Exceptions

Он в моих легких как воздух, и выдыхать уже поздно. Мне нужен его взгляд, нацеленный на меня, нужна его широкая улыбка или привычная усмешка на никогда не краснеющих щеках, взмах его недлинных ресниц подле меня и его дыхание на моем теле. Все, что мне так хочется ощутить снова. Все, что сейчас так далеко. Прикрываю глаза, жадно глотая холодный воздух на балконе, и молчаливо смотрю за тем, как внизу с оглушающим ревом движутся автомобили. Резко тормозят, отчего морщусь, борясь с диким желанием заткнуть уши. На улицах горят фонари, рождественские гирлянды игриво подмигивают своими огоньками. Город ожил. Город как никогда красив в своем праздничном предвосхищении. Внимательным взглядом оглядываю вид вдохновленного праздничной суетой проспекта: картина, даже несмотря на позднее время, открывается, конечно, безумно красивая, но, к сожалению или к счастью, я не могу оценить её по достоинству в таком расположении духа. Оно всё такое… далекое, ненужное и не моё. Первые несколько минут я честно пыталась проверять детские работы, сданные ими перед каникулами, исправляла там первые и порой смешные ошибки, но не могла, не получалось… Мне так хотелось оказаться где-то далеко. Не здесь. Там, где один светловолосый молодой человек улыбается, и там, где рыжая девушка заливисто смеётся над его очередными шутками. Будет делать вид, что они её раздражают, и никогда не признается, что это именно то, что она любит больше всего на свете. Это уже зависимость. Практически неизлечимая, и я никогда не могла себе представить, что такое понятие сможет прийти и в мою жизнь тоже. Говорят, что зависеть от кого-то — безумство, но в таком случае я уже давно погрязла в том сумасшествии, которое никогда не признаю. Забавно, в детстве я думала, что буду «вечно свободной птицей», непокорной и никогда не познающей привязанности, подобной этой. А в итоге-то… В итоге каким-нибудь редким вечером, когда держать каменную маску становится невозможным, я превращаюсь в маленькую капризную и обиженную девочку, которая копит все свои микроскопические обиды в маленьком чемоданчике, закопанном далеко в сердце. Это ведь называется любовью, да? Когда даже самые непокорные собственноручно обламывают себе крылья? — С Днем Рождения, Мир, — произношу шепотом, вглядываясь в электронный циферблат часов на одном из торговых центров, виднеющемся где-то вдали, и от осознания этой простой фразы, только что вылетевшей из моих уст, становится как-то не по себе. — Ты стала старше на один гребанный год, а такое чувство, что ты пережила вечность. Вглядываюсь в темноту улицы, вдыхая её особенный аромат. Ночь. Губы трогает кроткая усмешка, которую у меня просто нет ни сил, ни причин прятать. Интересный факт: кажется, практически все важные события в моей жизни случались именно под вечер; именно тогда, когда густые сумерки уже стремились укутать землю своим мягким покрывалом. Даже грусть и непомерное одиночество съедают меня именно по ночам. Днем я все ещё могу надевать маску, говорить Бенедикту, что у меня совершенно нет времени для розовых соплей и скуки, нет возможности для просмотра трансляций, а сама то и дело бегу к телевизору, надеясь увидеть знакомый лыжный ход и красный натянутый на лицо бафф. И его короткой улыбки, посланной в камеру перед самым стартом, уже достаточно, чтобы зарядиться положительными эмоциями. Это достаточно странное и непривычное ощущение для меня, но собственная голова отказывается признаваться в том, что безумно скучает. До дрожи в сердце, до боли в груди и черных точек перед глазами. И, наверное, я не была бы собой, если бы так запросто в этом призналась. Для окружающих у меня все хорошо. Для них у меня давно заготовлена привычная маска контролируемого безумия. Да только все, что они видят, не имеет ничего общего с действительностью моей жизни. Мой мир тухнет, разом теряет весь цвет и оживает только в те краткие минуты, когда мы перекидываемся парой словечек по видеосвязи между его тренировками или созваниваемся по телефону раз в несколько дней ввиду особой занятости обоих. Я уже давно живу в его квартире, но теперь чувствую в ней не только одиночество, но и в его молчаливое присутствие в каждой вещи: фотографии, безделушке и магните, гордо красующемся на холодильнике. Раньше я не обращала на это никакого внимания, а теперь не могу смотреть на когда-то бывшие привычными вещи. Дом пропитан атмосферой приближающегося