Под кожей

      Рождество подбиралось всё ближе и ближе, маня каникулами и возможностью убежать из школы, ставшей настоящей тюрьмой. Только Драко, пожалуй, не особенно хотелось возвращаться к семье: мэнор, где околачиваются Пожиратели смерти, где ждёт цепкая хватка тётушки Беллатрисы, измождённые отец и мать, теперь никак не ассоциировался с домом. Он и есть-то мог с трудом, вспоминая, как за длинным обеденным столом была убита преподаватель маггловедения — прямо у них на глазах. Как затем Нагайна поедала мёртвое тело…       Такое не вытравишь из памяти, не заставишь убраться из головы.       Тем не менее, последний день наступил, и довольно быстро. Занятий особо сложных не было, и Драко согласился позвать Кровавого Барона, чтобы Лавгуд смогла снова с ним поговорить. Пока они беседовали, он бродил неподалёку, так что, закончив, Полоумная сама к нему вышла, и они уже привычно пошли по направлению к башне Когтеврана.       С Полумной было хорошо и спокойно. Она знала его, он знал её, и это помогало хотя бы на короткое время оставаться собой и не сходить с ума. Он не чувствовал к ней ничего, кроме признательности; что же чувствовала она (чувствовала ли хоть что-то?) оставалось загадкой из тех, что разгадывать не хотелось для собственного же спокойствия.       Это было похоже на безумие. Скажи ему кто, что он будет спокойно, на равных вести себя с сумасшедшей когтевранкой, и Малфой бы покрутил пальцем у виска. А теперь поглядите-ка! Забавная штука жизнь.       На обратном пути, однако, навстречу ему вышли всё те же недовольные требованием не лезть слизеринцы. — Надо же, какая встреча! — Что ж ты без своей полоумной-то? — Шли бы вы себе дальше, ребята, — спокойно, с ленцой ответил Драко. — Не забыли, кто тут староста? — Мы-то не забыли. Ты забыл. Водишься с предательницей крови. Что бы твой папочка сказал, а? — издевался Мальсибер. — Я не вожусь с ней, — отрезал Драко. — Да что ты! И провожаешь её просто так, да? — Или сам с ней забавляешься? На пару глюки ловите? — Да пошли вы, — ругнулся Драко, пытаясь обойти слизеринцев. — Ты смотри внимательнее, а то поймаем её снова, мало не покажется.       Слова эти вонзились ему ножом в спину. Секундное замешательство, а затем — Драко и сам не помнил, как так вышло — его кулак врезался в физиономию сострившего Мальсибера. Тот отшатнулся, упал на пол; остальные расступились, когда Малфой за грудки поднял его над полом и процедил в лицо: — Не посмеешь.       Мальсибер корчился — удар пришёлся в нос, и кровь теперь фонтаном хлынула на его одежду. Это заставило Драко брезгливо разжать хватку, отшвыривая от себя слизеринца. Рука, нанёсшая удар, зудела, во рту почему-то появился металлический привкус крови. — Ещё хоть раз её тронешь — рожу начищу. А если кому расскажешь — койка в Мунго месяца на три твоей будет. Всех касается, поняли? — Ну, ты совсем свихнулся, Малфой, — констатировал Эйвери. — Полоумную взялся защищать? Каким же чистоплюем ты стал, а? — Не твоё дело, — огрызнулся Драко. — Если мой отец узнает — сам знаешь, что с тобой сделаю. Остальные, думаю, в стукачи не записывались?       Он быстро, прерывисто дышал; показное спокойствие давалось ему с трудом. Слизеринцы, переговариваясь, ушли, помогая передвигать ногами Мальсиберу, судорожно зажимавшему нос. Только когда они ушли, Драко сквозь зубы чертыхнулся, тряся увеченной рукой.       В Общую гостиную он вернулся поздно, специально для того, чтобы не пересечься ни с кем. Голова шла кругом — он не знал, зачем так поступил. Какое-то безумное, безрассудное желание защитить Лавгуд начисто лишило его остатков разума. А что, если кто-то всё же проболтается? На деле у него не так много возможностей осуществить свои угрозы. И наверняка об этом прекрасно известно.       