Fight

Вообще, моя жизнь меня более чем устраивает: у меня есть семья, друзья, возможно даже люди, которым небезразлична моя судьба. Я по-истине счастливый человек, если не учесть тот факт, что родной матери не всегда есть дело до меня, мой бывший парень начал меня избивать, неделю назад меня пытались изнасиловать, а моя лучшая подруга заводит ухажеров вместо того, чтобы побыть рядом со мной. Да я просто до смерти счастлива, что уж там. Хотя упрекать Дашку в чём-либо я не имею права: у неё своя жизнь, часть которой она неотъемлемо тратит на меня. Этого ли не достаточно? Но я ведь не скрою, что мне не хватает внимания со стороны, и я никуда от этого не убегу. К сожалению. Просто иногда хочется выговориться, а рядом никого, и только тогда я осознаю всю никчёмность своего существования. Мой эгоизм не знает предела, давит на внутренние органы, мешая мне жить полноценно. Постоянно требую от людей невозможного, не дожидаюсь ожидаемого и вновь теряюсь где-то на просторах своей депрессии, потому что этот мир меня вновь не вдохновил. Меня вообще мало что вдохновляет, по одной простой причине: я отличаюсь ото всех. Я уже говорила, что я эгоистка? Когда все рвут на себе волосы, пытаясь достать деньги на новую шубу, я просто кутаюсь в свой незамысловатый пуховик и тихо радуюсь, что норки мне не надо. Когда моя Дашка сменит пятого кавалера, я только отойду от ситуации с Ушаковым, хоть синяки мои всё же пройдут, но на сердце пластырь не наклеишь. Когда очередной мудак за рулём задавит собачку, я первая брошусь под машины, вытаскивая дворнягу из под колёс. Потому что, чёрт возьми, мне жалко. Мне жалко всех и вся, у меня всё-таки есть сердце в отличии от тех, кто меня окружает. Это единственное, за что мне стыдно: моя жалость не знает границ. Это неправильно, это по-дурацки, но иначе я не могу: жалею всё, что движется. Первые дни июня погода в городе стоит отменная: беспрестанно льёт дождь, я загоняю себя ещё глубже в депрессию, реже выхожу из дома. Живу полной жизнью, короче говоря. Часто пропускаю институт, плюю на приближающуюся сессию, как и на всё остальное. Колиниченко явно устала бороться с моим настроением, наплевав на меня, как я на учёбу, пустилась во все тяжкие, и теперь мою Дашку я вижу ещё реже, потому что пропадать она стала на всевозможных вечеринках. Я не злюсь, нет. Просто немного угасаю в своей комнате, а так всё вроде бы неплохо. Белоснежный потолок моей комнаты становится центром всей вселенной, хранит в себе такие интересные вещи, что я вторую неделю тупо пялюсь в него. Жизнь вокруг меня, кажется, потерялась и чуть тормозит, иначе какого чёрта я не выхожу из дома всё это время? Мне не страшно, нет, просто я почему-то уверена, что окажись я на улице одна, то с упорством маньяка буду искать что-то подозрительное в прохожих. Это лечится? Дверь в мою обитель бесшумно открывается, и я вижу дядю Пашу. Я его обожаю. Он тихо крадётся к моей кровати, пока я притворяюсь спящей, не обращая внимания на то, что спать в четыре часа вечера - глупо. Слышу, как он останавливается около меня и молча стоит. Меня разрывает на части: продолжать свою игру или открыть глаза и поговорить с ним. Я не избегаю его, нет, ни в коем случае. Просто мне не хочется говорить сейчас ни о чём и ни с кем, а он пришёл именно за этим, я уверена. Дядя Паша печётся обо мне больше, чем кто-либо в этом доме, и я могу и радоваться этому, и грустить. Неопределённая ситуация. Неопределённая настолько, что я от своих мыслей неожиданно открываю глаза и натыкаюсь на недоумевающее лицо мужчины. - Я тебя разбудил? - Нет, дядь Паш, я не спала, - честно признаюсь я, и он, довольно улыбнувшись, садится на край кровати. - Знаешь, я хотел поговорить с тобой. Как предсказуемо. Я прямо, как в воду глядела. - О чём? - переворачиваюсь на бок, укладываясь ближе к нему, и он берёт меня за руку. - Ты в последнее время сама не своя. Что-то случилось? Дядя Паша не медлит ни секунды, просто спрашивает в лоб, на пролом. Полковник, блин. Мой тяжёлый вздох может сдать меня с потрохами, и я боюсь, что дядя Паша уже давно понял в чём причина. Но это всё моя воспалившаяся бдительность: он всего лишь волнуется за меня, ахтись, Ира. - Прежде чем я отвечу тебе, скажи: мама ведь не просила тебя поговорить со мной? Эта секундная пауза меня уничтожает. Я очень боюсь того, что он скажет, боюсь, что