Рождества: красивая ёлка в гостиной сверкает своими разноцветными огнями, глянцевые новогодние украшения переливаются несколькими тысячами бликов, аккуратные статуэтки расставлены вдоль деревянных полок, но вся эта атмосфера какая-то искусственная, ненастоящая, неживая, иными словами такая, которая никаким образом не может задеть ни единой струны моей души. Возможно, я стала слишком черствая, а, возможно, все только от того, что эту праздничную атмосферу мне разделить попросту не с кем. Согласитесь, чувствовать самое большое одиночество в своей жизни накануне семейного праздника — не самое впечатляющее и привлекающее ваши души занятие. Телефон где-то в коридоре звенит, но мне абсолютно нет до этого дела. Несколько секунд поколебавшись, медленно плетусь туда, вяло поднимаю трубку и едва ли не роняю его от резко вырывающихся оттуда звуков: — Привеет, — трубка протяжно завыла, живьём разрезая мои барабанные перепонки, — тебя уже можно поздравить? — произносит Стиан по ту сторону телефона, наполняя тишину вокруг меня своим заливистым, но коротким смехом. — Надо же. Моя маленькая сестрёнка стала на один год старше. Можно уже перестать подтирать за ней слюни. Тихо закатываю глаза, устало бродя по комнатам, где каждый предмет интерьера вызывает воспоминания. Каждый. Абсолютно. И у меня нет сил с этим справляться. Не сегодня. Не в тот момент, когда праздничная апатия накрывает с головой. Такой день всегда хочется провести с кем-то, кто дорог, с кем-то, вокруг кого крутится твоё собственное солнце, и с кем-то, от чьего присутствия на душе уже становится хорошо. Праздничное настроение не может появиться из ниоткуда, а мне его как раз черпать и неоткуда. Абсолютно все люди, которых мне хотелось видеть рядом с собой, были далеко: родители в Титиизе-Нойштадте, семейство моего чокнутого брата припеваючи живет в родной Норвегии, Лея свалила к родителям на другой конец страны, а человек, которого я больше всего на свете люблю, бороздит просторы лыжной трассы где-то в Италии и, по его собственным заверениям, не имеет никакого окна для отдыха. — Люблю, — вырывается неосознанно и тут же теряется в этой тягучей пустоте. Произношу вяло, словно бы пробуя это слово на вкус, мягко перекатываю его на языке. — Люблю, — повторяю вновь, и в голосе моем слышится полное неверие в раз за разом слетающее в пустоту выражение. Такое странное на самом деле слово. Мы никогда не разбрасывались им направо и налево и, возможно, даже никогда не говорили этого друг другу. Я не помню, если честно. Такое, знаете, очень странное чувство, когда даже себе в этом признаваться не хочется: все ведь видно и без моих дурацких слов. Больше всего на свете я надеюсь, что брат не слышал моих слов, так незаметно слетевших с губ в пустоту, но, поняв, что он не обратил на них никакого внимания, расслабленно выдыхаю, стараясь понять, какой конкретно мой косяк он сейчас вспоминает. Брат делает так всегда, когда поздравляет с каким-то праздником: сначала заставляет лицо собеседника заалеть от рассказываемых стыдливых историй прошлого, а потом озариться счастливой улыбкой, которая так и расцветает на бордовом лице оттого, что сей унизительный марафон подошел к концу. Стиан бубнит что-то в трубку, как я и предполагала, начиная свою любимую лекцию о залетах своей младшей сестры, или «Как я вытаскивал твою маленькую задницу из беспросветной жопы». Не сказать, что я слушаю его особо внимательно, но, по крайней мере, имитирую участие, прекрасно осознавая, что большинство из этих историй я всё ещё помню и вряд ли когда-нибудь вообще забуду. Он много бубнит, говорит какую-то бессвязную, по моему собственному мнению, речь, и в один момент я просто отключаюсь. Ловлю какую-то мысль, пролетающую в моей голове, за её игривый хвост и уже не могу воспринимать смесь языков, на которых говорит старший и любимый всеми брат. Однако, даже несмотря на некий транс, в который я провалилась, его крайнюю фразу, выносящую меня за пределы поля подобно тому, как вратарь выносит мяч из пределов вратарской, я слышу очень отчетливо: — …. Знааешь, — протягивает он лениво, — это все уже давно не имеет смысла, — не вижу, но чувствую, как он отмахивается, а потом проводит рукой по собственной рыжеватой бороде. — Я тебя все равно люблю, но теперь твою задницу должны спасать другие люди. Надеюсь, Бенедикт не даст тебе напиться сегодня. Все же в моей памяти ещё свежи воспоминания