Я всегда любила ездить на машинах, с самого детства, разве нет в этом чего-то успокаивающего? Но сейчас, в авто Вильяма, слыша, как он попеременно звонит кому-то, что-то узнает, видя расстроенное и испуганное лицо Нуры, испытывая животный страх за человека, которому плевать на меня, мне так не кажется. Это самая напряженная поездка из всех в моей жизни. Вильям несколько раз пытался дозвониться Крису, но тот не брал, и это чертовски настораживало. Однако, позвонив другим пенетраторам и убедившись, что машина Криса едет за ними по пятам, он немного успокоился, но не я. Я просто не могла найти себе места, казалось, что я не от мира сего и мне нечего тут делать.
Сейчас я должна сидеть рядом с Шистадом. Сейчас я нуждаюсь в нем. Сейчас мое влечение как никогда сильно.
Мы едем слишком долго, и атмосфера между нами тремя вовсе не добавляет спокойствия в ситуацию. Изредка Вильям ругается себе под нос, что мы только создаем проблемы, что нас тут быть вообще не должно, и Нура тут же принимается отвечать, спрашивая, когда он собирался рассказать о том, чем занимается на досуге. И все начиналось по новой, она упрекала его в одном, он ее — в другом, перепалка накалялась, пока я не прерывала ее, возвращая их внимание к тому, что сейчас не время выяснять отношения и все мы связаны одним пиздецом.
Мысли о Крисе не покидали мой мозг, как бы я не старалась их отогнать. Я постоянно поворачивалась назад, будто надеясь, что его черный джип сейчас покажется и он отсигналит нам, как бы уверяя, что все в порядке, и какого это фига мы вообще о нем волнуемся. Но многие говорили Вильяму, что он едет в самом конце, и у меня просто тряслись руки, хотя я понимала, что раз он едет, то, скорее всего, все в порядке. Но со мной совсем не все в порядке.
В голове раз за разом проносятся картинки, как его держали трое, а Юнас без зазрения совести ударял его. Я была уверена, что если бы его не держали, то Васкесу пришел бы большой пиздец. И сейчас я опасалась, что так и будет, только чуть позже, и это снова запустит этот сумасшедший механизм.
— Куда мы вообще едем? — Нура нарушила тишину, и я тут же посмотрела в окно, понимая, что мы, кажется, уже покинули пределы Осло. Неужели эти проблемы с полицией настолько масштабны, что пришлось покидать город?
— В особняк папаши Криса, — отвечает Вильям, не отрывая глаз от дороги. Начинает смеркаться.
— А где его отец? — спрашивает Нура с любопытством, потому что до этого мы не знали ничего, связанное с семьей Криса.
Тут я понимаю, что по сути, я не знаю ничего про Криса. Я не знаю, кто его родители, не знаю, есть ли у него брат или сестра, не знаю, почему он живет один, и почему ведет себя так, будто он король, а все вокруг лишь пешки, которыми он без зазрения совести может пользоваться. Я ничего не знаю.
— В Нью-Йорке, и хватит спрашивать про него, — резко обрывает Вильям, и я вижу, что Нура уже готовит едкое замечание, но я беру ее за руку, пытаясь взглядом показать, что сейчас, черт возьми, не время. Она меня не слушает, выдергивая руку.
— О, прикольно, вы всегда ошиваетесь в его доме, когда убегаете от полиции? — она ухмыляется, и я вижу, как Вильям сжимает руль крепче, а его лицо становится жестче.
Когда мы видим огромнейший дом, никто не удивляется. Машина останавливается у ворот, мы с Нурой выходим и ждем, пока Вильям введет пароль и ворота откроются. После он садится в машину и припарковывается у дома, а мы по дорожке идем к двери. Я не знаю какого черта, но у Вильяма есть не только пароль от ворот, но и ключи от дома. Мы приехали первые.
Мы с Нурой неуверенно присели на краешек дивана в гостиной, пока Вильям пытался дозвониться до Криса, приговаривая, что «этот урод либо хочет чтобы я волновался, либо просто урод». Подтягивались остальные пенетраторы, и я видела, что они были также неуверенны и смущены, ведь этот дом был слишком роскошным для всех нас. Когда наконец приехали последние, все, кроме Криса, у Вильяма будто снесло крышу.
