Круг вечности: Реставратор

Я с сожалением глянул на календарь. Было уже двадцать пятое, а до конца месяца мне нужно было написать портрет по фотографии. Как я понял, на день рождения одной «фифочки» как я называл таких девиц — обычных или даже симпатичных, но поддавшихся уродской моде и выдающие за ухоженность и красоту то огромные губы, то ужасающую худобу и глаза на половину лица. Заказ средний, оплата низкая, девушка на фотографии — крашенная сероглазая блондинка с кривой улыбкой неестественно пухлых губ — непростительно проста. По сути, я не знал что рисовать. А просто срисовывать фото, мне откровенно лень. Я вертел в руках мелок, надеясь хоть на какое-то вдохновение, озарение, в конце концов, надо работать и услужливо выполнять все заказы, надеясь на «сарафанное радио» рекомендации. Я столь сосредоточился на самоедстве, ругая себя за бездарность, лень и не умение зарабатывать, что не услышал шагов и внезапно дернулся, почувствовав руки Веры на моих плечах. Я поднял голову, и встретившись с ней взглядом улыбнулся. Её темные волосы спускались на мое лицо непослушными мокрыми локонами, и я понял, что она из ванной. На уставших глазах была не смытая, и потёкшая тушь, а на худых плечах висел наспех накинутый легкий халат. — Ложись спать, — проворковала она и я закрыл глаза от наслаждения, когда её холодные пальцы коснулись моих ушей и она стала чесать мою голову, взъерошив непослушные волосы. — Завтра доделаешь. — Вчера, я себе говорил тоже самое, — с грустью отметил я. — Все равно, спать, — она с блаженной улыбкой прошла мимо меня и улеглась в кресле, свесив ноги на подлокотнике. Чуть распахнутый халат обнажил ноги, и я любовался её маленькие ступнями. Я глядел на нее, не отрываясь. Такая домашняя, такая красивая, уютная… моя. — Давай я тебя нарисую, — неожиданно для себя произнес я. — Снова? Ты уже один портрет спрятал, — хмыкнула она сонно. — Сейчас все будет по-другому, — горячо заверил я её. — Делай что хочешь, — махнула Вера рукой. — Только не мешай спать, — и она красноречиво прикрыла веки, не дождавшись возражений. Я дождался того мига, как она все же расслабиться и по настоящему уснет, и начал рисовать. Нет, сначала не было безумного вдохновения, но с несколькими нанесенными контурами я словно очнулся и понял, что больше всего на свете, хочу изобразить мою женщину. Хочу, чтобы бумага хоть на толику передала то, что я видел перед собой, передала то, что я чувствовал к Вере. В тот момент, я любил её, наверное, сильнее, чем когда-либо до. И уж тем более, сильнее, чем когда-либо после. Я еще не знал, как мало осталось жить моей любви, но перед смертью, она давала мне прекрасные плоды. Я рисовал кисть Веры, и мне казалось что я прорисовывая, ласкаю каждый её палец. Рисуя, я гладил её плечи, обнимал талию и легонько касался её лица. Меня накрыло какой-то удивительной нежностью, и я сдерживался от того, чтобы обнять её в реальности. Сдерживался только страхом того, что я потревожу её сон. Но это оказалось не в моей власти, в один момент я заметил её наблюдающий за мной взгляд и когда, она поняла, что раскрылась, она спросила. — Ты что действительно рисуешь меня? — Да, — кивнул я. — Ты самое красивое, что я знаю. — Она удивленно и недоверчиво приподняла бровь и продолжил. — Ты самое красивое, что я знаю на свете, все остальное оно прилизанное, идеальное, правильное. Все эти твои фотографии по всему городу, они нереальны. А ты реальна и ты прекрасна и красива, такой, какой ты есть. Уставшей, или больной или счастливой, сомневающейся, злой, доброй, в похоти, в нежности. Ты как бриллиант, в тебе сотня граней. А в других ничего нет. Пусто, они прозрачны и просты. Ты же прекрасна, своим несовершенством. Она ничего не ответила, словно не нашла слов что мне сказать. Меня просто накрывало волной любви к ней. Я