "Я иду в ледовый, а ты к его другу, Роме Королёву", - напоследок кинул он мне, прежде чем уйти. И ушёл. На самом деле, гулять в одиночестве по ночам достаточно тревожно, и моё не успокаивающееся ни на минуту нутро беспокоилось беспрестанно, подкатывая к горлу ком из страха и нерешительности, но желание найти поскорее Новикова перекрывало все чувства сразу Во мне нет и толики сомнений, когда я подхожу к ТОМУ парку, игнорируя обещание, данное дяде Коле. Клянусь, если его здесь нет, то я обязательно пойду и к Роме, и ко всем его сокомандникам, обойду весь город, а потом обзвоню все больницы и морги, но я обязательно найду его. Ноги сами несут меня к этому парку, и я даже не хочу думать о том, что это роковое место в моей жизни. Необъяснимое чувство тревоги, на грани безумия, сотрясает тело, пронзая душу лезвием страха, отчего сковывается дыхание, но я упорно иду вглубь. Просто проверю и всё. Ветер шевелит траву, неприятно обдувает своими холодными потоками, а спустя несколько минут моих блуждания, на лицо падает пара ледяных капель. Нет, пожалуйста, только не дождь. Перспектива найти Сергея в такую погоду резко теряет свои шансы на успех, а я только кутаюсь в кофту сильнее, перекладывая гаечный ключ в другую руку. Ходить по этому парку ночью одной кажется почти самоубийством, не меньше, но вариант дождаться его дома в момент становится абсурдным, потому что он сейчас может лежать где-нибудь в крови. Сердце скачет в груди быстрее, ударяясь о рёбра. Я вижу фигуру на лавочке. Самое время уйти и не рисковать собой, но моё предчувствие в груди набирает обороты, и ноги будто не слушаются, идут прямо вперёд. Ровно двадцать шагов разделяли нас, моё трясущееся тело и сидящего на лавочке человека, но за это время я успела тысячу раз представить, что это очередной маньяк, что через пять минут он накинется на меня и я опять испытаю всё то, отчего убегаю почти месяц. Сердце клокочет в груди, отзываясь своим глухим стуком в голове. Движения такие неуверенные с каждым шагом, что впору бежать отсюда. Знакомая спортивная кофта на замке режет глаза, я даже останавливаюсь на пару секунд, внимательнее приглядываясь. Господи, ну неужели. В груди обрывается что-то тяжелое, держащееся прежде на одном лишь страхе, летит вниз и разбивается о чувство возникающего спокойствия. Такое возможно только с ним, когда тебе не страшно ничего лишь из-за присутствия одного человека. Он сидит с опущенной головой и глазом не ведёт, когла я присаживаюсь рядом с ним. - Мы тебя потеряли, - тихо, на грани шёпота. - Что ты здесь делаешь? - он неожиданно вздрагивает, переведя на меня свой поникший взгляд. Я вижу его такого впервые: хмурого и странно грустного, на дне взгляда которого нет ничего кроме сплошного негодования. Капли набирающего силу дождя барабанят по асфальту, наша одежда намокает, и меня изрядно потряхивает от сковывающего чувства холода, но я продолжаю сидеть, почти не шевелясь, потому что мне важно, что он сейчас мне скажет. - Тебя ищу, что случилось? - он отворачивается, и я не нахожу другого способа, кроме как сломать последнюю вещь, сохранявшую между нами условную дистанцию, - Серёж? Произнести его повседневное имя вслух оказывается почти физически больно: я знаю, что после этого мы точно сделаем огромный шаг по направлению к неизвестной пропасти, сломаем обыденную для нас обоих жизнь; дальше будет что-то странное, не похожее на то, что есть сейчас, но я вижу, как это действует на него, почти гипнотически, и никаких сомнений в том, что я ошиблась, нет. - Со мной контракт не подписали. По законам жанра в небе сейчас должна блеснуть молния, но на деле всё происходит лишь у меня внутри: я вижу, как ему тяжело и не могу ничем помочь, потому что я - не он, и меня передёргивает от своей беспомощности. Я знаю, что хоккей для