— Вы, блять, сказали, что он едет за вами! — орал он на ребят, которые только и могли, что пугливо разводить руки в стороны. — Когда вы последний раз видели машину?
— Около получаса назад, наверно, — ответил один из них, и я поняла, что не знаю половины, присутствующих тут.
— Полчаса назад, серьезно, и вы не позвонили? — Вильям обескуражено смотрел на парней, по всей видимости удивляясь их тупости.
Он сел на диван, вновь и вновь набирая номер Криса. Я думала, что сейчас умру от недостатка воздуха, потому что я не могла дышать, не могла думать, не могла двигаться, будто меня полностью оцепило одно мерзкое чувство — страх, отравляя весь мой организм. Я уставилась в одну точку, в комнате было молчание, никто даже не двигался, и это нагнетало еще больше. Я вспоминала его лицо, окровавленное, тяжелый, уставший взгляд, будто бы твердивший, что я вляпалась не туда, куда следовало бы. Мне так нужен был этот взгляд сейчас, его руки на моей талии, или плечах, его губы, сминавшие мои в страстном поцелуе. Я как никогда нуждалась в нем, а его не было, и никакой информации о том, где он, тоже не было. Это сводило меня с ума.
Мы сидели так еще минут двадцать, связанные одними мыслями о придурке, который не заботился о том, чтобы сказать, где его черти носят. Нура обнимала меня за плечи, положив голову на мое плечо, будто чувствуя, насколько мне плохо и страшно, но она не могла знать, никто не знал, ведь мы с Крисом никогда ни с кем не обсуждали, что между нами. Потому, что ничего не было, или потому, что все было слишком странно?
— Мы что, на похоронах? — никто не заметил, как он зашел, чуть хромая, с двумя большими пакетами. Все одновременно повернулись, обескураженно смотря на него. — Вильям, нахуя столько звонить, ты заебал, честное слово. А я заехал в магазин и обеспечил вас, собаки, пропитанием, спасибо мне. Почему все молчат? — он непонимающе смотрел на нас, а мы точно также на него. И тут Вильям взорвался.
— Ты, говна кусок, не мог хоть раз взять трубку? Кем ты себя возомнил? Если на то пошло, то ты мне нахуй не сдался, я просто боялся, что тебя поймают, — он сложил руки на груди, злобно смотря на Шистада.
— Не ври себе, кто меня мог поймать, когда мы уехали раньше, чем приехала полиция? — он улыбнулся, подходя к Вильяму, обнимая его и дружественно похлопывая по спине.
Я смотрела на него, видела запекшуюся кровь на его лице, его напрочь сбитые костяшки пальцев, нахальную улыбку, и узнавала привычного Криса. Его настроение будто стало радостнее, легче, по сравнению с этой неделей, когда он ходил мрачный и злой. Его недавно избили, а он с улыбочкой достает пиво и чипсы из пакетов, еще и шутки отпускает. Когда-нибудь, хоть на мгновение, я смогу понять его?
Он быстро окидывает ребят взглядом, и останавливается на мне. С его лица сходит улыбка, он смотрит на меня какие-то секунды, и я вижу, как его руки начинают чуть трястись, когда он ставит очередную банку пива на журнальный столик у диванов и берет пульт от телевизора. Он бездумно переключает каналы, когда наконец кто-то не прикрикивает, чтобы он оставил хоть что-нибудь, и он останавливается на каком-то боевике.
Я упорно смотрю на него, ожидая, когда он почувствует мой взгляд. Но он будто специально смотрит на всех, даже на Нуру, которая скептически комментирует все происходящее на экране, кроме меня. Я наблюдала за каждым его движением, которые были скованные и неуверенные, и не могла понять, что с ним происходит и почему он снова не удостаивает меня взгляда.
Я скучаю.
По его глубоким карим глазам, в которых ты теряешься, словно в запутанном, темном, тайном лесу, полном опасностей и приключений.
Я скучаю.