коснулся своего мольберта с недавно созданным шедевром и отложил его. Я приблизился к Вере, погладил по волосам и коснулся губами её щек. Вера выдохнула мне в шею и отстранилась. — Я не совершенство и посему, хочу спать, — мягко сказала она и я невесело улыбнувшись, кивнул и послушно встал, освобождая ей путь. — Спокойной ночи, — услышал я и кивнул в ответ. Идти в спальню я не хотел, и сон быстро сморил меня на том же кресле, где я рисовал. Когда я неожиданно для себя оказался в темной каморке пропитанной запахом сгнившего дерева я сразу понял, что это сон. Я прошелся вглубь темной комнаты, надеясь, хоть кого-нибудь заметить, но в ней было пусто. Неожиданно, сзади меня открылась дверь. Солнечный свет ударил мне в глаза, и я не мог разглядеть вошедшего. Когда дверь затворилась, я разглядел девушку, с блеклыми волосами и уставшим лицом, и только заметив мужчину из сна — Тараса, с такими же огненными глазами, я понял, что вошедшей с ним девушкой является Настасья. Блеклая, бледная, с непропорциональным лицом. Она была другой. Она и на толику не была столь красивой какой её помнил я. Она прошла мимо меня вглубь комнаты, развернулась к Тарасу лицом и начала отстегивать пуговицы на своем простом платье, бутылочного цвета. — Не, не треба, — покачал головой Тарас и увлеченно устанавливал мольберт, теперь не было сомнений в том, что он и был художником создавшим портрет. — Может, стоит раздеться? — не уверено произнесла Настасья, и я удивился тому, насколько скрипучим оказался её некогда мелодичный и мягкий голос. — Та, як хочешь, — нервно махнул он рукой и спустя паузу, задумчиво произнес. — Может так и правильно… Он подошел к ней ближе и в глазах у Настасьи я увидел искренний страх и нотку отвращения, которую она пыталась скрыть. Тарас, выглядел действительно устрашающим, неухоженная борода, безумный взгляд, желтые зубы. Он выглядел, словно давно обезумевший пьяница, но я чувствовал непомерное уважение к нему. И даже в чем-то зависть. Я уважал его за тот шедевр что он создал, И пусть он выглядел безумцем, он был гением, непризнанным, забытым, потерянным, несчастным, но гением. И этого нельзя было отрицать. Его руки с явно обгрызенными, грязными ногтями и тонкими шрамами начали расстегивать пуговицы на её платье, и оно повалилось вниз. Я повинуясь порыву тактичности отвернулся, и спустя недолгую паузу услышал его голос. — Я не за тим тебе привів. Так що можеш відпочити. Перед тим, як піти до інших чоловіків. — А зачем тогда вы привели меня сюда? — неизвестность пугала Настасью еще больше. Мне становилось не по себе, сердце стало охватывать паника. Мелькнула дурацкая мысль, что если я окажусь свидетелем преступления, этакого русско-украинского Джека Потрошителя то я все равно не смогу спасти Настасью. Меня же здесь не существует. Хотя нет, перед тем как её убить, он её хотя бы нарисует. Это точно должно произойти. — Ты вродлива, — наконец ответил он, и я поморщился, пытаясь перевести его слова. — Ти вродлива, але я зроблю тебе найпрекраснішою. «Ты красива, но я сделаю тебя прекраснейшей», — перевел я и все-таки обернулся. Он жестом предложил Настасье лечь и стал готовиться к созданию картины. Он примерял то, как прикрыть её одеялом, ставил свечу, подбирая правильный свет и наконец, подошел к мольберту. Я встал сзади него и наблюдал за работой. Сначала он создавал фон, и только потом начал по контурам прорисовывать Настю. Сначала я просто наблюдал за этим, но вскоре, я почувствовал странное, необъяснимое чувство. У меня начала кружится голова, словно меня накрывало невидимой неприятной волной, и я едва не сбивался с ног. Когда первая волна отступила и выдохнул, я посмотрел на Настасью и понял, что она испытала тоже самое. Она глубоко дышала, и явно не понимала своих ощущений. — Не звертай уваги, — невозмутимо произнес