Так нахера, Малфой? Нахера?       Он присел у камина, баюкая ушибленную руку в складках мантии. Только вот долго сидеть в одиночестве ему не пришлось: в гостиную вошла Астория, и вид у неё был хуже некуда. Заметив Драко, она сама к нему подсела и, прежде чем он задал вопрос, сообщила сама: — Была на отработке.       Лицо её при этом светилось, как будто она получила лучший рождественский подарок заранее. — Чему радоваться-то? — Как чему? — девушка округлила глаза. — Я впервые попыталась открыто отстоять свою позицию в вопросе нынешней политики. — Это как же? Подала прошение в Министерство? — Возразила Кэрроу. Она как всегда несла чушь про то, какие грязнокровки мерзкие и прочее, а я возьми да скажи, что раз они умеют колдовать, то это что-то да значит. Они тоже такие же, как и мы. Получила строчки пером Амбридж в наказание. — Астория продемонстрировала ладонь, на которой вспухли слова «Чистая кровь превыше всего». — Это пройдёт, я всего-то двадцать минут писала. Побоялись от родителей получить, если те узнают, как со мной тут обошлись. Член семьи Гринграсс — это всё же имеет значение.       Она улыбнулась, и Драко тоже улыбнулся ей, удивлённый её поведением. Даже сейчас, уставшая и чуть взволнованная, она казалась невероятно красивой и даже желанной, что Драко признал с некоторым смущением. — А с твоей рукой что? — спросила девушка, от внимания которой явно не укрылось его увечье. — Да так, разговор был неприятный, — отмахнулся Драко, осторожно любуясь ею. — С носом Мальсибера, видимо, — проницательно заметила Астория. — Давай сюда, подлечу.       Она ловко управилась с заклинанием, и боль действительно утихла. Драко с благодарностью на неё взглянул, в то время как девушка вдруг сжала его ладонь в своих руках, задумчиво поглаживая. — Ты ведь не такой уж засранец, каким кажешься, верно? Можешь не отвечать, нос Мальсибера отличный тому свидетель. — Чуть помявшись, Астория всё же произнесла: — Рада признать, что ошибалась в тебе.       Даже знай он, что Полумну снимут с поезда, всё равно бы не смог никак её предупредить — в том попросту не было смысла. А потому Рождество он так или иначе проведёт с Лавгуд. Даже если учесть, что она его будет праздновать в подземелье.       Дня два он не мог заставить себя спуститься вниз, чтобы хотя бы услышать её голос. Это пугало его, но ещё больше пугала близость семьи. Если кто-то узнает о его симпатии к Лавгуд, это станет очень большой проблемой.       Тем не менее, в Рождество он попросту не смог остаться в стороне и поутру подкараулил эльфа, приносившего еду пленникам, на лестнице в подземелье, где, дав строгий наказ никому не признаваться, забрал поднос с двумя мисками.       Сквозь решётку ему было отлично видно, что старик Олливандер спит на узкой койке, повернувшись лицом к стене. А вот Полумна стояла где-то в углу — он и заметил-то её благодаря робкому блику на спутанных светлых волосах. — Полумна, — позвал он хрипло и ломко. Прокашлялся и окликнул чуть громче: — Полумна!       Девушка повернулась, а затем и подошла, принимая миску из рук Драко. Присела тут же на пол, не заботясь о холоде, и начала есть, не обращая внимания на его пристальный взгляд. Выглядела она на удивление адекватно — не как отчаявшийся, испуганный пленник, каким был Олливандер. Нет, она не запугана — наоборот, в ней чувствовалась такая сила, что у самого Драко появилась уверенность в том, что её всё вполне устраивает.       Но вот она, доев, протянула ему миску и собралась встать, когда он поймал её запястье свободной рукой. — Я не знал, что они заберут тебя, — прошептал он, вглядываясь в её лицо. — Я не знал, клянусь.       