Exceptions

Я чувствую дыхание на своей коже. Я чувствую присутствие за своей спиной. Я чувствую руки, медленно дотрагивающиеся до поясницы. И я, увы, не замечаю тот момент, когда сердце в очередной раз упало в обморок, не забыв при этом дать мимолетную команду мозгу, которую тот исполнил незамедлительно и с огромным удовольствием. Резко поворачиваюсь, со всей силы зарядив по чужой наглой морде метелкой. Останавливаюсь, смотря прямо в лицо человеку, которого совершенно не ожидала здесь увидеть. Шумно дышу, стараясь не замечать того, с какой скоростью моя кровь сейчас бегает по тонким венам. Лицо такое же нахальное, как и всегда. Улыбка такая же детская и непосредственная, как та, в которую я влюбилась. Вижу блеск в его глазах и понимаю, что он доволен тем, что едва не довел меня до инфаркта в столь юном возрасте. Вижу, что он наслаждается моим замешательством: выпученными глазами, видом испуганного птенца, ведьминским выражением лица, которое смешивает в себе и радость, и непомерную злость. Потому что я убью его. Ярость вспыхивает в груди, подобно спичке, поднесенной к керосину, и его вид — спокойный, но такой счастливый — только способствует скорости распространения этого пожара. Только дайте мне маленькую искру, и она сожжет вас всех. Бенедикт молчит. Улыбается и молчит. Не пытается дотронуться, хотя я уверена, что в глубине души он хочет это сделать. Боится. И правильно делает. Зря он научил меня обращаться с винтовкой. Думаю, у нас с ней сложились даже более доверительные отношения. Он только с дороги, и это заметно по безумно заспанным, но блестящим глазам, по спортивной сумке, которую я какого-то лешего не заметила, и по спортивной форме, которую он до безумия не любит носить в качестве повседневной. Чувствую его взгляд: изучающий, направленный только на меня и, кажется, способный сожрать в одну гребанную секунду. Не люблю, когда он смотрит подобным образом. Всегда чувствую себя нашкодившим ребенком. Маленькой капризной девочкой. — Сюрприз? — насмешливо выдает Бенедикт, пряча руки в карманы, и, Господи, зря он сейчас выписал себе смертный приговор. Упрямо стою, сжимая в руках своё оружие, но ничего не говорю. Знаю, что он не закончил. Но искра уже полетела. — Метелка, — забавно щурится, смотря вниз, на мои оголенные ноги. — Серьёзно? Игнорирую все его дальнейшие реплики, прокручивая в голове только одно слово: «Сюрприз». Да вертела я пятьсот тысяч раз такие сюрпризы, которые могут рассудка лишить! Закатываю глаза, вспоминая всех птиц, которых только могу, чтобы успокоиться, но не получается. Бенедикт делает шаг вперед, отчего я тут же отступаю назад. Замечаю его недоуменный взгляд, и именно в этот момент последняя цепочка, удерживающая мою агрессию в допустимых пределах, лопается от перенапряжения. — Сюрприз, значит? — произношу, едва не заикаясь, и делаю несколько шагов вперед, все ещё не выпуская из рук мою драгоценную и незаменимую. Бенедикт улыбается, но пятится назад, едва не ударившись о дверь спиной. — Я тебе сейчас покажу сюрприз, — произношу практически шепотом, но выглядит это, наверно, устрашающе. Надеюсь. — Ведьма, брось метлу! — со смешком проговаривает Бенедикт, все дальше и дальше уходя от меня, и в какой-то момент я начинаю чувствовать такую приятную коже ярость, смешанную с некоторой долей практически детской радости. Слишком странно. Слишком неправильно. А Бенедикту весело. Вся эта ситуация его забавляет. Вижу это по его смеющимся глазам и усмешке, которая так и стремится встретиться лицом к лицу с этим волшебным веником. Бенедикт отходит назад, медленно обходя препятствия из мебели, об которую он то и дело ударяется, недовольно шипя и оглядываясь. — Я в тебя её сейчас брошу, — произношу, наконец, подойдя на такое расстояние, которое позволяет мне хорошенько зарядить этой самой метелкой прямо по его наглой светлой морде напротив. Бенедикт смеется, легко уворачивается, и пару раз даже пытается убежать, отчего