он будет молчать дальше. Моя пугливость не знает конца и края, но я принимаю это чувство и пытаюсь ужиться с ним вместо того, чтобы прогнать из своей головы. Это доходит до крайности, но моё состояние меня устраивает. Идиотка. - Нет. Больше ничего не интересует меня, поэтому я плавно перевожу взгляд обратно к потолку, чтобы он как-то устаканил мысли в голове. Он же такой белый и успокаивающий. Паша сидит рядом слишком тихо, я, наверное, могу усомниться в его присутствии здесь, сославшись на свою расшатанную психику. Но он всё же здесь, желает говорить со мной, а я стараюсь не думать о маме, которая не думает обо мне. Паразительный идиотизм, однако. - На самом деле, всё не так страшно, - конечно, Ир, не страшно. Вообще не страшно, ага. - просто с Владом разбежались. - ненавижу врать, но стараюсь успокоить себя мыслью, что я не вру, а просто недоговариваю. Это существенный аргумент, верно? Такого озадаченного лица у дядь Паши я не видела давно. Он сначала удивлённо вскидывает брови, потом хмурится, а через несколько секунд принимает своё обычное выражение лица, от доброты которого можно согреться. Он берёт меня за руку и улыбается. Делай так чаще, дядь Паш, пожалуйста. - На самом деле, - он чуть наклоняется ко мне и переходит на тихий шёпот, - я знал, что так и будет. - Паша прикрывает глаза и довольно кивает, улыбаясь. Я неожиданно начинаю смеяться от его выражения лица - мартовского кота. - Откуда же? - наконец, сажусь на кровати и говорю также тихо, и эта игра в супер-пупер шпионов мне определённо нравится. Я снова маленькая Иришка. - Ну, - протягивает он и аккуратно убирает прядь, выбившихся их дурацкого пучка на глове, волос, и я смешно морщусь, как в детстве, - ты же умная девочка, а он такой… неумный. - я опять смеюсь, потому что исправить своё неудобное положение лучше, чем Паша, не может никто. Я знаю точно. - Неумные нам не нужны, правда ведь? В надежде получить мощную поддержку, я утыкаюсь носом в шею дяди Паши, и он, рассмеявшись, обнимает меня за плечи так крепко, что я чувствую все свои кости. То, что нужно. Потрепав меня по голове, он ласково продолжает: - Конечно нет, милая. Милая… это ведь так мило и так по-детски. Он сейчас называет меня так, как называл в детстве, и я просто таю. Как не заплакать от счастья? Во мне что-то ломается, а с глаз слетает какая-то пелена: больше не хочется прятаться ото всех, быть одной. Хочу вернуться к жизни и дышать этим воздухом, пропитанным дождём, которым дышат все эти счастливые люди. Я-ТО-ЖЕ-ТАК-ХО-ЧУ. Этой ночью долго не могла уснуть, потому что привычное для меня чувство никому ненужности куда-то резко исчезло, я прямо-таки испугалась. Столько лет оно грызло меня изнутри, заставляло порой ненавидеть всех вокруг, а потом жалеть себя до изнеможения. Уходить от новых знакомств, держаться за стабильность обеими руками. Закрываться в комнате стало моим любимым занятием, а мама полюбилось не заходить ко мне. Мы отдалялись друг от друга с каждой секундой всё больше, будто становились чужими, когда дальше уже некуда. А сейчас всё это вдруг прошло. Куда-то просто улетучилось, не оставив и тени неприятных ощущений внутри. Во мне зарождается желание обнять весь мир, и я чувствую огромное количество любви в себе, что я, возможно, способна раздарить это чертовски приятное чувство всем вокруг. Оно меня греет, вселяет надежду, что всё ещё можно исправить. Но пугает меня то, что исправлять мне по сути то нечего… Утром я всё же перебарываю себя и возвращаюсь в институт. С особым желанием я внимательно окидываю взглядом всех своих однокурсников, испытывая острое чувство нежности к ним и своим молодым годам. Всё же странно, что ещё вчера вечером я была такой одинокой, а уже сегодня люблю всех этих людей вокруг. Боюсь, что биполярное расстройство настигнет меня вот-вот, но взять себя в руки не могу, потому что не умею. Но одна единственная вещь сегодня, которая портит всю картину своей нелепостью: Дашка страдает от жуткого похмелья, а вместе с этим ужасным расстройством из-за её новогу мадака, поэтому бродить по институту мне приходится одной. И, да, странное чувство непонятной любви к моим однокурсникам ещё не прошло, и оно меня бесспорно пугает. Острая необходимость в чём-то сладком выбирается на почётное первое место в моей голове, потому что кушать что-то всё-таки надо, поэтому