него был делом всей его жизни, он говорил, что только благодаря тренировкам вышел из детского дома более менеей достойным человеком. Если бы ты только знал, как я хочу доказать тебе, что ты самый достойный человек из всех, кого я знаю. Сказать, что всё будет хорошо - слишком глупо, ибо я не могу ничего предугадать, лишь надеяться на лучший для него исход, поэтому все слова утешения в миг улетучиваются из моей головы: сейчас есть только я, он и капли дождя, разбивающие эту ночную тишину. И всё что в моих силах - это не дать упасть ему духом. Я не хочу видеть его таким. Я боюсь такого Новикова. - Пойдём домой, - пальцы не слабо дрожат, когда берут его за локоть, впиваясь в промокшую насквозь кофту, - пожалуйста. Странно, что он совсем не сопротивляется, и идёт рядом, почти держа меня под руку. Не одёргивая меня и не отстраняя, давая призрачную надежду на коротковременную облачность в его постоянно ясном небе. А потом снимает с себя олимпийку, и накидывает её на меня, оставаясь в одной футболке и игнорируя все мои возмущения. К слову, тонкая футболка быстро намокает, я ворчу что-то про его грядущую простуду, но он по обыкновению стоит на своём, что обнадёживает меня.

***

- Хочешь горячего чая? Оказавшись дома, Новиков быстро проскользнул в комнату, а я кивнула тёте Шуре, мол он не в духе, отдала гаечный ключ и попросила дождаться Николая Борисовича, после ушла вслед за ним, да закрыла за собой плотно дверь. Он сидит на диване, откинувшись на его спинку с закрытыми глазами, в мокрой одежде и молчит. Все мои прежние проблемы в миг кажутся мне ничтожными при виде Серёжи в таком состоянии. Мне почти физически больно смотреть на него, на задворках памяти всплывают картинки месячной давности, когда он возился со мной, как с маленькой, я хочу отплатить ему тем же, потому что это именно тот случай, где я могу быть полезна. Мой взгляд вылавливает его мелко подрагивающие от холода пальцы, и я, кажется, нахожу для себя занятие. Что в действительности означает слово "помощь"? И почему люди готовы идти на какие-то меры, зачастую в ущерб себе, чтобы быть полезным для кого-то другого. Когда мы даём человеку то, в чём о нуждается больше всего, мы ждём что-то от него в ответ. Безвозмездная помощь - самое большое в мире заблуждение, ибо мы все преследуем за этим какие-то цели. Открыть его шкаф и вдохнуть до самого основания лёгких принадлежащей лишь ему запах, прикоснуться к его личной одежде, а потом подойти к нему вплотную так, что его колени упираются в мои; всё происходит со мной словно в тумане, я даже не уверенна, что полностью отдаю отчет в своих действиях и ситуация всё ещё под моим контролем. Но это не так. - Привстань, надо переодеться, - почти шёпотом, когда пальцы сами находят край его футболки, а секундой позже глаза встречаются с горящим, оживлённым взглядом напротив. Безумие. Ещё не поздно дать задний ход, сослать всё на выключенный свет и замерзшее тело Новикова, если бы я не продолжала снимать с него одежду, пристально вглядываясь в его карие глаза, пытаясь уловить настроение. Он, кажется, не шевелится, и я не моргаю, чувствуя, как дрожат мои руки, соприкасаясь с его оголённой кожей. Я поднимаюсь по мере того, как снимаю с него футболку, медленно закатывая её полы и со спины тоже, задерживаюсь на уровне его лица чуть дольше не намеренно: разорвать зрительный контакт с ним не получается, а отвернуть голову от тёплого и прерывистого дыхания и вовсе невозможно. Мы смотрим друг другу в глаза слишком долго, долго настолько, что в согнутом положении моя спина начинает затекать, но я не в силах прекратить это, потому что чувствую, как трепещет моё сердце, почти так же, как и тогда, в парке, когда я впервые встретилась с этим безумным взглядом; как руки сами, неосознанно, задевают с каждым разом его