(Не)страдающие от одиночества

Проснулся с ощущением горячего дыхания на своём лице. Губы мнимо растягиваются в расслабленную улыбку, когда Адриан, приоткрыв глаза, замечает Маринетт, мирно посапывающую рядом с собой. Так странно просыпаться, не чувствуя холодной, душащей пустоты внутри себя. Видеть её здесь, умиротворенную, и совершенно не вписывающуюся в атмосферу сего дома. Ему это нравилось. Потому что он ненавидел свой дом. Все, что имеет к нему отношение — серое, мрачное и пустое. Маринетт была другой. Пусть он практически не знал её, однако одного взгляда на яркую радужку глаз, посиневшую шею и руки хватило, чтобы начать презирать Хлою ещё сильнее. Она сломала её… Она во всем виновата. Адриан всегда думал, что ему придется страдать от одиночества вечность. Даже если его будут окружать толпы людей, он незаменимо будет чувствовать себя одиноким. Одиноким в своих мучениях, в своих мыслях и взглядах на жизнь, однако девушка, с черными как смоль волосами, была его надеждой. С каждым открытым словом, признанием, он чувствовал, как она заполняла пустоту в его душе. Пустоту, оставленную его мамой. Он еще никогда не ощущал себя таким полноценным, с комплектом радости в придачу. Потому что… это все ещё глупо. Неоправданно глупо чувствовать себя таким счастливым. Но Агрест просто напросто не мог ничего поделать. На самом деле, в постоянном одиночестве есть свой плюс — тебе нечего терять. Незачем тратить время на переживания за другого человека, врать и играть на публику. Тебе все это неинтересно, ведь единственное, что поистине кажется важным — это ты сам. Чертовски эгоистично, но верно. Но что делать, если ты больше не одинок? Чаще всего, ты просто не осознаешь этого. Чувства, когда становится настолько важным и необходимым не только твоё собственное спокойствие, но и чужое. И ты не осознаешь, как кулаки невольно сжимаются от несправедливости по отношению к человеку, который тебе дорог. Который нуждается в тебе. Маринетт нуждалась в нём. В понимании. Девушка вздрагивает, но не просыпается, когда кровать прогибается под весом блондина, который приподнял голову, дабы взглянуть на часы. Было только полшестого утра, поэтому Агрест решил не будить Мари, направившись в ванную. Разглядывая отражение в зеркале, осознаёт, что выглядит ничуть не лучше брюнетки. Не мудрено, если задыхаться приходится чёрт знает сколько за неделю. Синяки под глазами и уставший взгляд, впрочем, как и всегда. Но что-то явно неумолимо поменялось. И он не уверен, является ли это чем-то правильным. Агрест уже давно не понимал чувства, так яро горящего в нём, хотя бы потому, что не привык испытывать что-либо, кроме нещадного разочарования и злости. Его просто тянуло к ней. К ее непохожести на остальных наигранных людей. И всё. Маринетт кричит, заставив Адриана мигом вернуться в комнату с мокрым лицом. — Что произошло? — Уже полшестого утра! Она размахивает руками сконфуженно спрыгивая с кровати, в то время как блондин хмурится, не понимая. — И что? — спрашивает, вытирая лицо полотенцем. — Ты просто не знаешь моих родителей, они явно уже поставили на уши весь Париж! — хватается за голову, потянув за волосы, — Ты можешь отвезти меня домой? Прямо сейчас? — Да, конечно. Но…тебе наверное нужна какая-нибудь одежда? Брюнетка мнётся, что заставляет её выглядеть ещё более очаровательно. Темные локоны торчали во все стороны, глаза полузакрыты, даже спина была прямой. В школе её редко увидишь с расправленными плечами и с приподнятой головой. Не то, чтобы Адриан вглядывался... Вглядывался. — Просто отвези. Я придумаю, что им сказать. Следует за Агрестом, попутно разглядывая знакомые картины. Не станет скрывать — здесь ей явно не нравится. Все такое, отчужденное, как в каком-то музее. По-настоящему трудно назвать это место домом, где царит Атмосфера тепла и счастья. Может быть, потому