(Не)страдающие от одиночества

Следующим уроком должна быть физкультура, однако от одного представления какой-либо физической нагрузки сводило ребра. На глаза все сильнее накатывала непотребная усталость от полного отсутствия сна, что с каждым разом становилось все сложнее держать голову ровно. Скажем так, нынешний организм девушки совершенно не приспособлен к спорту, учитывая порезы и недостаток сил. На самом деле, Маринетт даже и не помнит, когда в последний раз ела нормально. После вчерашнего инцидента в столовой направляться туда не было совершенно никакого желания, а дома даже от одного запаха выпечки, который прежне она так любила, начинало тошнить. Она убегала в ванную, краем уха улавливая озабоченные вздохи мамы — это выдержать было сложнее всего. Казалось, словно в глазах Сабины девушка постепенно увядает, собственноручно издеваясь над собой. Приближая к погибели, но что она могла сделать, когда организм сам отталкивал любую пищу? Она не питалась, страдая психическим расстройством, безостановочно проговаривая, что все хорошо. Все пройдет… Кого обманывает? Потому что никто уже не верит. Приближается к своему шкафчику, расталкивая людей плечом, которые незамедлительно реагируют на прикосновения — отряхиваются. Закатывает глаза, абсолютно не реагируя на такие детские жесты. Опять же, ей совершенно плевать. Полное отсутствие интереса к куклам Хлои. Доходит до шкафчика, доставая оттуда кроссовки и смятую форму. Планирует просто сидеть на крайней лавочке и отбиваться от «случайно» летящих в ее сторону мячей. Это так в стиле Буржуа. Она все равно слишком часто думает об этом. Угнетает себя. Кроссовки выпадают из порванного пакета на пол, вызвав шум в коридоре, что девушка напрягается. Пытается поднять их, протянув руку, однако чья-то нога пинает их в сторону, едва не задев Маринетт. Алья. Облокотившись о шкафчики локтем, другую руку кладет на бедро, глядя на брюнетку свысока. Посмеивается, пытаясь запугать ту, однако Дюпен-Чен на это не ведется. Уже осточертело. — После физкультуры задержишься в раздевалке. Надо поговорить, — не спрашивает, а ставит перед фактом. Уже собирается уходить, демонстративно скривив губы, как Маринетт произносит: — Нам не о чем говорить. Сама поражается своему твердому голосу и тому, какой эффект он производит. Она действительно только что дала ей отпор? Сезер удивленно покачивается на шпильках, резко махнув головой, что от такого зрелища губы мнимо растягиваются в коварную улыбку. Так странно, ведь уже отвыкла улыбаться. Чувствует себя по-другому, делая это сейчас. Мышцы рта приятно немеют, заставляя улыбнуться еще шире. Паническая атака недалеко. — Ты, жалкая псина. Если не придешь, то пожалеешь об этом. — Я уже пожалела. Например о том, что когда-то связалась с тобой. И уходит, не обращая внимание на брошенные в спину ругательства. Они ничего не стоят, как и всё их существование. Если у Маринетт и не получилось выбить из колеи Сезер, то оттолкнуть от себя на сорок минут вышло довольно неплохо. В последний раз она чувствовала себя спокойно на физкультуре еще до вечеринки у Ляйфа, а значит до начала всего этого дерьма. Брюнетка расслаблено направлялась в раздевалку, ведь этот урок был последним. Хмурит брови, поправляя волосы, ниспадающие на лицо. Домой хотелось меньше всего. Там мама, со своим с-тобой-все-дерьмово-доченька взглядом. Там запах, соблазняющий на опустошение своего и так совершенно пустого, желудка. Там яркие цвета, бьющие по глазам. Все, что раньше так нравилось Маринетт, теперь она терпеть не может. Социальное унижение сильно влияет на девушку, что скрывать. Заходит в раздевалку, замирая. В ней остались только Хлоя, Алья и еще два незнакомых парня. И все четверо яростно буравили взглядом Маринетт, что та осознала — избежать разговора не выйдет. В любом случае, показывать своих эмоций не собирается. Складывает руки на груди, принимая такой же вид. — Мы же сказали, что ты пожалеешь о своём поступке, — начинает Хлоя, приближаясь к брюнетке вплотную, что та покачивается, но все равно удерживает взгляд. На самом деле плохо понимает, о каком именно поступке идет речь, ибо эту фразу они говорят слишком уж часто. — Каком именно? Хлоя злобно смеется, плюнув Маринетт на шею. — Ты действительно тупая. Не понимаешь, с кем связалась, — вальяжно расхаживает по темной комнате со слабым освещением, в то время как Дюпен-Чен пытается переработать сказанное, разглядывая