Twelve Breads to Woo Them

До Рождественского фестиваля остается три недели, и люди в дистрикте наконец-то начинают проявлять интерес к этому событию. Поезд, полный посылок из Капитолия, прибыл вчера вечером: начиная от мешка писем от сыновей и дочерей, вступивших в армию месяцы назад и наконец отправивших весточку своим любимым, и заканчивая специальным провиантом для магазинов, отвечающих за сервировку стола; а также ящики с новыми деталями для постройки сцены и декораций; но все же самое интересное, что привез поезд — это пассажиры. Из Капитолия. По сути, никто в дистрикте не встречал ни одного лично, но различные сплетни о них и их экстравагантной внешности разлетелись по всем социальным слоям. Лично меня совсем не заботит, как они выглядят и зачем сюда приехали, пока не придется иметь с кем-нибудь из них дело, в общем, я не испытываю к ним никакого интереса. Между тем, я не приложила никаких усилий, чтобы найти стрелолист, из-за которого Хокинс так расстроился. Он спросил об этом лишь однажды, а затем быстренько оставил меня практиковаться с детьми в пении, все еще смущенный тем, что разболтал нам о презрительных привычках капитолийцев во время деспотичного правления Сноу. Кажется, у Хокинса больше нет никакого желания начинать со мной разговор, что, на самом деле, здорово. Не придется притворяться, что он мне нравится. Они решили проводить полноценные репетиции, пока сама сцена не будет построена. По-видимому, ее внешний вид — важнейшая часть данного мероприятия. Я закатываю глаза, едва подумав об этом. Но сегодня воскресенье, и я иду на охоту. Очищаю голову от всех бесполезных, нелепых мыслей и направляюсь к окраине дистрикта. Можно заметить, что большая часть проволоки пропала, образуя дыры в заборе, что раньше должен был быть нашей единственной защитой от голодных и свирепых зверей. Не могу дождаться момента, когда перелезу через свою лазейку и окажусь в любимых лесах. Такое чувство, что годы прошли с тех пор, как я была здесь, хотя на самом деле прошла лишь пара дней. Бессмысленно соваться слишком далеко, когда все занесло снегом, а животные по большему счету либо находятся в спячке, либо прячутся. К тому же голод больше не является большой проблемой, так как теперь каждую пятницу я получаю зарплату, которую можно взять наличными в крохотном банке, действующем в Доме правосудия. Странно таскать в карманах настоящие деньги, но приятно дать Прим монету-другую и сказать, что она может купить продуктов на всю неделю, если экономно распорядится деньгами. Мой отец попрятал другие луки по всему лесу, я просто понятия не имею, где именно, не говоря уже о выводных трубках, которыми он собирал кленовый сок для сиропа, ножи разных размеров и запасные колчаны со стрелами, которые я уже вряд ли увижу. Мысль об этом вгоняет меня в уныние. Я переступаю через бревно и делаю несколько шагов, пока не нахожу дерево с кривым сучковатым стволом. Оглядываюсь, чтобы убедиться, что рядом никого нет, сую руку в дыру над одной из высокий ветвей, и достаю свое оружие. Продеваю лук через голову, на одно плечо, и чувствую, будто я дома, будто я в безопасности, будто так и надо. — Ну ладно, живность… Что на ужин? — И с этими словами я снова становлюсь охотницей, управляющей этими лесами.

