Вторая печать

Придя в себя, Яков первым делом дал зарок: впредь ничего из рук Петра Миронова не брать. Сев, он на всякий случай ощупал себя, но новых ран не обнаружил, а старые болеть стали меньше. И повязка была свежая. Судя по яркому утреннему солнцу, проспал он не меньше полусуток. Слабость была, но, судя по тому, как есть хотелось, больше от голода, чем от потери крови. Яков поднялся осторожно, соизмеряя свои силы, натянул поверх рубашки сюртук — как только вчера сил достало одеться полностью? - и вышел в комнату. Миловидная старушка, опрятная, сказочная какая-то, в чепце с лентами и рюшами, в цветастом переднике, накрывала на стол. Якову она улыбнулась приветливо. - Как вы бледны-то, батюшка! Вам можно вот так вставать после лихорадки-то? - Можно, сударыня, - уверенно сказал Штольман. - А где… - А друг ваш на почту отлучился, - с готовностью ответила старушка. - просил за вами присмотреть. Больно, говорит, вы скоры. Вот и с постели встали. Вы садитесь, садитесь, поешьте. Вам силы восстановить надо. Еда была в самый раз для поправки здоровья: каша гречневая с луком, какое-то печево, бульон с яйцом, густой, наваристый. - Вы, батюшка, кушайте, - увещевала старушка, оказавшаяся Аграфеной Макаровной. - Уж чем мы в пост-то богаты… яков сел к столу, отдал должное и бульону, и каше, и крепкому сладкому чаю с баранками. Хозяйка номеров, вдова, сидела напротив и делилась подробностями своей одинокой вдовьей жизни. Слушал Штольман вполуха, скорее по привычке все подмечать. Мысли все еще путались, но в целом у него уже вырисовывался план. Нужно было расспросить Миронова о новостях, а там действовать по обстоятельствам и ехать либо в Затонск, либо сразу в Петербург. Хотелось, несомненно, в Затонск. Для Якова это было совершенно новое чувство: отринуть долг, выстроенные, даже выстраданные правила, только чтобы заключить Анну в объятья, вдохнуть запах ее волос и кожи. Сколько времени он потратил впустую, занятый охраной чудовища и его ужасного изобретения! - Как самочувствие, Яков Платоныч? Штольман посмотрел на Петра Миронова. Тот пришел только что с мороза, принес запах снега и сам снег на плечах клетчатого своего щегольского пальто. В руках держал внушительную пачку писем. Должно быть, о пребывании его в Твери многим было известно, что еще больше укрепило Якова в подозрениях. - Благодарю, Аграфена Макаровна, - разулыбался Миронов и, применив все свое обаяние, выпроводил хозяйку. Яков налил себе еще чаю и откинулся на спинку стула, следя за Петром Ивановичем. Больше всего его занимала пачка писем, но заговаривать о ней Штольман не спешил. Как, впрочем, не торопился и Миронов. Он прошелся по комнате, пальто снял, изучил конверты, точно испытывая штольманово терпение. Оно, впрочем, было почти безгранично. Яков отлично умел ждать, когда того требовали обстоятельства. Первым не выдержал Миронов. - Ну что, Яков Платоныч, не рветесь вы больше в бой? Штольман отпил глоток чая и скупо, одними губами улыбнулся. - Это похищение, Петр Иванович, или спасение? Миронов из кипы писем выбрал одно, совсем маленькое, и протянул Якову. Рука была знакома, а послание предельно коротко. На этот раз Варфоломеев обошелся без любезностей, значит дело было срочным. «Яков Платоныч, Петру Миронову вам следует верить, и все им сказанное исполнить. Полковник Варфоломеев». - И что это значит? - спросил Штольман, помахав письмом. - Очень просто, Яков Платоныч, - не без удовольствия ответил Миронов. - Я вас одолжил у полковника на время. - Одолжили, - кивнул Штольман. - Ради одного чрезвычайно щекотливого дела, чрезвычайно, - Петр Иванович вынул пробку из графина и наполнил до краев стопку. - Вам не предлагаю, вам здоровье сперва поправить нужно. Так о чем я? Да, дело щекотливое, я бы так сказал — деликатное. Тонкое и запутанное к тому же. Тут необходим человек вашего опыта, Яков Платоныч, и ваших талантов. Это Штольмана заинтриговало. Да и чего греха таить, слова об опыте и таланте ему были приятны. Однако же, сдаваться запросто он был не намерен, и Петру Ивановичу не доверял по-прежнему, несмотря на письмо от полковника. И потому ответил он с той же сухостью: - Я не состою на службе у полковника, не числюсь среди его агентов, и едва ли, Петр Иванович, меня можно одолжить. - А что вы, позвольте узнать, сами делать собираетесь? - иронично