вся эта ситуация начинает приобретать уж слишком абсурдный вид. Он, черт побери, бегает от меня по собственной квартире! Спешу заметить, что при этом я ещё выгляжу как перепуганный, но счастливый до черных точек зайчишка, у которого глаза широко открыты, а уши едва заметно подрагивают от нервного напряжения. Поразительный идиотизм, или суровые будни обычного учителя начальных классов и одного из сильнейших спортсменов Германии, твою мать. — Мири, когда я планировал сюрприз, я рассчитывал явно не на такой прием! — недовольный возглас Бенедикта вкупе с его смущенной физиономией заставляет меня пропустить неловкую улыбку, которую я никак не хотела себе позволять. Чертов жук, на которого даже разозлиться хорошенько не получается. — Рассчитывал, конечно, на эмоции, но ты явно перестаралась, — он говорит шутливо, качает головой и нервно машет рукой, видимо, пытаясь успокоить, но у меня от его слов только глаза на лоб лезут. — И на какой же ты рассчитывал прием? В двенадцать часов ночи. После недельного игнорирования и общения на «отъебись»? После, блин, недельных рассуждений на тему того, что вы проведете Рождество на сборах? Какого лешего ты вообще здесь делаешь? И я считаю, что я имею полное право сейчас злиться, хотя и понимаю, что могу делать это только до тех пор, пока взгляд может избегать глаза напротив. Меня разрывает от противоречий. Я не понимаю, как он оказался здесь, как незаметно прошел в спальню, как я могла этого не заметить. Я не знаю, почему его поведение сейчас так кардинально отличается от того, что он делал до этого. Я не могу объяснить его американские горки. Я не могу объяснить, почему даже при всех этих равных мне не хочется на него злиться. Я просто не могу. Хотя и решительно изображаю из себя хрен знает кого. Если сейчас в моей душе и есть обида, то только на то, что он забыл… Или, по крайней мере, хорошо делает вид, что ничего не помнит. — Я общался с тобой так, как ты обычно общаешься со мной, — вяло протестует, но я вижу, что он прекрасно понимает, что делать ему этого явно не следует. — Успокойся, — произносит шепотом, делает пару мягких шагов по направлению ко мне. Стою. Жду. Не двигаюсь. Лишь сильнее прижимаю метлу к собственному телу, когда вижу, как легко и незаметно его рука пытается украсть моё оружие. Качаю головой. — А насчет моей реакции на тебя вчера ночью, — смотрит на меня, и в какой-то момент мне кажется, что он видит в глазах вопрос, который я хочу задать. — Я просто растерялся, что ты сможешь спалить меня, — непонимающе смотрю на него, нервно усмехаясь. — А так даже лучше получилось, — добавляет, самодовольно усмехнувшись, и растерянно проводит рукой по собственным светлым волосам. — Где-то читал, что позитивные эмоции становятся только ярче после пережитых негативных. — Я тебе подопытный кролик что ли?! — резко вскрикиваю, не замечая или, скорее, стараясь не замечать, как рука сама непроизвольно замахнулась, со всех силы долбанув моим волшебным оружием по его плечу. Бенедикт смеется, чем нещадно раздражает мою и без того воспаленную психику. Пару раз уворачивается от летящей в него метлы, словно он, блять, всю жизнь этому учился, а потом, когда, видно, ему совсем надоела эта игра, он с какой-то идеально-бесящей ловкостью перехватывает предмет моей самообороны, вырывая его и откидывая назад. Слышу грохот падения моего второго любимого оружия после сковороды и невольно морщусь, оставшись без метлы. Бенедикт закатывает глаза. Так по-моему и так чертовски притягательно, что вмиг начинает раздражать меня ещё сильнее. Закатываю глаза в ответ, куда более красноречиво и эффектнее. Не хочу больше смотреть на него, поэтому решаю уйти и закрыться в ванной, гордо фыркнув напоследок. — Я этого не говорил, — слышу его поразительно спокойный тон за спиной и резко поворачиваюсь, так не вовремя впечатываясь носом в его грудь. Отступаю назад, резко подняв голову, чтобы в очередной раз засмотреться