Тарас, и я чувствовал что он загорелся работой. — Це може викликати різні почуття. Он знал что делал, он рисовал её словно лучше, чем она была — волосы ярче, глаза глубже, кожа бледнее, тоньше и словно был более упругая. На плечах Настасьи были пятна, похожие на синяки, и Тарас не рисовал их, изображая идеальные светлые плечи. Я глядел на картину и его руки, завороженный мигом истинного творчества. Один раз я взглянул в глаза Тарасу и увидел, что он был счастлив, именно в этот момент, создания картины, он был по-настоящему, счастливим человеком. Такие же странные невидимые волны накрывали меня все время, но я уже привык. Настасье же будто становилось еще хуже. Внезапно, время пролетело до того мига, как картина оказалась готовой. Я глянул на Настасью и обомлел. Теперь, передо мной была та самая красавица, что обманула меня, та самая, что свела с ума весь мой родной город. Она, прикрыв грудь одеялом, пыталась встать, но у неё это плохо получалось, будто бы не было сил. Тарас подошел к ней, взял за руку и помог ей встать, и в ответ на непонимающий взгляд Настасьи кивнул ей на потемневшее старое зеркало. Когда она подошла к нему, вскрикнула от неожиданности. Она разглядывала свое лицо, касалась скул и губ, шеи, потом отворачивалась и смотрелась снова. Так продолжалось несколько молчаливых минут, Тарас терпеливо ждал, наблюдая за ней откровенно уставшим взглядом. В конце концов, она обернулась на Тараса, и в её глазах было все — благодарность, уважение, удивление и восторг. — Гарно, — одобрительно кивнул он. — Це я зробил з тобою. Ти це розумієш? — Да-да. Я понимаю. Я все сделаю, все что нужно, все что захотите… — Гарна дивчина, — усмехнулся он, поняв, что теперь Настасья в его власти, он взял её за руки и произнёс. — Ти зробиш це не для мене, і не для себе, а заради всього світу… — его голос стал очень тихим и едва уловимым. — Вот так это и было, — услышал я голос Настасьи за своей спиной. Обернувшись, я увидел её же, глядящую прямо на меня. Она стояла в своем привычном белом одеянии. — Решила почтить меня своим присутствием? — прорычал я. — Ты ворвался в мою память, в прошлый раз, без разрешения. Так что, спрятаться от тебя не выйдет, Сновидец. И я решила поговорить с тобой. Тем более, теперь, я почти свободна от него. — От Тараса? — она кивнула. — Это он был тем чудовищем? — Да. — Кто он такой? — кивнул я на Тараса увлеченно что-то рассказывающего другой, прошлой Настасье. — Тарас — величайший и непризнанный художник, — она села боком на стул, положив руки на его спинку. А еще маг, очень одаренный Богом. Возможно, кто-нибудь и признал бы его, если бы он не искал бы других путей. Его одарили величайшими способностями, но увы, Тарас не умел и не знал, как им пользоваться. А после сильно загорелся революционными теориями и больше не рисовал ничего, кроме того, что могло бы принести победу революции. — Эта картина тоже должна была принести победу революции? — хмыкнул я, и обошел картину, чтобы вновь видеть её изначальный вид. — Он купил этим меня, полностью, — Если до этого, он купил мое тело то теперь, купил мою верность, мою душу. И я была готова сделать все ради него. — И что же ты сделала? — спросил я, вспомнив прошлый сон. Убийство того князя. — Я не убивала Сергея, — покачала она головой, ответив на мои мысли. — Тарас был умнее всех этих террористов. Он не желал убивать Сергей, ему нужно было его опозорить, — не дождавшись от меня вопроса, она встала и продолжила говорить, начав шагать по комнате. — Сергей вместе с женой, имели некий ореол святости. Тарас хотел это уничтожить. О Сергее шли грязные слухи, и Тарас хотел, чтоб его смерть, подтвердила их хотя бы отчасти. Я должна была его соблазнить. Тарас в это время убил бы его, но физически, а остановил бы его сердце магией. Будто бы сердечный приступ. Он