кожу, задерживаясь дольше прежнего; я чувствую, как во мне что-то ломается, когда я понимаю, что между нами нет прежнего стеснения и неловкости, что отдаёт волнительным трепетом в груди. - Дальше я сам, - мягкий, но уверенный захват запястий в плен крепких рук. Я теряюсь и передаю ему в руки свежую футболку, отворачиваясь и выдыхая. Что сейчас было? Я стою спиной к нему, на том же месте, не шевелясь слишком долго, пока он не переодевается и не подходит ко мне со спины, опаляя шею горячим дыханием. Во мне всё замирает в ожидании дальнейших его действий, потому что игра слишком затянулась, и у меня нет сил играть дальше. - Что насчет чая? Пришедший только что домой и растерянный дядя Коля с большими от волнения глазами находит тут меня вместе с Новиковым, и мне приходится отпаивать горячим чаем с малиновым вареньем и его, такого же промокшего, как и Сергей. Он рассказывает, как ругался с охранником ледовой арены, как искал сначала Серёжу, а потом и меня. Меня ни на секунду не покидает чувство страха перед Новиковым, я серьёзно боюсь оставаться с ним один на один: между нами сейчас есть странная вещь, которая лишь режет изнутри своей силой и не поддаётся ни одному объяснению. О чем он думал в тот момент, когда буквально прожигал меня своим неожиданно ожившим взглядом и что хотел сделать, когда стоял позади меня и рвано дышал в спину. Тётя Шура лишь удовлетворенно улыбается, глядя на нашедшегося Новикова, а потом гонит нас всех спать, потому что часы уже давно пробили три. - Может будешь спать сегодня на диване? - мне и правда до сих пор стыдно за то, что я занимаю его законное спальное место, вынуждая его спать на полу. В ответ лишь короткое мотание головой из стороны в сторону. Упрямый. Мне нужно в душ. Немедленно. Я тоже промокла и замёрзла, но почему-то долгое время упорно не обращала на это внимания, пытаясь успокоить с виду невозмутимого Сергея. Горячие струи тарабанят по голове, возвращая её мысли в тело прежней Иры, и я понимаю, что произошло на самом деле недоразумение, которое не в силах испортить наши с ним отношения. Потому что я слишком дорожу тем, что имею, и не хочу никаких перемен, ни в лучшую, ни в худшую сторону. Шлёпаю босыми ногами по прохладному полу в коротком ночном платье на тонких лямочках. Колиниченко ведь другого не носит. Достаточно холодно, когда ветер из открытого на кухне окна обдаёт по мокрым плечам, но я упорно не накидываю на себя халат: хочу вновь замёрзнуть до дрожи, чтобы перебить дурные мысли в голове, чтобы чувствовать только физически. Серёжа с неподписанным контрактом, этот чёртов дождь навалились так спонтанно, что я даже не успела среагировать и включить режим непробиваемой брони. В его комнате по-прежнему темно, он, кажется, спит, и я тихо прохожу к дивану, стараясь его не разбудить. Что я скажу ему завтра, когда эмоции улягутся, и он поймёт, что у него нет перспективы в работе, что его ждут перемены? Как я смогу его успокоить, когда сама была не готова ко всему новому? - Что бы ты сделала на моём месте? - от неожиданности я вздрагиваю и остаюсь сидеть на диване с одеялом в руках. Опять не спит, чертёнок. В голове срабатывает тумблер, какое-то непонимание в голове сменяется дикостью от того, что он… советуется со мной. Это настолько странно, что я молчу несколько секунд. Странно, что ему интересно моё мнение и то, что оно вдруг приобрело какое-то значение для него. Я не была готова к такому отношению к себе и своим мыслям, потому что мы элементарно никогда не говорили на щепетильные темы, кроме ссоры с моей мамой, и я никак не думала, что могу что-то ему советовать. В нашем случае возможно только наоборот. Я медленно, словно в нерешительности, перевожу на него свой взгляд, который он ни коим образом не разглядит сквозь эту кромешную темноту, и вижу перед