спросил Миронов. - В Затонск вернуться, - спокойно ответил Яков. - Дела закончить. - Вы, Яков Платоныч, под делами племянницу мою имеете в виду? - не меняя ироничного тона уточнил Петр Иванович. Яков промолчал, не желая это как-то комментировать. То, что произошло между ним и Анной, роняло тень на обоих. Яков хотел бы, возможно, повернуть время вспять, не не был уверен, что достало бы ему той ночью сил устоять. - С племянницей моей вы, Яков Платоныч, видеться не станете, - неожиданно жестко сказал Миронов. Эти нотки были для Петра Ивановича новы, непривычны. Такие скорее было услышать у Трегубова, или Варфоломеева, или же у самого Штольмана. И требование было слишком категорично для человека, который, точно старая сводня, раз за разом сталкивал Якова с Анной. - Не спорите, Яков Платонович? - усмехнулся Миронов. - Небось опять собираетесь поступить по-своему, как за вами водится? - Что за щекотливое дело, Петр Иванович? - спокойно поменял тему Штольман. - По полицейской части, я полагаю? Иначе вам мой талант и опыт без надобности. Миронов осушил наконец стопку, которую все это время держал в руках, и усмехнулся. - Ничего-то от вас не скроешь, Яков Платоныч. Нам с вами нужно будет прояснить личность одной дамы и степень ее, так сказать, вредоносности. - Личность дамы, Петр Иванович, вам любой филер выяснит, - ответил Штольман. - И выяснил, - с довольным, вопреки собственным словам, видом кивнул Миронов. - Дама эта по документам значится, как Жизель Вернье, тридцати пяти лет от роду, французская подданная. Практикует под псевдонимом «Мадам Ленуар». Но филеру, как вы выразились, любому оказалось не под силу выяснить, та ли она самая Жизель Вернье, или самозванка. - А что у вас за интерес? - рассеяно спросил Штольман. - Эта дама, Яков Платоныч, с духами беседует. - Конечно. Как я сразу не догадался, - ухмыльнулся Штольман и глотнул остывшего чая. - Если вы будете относиться к этому с тем же дешевым скептицизмом, Яков Платоныч, - проворчал Миронов, - дело у нас не заладится. На этот раз улыбка у Якова вышла искренней. Точно рвался он дела с господином Мироновым проворачивать! - Ну так значит не заладится, - кивнул он, поднимаясь. - Всего вам, Петр Иванович, доброго. Честь имею. - Штольман! Яков обернулся. - Я запрещаю вам без мого ведома возвращаться в Затонск, - совсем чужим тоном сказал Миронов. - Так вы подвергнете Анну опасности. Яков прислонился к стене и скрестил руки на груди. - Это последнее, что я хочу сделать. И я могу защитить Анну Викторовну. - От тех, кто угрожает вам, - согласился Миронов. - Но не от тех, кто угрожает ей. Штольман вернулся к столу и сел. - Рассказывайте. * * * В миру «Мадам Ленуар» оказалась французской подданной по имени Жизель Вернье. С нею согласно донесениям проживал секретарь, Эмиль Верро, а также помощница и переводчица Сюзанна Лидо, русская во втором поколении, и горничная Жанна Анно. Француженка с успехом давала сеансы и в Европе, и в России, а в Затонске оказалась как-то случайно. Помещик Варатов никак не мог оправиться после смерти жены своей, и прибегал то к паломничествам и молитвам, а то к колдунам и медиумам. Ничего компрометирующего о «Мадам Ленуар» сказать было нельзя, разве что, отличала ее некоторая эксцентричность: француженка всюду ходила в густой вуали, и говорила только через переводчицу, хотя были сведения, что помимо родного французского знает она и несколько европейских языков и даже вполне способна связать несколько слов по-русски. Однако, сухие строки отчета не могли подготовить Антона Андреича к тому, что он увидел в доме помещика. Все лампы были погашены, зато зажжены три дюжины свечей, расставленных на всех возможных поверхностях, и комната точно тонула в золотистом сиянии. Глаза резало от этого странного, почему-то противоестественного света. Только потом Коробейников сообразил, в чем же дело: стены комнаты были отделаны стеклярусом, отчего бликовали и искрили, раздражая глаза. Как тут было не позавидовать «Мадам Ленуар», которая скрывала лицо свое под вуалью, и вуаль же служила достаточной защитой от света. Двигалась дама странно, как-то дергано, точно марионетка, которой управляет неумелый кукловод, а говорила отрывисто, загадочно. Антон Андреич понимал ее плохо, и все же создавалось впечатление, что Сюзанна Лидо переводит не все, или по