а на улице — плюс двадцать два, ясно, солнечно, нет дождя. нет ни сырости, ни гололёда, ни метели, ни даже грозы. только день всё равно был холодным для моей уставшей души.
По ночам воспоминания врывались в мою жизнь, срывая двери с петель и меняя гласные в словах. Тишина убивала: я мечтала о соседе с перфоратором и нуждалась в жилище где-нибудь возле оживлённого шоссе, чтобы даже ночью не было тихо. Я не боялась темноты и подкроватных монстров,я боялась тишины и демонов, живущих в моём разуме.
Я ненавидела их, себя и подвалы, в которых ночевала. Но ненависть — чувство сильное, а я слабый человек. Трачу все силы на самобичевание и попытки упорядочить бесконечные мысли. Время, которое я могла бы потратить на своё будущее, я трачу на своё прошлое. Я вижу его во всём: в синем цвете, оттенки которого, буквально, меня преследуют, заставляя образ синеволосой бунтарки всплывать в моей памяти; в потрёпанном рыжем коте, который ходит за мной по пятам, он сбежал из дома вместе со мной, но, как и я, кажется, не смог убежать от прошлого — вечно кусается, когда я пытаюсь погладить его: я — не она, я не могу расположить к себе этого оборванца; Но самое страшное — я вижу это в себе, ведь я тоже часть моего прошлого, составляющая всех тех моментов. Можно не смотреть на предметы синего цвета, можно привыкнуть к коту, но от себя убежать невозможно. А была ли я собой? Я задаюсь этим вопросом всякий раз, когда вижу своё отражение в витринах, воде, разбитых зеркалах, осколки которых часто разбросаны по полу в заброшенных домах. Я помнила, что чувствовала себя настоящей, когда Тей была рядом, и думала: «Узнала бы она меня сейчас? Узнала бы меня без веснушек, которые она так любила пересчитывать? С разбитой губой? В разорванной одежде?». Это казалось невозможным, но я верила, что она узнала бы меня любую и вновь помогла бы стать собой. И я нуждалась в этой помощи прямо сейчас, сидя в очередном подвале и кутаясь в лоскутное одеяло, напоминающее мне мою жизнь. Лоскуты были совершенно непохожими друг на друга: одни — серые, другие — цветные, на некоторых были даже рисунки, похожие на иллюстрации из детских книжек. Был даже лоскут, который мы когда-то отрезали от чехла для походной палатки. Каждое мгновение в моей жизни было лоскутом. Сегодняшний день я сравнила бы с дырявым серым кусочком ткани, из-за которого одеяло то и дело теряло обивку, а у меня не было нитки, не было иглы, а уж тем более заплатки, чтобы заделать эту дырку. Мне казалось, что то, что наполняет мою душу [если там осталось ещё хоть что-то], не покидает меня, как обивка, только благодаря коту. У нас с этим засранцем совершенно особые отношения: мы потеряли одного и того же человека и хотим этого человека найти. Мы скучаем по объятиям Тейлор, когда кутаемся в одеяле, прижимаясь друг к другу — он терпит мои прикосновения лишь тогда, когда ему чертовски не хватает тепла. В свою очередь я терплю его потому, что это единственная связь с моим прошлым, которое я не хочу отпускать. У нас с этим котом термодинамическое равновесие и обоюдная зависимость. Он фыркает и цепляется когтями за мою футболку, словно понимая, что я сейчас думаю о нём, и пытается проявить свою нежность. Он не умеет этого делать — острые когти царапают кожу сквозь тонкую ткань, но я не могу винить его в этом: мы оба не умели быть ласковыми, тем более друг с другом. Я в ответ прижимаю его ближе, но недовольное шипение даёт понять, что пусть он и снизошёл до общения со мной, особо обольщаться не стоит. — Недотрога, — возмущаюсь я, тут же замолкая: мой собственный голос кажется слишком громким в тишине подвала. И только тогда я замечаю, что не только он нарушает эту тишину: этажом выше скрипят половицы. Я не в первый раз ночую в домах, которые только кажутся заброшенными, а на деле же имеющие хозяев, которые изредка приезжают проверить свои жилища, поэтому избежать встречи с внезапно приехавшими жильцами — не проблема, в отличии от того, что в пустоте этого дома я была абсолютно уверена. Но половицы скрипели всё громче, я слышала топот ног. Кто-то шёл прямиком в подвал. Кот вздрагивает, моё сердце колотится с бешенной скоростью, я наспех складываю одеяло в потрёпанный синий рюкзак, запрокидываю его за спину, хватаю в охапку недовольного и взволнованного котяру и подбегаю к