Холодная рука Полумны коснулась его ладони, посылая по коже целый сноп мурашек. — Это всё равно бы ничего не исправило. Зато погляди, какая хорошая у меня здесь компания! Мы чем-то даже похожи с мистером Олливандером, знаешь? — Ага, странностями, — пробормотал себе под нос Драко. — Сегодня Рождество. — Как чудесно! — Полумна хлопнула в ладоши, совсем как маленькая, и тряхнула головой.       Нет, к её чудачествам решительно невозможно привыкнуть.       Хотелось даже закричать: «Очнись, ты в плену у шайки Пожирателей, которым убить тебя как раз плюнуть! Почему это тебя нисколько не волнует? Почему ты так спокойно к этому относишься?»       Прижавшись лицом к решётке, Драко прошептал: — Я приду сегодня вечером. Как только смогу.       Он действительно пришёл, когда праздник уже отгремел, и веселье утихло, так что ему удалось ускользнуть из-под бдительного ока родни. Драко даже сумел умыкнуть два куска пирога. На его счастье, мистер Олливандер спал, так что они с Полумной могли спокойно поговорить. Впрочем, разговором это можно было назвать с большой натяжкой: они молчали по большей части, стараясь не разбудить соседа Полумны. — Они забрали тебя, потому что хотят вынудить твоего отца перестать поддерживать в своём журнале Поттера, — признался Драко. — Но он пока отказывается. — Он молодец, — прошептала Полумна. Она всё так же сидела на холодном полу в рваных джинсах и растянутом свитере, и облизывала пальцы, измазанные в черничной начинке пирога. На словах об отце пальцы замерли на губах. — Я бы очень хотела пожелать ему счастливого Рождества. — Смеёшься? Какое ж оно счастливое без тебя будет у него? — Он сдастся, — невпопад ответила Полумна. Пальцы задумчиво дёргали нижнюю губу. — Он слишком за меня боится. Ты можешь ему написать, чтобы он держался подольше?       Глядя ей в глаза, по-прежнему испытывая дискомфорт от слегка расфокусированного взгляда, Драко пообещал сделать это. Он даже написал записку, представившись анонимным доброжелателем, и отправился в совятню — теперь ему не позволялось держать собственного филина в комнате, якобы чтобы никто не счёл, будто он рассылает информацию о том, что здесь происходит. Всё-таки штаб Тёмного Лорда, чтоб его.       Только по пути он встретился с тётушкой Беллатрисой, и её полубезумный шёпот, крепко стиснувшие предплечье с зудящей меткой пальцы и предупреждение не навлекать на себя гнев повелителя не на шутку его испугали. Нет, она ни о чём не знала и ни в чём его не обвиняла — лишь решила провести беседу в приливе «родственных чувств». На всём протяжении разговора записка жгла Драко карман, как жгла руку временами Чёрная метка, напоминая о том, что ему нужно делать выбор. Всегда, чёрт возьми, нужно. Только выбор, как и прежде, заранее определён. Чистая формальность. — Ты ведь у нас умный мальчик, Драко? — вкрадчиво прошептала Беллатриса. — И не разочаруешь семью? Сможешь доказать свою преданность Тёмному Лорду? Если проколешься, вряд ли он будет по-прежнему милостив к вашей семейке, уж как бы мне ни было жаль мою сестричку, связавшуюся с этим ничтожеством…       Конечно, не разочарует. Конечно, будет готов исполнить любую волю повелителя.       Конечно, продолжит оставаться мерзостным трусом.       Это один из законов выживания, только и всего.       И потому, едва Беллатриса ушла, шурша подолом чёрного платья, Драко вернулся в комнату и там сжёг записку так, что от неё и пепла не осталось.       