про тот твой праздник… Несколько лет назад… Ну, тот, когда вы с Эвой напились и устроили рейд по ночным клубам, на утро после которого каким-то феерическим образом оказалось, что ты уже помолвлена. — Стиан, — прыскаю, чувствуя подступающий к лицу жар и одновременно с этим накатывающую грусть, — ты до конца жизни мне будешь это припоминать? — он неудовлетворенно цокает в трубку, на что только болезненно усмехаюсь. — Обещаю тебе, что сегодня я буду сидеть на заднице ровно. Проведу этот вечер в компании винишка и грустной музыки на фоне, — в диалоге возникает короткая пауза, которую мы оба используем для мимолетной передышки прежде, чем Стиан начнет явно выражать своё негодование. Не хочу давать ему такую возможность, а потому перебиваю его мысль, так и не успевшую увидеть свет. — Торжественно клянусь, что я закрою дверь. Тогда я точно не смогу никуда уйти. — Не думаю, что это поможет, если ты действительно захочешь набедокурить, — смеется, а маленький маньяк во мне так хочет ударить его за этот смех, — пожалуй, я позвоню твоему хахалю, пусть он разбирается. — Звони, — безразлично произношу, пожимая плечами. — Только он слишком занят для подобных разговоров. — Не думаю, — проговаривает так, словно что-то знает, но у меня нет ни сил, ни желания выяснять что-то у излишне веселого братца. Пусть думает, как хочет. Мне все равно. *** Я не могу даже объяснить, насколько чувствую себя дерьмово. Не в своей тарелке. Не в своём состоянии. Почти как ледник, что случайно и каким-то феерически-волшебным образом заплыл в теплое море. На самом-самом дне самой-самой глубокой впадины. Настроение висит на нулевой отметке, а общее состояние такое, что хочется напиться и пойти в разнос так, как я имела неосторожность «праздновать» пару лет назад. Завтра Рождество, сегодня у меня день старения, а никакого праздничного предвосхищения нет и, более того, быть не может. Буквально четыре дня назад прошла последняя гонка Бенедикта в этом году, где он занял своё привычное место во втором десятке, допустив три промаха на стойке, и теперь мне было плохо ещё и оттого, что даже по телевизору его увидеть больше не удастся. Хотя, о чем я говорю, он ведь не так часто и попадает в трансляцию. Честно говоря, я знала, на что шла, начиная отношения со спортсменом, но даже предположить не могла, насколько тяжело буду это переносить. Совсем недавно, буквально несколько минут назад, мой телефон посетила пугающая смс-ка, по ходу прочтения которой мне захотелось просто зареветь, свернутся клубочком в его любимом пледе и впустить в легкие запах чужого одеколона. И вместо того, чтобы позвонить ему, услышать его голос, я лишь написала довольно сухой ответ, основным тезисом которого было одно-единственное слово: «Хорошо.» Только нифига не было хорошо. Никогда и ничего не будет хорошо, когда рядом нет людей, с которыми можно разделить самый ценный момент в жизни. Вокруг меня одиночество. Оно везде. Впитывается, растворяется, входит в состав клеток и молекул с моим ДНК. Душит похлеще любого ядовитого газа и убивает медленно, тягуче, заставляя смотреть, чувствовать и осознавать, как ты сходишь с ума. И я схожу: медленно, но верно качусь прямо туда. Вниз. Если честно, я, наверное, ещё никогда не чувствовала подобного одиночества. Не чувствовала себя так, словно я совершенно одна посреди огромных, уносящихся далеко в небо зданий. Маленькая точечка на карте города. Маленькая песчинка, затерянная среди миллиардов других таких же, как она. Конечно, пока я училась в университете, пока была занята учебой, можно было с легкостью справиться со всеми нападками, которые готовила судьба. Просто потому что… Знаете, мысли были другие. Зачеты, экзамены, лекции — я думала только об этом и искренне недоумевала над тем, как мои красивейшие одногруппницы жаловались друг другу на долгое отсутствие их парней, что уезжали на день или два в другой город. Я всегда выслушивала их с мимолетной мягкой улыбкой, трогающей полные губы, но ничего не говорила. Держала лицо, хотя у самой внутри уже давно взрывалась атомная бомба, а закатившиеся к небу глаза просто не знали границ. Глубоко вздыхаю, несколько нервно поправляя собственные волосы. Сижу на полу, соприкасаясь с мягкой тканью ковра, и нервно провожу рукой по ворсу. Оглядываюсь, словно в этой темноте смогу разглядеть ещё что-то, кроме ярких огней большого города. Рукой касаюсь переносицы, сжимаю её, тут же