По его мягким, всегда приторно сладким губам, которые могли творить такое, о чем я даже не могла додумываться, способные удивлять и очаровывать.
Я скучаю.
По его сильным прикосновениям, разгоняющим жар по моей крови, оставляющим следы на моем теле, на которые я с упоением любовалась, не в силах оторваться. Они казались мне произведениями искусства, как и он сам.
Я так чертовски скучаю, а ты даже не смотришь на меня, улыбаешься, смеешься, и не понимаешь, что делаешь мне больно. А может и понимаешь, может тебе это нравится. Но с каких пор он способен доставлять мне боль?
По времени было час ночи, когда надоедливый и глупый боевик наконец закончился. Многие пенетраторы остались спать в гостиной, Нура с Вильямом пошли в комнату, и когда все наконец решили, где спать, Крис наконец посмотрел на меня.
— Тебе ничего не остается, кроме как идти ко мне, или оставаться здесь, — он проводит рукой, указывая на гостиную.
— Чур я сплю на кровати, а ты на полу, — я иду мимо него на второй этаж, надеясь, что он идет за мной, потому что я не имею понятия, где здесь его комната.
— Мы можем и вместе на кровати поспать, я не кусаюсь, — я слышу его шаги по лестнице, и успокаиваюсь.
— Мне мой вариант больше нравится, — я резко разворачиваюсь, заставая его врасплох на последней ступеньке. Пристально вглядываюсь в его глаза, и вижу, как ему становится не по себе. — Ты избегаешь меня.
— Ты, как обычно, придумываешь.
— Ты даже не смотришь на меня. Даже сейчас.
— Игра еще не окончилась, а ты уже влюбилась?
Это будто бьет мне под ребра, выбивая весь воздух, и оставляя меня задыхаться, словно рыбку, выброшенную на берег. Это криком отдается в моих мыслях, затмевая все остальные, захватывая мой разум и тело. Я хочу заорать, что это не так, что он слишком высокого мнения о себе, что это он придумывает, что это он виноват, во всем виноват. Но что-то тисками сдавливает мое сердце и разум, мое горло, и я не могу выдавить ничего, лишь хлопаю глазами, теряясь в омуте его карих глаз.
— Нет, — все, что я могу сказать, и он просто пожимает плечами, так, будто это была самая неважная в мире вещь, будто он не убил меня только что своими словами, будто не разжег во мне пожар, и одновременно не дал захлебнуться в своих мыслях.
Мы заходим в его комнату, и я понимаю, насколько он, блять, не такой, как все. Здесь не было никаких плакатов с девушками, машинами, все было идеально прибрано, а на стенах висели фотографии в рамках. Комната была выполнена в спокойных серых тонах, и я не понимала, точно это комната Криса Шистада, или здесь жил его брат.
Он начинает застилать постель, после долго роется в шкафчике, а я подхожу к стене и начинаю разглядывать фотографии. На одной из них мужчина, женщина, и маленький мальчик перед ними, улыбающийся во все 32. Я понимаю, что это его родители, и они настолько же красивы, как и он сам. У его мамы теплая, лучезарная улыбка, напоминающая лето, солнце, тихое шуршание листьев. Его отец не улыбается, он будто горд за свою семью, и приобнимает женщину за плечи. Крис очень похож на отца, но улыбка точно, определенно матери.
На следующем фото Крис в танцевальной студии, видимо, со своими друзьями, все они сосредоточены на танце и не замечают, что их снимают. Фотография такая живая, будто я смотрю на то, что происходит сейчас, только Крису тут лет 12, не больше. Я улыбаюсь, и касаюсь этого фото рукой, чуть поглаживая, не знаю почему, но мне так захотелось это сделать.
— Я очень люблю танцевать, — я поворачиваюсь, и воздух снова полностью уходит из моих легких, потому что Крис снял футболку, закинул полотенце на плечо, и наблюдал за мной, облокотившись на стол в уголке. — Я даже танцором мечтал стать, прикинь?