лестнице, рассчитывая на то, что пока кто-то спустится сюда и заметит меня, я успею побежать на первый этаж, а там и к выходу. Но разве что-то может идти по плану, составленному мной? — Кто Вы, и что Вам нужно? — холодные нотки в голосе пугают меня. Он знает, что я здесь. Мне не выбежать отсюда незаметной. Чёрт! — Я же знаю, что здесь кто-то есть, не молчите! Я не могу проронить ни слова, рыжий вырывается из моих рук, пользуясь моим оцепенением, но тут же врезается в ногу незнакомца, который, осветив комнату фонариком, уже спустился. Визг кота не заставляет парня оторвать взгляд от моего лица. Интересно, мой взгляд сейчас тоже прожигает его насквозь? Мы словно изучаем друг друга. Он блондин с длинными платиновыми волосами, с чёлкой на один глаз. Зеленоглазый. Строгие, точёные черты лица, бледная кожа, до невозможности длинные ресницы и детские, пухлые губы. Его голос испугал меня, но его вид каким-то образом успокоил. — Я Джесси... Джесс, — выпаливаю я неожиданно для себя самой. — А Вы кто и что Вам нужно здесь? В пустые дома здесь никто не суётся. Бродяг — по пальцам сосчитать, да и к тому же я всех знаю... выходит, Вы приезжий. Вы путешественник? — безумная догадка становится искрой, разжигающей пламя надежды греющее сердце и душу. Как я дожила до того, что готова напроситься в напарники к первому человеку, похожего на авантюриста, которого подкинула мне судьба? Я не верю в случайные встречи и вообще в случайности, поэтому сейчас всё внутри меня умоляет провидение о том, чтобы и этот парень не был в моей жизни «случайным прохожим», как бы того не хотел кот, яростно расцарапывающий брюки незнакомца. — Я, если честно, сам не знаю, кем я являюсь, — нежданный гость пожимает плечами, и на его губах расцветает подобие улыбки. — Если бесконечные скитания по миру кажутся тебе путешествиями, тогда да, я действительно путешественник. Уильям Блэк, — представляется он, прогоняя из своих интонаций официальность и холод. Оказалось, его голос довольно приятный и успокаивающий. — Я вечно влипаю в авантюры, можно сказать, это стало моим призванием с некоторых пор. Может, ты хочешь чаю? Нет дверей без ключа, просто ключи к дверям, как и к сердцам людей, бывают разные. Ключ к моему — это, выходит, слова "авантюра", "путешествия" и, что не маловажно, это простая искренность и доброта. Казалось бы, требований не много, а вот людей таких очень мало. А он показался мне именно таким человеком. Я чувствовала это то ли нутром, то ли пятой точкой. Зато точно знала, чем чувствую голод, а потому, едва услышала вопрос о чае, выпалила: — Не смею отказаться, — в животе неприятно заурчало. Кот, будто понявший мои намерения, оторвался от брюк Блэка и возмущённо посмотрел на меня. Парень вдруг расхохотался. Только секунду спустя я заметила, что он обратил-таки внимание на кота и свою порванную штанину. — Твой проказник? — усаживаясь на корточки рядом с рыжим, Уильям с опаской пытается его погладить — тут уж моя очередь хохотать, этот засранец мне-то в руки не даётся, так что страшно представить, что он мог бы сделать с рукой постороннего, если бы он не отдёрнул руку, как только кот попытался на неё наброситься. — Не совсем... Но, в принципе, да, мой, — парень с осторожностью покосился на кота и достал из своего рюкзака термос и чашку. Я достала лоскутное одеяло и расстелила его на полу. Он протянул наполненную до краёв кружку мне, а себе налил чай в крышку от термоса. Обхватив ладонями горячую чашку, я невольно вздохнула от радости — наконец-то отогрею окоченевшие ладони. — Так какими ветрами занесло сюда? — Поменьше болтай, Джесс, — он улыбается и протягивает мне половину булочки. Я откуда-то знала, что такие продаются на трассе до Парижа. — Лучше поешь, а я всё расскажу. Это долгая история, а впрочем... куда нам торопиться, верно? Еле заметно кивнув, я припала губами к кружке. Тем временем Уильям начал свой рассказ. Мягкий, приятный голос юноши действовал успокаивающе, отчего казалось, что в доме стало теплей. — У меня была маленькая семья: мама, папа и моя маленькая сестрёнка, Элли. Мои родители развелись, когда Элли исполнилось два года. Я был вынужден остаться с отцом: это было их общее решение. Почти сразу мой отец нашёл матери замену, вышел за какую-то богатенькую шишку, и у нас всё наладилось. Ну, так