бессильно опустив руки. Своей открытой ладонью нервно нащупываю телефон, выкинутый куда подальше. Смотрю на время, залезая привычно в парочку социальных сетей, чтобы отвлечься. Всегда делаю так, когда мысли начинают давить изнутри. Хотя… никто ведь не говорил, что легко быть девушкой профессионального спортсмена, для которого лыжи и винтовка значат гораздо больше, чем семья и все в этом роде. Конечно, в отношении Бенедикта можно было бы и поспорить насчет второй и огнестрельной, но отношения с первыми-беговыми у него складывались намного лучше. Палец бессмысленно скользит по экрану смартфона, натыкаясь на привычные однотипные фотографии, забавные видеоролики, вызывающие вымученную улыбку, но отвлекающие от проблем. Отвечаю на парочку сообщений, зависая на одной из переписок. Думаю, напряженно сводя тонкие брови к переносице. Не знаю, что написать, чтобы не отвлечь. Нервно касаюсь родинки на шее, проводя по ней холодными от уличной прогулки пальцами. Набираю парочку букв, тут же стирая их. Вновь останавливаюсь. Жду. Начинаю сначала. Слишком поздно. Они наверняка уже спят, и я не имею права отвлекать его от того, что действительно важно. Завтра мы созвонимся, поговорим, а до тех пор нет нужды доставать его своими глупыми бзиками. Закрываю окно диалога именно в тот момент, когда на глаза попадается очередной прямой эфир, ведомый не кем иным, как Романом Реесом. Удивительно, по-моему, они все должны уже сладко посапывать и пускать свои слюнки в подушки, закрытые наволочкой с розовыми поняшками, а не вот это вот всё. Недолго думая, открываю трансляцию с каким-то замиранием сердца и легким… волнением. На экране тут же появляется привычное светлое лицо Романа, что держит свой гаджет на вытянутой руке, а сам придавлен тонким белым одеялом. Волосы практически сливаются с цветом подушки и выглядит это… Несколько странно. Словно он цыпленок или маленький птенец, который только-только открыл свои глазенки. — Итак, — начинает молодой человек, потирая глаза сжатым кулаком. — Время, — он смотрит куда-то в сторону, возвращая взгляд к фронтальной камере. — Первый час ночи, а мы все ещё не спим, — заключает он, произнося этот очевидный факт, как какую-нибудь мантру, и внимательно вглядывается в вопросы, появляющиеся на экране. Людей, конечно, не слишком много, но несколько десятков точно наберётся. — Почему? — вновь слышу его голос и короткий смех за кадром. Знакомый смех. Такой знакомый, что даже по лбу захотелось его обладателю съездить. Сковородой. — Потому что один молодой человек, — он забавно поднимает брови, переводя камеру на скрытого под одеялом Симона, лежащего на соседней койке в обнимку с любимым телефоном. — Твою мать, не этот, — он говорит это несколько обиженно, забавно морщась, и, наверное, недоуменный взгляд Шемппа в завершение этой картины является последней каплей, вызывающей у меня каплю улыбки. Какие же… дураки. Но дураки, по которым я безумно скучаю. Роман переключает камеру, направляя её в сторону входа в номер, где с несколько растерянным видом возвышается Бенедикт. Он улыбается, махая рукой в сторону камеры, и быстро отворачивается, возвращаясь к причине своих глубоких раздумий, которую я, к сожалению, не могу рассмотреть. — Вот этот, — добавляет Роман, показывая на маленький силуэт Долля пальцем, — никому не дает спокойно заснуть. Как бы странно это не звучало. Молодой человек вновь направляет камеру на себя, принимаясь отвечать на редкие вопросы и делая это то ли от абсолютной скуки, то ли от искреннего любопытства, ибо раньше, кажется, он никогда не был замечен в ведении трансляций для болельщиков. После недолгой возни на заднем плане стало отчетливо слышно, как, недовольно матерясь, поднимается со своего места Симон, а после гордо шествует к виновнику моего подавленного состояния — Бенедикту. С их стороны вновь послышалась возня и приглушенные разговоры с отчаянной мольбой к Роману закончить «эту компрометирующую их сообщество трансляцию». Правда, от наличия их голосов в динамиках моего телефона картина их совместного времяпрепровождения у двери все одно оставалась непонятной как мне, так и сотням других людей, не спящих в столь дивную ночь. — У нас произошли некоторые изменения в графике, — говорит уклончиво, коротко рассмеявшись, тем самым пытаясь дать ответ на интересующий всех вопрос. — Ребята у нас Золушки, а я довольно шустрый малый, — на лице не дрогнул ни один мускул, когда