собой совсем другого человека: он хочет открыть мне свою душу, но я настолько боюсь сделать ему больно, что зарываюсь сама. - Начала бы истерить, а потом спросила бы тоже самое у тебя, - слегка улыбнуться получается лучше, чем шутить. Я с небольшим облегчением выдыхаю, и укладываюсь на диван, разворачиваясь лицом к нему. И я говорю правду. Потому что могу доверить ему всё. Потому что верю ему и уверенна в его правоте. Потому что он единственный близкий мне человек в это новое для меня время, и я дорожу им, как бы прозаично это не звучало. Испытывать благодарность к человеку, делающему тебе добро, на самом деле, легко. Всё происходит само собой, когда чувство неисчисляемого ничем счастья разрывает твою голову в ответ на радость в глазах дорогого тебе человека. Я не могу взять его в команду вместо тренера, но я могу помочь пережить этот момент, если сейчас ему это необходимо. В ответ слышу почти немую усмешку. - У тебя всё получится, - неожиданно для нас обоих начинаю я спустя минуту молчания, - просто не может не получиться. Я чувствую. - В эфире был хоккейный эксперт Ирина Серебрякова, - бодрым голосом подхватывает Новиков и улыбается. И я тоже. В этом весь он: улыбаться, когда тяжело, подбадривать других, когда сам в отчаяние, быть сильным рядом со слабыми. Его заразительная уверенность, так скоро распространившаяся, хоть и частично, на меня, вдруг пропадает из его глаз и мыслей, и чувство неизбежности будто повисает в этой комнате: становится трудно дышать, и мне кажется, что удары моего сердца слышны даже ему. Прежде чем уснуть, ловлю в себе ощущение того, что ещё не всё проиграно. И он это докажет. За окном сверкнула молния.

***

Мыть полы для меня не было чем-то унизительным. В конце концов, я сама зарабатываю себе на хлеб и хоть немного облегчаю Новикову жизнь вместе со мной, это не может меня унижать. Я никогда не была белоручкой, но к постоянному труду привычки за годы своего взросления у меня не выработалось, поэтому приучить себя к распорядку дня было несколько не легко несмотря на то, что у Серёжи всегда всё строго по расписанию. Новиков целый день просидел дома, хоть и проснулся в весьма бодром настроении, мыслей о хоккее избежать не удалось. Он размеренно пил чай за завтраком, прикусывая блины, и не собирался на свою пробежку, что очень смутило тёту Сашу - я же только расстроилась, изредка жалобно бросая на него взгляд. Мне хотелось во всём угодить ему, чем-то помочь, потому что сегодня передо мной сидел маленький, брошенный мальчик, которому не к кому приткнуться и рассказать о своих переживаниях. Осознание этого, как мощнейший ураган, влетело в мою голову за обедом, когда он не проронил и слова, а потом встал, поблагодарив за котлеты, и молча ушёл. Мне казалось, что я его теряю, и идей, чтобы вытащить его из болота грусти, у меня не было. Серёжа будто впал в энергосберегающий режим, редко разговаривал с кем либо, почти не выходил из комнаты и на мои вялые просьбы прогуляться хотя бы в магазин отвечал ленивым отказом. А я просто смотрела на то, как на моих глазах затухал, и тихо плакала в душе. Для меня его потерянность была хуже насилия: он был той единственной нитью, что связывала меня с новой жизнью, где можно жить, а сейчас он сам такой же, какой была я, только ему никто не помогает. И это меня чертовски задевает. К вечеру моё терпение заканчивается, и я просто сбегаю на работу, потому что этот у-неудачника-жизнь-закончилась взгляд меня изрядно выводил из себя, мне просто хотелось его хорошенько встряхнуть и вернуть в прежнее состояние, но странное ощущение того, что я не имею на это права, одёргивало и не дало ничего сделать. Неунимающееся чувство беспокойство за него, все мысли только о нём и его грёбанном хоккее, весь день посвящён ему одному. Я бы сказала, что всё это