***

— Оу! Фульвия! Мишура! Прекрасная, блестящая мишура! — вопит мистер Хокинс, заглядывая в открытую коробку, махая около лица обеими руками и выглядя при этом, как колибри-переросток, пытающаяся сбежать от схватившего его богомола. — Хах! А Хокинс прав, — говорит Пит, и на лице у него появляется дьявольская ухмылка. — Чем бы там ни была мишура, эта штука не просто блестящая — она ослепляющая. — Он указывает пальцем на Хокинса, достающего длинные связки металлической проволоки, отражающей каждую частичку света, попадающую на нее. — И что он собирается делать с этим? — рассуждаю я вслух. — Не знаю… Сделает себе новый парик? — Мы громко смеемся, и всякий раз, как смотрим друг на друга, нас накрывает новый приступ неконтролируемого смеха. — Пит! Собрание швейного кружка начнется через двадцать минут! Твой перерыв окончен! — раздается визг ведьмы с кухни. Пит тяжело вздыхает. — Хорошо, мам. Я уже иду. Кажется, в печи ничего нет, но все же проверю для верности, — произносит он, отталкиваясь от стены, на которую мы облокотились, пока люди около входной двери пекарни смотрят на нас, как на парочку бродяг. Я рано закончила свои дела, оставив пекарню напоследок, потому что, пусть я все еще торгуюсь с пекарем лично, мне нравится болтать с Питом, прежде чем идти домой. Это стало для нас чем-то вроде ритуала, и кажется мне достаточно приземленным —вновь вести рутинные беседы с другом. Это приятно. — Тебе необязательно заходить, только когда она уйдет, — говорит он тихо, будто делясь секретом. — Хорошо, — отвечаю я ему тем же конспиративным тоном. — Только вот не хочется, чтобы на меня наорали за то, что я отвлекаю тебя от работы. — Ухмыляюсь. Он закатывает глаза. — Я уже вроде как мастер работать, отвлекаясь на твое присутствие. Заходи. Пусть хотя бы увидит, как я притворяюсь, что что добросовестно выполняю свои обязанности. Следую прямо за ним, с нелогичным желанием извиниться за то, что я отвлекала его во время работы, пусть и не могу припомнить, когда такое случалось, и пока я перебираю в голове воспоминания об этом, он спрашивает: — Как в лесу? Я поднимаю глаза, ожидая увидеть его затылок и взлохмаченные пепельные волосы, которые не мешало бы подрезать, так как длинные кончики курчавятся у него на шее, но врезаюсь лицом в живую стену, которая, как ни странно, пахнет пекарней и мягкая на ощупь. — Эм… что? — бормочу я как идиотка. — О нет! Извини! — восклицает он почти в то же мгновение. Мы смотрим друг на друга добрые секунд пять, а потом начинаем смеяться. Когда мы, наконец, успокаиваемся, я, подойдя к кассе, за которую он встает, говорю: — Вчерашняя вылазка в лес была достаточно плодотворной, — говорю я радостно. — Ну-ка рассказывай, — просит он, подняв тряпку и ведро, стоящие в углу, и протирает поверхность прилавка. — Я прикончила двух индюшек одним выстрелом! Он резко устремляет на меня свой взгляд. — Это… впечатляюще. Удивительно даже! Ого, поздравляю, Китнисс, рад за тебя и твои успехи в охоте! Я громко смеюсь. — Что ты, это вышло случайно. Я хорошо стреляю, но не настолько. — Что? — недоверчиво фыркает он. — Лучше, чем просто хорошо! Отец все время удивлялся тому, какая ты меткая: попадаешь прямо в глаз, ничего не задев, и он все говорил и говорил о том, какой прекрасный ты охотник. — Он нежно улыбается этим воспоминаниям. — Мне было немного завидно, что он может в открытую говорить такие замечательные вещи о тебе за столом, а я даже поздороваться с тобой не мог. Потом подумал, как несправедливо, что ты никогда не слышала, как отец отзывался о тебе и твоих навыках. Ты заслуживала знать, с каким уважением к тебе относятся. — Пит, — говорю я тихо. — Ты говоришь об этом сейчас. Спасибо, — скромно произношу я. — Я не особенная, но чувствую себя такой, когда ты говоришь мне такие приятные вещи. — Ты заслуживаешь слышать такое, и даже больше. — Он не отрывает от меня глаз. — Извини, что не говорил тебе этого гораздо чаще. Я застенчиво улыбаюсь, мои щеки с какого-то перепугу начинают гореть. — Не извиняйся. Тогда бы я не знала, как относиться к твоим комплиментам. Зная меня, я бы обиделась, подумав, что ты имеешь в виду что-то плохое, и пошла бы в лес за своим луком, чтобы пристрелить тебя, или, как минимум, сломала бы тебе нос. Он смеется от этих моих слов. — Что ж, пока ты честна, будешь получать от меня комплименты. — Я учусь быть хорошим другом. Для тебя. — Отлично! — говорит он. — А я учусь быть более решительным и смелым… для тебя. Мы улыбаемся друг другу. — Мне кажется, это хорошо, что ты так напористо добивался моей дружбы. Мы довольно-таки неплохо работаем вместе, — заявляю я, чувствуя себя очень смущенной. — Да, думаю, мы отличная команда.

***

На следующий день создается впечатление, что на городской площади произошел взрыв, а шрапнелем послужила мишура, блестящие кусочки которой теперь покрывают всю главную дорогу Дистрикта-12. Как оказалось, мишура являлась популярным украшением много лет назад, когда Панем был известен как Соединенные Штаты, и недавно это вновь стало открытием в Капитолии. Мистер Хокинс все говорит и говорит о том, как в Золотые времена она использовалась во время зимнего празднества, называемого Рождеством, и изготавливали ее из тонких отполированных полосок металла, имитирующих блеск сосулек. Затем он начинает загонять о том, как для производства были использованы новые материалы, вроде винила и майлара, и как здорово от этого улучшилось качество блеска мишуры, делая ее недорогой, но красивой и красочной… Кажется, мне придется принять ванну и выпить рюмочку самогона Риппер, чтобы забыть этот день. Не знаю, как выдержала не умолкающее верещание Хокинса насчет использования мишуры как гирлянд и того, что они послужат отличным фоном во время нашего номера, так как будут блистать на сцене как мерцающие звезды! Чудо, что я не заткнула его, дав под дых. Да я заслуживаю свою собственную медаль и гирлянду из мишуры за то, что хотя бы не убила этого человека прямо во время репетиции, хотя, думается мне, все в хоре только обрадовались бы. — Уф! Ну только вы не начинайте! — вскрикиваю я, увидев Пита и Прим, стоящих недалеко от детской площадки и сверкающих как раздражающий луч свет. Пит обмотал свою вокруг шеи, как шарф, в то время как Прим накинула мишуру на плечи, как шаль. На лице у обоих усмешки. — Я видела тебя и мистера Хокинса на репетиции. Немного переживала, останутся ли твои глаза на месте — ты постоянно их закатывала, — говорит Прим. — А потом пришел я, принес детям хлеба с корицей и изюмом, и увидел, что они оставили мишуру валяться просто так, — подхватывает Пит. — Мы не могли позволить ей лежать без дела! Мы же знаем, как ты ненавидишь расточительство! — щебечет Прим. — Так что, естественно, мы нашли ей хорошее применение. Не парик, конечно, но… тебе никогда не помешает… — он подходит ко мне, разворачивая моток блестящей материи, — немного, — протягивает Прим один конец мишуры, — блесток. — Они обходят меня крест-накрест, заворачивая в эту штуку. — Ну вот, — злорадно шепчет Прим. — Ты такая милая! Не могу дождаться, когда мистер Хокинс увидит тебя! — хихикает она. — О нет! Она снова это делает! — жалуется Пит, когда я начинаю закатывать глаза. Оба смеются, и я просто ухожу одна, пытаясь выглядеть сердитой, но все без толку. Я улыбаюсь и, по правде говоря, не хочу останавливаться.