молодой человек вновь принялся внимательно вчитываться в экран. — Обоим дам фору в скорости. — Я бы на твоем месте не считал это достоинством, — слышу голос Бенедикта и громкий смех Симона, и на этом самом месте мне просто хочется остановить планету и сойти. Прямо в открытый космос. Ну, серьёзно. Закрыть лицо руками и просто убегать куда-нибудь, сломя голову. — Идите в задницу, парни, — произносит, кидая в их сторону подушку, которую, я уверена, Бенедикт ловит с грацией какого-нибудь известного вратаря. Я знаю, о чем говорю, ибо подушка — это далеко не весь ассортимент того, что он может поймать налету, и мне даже не нужно уточнять, откуда я это знаю. Просто поверьте. Уже через секунду камеру оглушает мягкий грохот, а на экране моего телефона вероломно высвечивается ещё и светловолосая голова Бенедикта, которую Роман, естественно, не может оставить без своего звездного часа. Такая родная, что хочется прямо ударить по ней, а уже через секунду зарыться рукой в его мягкие волосы. Немножко странная любовь, я знаю. Такое бывает, когда любовь смешивается с обидой. Бенедикт молчит, но по картинке чувствуется, что ребятам очень весело. Он копается в своем телефоне, медленно пролистывая новости, и совершенно не выглядит таким, каким казался в общении со мной всё это время. — Да, мы живем втроём. Отдельную комнату предлагали только Симону, но мы связали его и никуда не выпустили, — отвечает кому-то Роман, а на заднем плане продолжается какой-то недовольный гул со стороны Шемппа. — О, Бенни, — протягивает, — поснимай пока, это по твоей части. Мне отлить надо, — Бенедикт одобрительно кивает, не без особого энтузиазма смотря в камеру. — Там, кстати, девушка твоя смотрит, — предостерегающе добавляет Реес откуда-то из-за поворота, на что лицо Бенедикта как-то болезненно вытягивается, словно ему только что дали пару пудов лимонов на пробу. Видимо, факт моего присутствия здесь не отразился теплыми чувствами у него в душе. Плевать. — Что ж… Почему ты не спишь? — говорит мягко, но как-то нервно. Почти полуулыбка, но я вижу, что выражение внешних эмоций не отражает его психологическое состояние. Ему некомфортно, но он отчаянно старается этого не показывать. Мнимая забота, надо же. Всего лишь иллюзия. Прыскаю, но отвечать не собираюсь. Откидываю телефон прочь, сама не понимая своей реакции. Вот она какая, Рождественская хандра, а я в ней — просто маленькая капризная девочка. Такая же, как и всегда. *** В нашем мире существуют такие вещи, наличие которых в душе одного-единственного человека может вызвать огромную цепную реакцию, непреодолимо приводящую к потрясающему по своей мощности взрыву. В душе каждого из нас есть маленький чемоданчик обид, который постоянно следует за нами, постоянно наполняясь какими-то незначительными моментами, проносящими боль. Они ничего не стоят по отдельности, но, собираясь вместе, раскрывают в себе потрясающий по своему размеру потенциал. Кажется, и все бы ничего, и нет в этом ничего необычного или заслуживающего хоть капельку внимания со стороны читателя, но… Это всего лишь один элемент. Когда в реакцию с обидой вступает бурное воображение, продумывающее все возможные причины того, что происходит, или, скажем, безграничная фантазия, которая без труда может продумать все сценарии дальнейшего развития событий в не самом лучшем для её обладателя свете, именно тогда начинается тяжелый процесс съедания самого себя. Поисков недостатков в собственном «я», а в тот момент, когда к этому всему подключается и не на шутку разыгравшаяся депрессия, терпеть и игнорировать подобные мысли становится просто невыносимо. К сожалению, я от природы была одарена всеми компонентами, что грозили вызвать взрыв. И всё описанное выше работало, ведь чаша, которую то и дело заполняют водой, рано или поздно будет наполнена до краев. Рано или поздно реакция пойдет, и в этом контексте его безразличие работало катализатором. Нельзя сказать, что я злилась за подобное отношение к себе, нельзя сказать, что я вообще имела право что-то предъявлять себе и окружающим меня людям. Ведь никто ничего никому не должен — это я уяснила уже давно. Но маленький червячок обиды все одно постоянно ползал где-то в глубине души, выедая там все мысли и сомнения на этот счет. Телефон в кармане настойчиво пищит, но я просто игнорирую его, на секунду заблудившись в дебрях собственных мыслей. Маленькая капризная девочка. Холодный