очень странно, да только Новиков ведёт себя ещё более странно, поэтому я стараюсь быстрее домыть последний зал и убежать домой. Мало ли, что у него там случилось. Мне остаётся несколько шагов до подсобного помещения, чтобы оставить там вдра и все остальные рабочие инструменты уборщицы, и я готова бежать домой, ибо сердце клокочет внутри слишком быстро, но у судьбы на меня, видимо, сегодня другие планы. Меня окликает какой-то менеджер, следивший здесь за порядком вместо главного директора. Высокий, смазливый парень, мелькавший перед глазами пару раз и заигрывающий с новенькой кассиршей на днях. Я не знаю даже его имени, странно, что он здесь так поздно. - Привет, - он заходит вместе со мной в коморку, слегка прикрывая дверь, - Ира, кажется? В ответ я лишь неуверенно киваю головой. Телефон в руках жужжит, оповещая о пришедшем сообщении, но я не могу оторваться от этого странного, холодного взгляда. - Я бы хотел поговорить с тобой, - парень начинает подходить ко мне медленным шагом, но это ничего не меняет: расстояние между нами слишком маленькое, поэтому через пару секунд я оказываюсь прижатой к стене. У меня буквально пропадает дар речи, потому что сейчас происходит то, чего я ожидала меньше всего на свете, во что я не могла верить никак, - думаю повысить тебя зарплату, как ты на это смотришь? - с этими словами он медленно проводит пальцем по краю выреза моей футболке, и я как завороженная наблюдаю за сием действием. Что за чёрт? Я не могу пошевелиться, меня полностью сковывает страх, и от воспоминаний прошлого мне сводит зубы. Начинаю жадно хватать воздух ртом, когда он перемещает свои ладони на мои бёрда, а я только-только отхожу от какого-то сна и тихо говорю: "нет-нет, пожалуйста, не надо". Не удивительно, что он никак не реагирует на мои слова, лишь теснее приживается ко мне. Это ужасно. Всё ужасно, настолько, что тошнота подходит к горлу. - Ну, что же ты? Не бойся, малышка, - издевательским шёпотом куда-то в висок. А когда наглые ладони находят ширинку моих джинс, а губы до ноющей боли впиваются в шею, в голове что-то щёлкает и я начинаю кричать и вырываться. Мне, честно, насрать, чем всё это закончится, но во мне есть непреодолимое желание убить его, сделать ему что-то плохое, потому что всё, что он пытается делать со мной, действует на меня, как красная тряпка на быка. Я не дам использовать себя в очередной раз, Новиков бы это не одобрил. Мысль о Серёже отдаётся приливом зверской злости, и я начинаю брыкаться в этих мерзких руках ещё сильнее. - Сука, - я, кажется, зацепила его ногтями, и резкая, болезненная оплеуха разбивает секундную тишину. Мне печёт щёку, я чувствую, как кровь приливает к этому месту, боль плавно перетекает к губам, и мои глаза просто округляются от ужаса. Нет, это не может повториться, я не верю. Я готова сейчас разрыдаться в голос, прямо здесь, у него на глазах, но только знание того, что никакие мольбы на таких уродов не действуют, сдерживает меня от истерики. Его руки больно сжимают мою талию, и только когда я понимаю, что никого рядом нет, что мимо не пройдёт Новиков и не спасёт меня, я ору, как сумасшедшая, что даже он на секунду замирает от моего, слабо похожего на человеческий, вопля. И спасение действительно приходит. Дверь открывается и туда осторожно заглядывает охранник. Всхлипы перемешиваются со рваными вздохами, в голове судорожно расползаются мысли по своим углам, и пользуясь тем, что этот мудак отвлекается на вошедшего сторожа, я собираю все силу воедино и отталкиваю его. В любой другой ситуации я бы никогда не смогла приложить столько усилий, чтобы нанести человеку физическую боль, но не сейчас. Я хочу убежать скорее отсюда, чтобы ко мне больше не прикасались и не трогали меня. Хочу быть в безопасности и спокойствие. Хочу к Новикову. Всё происходит