я решительно направляюсь в ближайший магазин, чтобы купить, а потом сожрать что-нибудь вкусное. Холодный ветер неожиданно нападает на небольшой переулок, я кутаюсь в серый кардиган, накинутый поверх чёрной футболки. У меня в последнее время очень разнообразилась цветовая палитра в одежде. Запах ароматных булочек с брусникой, и ещё свежеиспечённого хлеба витавшего по всей пекарне, сводит мой желудок, я с нетерпением жду, когда меня рассчитают, и я смогу всё это съесть, не подавившись. Женщина на кассе мило улыбается мне, я улыбаюсь ей. Я забираю сдачу и беру небольшой белый пакетик в руки. Сдоба такая горячая, приятно греет мои ледяные руки. Быть может это тепло проберётся и до сердца тоже? - Ир? Замираю настолько неожиданно, что пакет с выпечкой тут же выпадает из моих рук, я больше не чувствую тепла, зато чувствую это неожиданно настигнувшее меня чувство радости. Мне ведь не показалось? Медленно оборачиваюсь и убеждаюсь, что ум и трезвость всё же у меня ещё есть. Это была хорошая новость. - Рома? Сцена из какого-то дешёвого фильма: они встретились, и долго не могли поверить, что судьба свела их вновь. Но я на самом деле рада его видеть, потому что могу разглядеть его с другой стороны, чётко созерцать его, а не пялиться на парня глазами запуганного зверька. Королёв расплывается в улыбке, в той самой добродушной улыбке, которую я, кажется, единственную запомнила из тех дней. Он подходит ко мне, приседает, собирая упавшую выпечку, а я всё стою, ошалевшая от этой иронии судьбы. Ты поразительно везучая, Серебрякова. Когда Рома протягивает мне все собранные булочки в пакете, я отхожу от столбняка, прокашливаясь. - Спасибо. - Ты какая-то потерянная. С тобой всё в порядке? Я никогда не бываю в порядке, неужели ты не знаешь? - Да, конечно, - как-то сильно киваю головой, и она моментально начинает кружиться, - просто не ожидала тебя здесь увидеть. - Отлично выглядишь. Чушь всё это. Но если мои синяки под глазами выглядят отлично, то да, он прав. Вместо "спасибо" я выдавливаю из себя скромную улыбку. - Парень твой больше не появлялся? - Он не мой парень. Слишком грубо. Но я хочу верить, что Рома понимает все мои перепады настроения и не сердится. - Нет, всё нормально, - обстановка между нами напрягается, я не знаю о чём говорить. Он, видимо, тоже. - с каких пор спор спортсменам разрешено есть мучное? - Хлеб всему голова, - я издаю тихий смешок. Лёд тронулся. - Как ты? Вопрос неожиданно срывается с уст, заставляя меня задуматься. Как я? Меня будто катком асфальтным переехали, а потом решили пожалеть. Э-э-э, о чём это я? Ведь сегодня утром я решила, что буду воспринимать эту жизнь, как прекраснейший дар. Начинай радоваться, Серебрякова. - В норме. В порядке, да, - сухая, бессердечная Ира. Нужно быть более доброжелательной с людьми, но, к сожалению, я сегодня не многословна. - Какие планы на выходные? - резко перескакивает с темы на тему парень, я не успеваю за ходом его мыслей. Да и за своей жизнью я тоже не успеваю, что уж там. - Никаких, - без задней мысли, как на духу выдаю я, не успев подумать о чём-либо. - Тогда я тебя приглашаю на соревнования. Какие? В самой обаятельной улыбке? Или "кто быстрее очарует незнакомую девушку"? Я как-то медленно вспоминаю о том, что он ведь тоже хоккеист, и соревнования у спортсменов - это естественно, но я совершенно глупа в этой области, и единственное, что знаю о хоккее так это то, что там катаются на коньках с клюшками. Вряд-ли с такими знаниями мне будет там интересно. Я уже собираюсь ляпнуть какую-нибудь глупость, чтобы отказаться, но в следующую секунду Рома бросает мне короткую фразу, от которой я опять затыкаюсь на пару секунд. - Серёга там тоже будет. Нет, не то, чтобы я очень хочу его увидеть или стать его яростной фанаткой, но я как-то резко ставлю свой отказ под сомнение. Я закусываю губу, приподнимаю бровь. - Это будет удобно? - Завтра в двенадцать, на ледовой арене, - удовлетворённая улыбка озаряет лицо Королёва, и он, попрощавшись со мной, удаляется из магазина, ничего не купив. Это я его так рассредоточила или он склеротик? В каком-то непонятном состоянии раздумья добираюсь до дома, прохожу в свою комнату, и намеренно оставляю дверь открытой. Дома никого ещё нет, поэтому я могу упиваться своим одиночеством сполна. Открываю в квартире все окна на распашку, усаживаюсь на