ветер бьёт в лицо, чем несколько пробуждает меня. На улице гудят моторы, везде горят рождественские украшения, красуются гирлянды, ходят разодетые Санты Клаусы, стремящиеся сфотографироваться с каждым пробегающим мимо ребенком. Они кричат поздравления, забавно смеются, пытаясь заразить всех своим праздничным настроением. Из некоторых кафешек доносится праздничная музыка и аппетитные запахи традиционных блюд, так ненужно сейчас ласкающих легкие. Маленькими хлопьями падает снег. Множество людей буквально носятся по тротуарам, сходя с ума в предпразничной лихорадке. Сталкиваюсь с некоторыми из них, едва не выронив пакет с продуктами и не приготовив несъедобную кашу прямо на асфальте. Наверняка, завтра здесь не будет ни единого человека, но сегодня… Сегодня спокойно не проедешь даже на танке. Новогодняя лихорадка. Подарки. Такое чувство, будто я сейчас живу в другом мире. Телефон в кармане пищит ещё один раз, и я лениво достаю его своими замерзшими пальцами. Надеясь, но испытывая страх перед тем, что могу там прочесть: «Доброе утро. Как настроение?» — практически ничего лишнего, и в этом весь Бенедикт. Он лучше будет без остановки рассказывать о чем-то лично, чем соизволит распинаться на безжизненный текст в сообщении. Глубоко вздыхаю, краем глаза замечая освободившуюся скамейку, на которую тут же и присаживаюсь. Я безумно устала, но именно сейчас чувство обиды завладело моим сознанием с новой силой. Как-то неприятно, досадно, но изо всех сил стараюсь этого не показывать. Ему явно не до меня, и помнить о каких-то мелочных датах он не обязан. Только обиды это не скрашивало. Верчу телефон в руках, задумываясь над ответом. Не буду звонить первая, нет. Гордость выше желания услышать такой родной голос по ту сторону. Мне вообще, если честно, кажется странным изменившийся в последнее время Бенедикт, который стал куда более отстраненным, немногословным, чем был ранее. Перестал обращать на меня какое-либо внимание, а если и делал это, то, кажется, больше по инерции, чем по собственную желанию. Я боялась этих перемен, но принимала их как должное, прекрасно сознавая и, возможно, уже давно морально подготавливая себя именно к такому финалу. К такому концу. Не хочется навязываться, но в глубине души мне казалось, что уже совсем скоро наступит та крайняя черта, после которой разговор начистоту будет неизбежен. Я была готова к нему, но не была готова к его последствиям. И от этого не становилось легче. Игнорирую его вопрос, быстро настрочив свой: «Тебе разве есть до этого дело?» — стираю, прекрасно понимая, что ответ мне, возможно, не понравится и вовсе. Смотрю в экран, растирая окоченевшие ладони друг об друга. Холод сковывает каждую частичку тела, но старательно пытаюсь его игнорировать. Вновь начинаю писать, но совершенно не знаю, что должна сейчас сказать. Эмоций в душе много, а потому я очень боюсь ляпнуть то, о чем потом буду жалеть: «Ты разве не занят на очередной тренировке?» «Для тебя я всегда свободен», — усмехаюсь, читая сообщение, и тут же вижу ещё одно, загорающееся на экране. — «Не думаешь, что стоит начать отвечать на мои звонки?» «Я была занята так же, как и ты. Прости.», — отправляю, хотя так хочется добавить одно простое, но такое лаконичное: «Не хочу показаться слабой, разрыдавшись от звука твоего голоса», и я добавляю, но вовсе не то, что мне бы хотелось — «Да и тебе там, вообщем-то, не до меня.» «Я тренируюсь, поэтому не успеваю звонить тебе так часто, как тебе бы хотелось.» «А я работаю и не успеваю караулить твои звонки тогда, когда у тебя найдется на меня время.» «Ты на выходных.» «Так и ты не на соревнованиях.» Вспыхиваю, подобно спичке, резко поднимаясь с места, и попутно сбрасываю пару звонков от Бенедикта. Понимаю, что поступаю глупо, но ничего с собой поделать не могу. Задевает такое отношение к себе просто потому, что раньше он никогда так не поступал и не говорил подобным образом. Всё то, что происходит сейчас — это ведь только верхушка айсберга, которой предшествовали тысяча событий, отделяющих нас далеко друг от друга. И виной всему — расстояние. Просто потому, что мы не можем поддерживать нормальные коммуникации. Когда есть возможность приехать на тренировочный сбор с семьей, Бенедикт, конечно, приглашает меня, но все это остается только приглашением — я не могу бросать работу, что, собственно говоря, и было причиной практически всех наших ссор в последнее время. Он