на его нахальную морду. Лисий взгляд, ничего хорошего не предвещающий. Раздражает. Качаю головой, щуря глаза до маленьких щелочек. А он смеется. Продолжает. Действует на нервы. — Знаешь, куда иди? — гневно произношу, в очередной раз зло уставившись на него снизу вверх. Нервно сглатываю, когда молодой человек непринужденно проходится рукой по собственным светлым волосам, пропуская их сквозь пальцы. Так, как хотелось бы сделать мне. Черт. Издевается. Выводит из равновесия. Внимательно смотрю за его телодвижениями, медленно следя за тем, как он делает несколько шагов назад, поднимая с пола метлу. Издевательски показывает её мне, намекая на то, что больше я его точно бить не смогу, и, держа её при себе, быстро обходит меня, охуевавшую от данного действа, и едва ли не убегает в ванную, закрываясь в ней: — Эй! — напоследок я слышу что-то похожее на «знаю» и могу только тихо материться, прекрасно понимая, что Бенедикт просто издевается надо мной. Выводит из равновесия, наслаждаясь подобным состоянием моей души. Нет, я всё-таки точно прибью его. *** Сегодня я поняла одну простую вещь: если мой мозг решил поскандалить, то он все равно это сделает. Именно поэтому я все ещё не сплю и делать этого не собираюсь. Лениво прогуливаюсь по кухне, параллельно заваривая себе кофе и постоянно вслушиваясь в шум воды, доносящийся из ванной. Не могу понять, что происходит, но меня одновременно и раздражает его присутствие, и приводит в состояние эйфории. Мне просто хочется смотреть на него и смотреть, видеть, как работает каждая мышца, как проскальзывают на его лице тени каких-либо эмоций. А вместо этого что? Смотрю вперед, в стену, лениво рассматривая стрелку часов, которая неумолимо двигается вперед. Слышу шум, доносящийся из коридора, но специально не смотрю на его источник, так ненужно, но ожидаемо появившийся в поле зрения. Он на несколько секунд останавливается в дверях, но практически сразу пересекает комнату, приближаясь к раковине. Медленно крутит ручку крана, подставляя под холодную струю чашку. Стараюсь не смотреть в его сторону, хотя это и чертовски трудно. Плечо практически касается его плеча, и я могу только крепче обнимать себя руками, дабы избежать физического контакта, который мне сейчас так необходим. Бесящая гордость. Законченная мазохистка. Не позволяю взгляду скользить по его коже, стараюсь смотреть вперед. На часы, Мири, только на часы. И вместо того, чтобы дать волю эмоциям, я выдаю лишь такое тихое, едва заметное, но раздраженное: — Ты забыл, как выглядит футболка? Бенедикт фыркает, но улыбается, и я чувствую, как издевательски медленно он приближается к моему уху, опаляя его своим горячим дыханием: — Просто всё ещё жду надлежащей встречи, — закатываю глаза, улыбаясь, но ничего не говорю. Дыхание перехватывает от его близости, которой я не чувствовала уже слишком давно. Отворачиваюсь к окну, костяшками собственных пальцев закрывая растущую улыбку. — Да и единственная футболка, которую я бы с удовольствием надел, сейчас на тебе, — смеется, на что я только жмурюсь, пытаясь игнорировать тот проникновенный оттенок его голоса, что в одну секунду вызывает у меня такие приятные щекотания под ребрами. Не смотрю на него, но чувствую, как он легко дотрагивается до тонкой ткани собственного предмета гардероба, который я так беспардонно у него взяла взаймы. Проворной ладонью пытается пролезть под неё, провести своими влажными пальцами по коже. И я хотела скинуть его руку, хотела гордо и независимо избавиться от его прикосновений, но нет… Мне слишком их не хватало. Да и как это сделаешь, когда он… такой? Когда его прикосновения настолько бережные и осторожные, что тело мгновенно становится ватным, когда своим носом он касается моего виска и щекочет своим горячим дыханием мою кожу? Мне хочется заскулить от понимания того, что тело совершенно не слушается мозга. Закрываю глаза, но ничего не могу с собой поделать, все же оборачиваюсь в