самом сквозняке, вдруг я подхвачу воспаление лёгких, загремлю в больницу и мне уделят хоть чуточку времени, навещая меня там. Но я как-то быстро осознаю, что сейчас лето, и как таковой опасности этот сквозняк не представляет. Идиотское лето. Мысли о предстоящей встрече с моими новыми знакомыми будоражат мои чувства вновь, и чтобы избавиться от назойливых мыслей, я просто начинаю готовить ужин. Простой, незатейливый, но сносный куриный суп уже через час был съеден родителями. Дядя Паша нахваливает меня слишком долго, а я всё ёрничаю, что он меня вот-вот да и сглазит. Мама удивительно оказалась сегодня не столь категоричной, как обычно. Улыбнувшись, поблагодарила за ужин, и ушла в спальню, не забыв, разумеется, вставить свои три копейки и отметить, что соли всё-таки не хватило. Ворочаясь и чертыхаясь, я вновь сверлила потолок всю ночь на пролёт, и не могла уснуть, потому что в моей маленькой голове существует огромная куча мыслей, которую я не могу переварить который день. Это однозначно сведёт меня с ума, и я когда-нибудь да загремлю в психушку, но пока всё вроде в норме, ограничиваюсь бессонницей. Проснувшись в семь утра, мне кажется, что времени остаётся слишком мало, и я начинаю собираться, чтобы успеть и быть готовой к двенадцати. Боюсь, что могу не успеть, поэтому сушу голову феном, а не жду, когда они высохнут естественным путём. Эти абсолютно повседневно-обычные девичьи дела на немного отвлекают меня от трудных мыслей, и я кажусь себе вполне нормальным человеком. Непонятно куда и непонятно зачем с утра по раньше родители собрались в воскресенье на чью-то дачу, именно поэтому я вновь остаюсь в гордом одиночестве и продолжаю собираться дальше. Пока нервно роюсь в ящике своего комода в поисках непонятно чего, натыкаюсь на маленькую косметичку и рядом лежащую плойку. Ну, что поделаешь, не могу удержаться, поэтому через час мои длинющие брюнетчатые волосы отливающие тёмно-каштановым оттенком, слегка завиваются на концах, синяки под глазами перестают быть синими, ибо тональный крем справляется со своей задачей на отлично. Слегка подкрашиваю ресницы и мажу губы блеском. Долго стоять перед шкафом не приходится: это ведь всего лишь чей-то матч, в котором я даже не участвую. Перебираю в руках вешалки, пока не дохожу до бордовой атласной блазки с вырезом в виде клинышка. Думаю, с джинсами будет смотреться неплохо. Не долго думаю о том, стоит ли брать с собой Дашу и нужна ли мне её поддержка? Сегодня воскресенье, она наверняка ещё даже не дома, поэтому вопрос отпадает сам собой. Когда прохожу мимо зеркала в коридоре, невольно останавливаюсь и смотрю на себя пару секунд. Это ведь я, правда? Да ла-а-а-дно. На меня смотрит живая привлекательная девушка в красивой одежде. Она не забитая и не испуганная. И она даже пытается улыбаться. Куда же делась странная Ира? Через пол часа я оказываюсь на месте, с опаской захожу внутрь здания и сталкиваюсь с толпой народа. Я родилась и живу здесь, в Челябинске, никогда не думала, что хоккей настолько популярен в нашем городе, возможно, потому что никогда этим не интересовалась, и друзей-спортсменов до недавних времён не имела. В какой-то момент я понимаю, что совершенно лишняя здесь. Все эти люди так увлечены одним делом, а я пришла сюда из-за своей прихоти увидеться с человеком, который, возможно, меня и не помнит. Ищу глазами знакомы мне людей, ходя бы одного из них, чтобы отметиться и показать, что я всё-таки пришла. Сила мысли всё же имеет мощнейшую силу, потому что спустя пару минут ко мне подходит Рома. Он стоит передо мной в спортивной форме, а точнее в обтягивающим тело термобелье, и я понимаю, что тогда, в парке, Соловьёву было реально больно. Но, конечно, не больнее, чем мне. Точёная фигура, крепкие мышцы перекатываются под кожей от любого телодвижения, и я как-то поздно понимаю, что слежу за его движениями слишком долго. Он обнимает меня в знак приветствия, и я стыжусь этой близости, потому что это заставляет меня чувствовать себя неловко. - Весело здесь, - я пытаюсь затоптать в душе свою робость. - Матч товарищеский, поэтому народу немного. Немного? Серьёзно? Да, тут не продохнуть. - Это семнадцатый сектор, - он сует мне в руки клочок бумаги, который в итоге оказывается билетом, - первый ряд, - когда я собираюсь ему возразить, парень слишком уверенно перебивает меня, - это не