Zaubererbruder

Так пролетели следующие недели. Крабат работал сутками, как одержимый, а ночами дежурил при Мастере. Он потерял в весе, щёки ввалились, и он становился всё бледнее с каждым днём. Крабат был раздражён, не перекидывался с парнями ни словом, но помогал, где мог, чтобы им было легче. Он не разговаривал и с Мастером, но общался с Юро по уходу за ним. В один из вечеров Юро вошёл, чтобы вымыть Мастера. Разбудил его, подождал, пока он сядет на край кровати и снимет рубашку. Но когда он хотел вытащить тряпку из миски для мытья, Крабат коснулся его плеча и указал на выход. Юро вопросительно взглянул на него, но послушался. Крабат подождал, пока Юро выйдёт из комнаты. Мастер глядел на него так же недоверчиво и выжидающе. Тогда Крабат снял с пояса нож и бросил его перед собой. Нож глухо воткнулся в пол. Топор Крабат отложил ещё тогда, когда вошёл в комнату. От него исходило спокойствие, тихая уверенность. Он на мгновение взял Мастера за руки, прикрыл глаза. Это казалось неведомым ритуалом, но это было лишь жестом соприкосновения, согласия. Лишь тогда, когда Мастер сжал руки Крабата чуть сильнее, тот почти незаметно кивнул и опустился на колени. Он отпустил руки Мастера и вынул из миски тряпку. Крабат мягко взял обнажённую ногу Мастера и начал мыть её. Это был жест раскаяния, жест прощения. В его действиях чувствовалась вдумчивость, почти граничащая с нежностью. Мастер прикрыл глаза, он отдался на волю Крабата. В этот миг Крабат знал, что он победил Мастера во второй раз. Он знал, что это омовение — это очищение, которое далеко от всего телесного; это очищение души, которое он дарует Мастеру. Крабат смывал предрассудок за предрассудком, щит лжи и маску неприступности, бесстрастное лицо и голос, в котором звенит лёд. Крабат не поднимал головы, сосредоточившись на работе. И поэтому он не видел, как Мастер наблюдает за ним — задумчивым взглядом, который ничего не значит. Во взгляде что-то мягкое и неведомая тоска. Мастер чувствовал, что Крабат стал ему равным. Больше того: он чувствовал, он он сам стал учеником, и есть что-то, чему Крабат теперь должен научить его. Он больше не имел власти над этим юношей. Власть сломлена. Средоточие рубцов и струпьев лежало под руками Крабата. Раны затягивались хорошо; всего пара дней — и Мастер сможет встать с постели. Но всё же его тело производило ужасающее впечатление. Крабату стало ясно, что Мастер изменился. Раньше он думал, что Мастер не использовал Тёмное Искусство, чтобы защититься от его безумного нападения. Но, если бы он не использовал, Крабат наверняка порубил бы его на куски. Сейчас Крабат был благодарен Мастеру за то, что тот не сопротивлялся ему больше, чем нужно, и не позволил больше, чем нужно. Он понял, как он был слеп, когда верил, что можно оправдать бесчеловечность и сладкое послевкусие жажды мести. Он попросил Мастера встать. Поддерживал его спереди одной рукой, пока мыл ему спину. Воды капала с кожи. Ладонь Крабата лежала на груди старого мужчины. Мастер стоял перед ним совершенно обнажённым, но всё же в этом моменте не было ничего стыдного, ничего вызывающего, ничего принуждающего. С ними обоими что-то происходило, с каждым по-своему. Крабат заметил — впервые с тех пор, как пришёл на мельницу — что Чёрный Мельник из Козельбруха тоже человек. Не дьявол, не олицетворённая жестокость, а всего лишь человек, который долго надеялся и страдал и наконец отдалился от людей. Всего лишь человек, который, может быть, носит больше шрамов на душе, чем на теле. Когда Крабат наконец вытер Мастера чистой сухой тканью, он улыбался взглядом. Теперь он знал, что нет ничего невозможного. Знал, что Мастеру ещё не поздно начать всё сначала. Знал что есть многое, чему Крабат может научить его через эту помощь. Но на это уйдёт время.