— Это же чудесно, — надо же, у меня получилось родить хоть что-то. Я заворожено смотрю на него, потому что он весь такой идеальный, с идеальной прической, идеальным телом, идеальным голосом, идеальным лицом. И ничто не способно испортить его, даже синяки, сплошь покрывающие его торс, темным пятном стоящие под его левым глазом. Это делает мне больно, но не делает его менее красивым. И это чертовски раздражает.
— Что чудесного? Я похож на великого танцора? — он улыбается, сразу же морщась, очевидно, ему больно даже улыбаться.
— Это чудесная мечта, она отличается от банальных желаний стать космонавтом, врачом, похожим на отца, я не знаю, — я пожимаю плечами, не сводя с него глаз, а он задумчиво смотрит куда-то выше моей головы.
— Скоро вернусь, — он отталкивается от стола, — можешь ложиться, и если хочешь, я пойду к ребятам спать в гостиную, — знал бы ты, как я не хотела.
— Спасибо, Крис, — говорю я, сама не понимаю, зачем. Он смотрит на меня так странно сегодня. Ему следовало бы злиться, ругаться, кричать на меня, что я влезла в их дела с теми парнями, но он просто смотрит на меня, так устало, изможденно, будто я причина его проблем или бессонниц по ночам. Он кивает и выходит из комнаты.
Я подхожу к столу, бездумно, разглядывая все вокруг, не веря, что я с ним одна, что он совершенно другой сейчас. Он просто другой, и я чувствую это так сильно. Я провожу взглядом по столу, замечая одну странную бумагу. Я беру ее в руки, и мои глаза расширяются так сильно, насколько вообще возможно.
«Психиатрическая больница Осло. Медицинское заключение. Дело _ 1639. Пациент: Кристофер Шистад»
Я понимаю, что это никогда не должно было попасть мне в руки. Я держу небольшую стопку бумаг, скрепленные степлером, втайне надеясь, что мне это привиделось. Но ощущение шершавой бумаги подушечками пальцев развевает все мои мысли, и я открываю.
Я не понимаю, что я испытываю, читая сложные медицинские термины, до конца не понимая даже, что они значат. Я будто выпала из мира, и попала в измерение, где существую только я и эта несчастная информация в моих руках. Я не замечаю течения времени, и не знаю, сколько прошло, когда я почти дочитала ее, и Крис вошел в комнату.
— У тебя проблемы с контролем гнева, — говорю я ему так, будто он не знает этого сам. Для меня было важно сказать это вслух, чтобы понять, что это правда, и с ней ничего нельзя сделать.
Перед глазами проносится его внезапная злость, когда я остановила его тогда, в клубе, в комнате с бильярдным столом, и как он пулей вылетел из помещения, с такой силой хлопнув дверью, что, кажется, она была готова слететь с петель, а мои уши — оглохнуть. Вспоминается его бешеный, абсолютно безумный взгляд тогда, на лестнице, когда он жестоко избил Юнаса абсолютно, по сути, ни за что. Многие в школе называют его ублюдком, но он не ломает всем кости. Или ломает? Он действительно делает это, ибо почему он ходит с тысячами синих и фиолетовых оттенков отметин под глазами постоянно? Я вспоминаю, как все пытались оттащить одного Криса, одного человека, от почти потерявшего сознание парня, но его сила была такой огромной, что, казалось, никто с ним не справится, пока он сам этого не захочет. И его настроение после сегодняшней драки, такое спокойное, приподнятое, в то время как его лучший друг весь день на иголках и не находит себе места.
Я будто снова вижу его взгляд, такой, будто все вокруг, а я в особенности, его злейшие враги, и кусочки паззла собираются воедино, картина восстанавливается и все будто становится на свои места. Я поднимаю на него взгляд, когда он медленно садится на кровать, и вижу, каким жестким стало его лицо.