слишком сумбурно, охранник что-то мямлит, а этот ублюдок что-то кричит ему, и вроде, просит выйти отсюда, но этих секунд мне хватает на то, чтобы выбежать, сметая на пути ведро и моего спасителя. Я несусь так, что забываю дышать, и пока не оказываюсь в двух домах от этого места не останавливаюсь. Дыхание выравнивается не сразу, а когда слёзы начинают градом сыпаться из моих глаз, и вовсе пропадает. Я не разбираю дороги, но чувствую, что иду в нужном направлении, из-за своих слёз и очередного дождя не вижу дороги, но хочу скорее оказаться в защите. А когда я барабаню в дверь, которую открывает Новиков, и влетаю в квартиру со всхлипом, а потом залетаю в ванную, почти падая на раковину, не закрыв дверь и не объяснив ему, ахиревшему и оставшемуся возле двери, толком ничего, начинаю плакать ещё сильнее, потому что себя жалко больше всех на свете. Меня разрывает чувство использованности, мерзко прилипающее ко мне раз за разом. Ни моя обычная внешность, ни моё слабохарактерное поведение не могут выдать меня за продажную шлюху, но такие мудаки липнут ко мне, будто заранее знают, как собаки реагируя на выброс адреналина в человеческую кровь, что я не могу им противостоять. Судорожные рыдания в миг стихают и сходят на нет, когда тёплые, но крепкие руки, аккуратно убирают с моего лица прилипшие пряди, заправляя их за уши, а те, что подлиннее, просто отводя за спину. Он переключает воду на более тёплую и, зачерпывая в ладонь немного жидкости, подносит к моему лицу и медленно умывает. Меня передёргивает от его плавных и уверенных движений, будто он точно знает, что меня это успокоит. Но потом его взгляд падает на разбитую губу и сквозь зеркало он видит красные ссадины на шее. - Что это? - Серёжа разворачивает меня лицом у себе и внимательно всматривается во все отметины на моём теле, - Ира? - в ответ я могу лишь заплакать ещё сильнее. Вокруг меня будто всё застывает, есть только мы с ним и льющаяся из крана вода, что заглушает мои рыдания. Под его острым, прожигающим, насквозь пропитанным злостью и страхом взглядом меня начинает потряхивать, и сознание произошедшего бьёт по голове. Я отворачиваюсь обратно к раковине, не нарочно вырываясь из его рук, и начинаю умываться. Так больше продолжаться не может. В моей новой жизни нет правила, позволяющего мне истерить из-за безмозглых мудаков. - Это сделал кто-то на работе? - он продолжает напирать, подходя ко мне со спины почти вплотную, что я чувствую его тело своим. Ещё больше, чем вчера, - я звонил тебе, ты не отвечала. Твою мать. - Телефон… - рыдания в миг останавливаются, я выключаю воду и разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, встречаясь с озабоченным взглядом, - я там телефон выронила, - он тяжело дышит, внимательно смотрит на меня, и почти не показывает своего подавленного состояния, будто собственные проблемы его вовсе не интересуют. Мне слишком страшно от того, что он так печется обо мне. И я о нём. Почему-то утерянный сотовый становится проблемой для меня. Наверное, потому, что его мне подарил Новиков, и не столько телефон, сколько память о том дне, когда всё так чудесно полетело к чертям, имеет для меня большое значение. - Я сейчас схожу за ним, - с каким-то остервенением и едва промелькнувшей злостью в глазах отвечает он мне, и отдавая мне в руки полотенце, выходит из ванной, - тётя Шура, идите сюда. Мне страшно, чувство необъяснимого панического ужаса мечется в груди, как в клетке, не зная выхода и не имея надежд. Сейчас я похожа на себя прежнюю, с кучей страхов и огромной неуверенностью, мне больно осознавать, что я теряю себя новую, все эти ощущения. И этот взгляд Новикова пугает меня, и просьба Александре Ивановне напоить меня чаем и ни о чем н спрашивать проговаривается не его голосом. С ним что-то произошло в тот момент, когда