двух парней грубой внешности. Они выглядели лет на двадцать, широкоплечие и мало чем отличающиеся друг от друга. Казались довольно пугающими. Но непонятно, что они забыли в женской раздевалке? Вряд ли Хлое понадобилась защита. — Что вам от меня нужно? — Маринетт приподнимает подбородок, что позволяет ей выглядеть более уверенно, несмотря на внутреннее противоречие. Казалось, что громилы здесь явно не для того, чтобы расслабиться и провести время в прекрасном обществе этих двух. Хлоя Буржуа одобрительно кивает, глядя на парней, и те, поняв указание, направляются к Маринетт, схватив ту по обе руки. — Что… — заламывают руки назад, заставив вскрикнуть. Перед глазами плывет, и прежде чем Маринетт успевает выдохнуть, её ударяют изо всей силы в живот. Дикая боль скручивает тело, проходясь холодной рябью по позвонкам. Стонет, дергается в надежде оказаться на свободе, однако жалкие попытки совершенно не влияют на громил. Они смеются, наблюдая за визгами брюнетки с наслаждением практически также, как это делает Хлоя. Нещадный кашель раздирает глотку, жидкость с металлическим привкусом поступает к горлу и Маринетт, недолго думая, выплевывает её в лицо Буржуа — кажется, последнее, что она сделает в этой жизни. Смачная пощечина и различные проклятия следуют за этим. — Приятно пообщаться с моими парнями, сучка. Может хоть это поставит тебя на место! Развернувшись на каблуках, уходит, прибрав с собой Сезер, в то время как один из парней скидывает Маринетт на пол, ударив головой о стену. Свет выключается. Кровь не приливает к лицу, щекам, наоборот, она застывает в венах и все тело пробирает холод. Такой глубокий и первобытный холод. Девушка ежится, пытаясь убежать от парней, которые, весело переглянувшись, приближались к ней вплотную. — Пожалуйста, — голос хрипит, что сама может едва разобрать его, — пожалуйста, не надо. Ну и где же твоя напускная, фальшивая храбрость, Маринетт? — Не волнуйся, это будет быстро, — один из парней хватает за шею, оттягивая, приподнимая, заставив встать. Проводит рукой по щеке, касаясь губ. Маринетт вздрагивает, отвращенно отворачиваясь, однако это пришлось явно не по душе громиле, который резко тянет за волосы, дабы та повернула голову назад. Иметь возможность проникнуть в неё своим скользким языком. Мерзко. Кричит. Чувствует наступающий приступ. Все засглушается. Они гогочут, еле слышно, словно это происходит в другой комнате. Ее руки слишком слабые, сознание сломлено, чтобы суметь противостоять их грубым прикосновениям. — Как думаешь, она девственница? Душит, доводя девушку до бессознательного состояния, после ударяя ладонью по лицу, дабы та вновь пришла в себя, оклемалась. Потому что ему нравится играть. Наблюдать за слезами и разбитостью. Нравится протесты, которые совершенно не действуют. — Было бы неплохо. У меня давно не было целок, — отвечает другой, расстегивая ширинку. Маринетт не хочет видеть этого. Давится собственной кровью. Жалостью к себе. Сама виновата. Так ведь? Прижимает к стене, надавив на миниатюрное тело девушки всем своим весом. Слёзы больше не льются из глаз бесконечной потокой, всхлипы заканчиваются, застревают внутри, как и мольба. Она просто отключается. Нет, прежнее виденье остается при ней. Отключается морально, как на уроке литературы. Лицо приобретает безразличный оскал, и вся она обмякает под телами двух громил, стаскивающих с нее одежду. — Ты проиграла — Снова Хлоя, потому что, чёрт возьми, она завладела всем. Коварный смех, проявляющий головную боль. Тебя сломали… Не понимает, что происходит потом. Становится резко холодно, и свободно, когда когда громила резко отшатывается от нее. В тот момент девушка словно просыпается. Вздрагивает, прикрывая руками оголенную грудь. Поджимает под себя ободранные колени, пытаясь привести своё дыхание в норму. Заставить дышать. Резкий хлопок раздается в левом углу комнаты. Маринетт озирается, пытаясь разглядеть хоть что-то в полумраке. Хук справа и силуэт падает на пол. Крики и ругань — все смешивается в одну кашу, в то время как девушка постепенно задыхается. Как, скажите, успокоится, если пару секунд назад тебя пытались изнасиловать? Она никогда не будет в порядке. Не сомкнёт глаз. Почти бьется в конвульсиях, чувствуя, как немеют руки, когда крики прекращаются. Тёмный силуэт приближается к ней, в котором она узнает Адриана. Как удачно. Теперь он доложит Хлое о том, что сломить Дюпен-Чен вышло. Удачно вышло.