сторону Бенедикта. И знаете… Мне кажется, что он может коснуться меня… без прикосновения. Одним взглядом заставить все мои внутренности ходить ходуном, а мозг сдаться за тысячную долю секунды. Одним взглядом зажечь пожар, который нельзя будет потушить. И я смотрю в его глаза, смотрю, потому что уже не в силах прекратить делать это. Почти как наркотик. Уже зависимость. И лучше бы я этого не делала. Потому что это морально тяжело видеть его таким сейчас. Футболка, как я уже заметила ранее, отсутствует, серые спортивные штаны едва болтаются на бедрах, на шее висит скрученное полотенце. Волосы практически высохли, но по небольшому изменению их цвета видно, что они все ещё влажные. Несколько капель воды падает, скатываясь по ключицам, и я, каким-то лешим, внимательно отслеживаю их маршрут. Нервно сглатываю, боясь поднять взгляд выше. Твою же мать. Мне пора бежать, потому что в противном случае ничего из этого хорошим не закончится. Долль продолжает изучать моё лицо своим внимательным взглядом, и я чувствую, что то, что я делаю, не остается незамеченным, хоть он и тактично не обращает на это никакого внимания. Он, твоих же воробьёв, знает меня лучше, чем я сама, и нет сомнений, что он использует это против меня. Вопрос только один: когда? — Ну, давай, — резко поворачиваюсь к нему всем телом, стараясь сфокусировать свой взгляд на его лице, — какой ты ожидал прием? Я не знаю, в какой момент своей жизни я стала законченным самоубийцей, но сейчас мой мозг решил действовать по принципу: «Сгорел сарай — гори и хата». В конце концов, не только ему надо мной издеваться. Поднимаюсь на носочки, стараясь не замечать того, что мой мозг уже отчаянно бьётся в конвульсиях, настороженно пытаясь сообщить мне о том, что эта затея обречена на провал. Я ещё никогда не выигрывала у него. Жду ответа, рукой касаясь его шеи, плеч, и невероятно кайфую от ощущения его горячей влажной кожи под своими пальцами. Улыбаюсь, но стараюсь этого не показывать. Выражаю крайнюю степень заинтересованности, вырисовывая странные узоры на его коже, но не позволяю себе ничего большего. Неважно, что мне до трясучки в теле хочется сделать это. — Могла бы сказать, что скучала все это время, — как бы между делом говорит Бенедикт. Не с надеждой, не с упреком, а только со смешком, который в последнее время стал непосредственной частью его разговора. Ничего не говорю, только упрямо качаю головой в разные стороны. Прикусываю нижнюю губу, хотя мне и вовсе кажется, будто лицо сейчас разорвет от переполняющей детской радости. Моё настроение летает со скоростью реактивной пули, но я не могу ему мешать. Почти как у Бенедикта в последнюю неделю, только масштаб серьёзнее. — Ты хочешь сказать, что это не так? — нагловато, чем в очередной раз подбешивает меня, произносит Бенедикт, отходя от раковины и даря всё своё внимание мне. Чувствую его холодные, несколько влажные пальцы, обхватывающие мои запястья. Резко выдыхаю, пытаясь убрать свои руки из его хватки, но не могу. Он знает, как подобные прикосновения действуют на меня. Он знает, куда давить, чтобы получить желаемое. Закрываю глаза, чувствуя легкие, почти невесомые прикосновения, терзающие запястья. Мгновенно переходящие на предплечья и вырисовывающие на нем только ему понятные узоры, они заставляют меня невольно сжиматься и пропускать невесомые выдохи. Нервно скулю, пытаясь освободиться от его хватки. Не хочу давать ему возможность манипулировать. Но из нас двоих командую тут точно не я. Мне хочется захныкать от осознания безвыходности собственного положения, в которое я себе загоняю, от противного щекотания внизу живота и от реакции собственного тела, которое явно не желает играть в ту игру, которую я затеяла. Оно хочет сдаться. Прямо здесь. Прямо сейчас. Ему. С трудом пересилив себя, поднимаю жалостливый взгляд на, возможно, самого любимого человека в своей жизни и уже не вижу в нем того Бенедикта, к которому привыкла. И это делает