я пробила его своим заплаканным взглядом. - Новиков, стой, - до меня слишком долго доходит объяснение всех его странных жестов, и я буквально выпрыгиваю из ванной, догоняя его в коридоре, - не надо туда ходить, Серёж, - руки сами собой хватают его за предплечье, невольно соприкасаясь с оголенной кожей рук. Я знаю, что всё, что я делаю, действует на него гипнотически, и пользуюсь этим. - Просто заберу твой телефон и приду, - он насильно отцепляет мои руки и уходит. - Да куда же ты, дождь на улице, хоть куртку накинь, - последнее, что донеслось до него перед тем, как он хлопнул дверью, были заботливые просьбы тёти Шуры. Мы остаёмся одни, а я - под встревоженным взглядом соседки, но мне так не хочется что-либо говорить, поэтому я просто иду на кухню и жду свой чай. У меня не болит ни одна царапина, ни одна часть тела, кроме той невидимой души, которую я только чувствую; болит за Новикова и всё, что он может натворить со своими идиотскими спонтанными решениями. Он слишком эмоционален в такие моменты, и мне действительно страшно за него. Слава Богу, тётя Шура не задала ни одного вопроса, лишь жаловалась на Борисыча, который до сих пор не починил этот кран, и её брань в его адрес немного отвлекли от мыслей о Новикове и уняли крупную дрожь в руках. В конце концо, чему быть - того не миновать. Проходит не меньше сорока минут, прежде чем я начиная маячить из одной комнаты в другую, заламывая пальцы рук в нетерпении. Ожидание порой убивает меня больше известного мне насилия, и с этим ничего нельзя поделать, кроме как отвлечь себя чем-нибудь. Странно, что моё волнение в груди именно за него не кажется мне чем-то аномальным, наоборот, я нахожу это все самой логичной вещью на свете: он переживает за меня, я за него. Мы будто поручились друг за друга, не проговорив это в слух, обязались поддерживать и помогать в случае чего. Только эти "случаи" происходят более чем часто, а поддержка перерастает в гипертрофированную заботу. Отправив обеспокоенную тётю Шуру спать, что заняло минут пятнадцать точно, я могу сократить свои перемещения до площади коридора, и ждать. Наконец, входная дверь распахивается настежь и на пороге появляется Серёжа со спокойным взглядом, который сразу же находит мой. Я замираю от хлопка двери, смотрю в его глаза слишком долго, дольше положенного, а потом мой взгляд находит немного разбитые костяшки и кровь закипает в моих венах, я готова наорать на него прямо здесь. - Зачем ты это сделал? - раздаются мои недовольные возгласы в закрытой изнутри комнате, когда он падает в кресло и закрывает глаза, - ты что, не понимаешь, что это опасно? В ответ раздражающая меня тишина, его игнорирование моего гнева. Я серьёзно злюсь на него за то, что он пошёл туда и, судя по всему, набил рожу тому мудаку, потому что всё могло закончиться очень плохо. Для Серёжи. Он продолжает молча сидеть, никак не реагируя на мои причитания, а я ругаюсь и попутно роюсь в шкафу, ища аптечку, которую сама же и собрала для него несколько недель назад, обнаружив её полное отсутствие. Вата, перекись, бинты - я со всеми принадлежностями подхожу к креслу, присаживаясь на пол прямо на колени, бесцеремонно, не спрашивая ни слова, беру его ладонь в свою и обрабатываю свежие ранки, слегка дуя на них. Мне не кажется это чем-то идиотским и невозможным между нами, ни моё поведение, ни его полное доверие ситуации мне. Все мои движения рванные, трясущимися руками, овладевают его вниманием полностью, и он сосредоточенно наблюдает за каждым моим действием, что я до поры до времени не замечаю. Мне дико видеть на его руках кровь, содранную почти до мяса, и ещё более дико осознавать, что он сделал это ради меня: не испугался, а посчитал своё решение самым правильным. - Зачем, скажи? - мой голос дрожит. - Затем, - он впервые переводит свой