— Какого черта ты вообще трогала это, Мун? — чуть прищурившись, спрашивает он. — Какого черта ты всегда там, где ты нахуй не нужна? — его слова не ранят меня, потому что теперь я понимаю. Теперь я понимаю его хоть немного. — Ну, что ты как дура хлопаешь своими глазенками? Думаешь, теперь знаешь меня? Думаешь, что раз узнала эту хуйню, значит теперь можешь меня пожалеть, сказать, какой я бедненький, что я не виноват в этом? Или боишься меня? — он улыбается, своей обольстительной улыбочкой, той, которую знает вся школа, на которую ведутся девочки, на которую и я повелась когда-то. Он хотел выглядеть таким, тем, кто не заботится ни о чем, кроме девочек и плохих игр со своими друзьями. Но я видела только человека, который настолько зациклен на себе и на своих пороках, что даже не смеет думать, что у других они тоже есть, и не подпускает к себе никого, кроме Вильяма. Который считает себя цепным псом, и старается быть похожим на него, просто чтобы убедить всех, что он слишком плох для них. — Скажешь что-нибудь? — он встает, вплотную подходя ко мне. Толкает меня к стене, и я ударяюсь лопатками, непроизвольно сглотнув и прикрыв глаза. Он прижимается ко мне всем телом, старается испугать? — Скажешь что-нибудь, Мун? — он кричит.
Я молчу, лишь задумчиво обводя такие красивые черты его лица, такие холодные, обжигающие льдом изнутри. Его лицо не выражает ни одной эмоции, но его голова наверняка полна ужасных мыслей. Я бы хотела их остановить, правда, но я знаю, что это не имеет смысла. Он слишком зациклен.
— Тогда пошла ты нахуй. Пошла ты нахуй, Эва.
Он отталкивается от меня и уходит, унося за собой столь приятный, мужской,
его особенный аромат. Часть меня будто отрывается и идет за ним, а другая остается на месте, та, которая теперь хоть немножечко его понимает.
Я не виню его, и теперь я даже не удивлена тому, что он старается выглядеть так, будто его потеря контроля над собой — это весь он, его главная черта, которую он хочет и скрыть, и показать одновременно, будто предупреждая, что с ним лучше не связываться. Как смешно это звучит, правда?
Я сижу на корточках у этой самой стены, с этой самой бумажкой, и я чему-то радуюсь. Тому, что я узнала что-то важное, о чем в душе всегда догадывалась и хотела выяснить больше. Будто я пробежала марафон первой, я чувствую… победу?
Потому что единственный из нас, кто действительно запутался — он сам. Как бы он не хотел путать других людей.
Я не знаю, кто еще знает об этом, да и плевать, если честно. Все, чего я хочу сейчас, это сказать, что я думаю, и показать ему, что не все такие дураки, какими он их считает. Поэтому я поднимаюсь, аккуратно кладу заключение на стол, и выхожу из комнаты. Я не знаю, сколько их тут, но я собираюсь отыскать этого придурка во что бы то ни стало.
Я прислушиваюсь к каждой комнате, какие-то приоткрываю, некоторые из них заперты, и я стучалась, думая, что это он там закрылся. Но ответа не следовало, и я следовала дальше. На втором этаже его точно не было, и я спустилась на первый.
Я проверила холодильник на кухне, и весь алкоголь, вроде как, был на месте. Я выглянула в окно и увидела, что его машина на месте, значит он в доме. В гостиной его не было, и я двигалась дальше по темным коридорам. Я нашла какую-то необычную дверь, открыла, и обнаружила там бассейн. Хмыкнув, закрыла дверь, ничуть не удивляясь уже ничему в этом доме. Осталась последняя дверь в конце коридора, я не знала, что за ней, но была уверена, что Шистад там.
Я уже говорила, что в этом доме больше ничему не удивляюсь? Именно поэтому, увидев полутемный, лишь с одной горящей лампой, тренажерный зал с крупным, блестящим и очевидно новым оборудованием, я даже бровью не повела. Он не заметил, что я вошла, и продолжал колотить грушу, шипя от боли, ведь сегодняшние удары и синяки за пару часов не ушли бы. Но несмотря на боль, он терзал грушу так, будто от этого зависит вся его жизнь. А еще на нем не было футболки. Это просто, напоминание.
Он все еще не видит меня. Я наблюдаю, как его сильные мышцы спины перекатываются при каждом ударе, как он весь будто сжимается, а потом делает выпад и достигает цели, словно охотящийся гепард. Он такой сильный, и не может справиться с тем, что у него есть недостатки. Нет, правильнее назвать их особенностями, наверное.