крайней мере, не так точно, как следует. Помощника и горничную Коробейников не видел, но им, кажется, на сеансе места не было. Все действо обставлено было пышно, ярко, что заставляло заподозрить Мадам Ленуар в шарлатанстве. Как тут не вспомнить Анну Викторовну, которая врывалась в кабинет и с подкупающей искренностью рассказывала о явлении ей очередного духа. Анне-то Викторовне, небось, не требовалось свечей, карт и хрустальных шаров, чтобы побеседовать с усопшими. Стол был накрыт алой скатертью, ее расстелила перед сеансом переводчица. В центр водрузили самый большой подсвечник, подле него — хрустальный шар и бокал с рубиново-алым вином; к нему медиумесса прикладывалась пару раз за вечер. Зрелище было… своеобразное: бокал точно растворялся в складках вуали, а потом возвращался, опустевший наполовину. - Мадам Ленуар просит всех занять места, - перевела Сюзанна Лидо невнятное бормотание своей хозяйки. Все сели кругом, взявшись, как и положено, за руки. На сеансе кроме помещика присутствовали несколько людей важных, богатых, отчего Коробейников, попавший сюда по распоряжению полицмейстера, чувствовал себя лишним. И ему тут были не рады. Да и к тому же, сидел он совсем рядом с медиумессой, отделенный от нее только переводчицей. У Сюзанны Лидо была горячая, потная ладонь. Первая половина сеанса прошла, как обычно описывают в книгах, и Антон Андреич заскучал. Стоило, пожалуй, упросить тогда летом Анну Викторовну показать, как же вызывают духов. У нее, небось, вышло бы эффектнее, да и несомненно честнее. Мысли об Анне Викторовне привычно погрузили Коробейникова в некое подобие транса. Лицо ее встало перед глазами, огромные печальные глаза. Вспоминая эти глаза, вспоминая страх и ярость, что испытывала Анна Викторовна тем ужасным утром, Антон ненавидел Штольмана всем сердцем. Как можно было исчезнуть и оставить ее, ангела, в одиночестве?! Как можно было… - Мадам спрашивает, есть ли за столом человек по имени Антуан? Коробейников вскинул, удивленный, голову. - Любовь этого человека чиста, но безнадежна, - уточнила Лидо. - Но ему не следует отчаиваться. Ему нужно использовать подвернувшийся случай. Все верно. Сейчас, когда Штольмана нет, когда Штольман пропал, и, возможно, пропал с концами, кому, как не Антон Андреичу идти и утешать Анну Викторовну? А там, может быть, его жалость, его любовь растопят… Коробейникову стало вдруг противно. И оттого противно, что он задумал — хотя вроде бы не было в этих планах ничего дурного. И еще больше противно оттого, что кто-то влез к нему в душу, в сердце его и все там перевернул, точно комнату при обыске. Мысль об обыске потянула за собой еще одну, и он начал куда внимательнее прислушиваться к тому, что говорит Сюзанна Лидо, переводя слова своей загадочной госпожи. Мадам Ленуар знала немало о присутствующих за столом, но, в сущности, ничего такого, о чем не мог бы узнать, потрудившись хорошенько, опытный филер. Шарлатанка, следовательно. Коробейников принялся уже мысленно сочинять отчет для Трегубова, где непременно напишет и о лживости «Мадам Ленуар», и о том, что ее помощники вмешиваются в личную жизнь жителей Затонска и, возможно, прибегают для этого к незаконным методам: краже, обыску, подкупам и, как знать, может к шантажу. Он уже дописал мысленно второй абзац, когда в гостиную, устроив ужасный переполох, ворвалась служанка помещика Варатова, вся бледная и перемазанная кровью. - Убийство! Убийство! Антон Андреич вытянул руку из цепких, неприятно влажных пальцев Сюзанны Лидо и постарался говорить со всей важностью и убедительностью, точно Штольман. - Свет включите. Что случилось, сударыня? Кого убили? Отвечайте, я из полиции! Начался после этих слов начался настоящий переполох, все забегали, свет все-таки вспыхнул, и стало видно, что служанка точно выкупалась в крови. - Го-горничная ма-мадам, - выдавила девушка, в ужасе глядя на свои окровавленные руки. - - Та-там, н-на д-дворе… - Мадам говорит, прерывать сеанс — не к добру, - проговорила вдруг Сюзанна Лидо. Коробейников обернулся и воззрился на нее в изумлении. Казалось, известие о смерти девушки, работавшей с ней вместе, никак не Сюзанну Лидо не подействовало. - Да погодите вы с сеансом, - отмахнулся Антон. - За городовыми пошлите. А вы, - кивнул он белой как полотно заикающейся от ужаса служанке, - ведите меня к телу.