взгляд на моё лицо и смотрит слишком прямо, что под его взглядом мне становится не по себе, - он не имел права трогать тебя. Слишком уверенно, слишком по-новиковски. Так, что я теряюсь. - Не перематывай, я сейчас в душ, - когда я беру в руки бинт, чтобы забинтовать его руки, он аккуратно берёт мои ладони в свои, слегка сжимая их, и смотрит на меня так тепло, что впору плакать. Я остаюсь в комнате одна, переваривая всё, что произошло: мы опять перешли грань, за которой личное пространство в лёгкой доступности, где можно быть ближе, чем мы есть сейчас. Все мои переживания теперь сводятся к одному Новикову, и я понимаю, что это опасно - быть зависимым от кого-то, но за него невозможно не переживать, потому что он платит той же монетой мне. У нас равный обмен, иногда перевешивающий в его сторону. С этим, конечно, нужно разбираться, и, возможно, поговорить с ним обо всём, что творится с нами в последние дни, но меня сейчас так трясёт и мне так страшно, что я хочу видеть в нём надёжную опору больше, чем друга на дистанции. Поэтому когда он приходит обратно в одних домашних штанах, я уже лежа на своём диване под одеялом, смотрю на него во все глаза и понимаю, что хочу говорить. Именно говорить, не выяснять отношения, не пытаться просить не ввязываться из-за меня в дерьмо, хочу слушать его и не перечить. - Серёж… - Ты чего не спишь? - он проводит рукой по мокрым волосам, и пара капель падают на голый торс, за чем я наблюдаю, как завороженная. Есть в этом действие что-то… - Не спится, - и это правда: от такого количества мыслей в голове можно только плакать. Он подходит ко мне и присаживается на самый край дивана, едва касаясь моих ног. Я смотрю на него во все глаза, потому что ничего подобного раньше не было: у него была своя "кровать", у меня своя. Серёжа находит в темноте мою ладонь и невесомо проводит пальцами по миоим, на что я реагирую молниеносно: беру его за руку. В голове неосознанно витают мысли о том, что я первый раз сама трогаю его. И он отвечает мне. Мне честно всё равно, насколько сильно мне будет стыдно завтра, но сегодня мне нужна поддержка и помощь, чтобы разобрать всё это дерьмо, поэтому я готова сломать все наши устоявшиеся отношения одной фразой: - Побудь со мной, - таким неуверенным шёпотом, что я не знаю, слышал ли он меня вообще. И тут же нахожу ответ в его движениях, отодвигающих край одеяла. Он ложится рядом со мной, и я специально приподнимаю голову, чтобы он подложил под неё свою руку, потому что диван очень узкий, и я не хочу чтобы он спал всю ночь на одном краю; и совсем не препятствую, когда его вторая рука ложится на мою талию. Всё дико. И он рядом - дико, и его прикосновения тоже. Я, правда, не дышу, пока он укладывается, потому что мне кажется, что любое моё движение, и даже вздох, может спугнуть момент и вся его тайна и умиротворённость рассыпется, как карточный домик. И только когда он перестаёт двигаться и я оказываюсь заключенной в его руки, все проблемы мира перестают существовать, потому что его запах оттесняет все невзгоды и вселяет вселенское спокойствие. Я не могу поверить в это, но мы действительно лежим рядом друг с другом, и я действительно до головокружения вдыхаю его запах и имею открытый доступ к его коже. Всё это безумие, которое нравится нам обоим. - Никто не смеет прикасаться к тебе, - горячим шёпотом говорит он мне куда-то в висок, - я не позволю. Он прерывается на лающий кашель. - Заболел, - зачем-то говорю я шепотом. Все его слова такие важные и что-то значащие, несущие в себе какой-то скрытый смысл, но у меня нет сил разбираться с этим, поэтому я, уткнувшись лбом в его грудь, могу только внутренне расслабиться и внешне сжаться, на что он отвечает мне лишь крепкими объятиями, и в этот момент это всё, что мне нужно. Потому что большего и не надо.