обсуждается. Окей, не обсуждается, так не обсуждается. Молча бреду сквозь толпу людей, состоящей в основном из парней разных возрастов. Ледовая арена оказывается немного другой, нежели я могла себе представить: куча мест на трибунах, огромная ледовая площадка, пара ворот. О, да, я знаю как называется эта штука с сеткой по периметру. Вокруг меня собирается куча болельщиков, которые быстро заполняют арену, и гул из криков и возгласов заполняет собой всё пространство. Какой-то хаос творится вокруг, но он не отталкивает, наоборот, способствует атмосфере сплоченности. На лёд выкатываются игроки, один за одним, и я всё же не перестаю рыскать глазами по площадке, потому что не наблюдаю одного Сергея. Где он? Мне вдруг резко хочется его увидеть, потому что прошло уже достаточно времени, чтобы… чтобы что? Мне не хватает времени на размышления, потому что гудит сирена, и вроде матч начинается. Бешеная скорость, на которой носятся хоккеисты меня увлекает, и я даже забываю, что солидно промёрзла в одной блузке, продолжая наблюдать за действием на льду. Всё похоже на какой-то спектакль, в котором есть какой-то смысл, я как завороженная смотрю, не моргая, и пытаюсь вникнуть в суть, и прихожу в себя в тот момент, когда сирена гудит вновь. Вроде как гол. Я понимаю, сколько во мне незнания всего происходящего, поэтому интерес всё же немного пропадает, потому что я элементарно не знаю с кем игра. Гул на арене оглушительный, но моё внимание падает на звуки, что исходят от бортов, о которые с завидной регулярностью бьются хоккеисты. Я то и дело вздрагиваю, когда кому-то из парней прилетает сильнее прежнего. Я жмурюсь, закрываю лицо руками. Затыкаю уши, задерживаю дыхание. Я просто не могу спокойно смотреть на это. Какой мазохист это придумал? Что за необходимость такая: добровольно делать себе больно. Что за спорт дурацкий? Время так быстро летит мимо меня, я его просто не замечаю в своей озадаченности, но спустя пару мгновений на льду я замечаю, а точнее узнаю, Рому и мне срочно нужно куда-нибудь уйти. Я уверена, что не смогу смотреть на то, как он будет врезаться в игроков противоположной команды, как ему, возможно, будет больно. Ощущение тревоги за человека, как за родного, одолевает меня и я не могу с этим ничего поделать: я по истине переживаю. Развернуться на кресле спиной ко льду мне не удаётся, а встать и уйти тем более, потому что Королёв приметил меня в первых рядах сразу же как вышел на лёд в короткую паузу, которая началась как-то незаметно для меня, и так красноречиво кивнул мне, будто я должна что-то сделать и у нас есть уговор. Игра вновь начинается, и внимание Ромы молниеносно переключается с меня на шайбу, за которой носятся все здесь присутствующие игроки. Я опять внутренне напрягаюсь, потому что с каждой минутой игры я начинаю не любить её ещё больше. Хоккеисты падают, сталкиваются друг с другом плечом в плечо, и вся эта картина вводит меня в ужас, но в следующую секунду происходит что-то невнятное: я очень чётко вижу, как в Ромину сторону летит хоккеист, а всё что делает Королёв - это присаживается, чуть наклоняясь вперёд. И я громко взвизгиваю, когда второй натыкается на бедро Ромы и перелетает через его спину. Я не верю, что это делает человек, который улыбается самой сладкой улыбкой. Я ни за что не поверю, что он получает от этого удовольствие. Это насилие. Мне гадко от этой жестокости, которой пышет этот идиотский хоккей. Я точно больше никогда не приду сюда, ни под каким предлогом. Ни за какие коврижки. Игра вновь останавливается заблаговременно таймера, который я приметала на табло - Рома делает что-то неправильное, и от этого чего-то соперник уходит со льда к своим сокомандникам, а Королёв попадает в какое-то дерьмо, но судья, конечно же, назвал это по другому. Он едет в противоположную сторону от своей скамейки, на которой по моим предположениям он вновь должен сидеть, а спустя мгновение я нахожу его на отдельной лавке в одиночестве. Я вижу, как победоносно он улыбается. Он даже смотрит на меня какую-то долю секунды, видит ужас, застывший на моём лице, и ухмыляется. Я не успеваю отойти от пережитого страха, но невидимый комментатор что-то там пытается объяснить, и я благополучно пропускаю мимо ушей что именно, потому что я вообще ничего не слышу, ибо не могу. Вата в ушах. Испуг. Комок нервов. Что угодно, что может