— Я сказал идти тебе нахуй, — произносит он и поворачивается, когда я чуть подкашливаю, чтобы он меня заметил.
— Я помню, — моя улыбка и его хмурый взгляд, когда же мы будем улыбаться вместе? — Но с каких пор я слушаю тебя, Шистад? — я подхожу к нему вплотную, и задираю голову, чтобы смотреть прямо в его глаза. — С каких пор?
— Отойди, Эва, — я чувствую, как он напрягается. Чуть поодаль замечаю тренажер, видимо, для ног, без разницы, главное, там есть сиденье. Толкаю его в этом направлении, и, на удивление, он послушно отступает. — Что тебе нужно? — его голос становится мягче. Я толкаю его на сидение, и он садится.
— Хватит вести себя так, Крис, будто ты пуп этой гребаной земли. Хватит изображать из себя цепного пса, хватит делать вид, будто ты бесчувственный, будто у тебя на уме только одно, — я жду, пока он начнет возражать, но он молчит. Я возвышаюсь над ним теперь, и почему-то чувствую власть. — Посмотри себе в глаза, прими то, что видишь, и будь настоящим. Хватит жалеть себя.
Он резко поднимается, так, что я чуть не падаю. Смотрит на меня также бешено, как тогда, на лестнице. В любой другой ситуации я бы испугалась и отступила, но отчего-то я знаю, что он не посмеет тронуть меня. Он сам себе этого не позволит.
— Я так и знал, что теперь ты будешь думать, что знаешь меня от и до, но ты выглядишь смешно, Эва. Я такой, каким ты видишь меня сейчас. Я не Вильям, который поддался твоей подружке Нуре и стал мягче. Я не умею быть мягче. Посмотри мне в глаза и прими то, что видишь, — он снова показывает свою фальшивую фирменную улыбку, и меня так бесит это.
— Ты — фальшивка, — шиплю я и вижу, как он молниеносно поднимает руку. На мгновение мне кажется, что он ударит меня, но он останавливается. Мы оба смотрим на его руку, и я ухмыляюсь. — Ты чувствуешь что-то ко мне. Ты чувствуешь.
— Ты придумываешь, как обычно.
Его коронные слова по отношению ко мне, это уже становится смешно, то, как он отрицает это. Он проигрывает свою же игру.
Я приподнимаю ладонь, и касаюсь его щеки, мгновенно замечая, как он чуть прикрыл глаза, думая, что это не заметно. Он стоял неподвижно, как статуя, а я продолжала исследовать его лицо подушечками пальцев, касаясь синяков, обводя их контуры. Его дыхание постепенно становилось прерывистым, будто ему не хватало воздуха.
Я приподнялась на носочки, и невесомо коснулась его губ, сразу же отстраняясь, и наблюдая, как он подается за мной, впиваясь в мои губы так отчаянно, будто это последний раз в его жизни. Он то углубляет поцелуй, то чуть отстраняется, будто смакуя каждую секунду и наслаждаясь ими. И почему-то в моем мозгу накрепко завязла мысль о том, что он все-таки что-то чувствует ко мне. Я улыбаюсь.
Он резко отталкивает меня, напоминая наш поход в клуб, тот стол, те эмоции. Мы просто смотрим друг на друга в течении минуты, он — с растерянностью, я — с уверенностью, и мы будто поменялись ролями. Я не боюсь его после того, как узнала, я не поменяла отношение к нему, я пришла к нему сама, и это странно для него, я вижу, насколько мое поведение сейчас непонятно для него. Но если так подумать, то все, что творится между нами, непонятно никому. Мы не милая влюбленная пара, мы не друзья, мы не люди, встречающиеся пару раз в неделю для удовлетворения своих потребностей. Мы никто друг другу, но одновременно и неотъемлемые части жизни друг друга. С недавних времен.
Он просто разворачивается и уходит, и я смотрю ему в след. Слышу, как громко захлопывается дверь, кажется, этот звук сейчас разбудит всех в этом доме. И я снова чувствую эту опустошенность.