злится, хотя и представить себе не может, насколько мне бы хотелось оказаться рядом. Бросаю телефон в карман, быстрыми шагами направляясь к дому. Мой план по празднованию собственного Дня Рождения все ещё в силе, и плевать я хотела на все предостережения брата. *** Конечно, День Рождения я себе представляла явно не таким образом. Компанию алкоголя, по велению здравого смысла, я все же решила отложить, но от вкусной еды, которую так редко могу себе позволить, отказаться была не в состоянии. Яркий свет телевизора разрезает кромешную темноту. Портьеры задернуты. На экране проигрывается какой-то старый фильм ужасов, который я, если честно, смотреть совершенно не собиралась, но вот уже около часа не могу оторвать взгляд от происходящего и переключить. Страшно и интересно. Опасное сочетание. Вздрагиваю от резкого крика, едва не выронив все содержимое тарелки на кровать. Аккуратно тянусь к одеялу, в отчаянной попытке прикрыть ноги. Холодно. Мурашки бегут по всему телу, и дело здесь явно не в температуре. Нагнетающая музыка в киноленте пугает, наталкивает на нехорошие мысли. Не моргаю. Пялюсь в экран, уже прекрасно понимая, какой поворот сюжета будет следовать дальше. Закатываю глаза, мигом теряя все негативные эмоции. Банальный ход. Герой решает пойти на верную смерть и вступить навстречу неизвестному. Бежали бы лучше, Ей-богу! Неизвестность в данном случае вовсе не гарант положительных эмоций. Интерес должен отличаться от безрассудства, наивные вы дети! Вновь смотрю на экран, но кусок еды в горло больше не лезет. Все же фон для поглощения любимых лакомств не очень подходящий. В конце концов, я не конченный психопат, чтобы наслаждаться сладостями под кровавые брызги с экрана. Слышу отчаянные крики героини, пойманной в ловушку, вижу потерянный взгляд её больших карих глаз и их металлический в данном освещении блеск. Пытается выбраться, кричит: громко, резко, так, что у меня кровь в жилах стынет и начинает обратное движение по венам. Вздрагиваю, передергивая плечами, и резко закрываю глаза своими ледяными руками. Быстро отворачиваюсь от экрана, опустив закрытую руками голову вниз. Какая же дура. Терпеть ненавижу подобные фильмы, после которых мой впечатлительный головной мозг не позволяет мне спать и ходить по вечерним улицам, заставляет с опаской выходить в коридор и игнорировать целые кучи вещей, которые он может найти хоть сколько-нибудь опасными. И просто поверьте мне: кто хочет придумать себе страх, тот его придумает. У меня в этом деле ученая степень. Слышу странный щелчок, на который тут же реагирую, повернув голову в сторону двери в спальню. Закрыто. Ручка не шелохнулась. Сердце пропускает удар, начиная своё медленное движение в пятки. Слышу его удары, чувствую его резко участившееся биение в горле, и это ощущение отнюдь не прибавляет спокойствия. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, пытаясь схватить ртом столько кислорода, сколько вообще возможно. Прикрываю глаза, надеясь на то, что это очередная игра моего воображения. Это должна быть именно она. Ведь все чудовища, придуманные им, намного страшнее того, что можно встретить в реальности. Игнорирую любые терзания, вернув свой пустой взгляд в телевизор. Смотрю на экран, но не вижу. Резко тянусь к пульту, едва не уронив все на себя, и бездумно щелкаю канал, попадая на какое-то дурацкое ток-шоу. И в эту секунду, когда экран погасает, я могу задавать себе только один, отнюдь не самый философский вопрос: почему нельзя было посмотреть какой-нибудь новогодний фильм в столь подходящую для этого ночь? А ведь объяснение все одно: дура. Маленькая, капризная, нелогичная. Дура. Вновь продолжаю смотреть в экран, но уже не могу делать этого спокойно. Беспокойство. Мне не страшно, но я жутко волнуюсь. Чувствую, как легонько подрагивают пальцы, как мозг паникует, а сердце ставит мировой рекорд, грозя мне своим внезапным разрывом. Слышу этот тихий, но такой противный скрежет, и в какой-то момент мне начинает казаться, что это мои персональные черти играют на скрипке где-то на задворках сознания. Быстро выключаю телевизор, отшвыривая пульт куда подальше. Предмет несколько раз подскакивает, и я улавливаю тихий стук от его соприкосновения с деревянным полом. Несколько минут смотрю на него сквозь тьму, позволяя своим глазам привыкнуть к отсутствию освещения. Звук повторяется, и на этот раз моё воображение рискует припомнить мне любые сценарии