мешать мне слышать. Мой напуганный вид, кажется, настораживает многих зрителей вокруг. Я хочу уйти, но моя задница словно приросла к этому стулу, и я вынуждена остаться и досмотреть. На точку в круге, что нарисована на льду прямо напротив моего посадочного места, выходит один парень, и стоит несколько секунд на пару с судьёй. В чём дело? Но в следующую секунду происходит очередная серьёзная вещь, которая заставляет биться сердце чаще. Зал начинает в разнобой аплодировать, а на той самой точке появляется Новиков собственной персоной. Он выглядит достаточно бодро и весело, о чем-то шепчется с судьёй, а потом становится прямо напротив того парня, почти лицом к лицу, и привычная его лицу наглая ухмылка не сходит ни на минуту. Я очень надеюсь, что Сергей меня не заметит, иначе это будет полным провал. Но слава Богу, что он слишком весел сегодня и увлечен предстоящей и неизвестной мне вещью, поэтому какие-то там незнакомые зрители его сегодня не интересуют. Я не могу заставить себя не смотреть на него в форме, потому что это что-то новенькое в моём воображение. Выглядит впечатляюще. Ира, просто перестань так пялиться на него. И вдруг в самую последнюю секунду он поворачивается в мою сторону и смотрит прямо на меня. В упор. Он не ищет меня глазами и секунды. Фокусирует взгляд на мне сразу же, будто бы чувствовал спиной мой прожигающий взгляд. Дыхание перехватывает, и я замираю под его взглядом, не смея моргнуть или отвернуться. Грёбанный гипнотизер. Мы смотрим друг другу в галаза не более одной секунды, и он отворачивается от меня, усмехнувшись, потому что моя озадаченная физиономия не может вызывать ничего кроме насмешки. Он надевает перчатки, а я так и продолжаю сидеть с напуганным взглядом. Судья бросает между двумя игроками шайбу, и после этого игра начинается, и я забываю как дышать. Всё происходит так быстро, будто в перемотке. Посторонний шум перестаёт для меня существовать, я увлечена игрой. Нет, мне не нравится. Я не получаю удовольствия от просмотра. Мне просто почему-то становится тревожно где-то в груди, а желудок скручивает от страха. Сергей держится хорошо, насколько я могу судить. Врезается всем своим телом в игрока, а тот отшатывается, видимо, от боли. Мне жаль его. Он сейчас испытывает ужасную физическую боль ради исключительно какой-то круглой медальки, которая и гроша не стоит. Но их, вероятно, это мало волнует. Мне кажется, что даже воздух напряжён вокруг меня. Я стараюсь не думать о том, как закончится игра, но когда судьявновь свистит, а игроки останавливаются, мне кажется, что этот бесконечный ужас никогда не прекратится. Когда я впервые за всё время отвожу взгляд ото льда, происходит страшное: Новиков обессилено падает навзничь. Судья оказывается рядом с ним, начинает его о чем-то спрашивать. Что он делает? Человеку нужна помощь, так помоги ему, а не считай за сколько времени он склеит ласты. Я взвизгиваю. Десять. Так сильно моё сердце не билось никогда. Вокруг меня всё замирает и мой мир сужается до одной лишь фигуры на льду. Я чувствую, как сердце ударяется о рёбра, то и дело пропуская удары один за одним. Это всё, на самом деле, мне кажется каким-то далёким и происходящим не со мной. Как будто во сне. Но ни в одном своём кошмаре я не была настолько напугана. Семь. Парень продолжает лежать, свернувшись колачиком на холодном льду. Не шевелится. Панический ужас, холодящий внутренности, разливается по телу, заставляя меня сжимать ручку небольшой сумке. Возможно, что моя бледность сольётся со льдом, но мне действительно очень страшно, потому что я вижу пятна крови а рядом Новикова. И это ужасно, как и то, что я абсолютно ничем не могу ему помочь. Но хочу. Пять. Я подскакиваю со своего места, спускаюь на пару ступенек ниже, чтобы попытаться рассмотреть происходящее. По арене разливается недовольный гул. Слишком много народу. Они мешают. Бесят меня. Три. Новиков, чёрт бы тебя подрал, вставай. Ну, же. Прошу тебя, пожалуйста. Я повторяю про себя, беспрестанно "Вставай-вставай-вставай". Но он не встаёт. Мои глаза наполняются ужасом, мне ещё хуже. Я чувствую всю боль, что чувствует он, потому что именно в этот момент он кажется мне самым близким человеком. Голова кружится, руки леденеют. Я словно не здесь. Меня нет. Один. Вокруг начинается шумиха и неразбериха, гул людей вокруг начинает медленными звуками