это умеет, — кивнула Настасья. — Он многое умеет, и весь город знал бы, что едва не святой Сергей скончался… со мной. Уличной девкой, — последние слова она произнесла с плохо скрываемой яростью. — Ты знала? — спросил я не надеясь на правду. — Нет, — она покачала головой. — Честно, я не знала. Я не убийца… — Если бы знала, ты бы сказала тоже самое, тебе же снова что-то нужно от меня, — я ехидно усмехнулся, думая в тот момент, о том, какой же я молодец, что не поддаюсь на нее чары и её рассказы. — Нет, мне больше ничего не нужно. Ты сделал все что нужно. — То есть? — удивился яю — Я почти свободна. Тарас получил даже больше, чем рассчитывал. Я просто хотела тебе все пояснить, перед тем как умереть. Уже по-настоящему, — добавила она спустя паузу. — Поясни. — Мы были прокляты вместе с Тарасом, и спрятаны в этой картине. — За что вас проклинать, вы же ничего не сделали?! — прикрикнул я. — Нас прокляли не святые, — покачала она головой. — Нас прокляли Вечные. В наказание за то, что Тарас без их спросу начал лезть в политику, они убили его. Он был мертв, а наш дом сожжен чтобы замести все следы, всю магию что он создавал. Думаю, они даже не знали, что в доме была еще и я. Они наложили какую-то магию, чтобы никто не мог прийти или уйти из дома. Ты не представляешь, каково это — гореть в огне, видеть выход, солнечный свет до которого ты не можешь дойти, потому что он словно за стеклом, который нельзя разбить, — Она выдохнула и посмотрела на Тараса и её двойника, о чем-то живо общающимися. — Я не люблю те, воспоминания, вот эти гораздо приятнее. Я тогда была молодой и наивной и только что получила свой дар. Свою красоту. Наша картина сбереглась. Не знаю как, не иначе что её спасло волшебство, что было на ней. Наши души вместились в неё и она переходила из рук в руки, мы пытались подобраться к каждому кто становился её владельцем, с одной просьбой — восстановить её после пожара. Но любого у кого она была, начиналась паника, а после они сгорали заживо в своих домах, не имея возможности спастись. Это было случайно, тогда когда гневался Тарас. — Значит, она была не под землей? — Нет, — она улыбнулась. — Тот старичок тебя обманул, просто он нашел эту картину после пожара соседа, единственное, что выжило в огне. Как всегда. — Он что-то почувствовал и понес продавать… — Нет, — она покачала головой. — Это мы почувствовали тебя, сновидец. То, что есть кто-то с кем мы сможем поговорить, и мы начали пугать старика, чтоб он отнес нас туда, где мы встретим тебя. Так и вышло, — она улыбнулась и не скрывая гордости отметила. — Это кстати, была моя идея. Хотя знаешь, за ту сотню лет что мы были вместе в картине. Я с трудом путаю, когда что-то делала я, а когда Тарас. — Со мной вы общались разделено. — Тебе так казалось, — улыбнулась она. — Я только сейчас могу говорить сама. Это удивительное наслаждение. — А чудовище? — Облик, чтобы напугать тебя и заставить делать то, что мы хотим. Чтобы ты хотел спасти невинную красавицу из плена чудовища… Вот и все. — Ясно. И что теперь? Что вы теперь сделаете? Она открыла рот, но внезапно дернулась. — Тебя будят. Причем очень неспокойно… Я приду к тебе, в следующем сне, я обещаю, Олег, — последнее я услышал словно эхом, резко поднявшись. Спина затекла от неудобной позы, но я сразу забыл о ней увидев жесткое лицо Бориса и рядом с ним нервничающую Веру. На мой немой вопрос Борис ответил лишь именем. — Алексей Ефремов. — Леша, — проговорил я, не понимая, причем здесь мой друг. — Леша, — кивнул Борис. — Зачем ты отправил его в архивы, зачем заставил копаться в этой истории, — он хотел бы сказать что-то еще, но будто сдерживался от гнева и замолчал. — Что с ним?! — проснулся я. — Поехали, — не ответил Борис и быстрым шагом пошел к выходу. Я на лету крепко поцеловал Веру в лоб и выбежал за ним.