что проживающие в этом доме никогда не испытывали этого? Пусто и безжизненно, даже в будничное утро здесь никого нет. Где же Габриэль, прислуги? Хоть кто-то разделяет утро с Адрианом? — Почему никого нет? Ты что, один? — спрашивает, когда они выходят на улицу. Блондин оборачивается, метнув многозначительный взгляд. — Отец уехал, — видно, что говорить об этом ему дается с трудом, как и в принципе всё, имеющее отношение к его семье. — Он оставил тебя одного? — Не совсем. Адриан не хотел говорить об этом. Маринетт не собиралась больше спрашивать. Всю дорогу до пекарни они проводят в неловком молчании, по крайней мере для нее. Адриан выглядел максимально расслаблено. Его руки не тряслись и дыхание было полноценным, чего нельзя сказать о девушке. Казалось, что вернись она домой, все осознание своей ущербности придет с ужасающей быстротой. Даже комната ее не спасет. Агрест помогал оттянуть это. Почувствовать мутное, такое дикое, но все же спокойствие. Не хотела покидать его, но должна была. Автомобиль приземляется рядом с пекарней Дюпен-Чен. Девушка выдыхает, ощущая предстоящую панику. На самом деле она всегда ощущает ее, глубоко внутри себя. Краем глаза замечает на себе взгляд Адриана, когда прикрывает глаза в попытке успокоиться. Тянет. Не хочет туда. — Ты…ты водишь машину сам? — отвлечься на обсуждение его семьи, наверное, должно сработать. — Как бы отец не старался сделать вид, словно ему есть до меня дело, через некоторое время он все равно забудет. Закусывает губу, чувствуя как внутри скребутся кошки. У нее есть семья, любящая семья. Ей не понять, какого Адриану. И все же это не мешает сочувствовать ему. Стоп, сочувствовать? Серьезно? С каких пор Маринетт волнуют чужие чувства? Такое детское и мнимое противостояние внутри. Ведь уже давно беспокоится за него. — Мне жаль, — все же произносит. Не может контролировать это после вчерашнего разговора. Словно все, что она пытается держать в себе, изливается самостоятельно. Даже если она, по сути, не хочет этого. Отрицает, в действительности чувствуя совершенно обратное. Просто потому что… черт возьми, не может больше позволить себе доверится кому-либо. Неужели она и так недостаточно сломана? В растерянности. Адриан вводит Маринетт в растерянность. Ей это не нравится. Имеет потребность вернуться в свою прежнюю мрачность и заняться самокопанием. Агрест пожимает плечами и отводит взгляд в сторону. — Увидимся в школе? — произносит блондин, когда девушка открывает дверь, понуро разглядывая ботинки. Вновь вспоминает о произошедшем. Потому что отдаляется от него. — Вряд ли. Уходя, больше ничего не произносит.

***

Возвращаться домой в чужой одежде, с ободранные коленями и синяками на лице, да еще и ранним утром было не самым обдуманным поступком Маринетт. Что скрывать, было откровенной тупостью, однако ничего уже нельзя было сделать. Сабина со слезами на глазах обзванивала все морги, а Томас успокаивающе поглаживал ее по плечу, также обеспокоенно щурясь. Увидев это, она почувствовала себя отвратно. И эгоисткой. Еще несколько минут назад поражалась тому, как чьи-либо чувства стали важными для нее. Глядя на расстроенных и чертовски напуганных родителей, осознает, что беспокоиться о близких — это нормально. Заботиться об Адриане — это нормально. Чувствовать. — Мам, — прохрипела брюнетка, состроив подобие улыбки, когда голова мадам Чен удивленно вскинулась. — О Господи, Мари! Женщина сжимает девушку в душащих объятьях, однако Мари была совершенно не против этого. Наоборот, сжимает ее в ответ, чувствуя спиной крепкую грудь отца. И этот момент хотелось сделать вечностью. Ощущать первобытную, такую искреннюю любовь родителей, когда остальное уходит на задний план. Попытка изнасилования? Синяки заживут. Психическое расстройство? В чем проблема, ей помогут. Всеобщая ненависть? Кого волнует чужое мнение? Маринетт