Подставная принцесса

Зима выдалась зябкой и длинной. После буранов и метелей особенно приятно было отметить, что когда-то мрачные дубравы посветлели и солнце ярко переливалось на обомшелой коре мудрых кедров, шелестящих лиственниц и могучих дубов. Звери линяли, вовсю распевались птахи, а люди, наученные горьким опытом, всё ещё искали подвоха во внезапной милости матушки-природы, не рискуя прятать в сундуки меховые тулупы и сапоги. Минула тяжёлая пора, растаял снег, снежных вихрей, будто и не было, а лёд с поверхности речушек исчезал так быстро, что некоторых не особо дальновидных крестьян, приходилось вытаскивать всей семьёй. Зима бесповоротно отступала. Всё вокруг было настолько упоительно и так пропитано весенним духом, что при взгляде на козу, резво бегающую за пределами загона, мне захотелось утопиться в ближайшем корыте. - Лиска! Поди сюда! – я резко обернулась и не заметила разнежившегося на солнце пса, о которого успешно споткнулась. -Холера! – выругавшись, я поднялась на ноги и поспешила на зов. Моя мать, с по обыкновению сбитыми в тугой пучок волосами, носилась по комнате, то и дело, заправляя непослушные пряди за ухо. Когда она заметила, что не одна в комнате, быстрым шагом засеменила в мою сторону, сжимая в руке лист бумаги. -Вот! Полюбуйся. Хочу, чтобы ты прочитала. А то боюсь, как бы глаза не сыграли со мной злую шутку. Я развернула окаймлённый бледно-золотой лентой пергамент, и начала громко и выразительно читать. -«Мы, Сигурт Третий Залийский, сын Семунда Залийского, требуем Вас явиться ко двору, с дочерью Вашей и сыном, не позднее третьего дня после того, как в руки к Вам попадёт сия бумага. В корзине, доставленной вместе с письмом, сладости, бутылка доброго вина и три золотых на дорогу, надеюсь, угощение поможет завоевать ваше расположение. С нетерпением ожидаем Вашего прибытия». – на последних строчках мои глаза поползли на лоб, и видимо, решили остаться там навсегда. Я ещё раз пробежалась по тексту и даже попробовала на зубок восковую печать. Крепкая. -Позови брата, вели помочь. – мать широко распахнула глаза и засуетилась. - И натаскайте воды. Всё-таки вспомнил, вспомнил! – Она металась по комнате, бормоча одну и ту же фразу, а потом выудила из корзины монеты, прижала к сердцу, словно родное дитя и счастливая, осела на скамейку. Я же вышла прочь из дома. Всё остальное время, пока не стемнело, я провела за важными делами, такими, как снятие со свиного хребта взбалмошного брата, вызволение его же из проруби, а так же, за тяганием вёдер со студёной водой в баню. Когда солнце почти полностью ушло за горизонт, мать заставила меня стянуть рубашку и распустить косу, чтобы как следует меня отмыть и вычесать волосы. И хотя, приятного в этом было мало, я знала, что та же участь постигнет и брата, который хорошенько успел вываляться в грязи, и теперь его голова походила на свалявшееся гнездо, с маленькими хитрыми глазками посередине и широкой улыбкой от уха до уха. Как только одежда полетела на пол, я поёжилась от холода. Деревянные стены отсырели и даже кое-где успели подгнить за последние несколько лет, потому хорошо пропускали прохладный ветер. -Ма, ты уверена, что письмо не таит в себе подвоха? Ой! – на меня тотчас был опрокинут ковш еле тёплой воды. – Холодно же! -Алиса. – она нахмурилась. - Представь, как теперь поменяется наша жизнь. Король, он не стал бы просто так тратить деньги на бедную вдову. Он вспомнил! Вспомнил, как муж мой верно ему служил. Нет. Он никогда и не забывал, помяни мои слова, дочка, король, он справедливый. -А по мне - просто напыщенный индюк. Ему что-то надо, точно тебе говорю. И это «что-то» будет нам дорогого стоить. Отцу стоило. -Оставь ругательства здесь. Твой отец был хорошим человеком. - Холодно ответила мама. - Правда, слишком самонадеянным. А король не имеет отношения к его гибели. Жаль, манеры не передаются детям. – Она стала ещё сильнее раздирать особо взбунтовавшуюся прядь. Остальные волосы разметались по плечам, и я в волнении начала накручивать кончик на палец, из-за чего получила подзатыльник, но занятия своего не бросила. Когда-то моя мать жила при дворе. Она носила яркие платья, её тонкие белые пальцы украшали блестящие каменьями перстни, а глаза сияли, как могут сиять только глаза юной девушки, впервые вышедшей в свет. Сейчас этот блеск сменился тусклым светом мудрости, а вместо изящных украшений, были лишь грубые мозолистые руки, с болезненно-красными пятнами, расползшимися до локтя. Тем не менее, она не потеряла своей привлекательности и особого женского очарования. Когда на бледном лице её появлялась ямочка на левой щеке, отзывающаяся на улыбку, она, словно сверкала изнутри, и улыбка эта, казалось, могла разогнать тяжёлый осенний туман. Моя мать была красивой женщиной. Своими длинными золотистыми волосами, глазами цвета неба, а также, тонким станом, она была хороша. И, видит Бог, как же я хотела быть похожей на неё! Жаль только, что Бог, похоже, всё-таки, был слеп к моим грёзам, и мне достался тяжёлый отцовский взгляд, широкие плечи и непослушные, жёсткие кудри. Когда необходимые процедуры были закончены, беспроглядная ночная тьма уже стелилась на горы, на другом конце деревни был слышен приглушённый собачий лай. Мне не спалось. Я слышала, как в пяти шагах ворочается брат, а про себя думала. Действительно, чего этому правителю, по бабушке его раз так, не сидится у себя на троне? Али надоели, насаженные на пики головы в шутовских колпаках, и ему девичих подавай? Ещё и сегодня в деревне подслушала занятное дельце, мужик другому рассказывал: «Зубищи – во! Башка –во! Две! Честное слово! Бежал поганец, на меня прям. Да не вру я! А пьян, потому, что, испужался. Больно уж здоровый этот бирюк был. Да ты пойми, батюшка, я уж и с детьми попрощаться успел. А ничего, что их нет! Так ты пойми, он ежели бы меня достал лапищами своими, то и не смог бы род никогда продолжить. Хорошо, хоть он вовремя на собаку отвлёкся, да я и удрал". То у пьяных выдумщиков и тролли по деревне средь бела дня шастают, то дракон овец умыкнёт, или так вообще, люди зверьём оборачиваться умеют. И чего только за стаканом эля не услышишь...