только хуже. Вижу, как в радужках его глаз беснуются чертята, вижу, как синие глаза темнеют, и ничего не могу с собой поделать под напором этого взгляда. В очередной раз мотаю головой, прикусывая язык, чтобы не сказать ничего лишнего. Мне кажется, что сейчас я слышу свой пульс, отдающийся болью в висках. Мне кажется, что сейчас я слышу шепот собственных тараканов, которые аплодируют каждому моему действию. Потому что каждое моё действие закапывает меня глубже, заставляет трещать по швам и разрываться от противоречий. — У меня не было времени на скучания, — дура. Голос предательски дрогнул на этих словах, которые, по идее, должны были звучать уверенно, но на деле не отражали и сотой доли того, что я хотела в них вложить. Я не знаю, зачем я это говорю, но вижу, что Бенедикт прекрасно различает все оттенки лжи в моем голосе. Не смотрю на него, предпочитая разглядывать деревянную структуру пола. Знаю, что этими простыми словами я нещадно раздражаю его. — Посмотри на меня, — произносит требовательно, несколько грубо, и я четко повинуюсь, понимая, что все равно не могу иначе. Продолжаю стоять на своём, но знаю, что уже заведомо проиграла. Он несильно дергает меня за сжатые запястья, и я, не ожидая этого, делаю шаг вперед, впечатываясь в его тело с такой силой, что могу сполна почувствовать все его напряжение, и говорю я далеко не только о внезапном притоке крови в некоторые места. Чувствую его оголенную кожу даже сквозь легкую ткань футболки, чувствую его дыхание, и все это приводит моё тело в состояние такого дикого кайфа, которое может ощутить только наркоман, дорвавшийся до очередной дозы. Дыхание перехватывает, непонятная волна жара пробегает по всему телу, и я уверена, ещё секунда, и я просто рассыплюсь на атомы прямо в его руках. И смотреть на него — все одно, что добровольно выписывать себе билет на эшафот. И каждый новый раз подобен предыдущему. Я, наверное, никогда не привыкну к его собственническому взгляду, направленному на меня. Никогда не привыкну, потому что не так часто могу ощутить его на себе во время зимы. Я забываю, какого это, но компания мурашек и зарождающегося внизу живота тепла спешит напомнить мне об этом забавном факте. — Когда ты уже научишься врать? — произносит он шепотом, так же тихо рассмеявшись и, наконец, сомкнув свои ладони на моей пояснице. Пытаюсь спрятать взгляд, но не могу. Фраза прозвучала слишком близко и действует на меня слишком противоречиво. Смеюсь в ответ, чувствуя, как чужой лоб прижимается к моему собственному, и, как только появляется маленькая возможность найти пространство для маневра, я лишь медленно убираю мешающую прядь за ухо, мысленно отмечая взгляд, которым меня наградили за такое простое действие, и тут же, встряхнув своими мягко-рыжими волосами, произношу: — Тебе, похоже, никогда, — улыбаюсь, чувствуя, как чужое дыхание опаляет мои ресницы, а такие родные губы уже тянутся за таким нужным мне поцелуем. Резко, быстро, так, как будто их долго сдерживали, не позволяя эмоциям найти выход. Не успеваю схватить этот момент, но чувствую, как меня накрывает. Эмоций слишком много, в груди бушует шторм, и его волны грозят разрушить во мне абсолютно все баррикады, которые я опять вокруг себя выстроила. Отвечаю ему мгновенно, вкладывая в свои движения абсолютно все, что успела пережить за эти чертовы два месяца, что мы не виделись. Чувствую, как сильно меня прижимают к себе, и сама льну ближе, стараясь почувствовать его так, как никогда раньше. Общее дыхание, общее сердцебиение. Нахожусь так близко, что могу почувствовать, как вздымается его грудь во время очередного вздоха. Чувствую его ладони, беспрепятственно покоившиеся теперь на моих ягодицах и сжимающие их сквозь тонкую ткань спальных шортов. Больно, но мне так плевать сейчас на себя, что это перестает быть чем-то важным. Своими холодными пальцами продолжаю зарываться в его сырые волосы, медленно очерчивать нервно подрагивающую жилку