больше нет. Понимает, как сильно хочет встретиться в школе с Адрианом. Осознание того, что отрешенность абсолютно ото всех — не есть решение проблемы, оказалось самым дорогим для нее, ведь это совершенно никак не помогает. Если не наоборот. Сможет справиться со всем, ведь она далеко не одна. — Где ты была, мы так переживали? — не переставая всхлипывать, спросила Сабина. — Простите, я… — дрожит, рассказывая родителям правду, явственно упуская момент с изнасилованием, заменив это собственной неуклюжестью, ибо сердце Томаса и так шалило в последнее время, а девушка не собиралась подливать масла в огонь. Всегда нервничает, когда входит в школу, однако эта нервозность не граничила с приступом паники. Она была приятной, создавая переворот внизу живота. Перевозбуждение заставляло чуть ли не подпрыгивать на каждом шагу. Выглядит счастливой, чем дико раздражает однокурсников. Естественно, всем нравится лицезреть то, как сильно на нее давит статус всеобщего посмешища. Подходит к ряду шкафчиков, надеясь обнаружить там Адриана, понуро перекладывающего учебники в портфель, и находит его. Правда, не одного. И прижатую к нему Хлою. Та теперь переняла манию Сезер показать больше, чем скрыть. Откровенное декольте, через которое небольшая размеров грудь была видна практически полностью. И юбка кислотного цвета. Дорого, но безвкусно. Сомневается, что Буржуа бы не выгнали из школы, будь ее папочка обычным бюджетником. — Вечеринка в субботу. Приходи, — говорит блондинка, кокетливо наворачивая локон волос на палец, что Маринетт морщится. К счастью, Агреста это не манило, более того, тот сконфуженно отдалялся от блондинки, будучи слишком вежливым, чтобы нахамить. Даже если сильно хотелось. Он лишь изредка кивал, зевая. И прежде чем Маринетт осознала, что уже на протяжении нескольких минут она тупо пялится на них, он встретился с ней взглядом. Сначала выглядящим мутно и безразлично, после сменяясь удивлением и замешательством. Она неловко машет ему рукой, кивая нам-нужно-поговорить жестом. Адриан, даже не запинаясь, направился в ее сторону, оставив до сих пор бубнящую Хлою одну. Буржуа сконфуженно открыла рот, становясь похожей на рыбу. И Маринетт практически с наслаждением наблюдает за сбитой с толку блондинкой, когда та замечает ее. Улыбающуюся, без синяков (спасибо косметике). Да, тварь, у тебя ничего не вышло. — Ты чего-то хотела? — Да, извиниться. Адриан приподнимает брови — максимальная степень удивления. Мари заметила, что он был весьма сдержан в проявлении эмоций и только глаза выдавали его всегда, которые она, после «ночи откровений» так легко научилась читать. Черт возьми, это пугает. Как и то, что она начала смотреть на него по-другому. Совершенно по-другому. Замечая детали, которые не хотелось бы замечать. — Ну… За то, что я отшила тебя тогда, — поясняет Маринетт, ведь так и не услышала ответа. Чувствует неловкость — та черта, которую она предпочла бы оставить позади. — Нет, нет, ты права, — протестующе уступает, схватившись за лямку рюкзака, — Такие как мы не могут иметь друзей. Возможно, если бы она не впала в ступор, то смогла остановить его. Или же ее не пробрало ярое чувство вины и сожаления. О Господи, она так сильно провинились перед многими людьми! Математика — самый ужасный урок. Нередко посещала мысль прогулять ее, ибо отрицательная оценка весьма лучше последующего давления во всем теле и несметного желания исчезнуть. На самом деле, Маринетт очень хорошо давались технические науки, за исключением, разве что, физики, однако когда учитель постоянно ищет возможность поиздеваться над тобой, абсолютно глумливо и так низко, ты рефлекторно начинаешь ненавидеть его. И учителя, и предмет. Маринетт была не готова к очередной издевке. Ей казалось, что этот день был светлее остальных. Не было как и дождя, так и плохих мыслей. Однако это не