Ясное дело, к Полумне он с того момента не ходил. Старался забыть о том, что под одной с ним крышей находится единственный понимающий его человек. По большей части прятался в своей комнате, чтобы не попадаться никому на глаза — узник в собственном доме — и считал дни до возвращения в школу. В школу, где его больше не будет преследовать пробирающий до костей взгляд Полоумной Лавгуд.       Накануне отъезда он всё же спустился, но не по своей воле: приказали привести Олливандера для очередного выяснения каких-то деталей. Спустился он вместе с Хвостом, который отконвоировал пленника: школьнику это бы никто не доверил. А вот Драко остался, сам не зная, зачем. Взгляд его, трусливо метавшийся к двери при всяком шорохе, всё же остановился на силуэте сгорбившейся Лавгуд: та сидела на полу спиной к решётке и чем-то увлечённо занималась. Она явно не замечала его, и Драко сделал шаг назад, к ступенькам и спасительному свету коридора, когда его всё же окликнул прохладный, равнодушный голос: — Ты ведь не написал папе.       Он едва заметно дёрнул плечами, но, казалось, Полумна ощутила вибрацию от этого по воздуху и продолжила кромсать его словами: — Этого следовало ожидать. Такова твоя натура. Ты никак не можешь определиться, в то время как на тебя давят со всех сторон, требуя поступать по противной тебе модели. И ты боишься, это естественно. Боишься выйти за рамки и боишься следовать всему, что говорят. Надо думать, это разрывает.       В данный момент её голос, её речь разрывали его разум. — Хватит говорить так, будто знаешь меня, — не выдержал Драко, сжимая кулаки, жмурясь до боли.       Тогда она обернулась к нему, поднялась на ноги и подошла к самой решётке, едва не прижалась к ней лицом, в то время как Драко, наоборот, непроизвольно отшатнулся, даже не раздражённый — напуганный. — «Как будто»? Ты разве забыл? — Её голос вновь звучал по-обычному, просто и оттого куда более пугающе. — Тебя очень легко знать, Драко. Твои мотивы шиты белыми нитками. Твои поступки предсказуемы. Сам ты — сплошное клише, загнанное в клетку животное, которое вынуждают выступать для удовлетворения публики, запугивают. Ты и без меня это знаешь. И вполне спокойно уживаешься с этим знанием.       Чтобы не смотреть ей в глаза, Драко опустил взгляд и зацепился за странное украшение — бусы из рыбьих и куриных косточек, явно оставшихся после многочисленных похлёбок. Нехитрая стряпня домовиков для пленников, не заслуживающих особых кулинарных изысков. Дырки, наверное, проковыряла гвоздём, которым освободила руки от верёвок, нанизала на нитку, выдернутую из одежды.       «Почему я думаю сейчас именно об этом?»       Воспользовавшись его замешательством, Лавгуд схватила его за руку, прямо за запястье, и крепко сжала своими холодными пальцами, вглядываясь ему в глаза, не отпуская его взгляд. Хозяйским движением закатала рукав его кофты и нашла то, что искала — Чёрную метку, позорное клеймо, нывшее весь этот чёртов год. Напоминавшее и сводившее с ума.       Эту метку почти никто не видел, а она решила, что имеет право…       Имела. Видимо, имела, Драко даже сомневаться в том не мог, когда её пальцы очертили контур черепа, точно танцуя, и замерли. Он не видел этого — только чувствовал, как и её прямой, пробирающий взгляд. Она смотрела на него так, будто собиралась залезть ему под кожу и препарировать там всё мелкими косточками, что болтались на её бусах.       Только вот она уже сидит у него под кожей. Забралась туда и по-хозяйски разместилась, занимая все свободные места, расползаясь по укромным уголкам, подменяя его сущность чем-то совсем другим, чем-то, что так безумно, остервенело хочется вытравить из себя, выпотрошить грудную клетку, чтобы не болело, не кололо, не ныло так отчаянно, бессвязно и жутко.       И даже отъезд в школу его от этого не спасёт.