казалось отцу. Мы с Элли виделись очень редко, около трёх раз в год, но нам этого хватало. Нас не лишили возможности писать друг другу письма, но нам не хватало бумаги, чтобы высказаться. Мы ждали встречи, как какого-то знака, который позволит забыть о раздорах на пару дней. Это было лучшее в моей жизни, Джесс. Но и это маленькое счастье в моей жизни просуществовало недолго. Когда мне исполнилось пятнадцать, единственный близкий мне человек... Он запнулся. Из миловидного юноши он превратился чуть-ли не в старца. Он нахмурился, побледнел, откуда-то появились морщинки. Я понимала, что случилось что-то страшное и что этим разговором заставила его пережить всё заново. мне хотелось извиниться, но я молчала, оправдывая себя тем, что навряд ли эти воспоминания хоть на миг отпускали его. — Элли погибла: разбилась в автокатастрофе. Тогда у меня не осталось ничего, чем я действительно дорожил. Перед его глазами будто вновь предстала страшная сцена, так живо восставшая из памяти, что пару секунд он не мог произнести ни слова. Мне было знакомо такое состояние: в горле встал ком, а в носу неприятно щипало. Было ясно: разговоры об Элли всегда были больной темой для него. Я поставила кружку на пол и взяла его за руку. Мне было стыдно за моё любопытство. Мы просидели так минут двадцать, не меньше, котяра успел отщипнуть кусок от булки, прежде чем Уильям прокашлялся, отпил из своей импровизированной кружки глоток и продолжил: — Тогда в моей жизни всё пошло наперекосяк. Я был не в силах терпеть всё, что происходило в моём доме, и часто сбегал от людей, которых прежде называл родными. Они сами совершили ошибку, однажды поссорившись. Я выкупил мотоцикл на украденные у отца деньги, собрал вещей на первые пару недель, и скрылся из города, надеясь больше никогда в жизни не увидеть этих чёрствых лиц. Он выдержал паузу, и почти шёпотом прибавил: «Ты очень похожа на Элли, Джесс». В доме было настолько тихо, что я просто не могла не услышать последнюю фразу, которую он произнёс не без труда, сиплым шёпотом. Так говорят, когда признаются себе в невозможном, когда хочется рвать и метать, но на деле душа требует отдыха. Не найдя, что ответить на такое признание, я промолчала, устремив взгляд в пол. — Я люблю книги, — может, это было и самым нелепым продолжением разговора, но больше молчать я не могла. Мой голос охрип от волнения. — И в одной из них прочла это: "В саду мы сорвём самые прекрасные цветы. Так и смерть забирает лучших". Подвал вновь погрузился в тишину. Парень, переживший потерю самого дорого для него человека, и девушка-мечтательница, до боли похожая на неё, не могли вымолвить ни слова. Мы сидели, не решаясь заговорить. Сейчас передо мной был не тот Уильям, которого я испугалась пару часов назад. И я, кажется, была уже не той. Сгущались сумерки, и Уильяма нещадно одолевала зевота. Было непривычно холодно, но последнее, что волновало нас — погода. Он лишь тихо накрыл меня собственной курткой, одним своим видом давая понять, что он не потерпит никаких возражений. А я и не собиралась возражать. Тело, душа, всё во мне просило тепла. И не только того, которое давали горячий чай и тёплая куртка, а такого тепла, которое исходит от таких людей, как этот парнишка, с которым Господин Случай свёл нас в пустующем доме, щели которого впускали в себя прохладные струи воздуха. Но Уильям держался, а вот я почти отдалась путам сна и устроилась у него на коленях. Удивительно, мы знакомы всего несколько часов, а я так доверилась ему. Приоткрыв глаза, я увидела рыжего паршивца, который с презрением буравил меня взглядом. Мне хотелось сказать, что сейчас я вдруг поняла, что пора бы перестать относиться ко всему с недоверием, но разве этот котяра меня послушает? Да и поймёт ли Уильям девушку, разговаривающую с котом? — Было бы здорово, если бы я и вправду была твоей сестрой, но я всего лишь на неё похожа, — я не отдавала своим словам отчёта, мне безумно хотелось спать. Может, я сделала ему больно, а может, он понял, что я пыталась сделать ему комплимент — мол, из тебя вышел бы хороший старший брат. В последний раз прищурившись, я увидела, как Уильям позволил себе улыбнуться и убрать с моего лба непослушную волнистую прядку. Я закрыла глаза, а он поцеловал меня в лоб, как, наверное, целовал когда-то свою сестричку.