самое главное. Не понимает, почему, но первое, что увидела, войдя в класс — Адриана, сидящего рядом с Хлоей. Это ведь шутка, да? Чаще всего он сидел с Маринетт, крайняя парта в третьем ряду, однако сегодня это был второй ряд первая парта. Более того, они очень мило беседовали, даже слишком. Маринетт невольно сжимает кулаки, отгоняя нарастающую ярость. Вероятно, его поступку есть причины. Просто садится за свою парту, скидывал сумку на соседний стул, ведь рядом все равно никто не сядет. Откидывает волосы назад, нервно потирая потные ладони о джинсы. Меньше всего ей хотелось быть в этом месте. — Дюпен-Чен! — доносится голос мадам Флуа. Начинается. Резко поднимает голову, пискнув. Благо, этого никто не слышит. Даже не заметила, когда начался урок, но если одноклассники больше не разговаривали между собой, то скорее всего, это произошло. — Есть смысл вызывать тебя к доске? Или ты избавишь нас от мучений и позволишь поставить единицу? Надсадный хохот давит на плечи. Сжимает карандаш в руке, в следующую секунду сломав его. Просто взглянуть на учителя — женщину, сорока лет, с двумя детьми и маленькой зарплатой. Она слишком ярко красит губы, иногда выходя за контур и порой ведет себя слишком манерно. Так раздражающе манерно, что, собственно, откуда здесь взяться уважению среди учеников? Мадам Флуа часто пародировали, посмеиваясь. Сейчас все нашли метод. И этим методом стала Маринетт. Девушка поднимается на ватных ногах, чувствуя на себе тридцать пар глаз. Они давят. Все давит. Сумеет противостоять? Не всем. Во всяком случае пока что все обходилось невинно. Как-то раз учитель даже записал Маринетт в журнале, как отсутствующую, в то время как та сидела прямо у нее перед носом. Тогда ей казалось, что такие как эта женщина никогда не повзрослеют. — Номер триста пятнадцать, — учитель швыряет учебник на стол, который, ударившись, закрывается. Маринетт сдерживается, дабы не закатить глаза. В самом деле, сборище идиотов. Убирает волосы за уши, открывая старый учебник. Взгляд загорается, когда находит номер на тригонометрическое уравнение. Она может с этим справиться. — Чего замерла? — шикает мадам, — ты могла и не вставать, если не знаешь, как решать. Не трать время! Вздрагивает, схватив мел. Начинает решать пример, стараясь сделать это как можно быстрее. Нельзя давать повод для очередной шутки. Когда заканчивает, оборачивается. Учитель осматривает его, казалось, будучи застигнутым врасплох. Женщина приподнимает узкие брови, упустив момент для издевки. Так-то! Мари чувствовала привкус маленькой победы. — Так, — вздыхает, начиная листать страницы учебника. В классе следуют разочарованные вздохи и возгласы, вроде «Повезло» и «Скатала где-то» — Решишь номер семьсот три и можешь садиться на место. Девушка ахает, найдя этот номер. Потому что не понимает ни одного обозначения. Краем глаза замечает на себе самодовольный взгляд чертовой Флуа, которая ни за что не позволит ей уйти с хорошей оценкой. Женщина потирает ладони, демонстративно складывая руки на груди. Ненавидит. Их всех. Паника поднимается к животу, разрастаясь по телу как злокачественная опухоль. Дыхание учащается, что Маринетт почти глотает рваные вдохи, дабы не показать своего волнение. Это было слишком. Она не хочет очередной атаки. Пожалуйста, только один день. — Выгоните ничтожество из класса. Она не способна это решить, — чертова Хлоя. Резкий стук кулаками о парту. Маринетт вздрагивает, прикрыв глаза от громкого звука. — Мы даже не проходили эту тему, мадам Флуа. Ваш учебник третьего курса! — голос разъяренного Адриана звучал так необычно, и… успокаивающе. Во всяком случае заставило замереть, укротив наступающий приступ. — Если вы хотите добиться нашего уважения, то делайте это не при помощи Маринетт. — Что?! Да как ты… — Мы уходим, — он хватает девушку за руку, потащив на выход с кабинета.