Я не понимаю, что меня держит. Не понимаю, зачем все еще общаюсь с ним. Не понимаю, зачем в тот чертов вечер согласилась на его идиотскую игру. Он обещал, что будет весело, а вышло как всегда. Мне это чертовски надоело.
***
Мне понравился бассейн. Такой красивый, с легкой голубой подсветкой даже сейчас, ночью, в 3:04. Я просто сидела на бортике и смотрела на дно, выложенное красивыми разноцветными камушками, уже около получаса, опустив ноги в воду. Камни завораживают, кажется, будто здесь нет ни одного похожего, все различаются или по цвету, или по форме, или по тому и другому. Так тихо и спокойно.
"Где ты?" Суббота, 03:07
Я еще долго смотрела на сообщение Криса, потому что вообще не ожидала, что мы будем разговаривать после того что было. По крайней мере я не хотела с ним разговаривать. По крайней мере я не видела смысла больше это делать, потому что все, что мы делаем друг с другом — накаляем эмоции, сводим с ума, а потом с легкостью разрушаем.
"В бассейне. Мне тут нравится" Суббота, 03:16
Я отправляю, и оставляю телефон, решив, что посижу еще совсем немного и отправлюсь спать. Но мои мысли прерываются, когда я слышу шаги в свою сторону и точно знаю, что он здесь. Снова рядом. Что будет на этот раз? Снова поцелуемся и разойдемся, чтобы потом начать все сначала, и дальше, дальше, до конца своих дней повторяя этот механизм?
Он садится рядом, точно также опуская ноги в воду. Смотрит на меня в упор, но я не отрываю взгляда от пестрых камушек.
— Мне не спится, — говорит он.
— Что ж, посчитай овец?
— Я хочу посчитать количество родинок на твоем теле.
Я поднимаю глаза на него, удивляясь его словам. В его глазах недобрый огонек, а губы такие пухлые и влажные, будто он кусал их все эти полчаса, с тех пор, как ушел. Эти губы такие соблазнительные, такие манящие сейчас, я буквально физически чувствую, как мне хочется вновь почувствовать их вкус, и мне никогда не надоест.
Его губы все такие же сладкие, на вкус как конфеты с ликером, уже такие привычные и
мои, что я забываю обо всем, когда он целует меня. Так медленно, но так страстно, по моему телу тут же бегут миллионы мурашек и разгорается пожар в груди. Мы двигаемся быстрее, медленнее, в сумасшедшем, свойственном только нам темпе. Он резко отстраняется и тянет меня в воду, и я совсем не злюсь, потому что он снова пленил меня глубиной океана своих глаз.
Одежда на нас мокрая, и такая тяжелая. Он быстро срывает с меня футболку и стягивает шорты. Я словно в бреду вожу руками по его сильному торсу, прижимаюсь ближе и обхватываю его талию ногами, запрокидывая голову назад, а он принимается исследовать губами мою шею. Укусы, что он оставляет, участки кожи, что он нежно засасывает, горят огнем, выбивая весь воздух из моих легких.
Вода обволакивает нас, и кажется, будто она уже полностью пропитана нашей страстью, влечением и безумием. Мы помешаны друг на друге, мы съезжаем с катушек друг от друга.
Он толкается навстречу мне, будто стараясь предотвратить расстояние, которого и так уже не существует между нами. Я чувствую его эрекцию, и толкаюсь навстречу, будто между нами нет этой маленькой, тонкой преграды.
Он тянется рукой к застежке ненужной ткани на моей груди, и срывает ее после, выкидывая куда-то в толщу воды. Я вижу, как он с упоением смотрит на мое тело, и ахаю, когда он губами касается чувствительных сосков. Я зарываюсь руками в его волосы и чуть тяну, слыша его сдавленный стон, пока он творит невероятные вещи своим языком с моим раскаленным до предела телом.
Он сильно сжимает мою талию, я с радостью отмечаю, что на моем теле снова будут следы его сильных рук, память о наших безумных чувствах.