дальнейшего развития событий. И придумать свои. Чем теперь и занимается. Тихо отставляю тарелку на прикроватную тумбочку, морщусь от скрежета, повисающего в воздухе. Несколько секунд тупо пялюсь вперед. Борюсь с оцепенением. Проигрываю. Шорох усиливается, и именно в этот долбанный момент я начинаю понимать всех этих хреновых героев фильмов ужасов, что с каким-то героизмом отрывают дверь к неизвестности. Какая же… Дура. Забудьте все, что я говорила до этого. У этих фильмов есть реальное обоснование. Аккуратно встаю, хотя отчетливо понимаю, что ватные ноги не способны удержать вес моего тела навесу. Ещё минутка, и я грохнусь в обморок прямо на этом месте. Оглядываюсь по сторонам, ища хоть что-то, чем можно встретить это что-то. Или кого-то. Или пустоту. С ней у меня тоже особенные взаимоотношения. Замечаю стоящую возле шкафа метлу и, недолго думая, беру именно её: — Лучше, чем ничего, — шепотом заключаю я, перекидывая её из ладони в ладонь, и искренне стараюсь унять дрожь в собственном голосе. — Черт, — аккуратно приоткрываю дверь, вслушиваясь в дурацкую тишину коридора. Ничего не видно. Никакого движения. Если все это галлюцинации, то мне явно пора заказывать место в психушке. Глубоко дышу, оглядываясь по сторонам. Темнота полна сюрпризов, я знаю. Помню. Ощущаю. И сейчас я вновь чувствую себя именно тем отважным придурком, которого первым убьют во второсортном фильме ужасов, сценарий которого я уже точно продумала у себя в голове. Шумно вдыхаю и выдыхаю, прижимая к себе эту чертову метлу, как последний канат, связывающий меня с реальной жизнью. Резкий звук больно бьёт по ушам, и я неосознанно вскрикиваю, поворачиваясь к его источнику всем телом. Сердце резко падает в обморок, немым криком отдаваясь в конечности. Страх окутывает. Тело немеет. Отказывает подчиняться, и я могу поспорить: к утру на моей голове явно прибавится седых волос. Выдыхаю. Всего лишь гудок автомобиля на дороге, а мне уже показалось, будто я увидела короткий диафильм о собственной жизни. Касаюсь рукой лба, надавливая на него, но метелку не отпускаю. Это все только кажется. Иллюзия. Игра воспаленного воображения на оголенных нервах. Дышу шумно, носом втягивая раскаленный от напряжения воздух. Делаю несколько шагов по направлению к кухне, легко позволяя белоснежным светильникам озарить комнату своим теплым, но неярким светом. Ничего. Выдыхаю, мысленно расслабившись, и с силой плюхаюсь на мягкий пуф, так мной нелюбимый ранее. Выбор Бенедикта, который мне, если честно, кажется совершенно уродливым и ненужным на кухне. Смотрю вперед, стараясь успокоиться и вернуть своё воображение в управляемое состояние. Медленно блуждаю взглядом по кругу, обращаю внимание на освещенный слабым светом коридор, в котором ничего нет, оглядываю чистую кухню, которая выглядит ровно так же, как и всегда. Никаких изменений. Никаких странностей. И даже все эти необъяснимые и, скорее всего, придуманные мной звуки замолкли. Почудились. Трясу головой, чувствуя облегчение. Смотрю на метелку, которую продолжаю сжимать в руках железной хваткой. Какой абсурд. Какая глупость. Но именно эта глупость и вызывает у меня слабую усмешку. Окончательно успокаиваюсь, гася свет, и возвращаюсь обратно в спальню. Успеваю дойти до входной двери, проверив её, и, ничего не обнаружив, вяло плетусь обратно в кровать. Правда, метелку по какой-то неведомой причине я оставить не могу. Аккуратно толкаю дверь спальни, проходя вглубь помещения. Странно. Не могу объяснить, но чувствую, что что-то идет не так, как должно. Что-то изменилось. Но это что-то настолько неуловимо, что у меня практически нет никакой возможности найти его. Ощущения противоречивые. Как будто кто-то смотрит тебе в затылок, и от этого взгляда стадо предательских мурашек медленно проступает сквозь кожу. Передергивает. Нервно вздрагиваю, стараясь не обращать внимания на то, что мне чудится. В очередной раз трясу головой, не позволяя страху разгонять адреналин по венам. Не смотрю вглубь комнаты, хочу зажечь свет. И именно в этот момент я понимаю, что всё. Крыша улетела. Шарики за ролики окончательно заехали. Сейчас я просто медленно схожу с ума. Сейчас я просто медленно теряю рассудок. Сейчас я столбенею, потеряв способность мыслить связно. Хочу закричать, но слова застревают в горле. Я чувствую дыхание на своей коже. Я чувствую присутствие за своей спиной. Я чувствую руки, медленно дотрагивающиеся до поясницы.