доходить и до меня. Я потерянно оборачиваюсь и врезаюсь в людей, идущих мне на встречу, и не знаю, куда иду и зачем, а потом резко оборачиваюсь и бегу вновь к площадке. На льду появляется носилка и пара человек, видимо, кто-то из команды, но мысль о том, что я увижу его в беспомощном состоянии подрывает мою психику, и я начинаю учащенно дышать. Не свожу глаз с того места, где лежит Новиков, игнорируя фигуру за стеклом, только что подъехавшую прямо ко мне. Это Королёв, однозначно, но я как-то отдалённо осознаю, что смотрю словно сквозь него и не замечаю его попыток чо-то мне показать. Вижу, как Новиков сам снимает перчатки, отбрасывает их в сторону. Значит, в сознании. Эта новость возвращает меня в чувства на пару минут, ровно до тех пор, пока его аккуратно не перекладывают на носилки санитары, они уже собираются уходить, как вдруг я начинаю тарабанить по стеклу и привлекать к себе внимание. Я до сих пор не знаю зачем делаю это, но я еду в больницу вместе с ним. Во мне вдруг просыпается непреодолимое желание возместить ему его же внимание ко мне. Я хочу отблагодарить именно так. Мне остаётся лишь догадываться как он отреагирует на моё присутствие рядом, но почему-то сейчас это последнее, что меня интересует. Лишь в карете скорой помощи я могу тщательнее рассмотреть его: немного покрасневший висок, да разбитая губа, но этого мне вполне хватает, чтобы в очередной раз подумать о жестокости этого вида спорта и полной неоправданности результата. Новиков так беспомощен в своём полубессознательном состоянии, помочь ему не могу, и от этого мне становится ещё страшнее. Сергея заносят в здание областной больницы, я бегу за санитарами, стараясь успеть, будто бы могу что-то исправить или помочь. Чувствую волну ответственности, потому что я единственный знакомый человек, который находится рядом с ним. Я что-то ведь должна с этим делать? - Девушка, вы куда? - меня перехватывает медсестра на своём посту прямо в коридоре, когда Новикова увозят в глубь коридора. Без меня. Ужасное ощущение, но я хочу ударить её. Клянусь. Ни в чем неповинная девушка преграждает мне дорогу в тот момент, когда я пытаюсь ускользнуть и догнать каталку с Сергеем. - Вам туда нельзя, - наконец я перестаю выглядывать из-за её плеча и прослеживать направление санитаров, - кем вы приходитесь больному? Вы кто? Неуравновешенная истеричка, разве не видно? А, действительно, кто я ему? Этот вопрос врезается в мою голову так неожиданно, что я просто смотрю на бедную медсестру, не моргая. Я даже не задумывалась над этим, когда бежала вслед за командным врачом и кричала, что обязятельно должна поехать вместе с Новиковым, действовала на эмоциях, которых как обычно очень много. Пытаюсь запустить в своей голове процесс рациональности, ибо девушку, которую Новиков две недели назад спас от маньяков, к нему точно не пустят. - Сестра. Девушка оглядывает меня с головы до ног, вероятно, отмечая про себя, что мы ни черта не похожи. Ну, мало ли, что не похожи, главное, что переживаем друг за друга. Но положение исправить как-то нужно. - Двоюродная. Я так часто дышу, переводя дыхание, и так сильно впиваюсь ногтями в ручку своей сумки, что медсестре становится меня жаль. Нет, она не произносит этого в слух, но я вижу как меняется её лицо, как она уступает мне дорогу, делая шаг в сторону. И этот её поступок сейчас мне кажется безумно человеческим. - Наденьте бахилы и халат. И ждите возле пятой палаты. Я расплываюсь в такой счастливой и одновременно измученной улыбке, мне так хочется обнять этого человека. Она сейчас делает мне добро, и я опять не знаю, как её отблагодарить. Однако, как только мимо нас проходит один из докторов, я вспоминаю, что около пятой палаты, где мне велено ждать, возможно вот-вот появится кто-то из врачей, а может и сам Новиков, поэтому я несусь скорее туда, успев лишь легко кивнуть медсестре. Бежать по кафельному скользкому полу оказывается слишком сложно, я торможу перед поворотами коридора, чтобы не загреметь в соседнюю палату с парочкой переломов. Те пять минут, что я провожу в коридоре под дверью, кажутся мне адом, длиною в вечность. Успеваю перевернуть наизнанку весь женский мозг, и готовлю несколько версий с ужасным концом. Почему, чёрт возьми, так долго? Где все? Доктор выходит в тот момент, когда я вспоминаю, что мой внешний вид желает лучшего для себя, и