***

Темнота манила. По крайней мере, сейчас стало настолько спокойно, что она и вообразить себе не могла. А спокойствие было именно тем, чего ей так давно не хватало. Этому свидетельствовали безостановочные панические атаки, которые настигают по несколько раз за неделю. На фоне морального и физического истощения. Когда Маринетт осознала, что очнулась, все равно по-прежнему не открывала глаза. И плевать на то, что совершенно не имеет понятия, где сейчас находится: дома, в больнице, или же упала в обморок на дороге — это не важно. Важным было сохранить эту темноту еще на некоторое время. Оттянуть время как можно сильнее. Услышав хлопок двери, девушка напряглась. Очевидно, обстоятельства явно были не на её стороне. Радует лишь тот факт, что она вряд ли находилась на улице в подворотне. Неохотно приподнимает веки, морщась. Слишком светло. В таком случае, она явно не в своей комнате, в которой уже давно царит мрак с закрытыми настежь шторами. Только там становилось настолько комфортно, что сжимающая боль полностью отступала, попутно с давлением в плечах. И девушка могла дышать полной грудью, не заботясь о том, что в любой момент начнёт задыхаться. Будь воля Маринетт, она бы никогда не выходила из своей комнаты. Однако эта комната светлая и просторная, настолько, что превосходит в размерах всю пекарню Дюпен-Чен. Снова сравнивает, ибо вновь горбиться от возможного контакта с незнакомыми людьми. На часах был уже одиннадцатый час, и Маринетт, скорее всего, стоило позаботиться о том, почему она до сих пор не дома и не пора бы ей туда направляться. Еще стоит поразиться чужой (явно мужской) одежде, которая сейчас на ней. Большая чёрная толстовка с кошачим принтом, пропитанная запахом мяты и дождя, что казался чертовски знакомым. Раздаётся еще один хлопок и в высоком проёме выглядывает Адриан. Ну неужели. Морщится, вспоминая произошедшее в школе, не понимая, как такое вообще смогла забыть. Агрест входит со стаканом воды в руках, в то время как девушка нервно подскакивает на широкой кровати. — Мне показалось, что ты не захочешь, чтобы мама видела тебя в таком состоянии, поэтому привез к себе домой, — увидев множество вопросов в глазах девушки, проговорил блондин, протягивая стакан. Маринетт с сомнением принимает его, ощущая, насколько сильно пересохло горло. Она пьет, в то время как Адриан нервно переминается с ноги на ногу, имея потребность узнать больше. Почему у неё появились панические атаки? Как она выдерживает это? Вопросов появилось намного больше, когда блондин мельком разглядел незажившие шрамы на руках. Как оказалось, она понимает его намного больше, чем он предполагал. Они похожи. Так сильно, что это пугает. — Я тут еду принес. Не знаю, что ты любишь. — Я не хочу есть. Живот издает протестующий звук, заставив девушку покраснеть. В любом случае не собирается есть. Знает ведь, что последует за этим. Поставив еду на столик, Агрест смеется. — Ты почувствуешь себя лучше, только попробуй, — говорит тот, явно оттягивая время. Маринетт видела, как Адриан сдерживает себя. Неудивительно, ибо она чувствует тоже самое. Никто не хотел начинать разговор первым. — Ладно, — сдается та, вдыхая ароматный запах тартифлета. Только попробует. Принимаясь за еду, девушка чувствовала на себе пристальный взгляд парня. Это тяготило. Как и непонятное спокойствие, смешанное с безразличием. Её пытались изнасиловать несколько часов назад, а она собирается перекусить, чего не делала несколько дней. И по правде сказать, даже страшно было смотреться в зеркало, потому что вряд ли лицо находится в прежнем состоянии. Самое главное, что это осознание будет самым ярким приступом паники. Взрывом, который Маринетт не сможет вытерпеть. Это лишь временное помутнение. Она не осознала. Съев несколько ложек, с громким звоном откидывает вилку на тарелку: — Хватит, — просто потому что уже не может выдержать этого напряжения, попеременно с неловким молчанием. — Что ты хочешь знать? Адриан протяженно вздыхает, обрадовшись полученной возможности. — Как это началось? Уточнять не требуется, на самом деле. Этот вопрос значит намного больше, чем хотелось бы. Она тысячу раз крутила в голове произошедшее, обвиняя в этом как и саму себя, так и Буржуа. Все-таки, если тогда, на вечеринке у Ляйфа Маринетт была бы чуть сдержаннее в словах, то никто бы не подумал на неё. Повертев головой, Маринетт озрилась. Рассказать ему все казалось таким нужным…и правильным. Словно он незаметно стал самым близким и понимающим для неё человеком. Она не чувствовала дискомфорта, когда открывала рот. Или же когда встречалась с ним взглядами, потому что в школе уже давно получила бы мерзкую кляузу. И рассказала ему всё. Абсолютно всё, до каждой маленькой, даже незначительной детали, ибо уже не могла остановиться. Слова сами по себе лились нещадной рекой, и черт возьми, на фоне всего нездорового самочувствия она ощутила себя намного сильнее. Сильнее того, что с ней происходит. Сильнее Хлои.