В этот момент я понимаю, что пути назад нет, что теперь он нужен мне полностью, что я должна чувствовать его так близко, насколько это возможно. Я хочу чувствовать его всего.
Он снова возвращается к моим губам, в диком экстазе сминая их, прикусывая, засасывая, сводя меня с ума. Я теряю самообладание, я чувствую, как буквально вдавливаюсь в него, мне мало, мне не хватает, мне нужно еще, нужно все. Он оставляет засос на моей шее, и я громко ахаю.
— Скажи, что ты не хочешь этого, останови меня, — шепчет он, не отрываясь от моей шеи, и до меня долго доходит смысл его слов, потому что все, о чем я думаю — ощущение его эрекции на внутренней стороне моих бедер.
— Я хочу тебя больше, чем что-либо другое сейчас.
И ему срывает крышу, окончательно, сейчас, когда я уже почти на грани от одних его прикосновений. Он избавляется от последней ткани, разделяющей нас, не забывая терзать мои губы, шею, мои мысли и сознание.
Он входит в меня во всю длину, выкрикивая мое имя, а мне кажется, будто я миллион раз умираю и возрождаюсь вновь. Будто я феникс, который окончательно сгорел от его безумных ласк, но вернувшийся за очередной дозой.
Он дает мне привыкнуть к ощущению легкой, тягучей боли и невероятного удовольствия, занимавшей все мое сознание, после чего стал аккуратно, медленно и так дразняще двигаться, выходя и входя снова, снова и снова.
Мое тело принадлежало ему, мои мысли принадлежали ему, мои чувства принадлежали ему. Было ощущение, что ради этого можно было терпеть все, что он преподносил, весь его ужасный характер и мерзкое поведение, потому что сейчас он дарил мне лучшие минуты моей жизни.
Он наращивал темп, прерывисто дыша мне в шею, оставляя укусы на моей шее. Я закусила губу так сильно, что тут же почувствовала металлический привкус крови во рту. Я не знала, куда себя деть от блаженства, потому что не могла вложить свои чувства в одни лишь стоны.
Я двигалась ему навстречу, помогая бедрами, обхватив шею его руками и жмурясь от невероятного удовольствия слышать его сдавленные, глухие стоны и чувствовать беспорядочные движения его рук по моему телу. Сейчас я чувствовала все так остро, так четко, что границы мира будто размывались вокруг нас.
От наших криков наверняка проснулся весь дом, но мне было так плевать, когда мы уже чувствовали приближающийся пик, когда темп был настолько быстр, что стирал все мысли из головы. Крис что-то беспорядочно шептал мне на ухо, постоянно прерываясь стонами. Я не могла держать себя в руках и обхватывала его спину руками, впиваясь в его кожу ногтями и слыша, как он шипит от боли и удовольствия.
— К-кри-ис, — тяну я, чувствуя конец, — Крис…
Мои мысли будто взрываются невероятной эйфорией удовольствия, я не могу думать ни о чем, кроме этого, я не могу чувствовать ничего, кроме этого. И слыша свое имя на губах Шистада, когда он в последний раз толкается и резко выходит, я чувствую это будто в миллионы, миллиарды раз сильнее.
Он обессиленно цепляется за бортик, закрывая глаза с улыбкой на губах. А я еле держусь за бортик руками, уперевшись в него лбом и пытаясь отдышаться.
На мои губы так и напрашивается чертова улыбка, и я ничего не могу с собой поделать.
Уже в спальне, в футболке, которую он мне дал, лежа с ним на кровати, так, будто мы самая обыкновенная пара на свете, я вспомнила кое-что. Крис почти засыпал, когда я прошептала:
— Ты забыл кое-что.
— Что? — спросил он, посмотрев на меня.
— Ты забыл про родинки, — заявляю я и мы смеемся. Он обнимает меня, и мне хочется заплакать, потому что я так хочу, чтобы он обнимал меня чаще. Чтобы обнимал всегда.
Я не знаю, буду ли жалеть об этом когда-то. Но сейчас я самый счастливый человек на земле.
***
Я способен заставить тебя чувствовать столько эмоций одновременно, что ты забудешь про мир вокруг нас, потому что твоим миром стану я.