оправляю перекосившуюся блузку и спутанные длинные волосы. Я так резко врезаюсь охеревшими глазами в доктора, что он не сразу подходит ко мне ближе. Но я исправляю эту оплошность, и подлетаю к нему молниеносно. - Вы девушка Новикова? - Сестра. Двоюродная, - отличная легенда. Браво, Ира. - Очень хорошо, - хорошо, что сестра или хорошо, что не девушка? - как вас зовут? И зачем ему это? - Ира, - нерешительно выдавливаю из себя. Может быть, перейдём к делу? - Ириночка, - меня берут за плечи, - скажите, вы знали, что у вашего брата было сотрясение? Да я своего брата два раза в жизни видела, о чём я могла знать. Хотя… стоп. Он, что, выходил на лёд с сотрясением? Меня вот-вот хватит удар. Я неуверенно качаю головой, отрицая вопрос. - Играть в хоккей с таким диагнозом было противопоказанно. О чём он? Играть в хоккей вообще противопоказанно, не только с таким диагнозом, неужели не ясно? - И что теперь? Он поправится? Я знаю, что задаю слишком много странных вопросов, но иначе унять своё нездоровое любопытство я просто не могу. - Определённо. Но оставить его здесь на пару недель не помешает. Мы прощаемся с мужчиной после его короткого рассказа о том, что Новиков, будь он не ладен, получил по мозгам во время игры, врезавшись в борт, потерял сознание из-за старого сотрясения, и теперь рискует остаться без хоккея месяца на три. Но часть про спорт меня вовсе не интересует, за исключением новости о перерыве, я воспринимаю эту информацию с радостью, потому что теперь он больше не сможет покалечить себя. Мужчина оказывается весьма милым в общении и даже предлагает мне навестить братишку. Заходить в палату я не тороплюсь, просто потому что не знаю нужно ли мне это. Предугадать реакцию человека с больной головой во всех смыслах мне не по силам, вдруг он меня прогонит? Гораздо проще уйти от сюда, и Новиков никогда не узнает, что я была здесь. Хотя, чёрт, он ведь видел меня в скорой, и наверняка слышал мои истеричные вопли на льду. Моя девичья память очень часто выходит мне боком. Не стучусь, не стою в раздумьях под дверью ни секунды, потому что это бессмысленно. Я либо иду к нему, либо нет. Тихо приоткрываю дверь, и застываю в дверном проёме. Картина впечатляет: Сергей, с перемотанной головой, пытается встать с кровати, зацепившись за рядом стоящую тумбочку. - Перестань сейчас же! - выкрикиваю я истошно, и сама пугаюсь того, что сказала. У меня нет права приказывать ему. Парень, не ожидавший меня увидеть, поворачивает через плечо на меня свой помутневший взгляд, и нахально улыбается. - О, потерпевшая, что ты здесь делаешь? Не успеваю ответить, как он резко садиться на кровать, пошатываясь. Я незамедлительно подбегаю к нему и, беря его за голые плечи, укладываю обратно в койку. Что я делаю? - Ты совсем больной? - кажется, мои глаза вот-вот вылетят из орбит. В голове не укладывается ничего. - Как видишь, - усмехается так нагло, будто я совершенная дура и ничего не смыслю. Бесит меня. Но я всё же укладываю его в постель, он слушается. Что? - Зачем ты здесь? - его глаза плавно закрываются, а потом опять плавно открываются. Его голова кружится, я вижу, потому что это чувство мне знакомо. - Подумала, что тебе может понадобиться моя помощь, - я мямлю, как маленькая девочка. - На деле всё выходит наоборот. Даже сотрясение мозга не даёт ему нормально мыслить и по-человечески общаться со мной. О том, что я могу не заслуживать этого общения, я стараюсь не думать, а лишь накидываю на него тонкое больничное одеяло. - Мне извиниться? - в ответ я получаю лишь ироничный взгляд и очередную порцию наглой усмешки. Ещё пара секунд и я взорвусь, он просто выведет меня из себя. Я в последнее время такая эмоционально не стабильная. Здесь есть психиатр? В палату входит медсестра и начинает распаковывать иглу от капельницы. Стою в центре помещения и не знаю что делать. Новиков не обращает на меня никакого внимания, прикрыв глаза, мужественно терпит боль - игла легко прокалывает вену, и алая кровь струится по тонкой прозрачной трубочке. - Ты можешь идти, - бросает он мне, не открывая глаз. Сергей не видит как я меняюсь в лице, как моя челюсть летит вниз. Да он просто ужасен в своём эгоцентризме. Да я то могу идти, а ты не можешь думать. Громко хлопнув дверью, я ухожу прочь в абсолютно подавленном состоянии и с осознанным убеждением в том, что он просто невыносим.