на его шее и ловить судорожные вздохи своими губами. Меня потряхивает, по телу идет мелкая дрожь, что рассыпается и превращается в тысячу брызг в районе затылка. Солнечное сплетение горит, и, мне кажется, заставь меня сейчас произнести хоть слово, я бы выдала какое-то судорожное мычание, и ничего больше. Увы, ни на что большее я не способна. Я едва стою на ногах и могу точно сказать, что именно в этот самый момент, когда я все-таки умудряюсь положить голову на его сильное плечо, я счастлива. Я люблю, и мне не нужно говорить об этом вслух. Чувствую, как его поцелуи переходят на шею, кусают нежную кожу, скользят по ключицам, я уже не могу мыслить здраво. Только откланяюсь назад, мысленно разрешая ему делать все, что ему заблагорассудится. Мне кажется, что вкусы его поцелуев, следы его прикосновений — это как раз то, что останется со мной надолго, въедаясь в кожу и становясь частью моего генетического кода. Почти как печать, потому что я уже знаю — ничего лучше я в своей жизни никогда не испытаю. Всё лучшее — только рядом с ним, и в такие моменты мне кажется, что я и сама становлюсь лучше, хотя и прекрасно понимаю, что недостатков в нас обоих хватит на целый город. Только, наверное, именно это и привлекает нас в друг друге. Касаюсь его руки, легко отстраняясь и делая несколько шагов по направлению к выходу из кухни. Ноги не держат, земля крутится быстрее и уходит из-под ног, и меня преследует четкое ощущение того, что ещё секунда, и я просто упаду. Бенедикт идет позади, тяжело дышит мне в макушку, опаляя её своим дыханием. Слышу его хриплый голос позади, и мне кажется, что это ещё один момент, заставляющий меня потерять рассудок. Которого и без того нет. Выветрился. Впал в кому. Растворился. Исчез. — Я, наверное, должен был поздравить тебя с самого начала, да? День Рождение там, Рождество, — произносит, беззаботно перечисляя всё, что только можно. — Но я не буду делать этого просто потому, что ты этого ждешь. Тихо подсмеиваюсь, чувствуя тепло чужой ладони в своей руке. Улыбаюсь, стараясь не замечать всех тех эмоции, в которых сейчас тону. Мне кажется, что я помню те чувства, что пропустила через себя, когда поцеловала его впервые, и в какой-то момент я начинаю верить, что смогу почувствовать их ещё и ещё один раз, хотя и понимаю, что доподлинно это невозможно. Но сейчас я чувствую, и это выбивает почву из-под ног, не давая никакой опоры взамен. — Какой же ты… Придурок, — качаю головой, в очередной раз развернувшись к нему лицом и схватившись за плечи, — Ты теперь не будешь делать все, что я от тебя жду? — произношу вызывающе, пальцами очерчивая каждую мышцу его пресса, так нагло мне сейчас предоставленного. На самом деле, мне доставляет какое-то маниакальное удовольствие наблюдать за тем, как он реагирует на мои прикосновения: как судорожно прикрывает глаза, как пропускает неловкие выдохи, как каждая мышца сокращается, повторяя маршрут моей руки. — Твой. — К сожалению. Совсем невпопад замечаю яркие блики, играющие на его матовой коже и находящие отражения в голубых глазах, заполненных смолью. Оглядываюсь, не сразу понимая, чем это вызвано, а потому вопросительно смотрю на Бенедикта, который, конечно же, знает ответ: — Атмосферы праздника захотелось, — просто поясняет он, пожимая плечами, и широко улыбается, лишая меня окончательных догадок о том, кто мог включить новогодние украшения. Качаю головой, снова чувствуя, как его ладони забираюсь под футболку, обжигая кожу своими вечно холодными пальцами. Морщусь, хотя и понимаю, что внутри ему так же жарко, как и мне. — Всё зависит от того, как будешь просить, — уклончиво произносит он, на что я умудряюсь только негодующе посмотреть в его сторону. — Ты же не соскучилась, — внутренности скручивает от его голоса, забирающегося под кожу и прокалывающего её изнутри сотней тоненьких иголок. Улыбается, завидев мою рассеянность, но ничего не делает. Только стоит напротив, и я чувствую, как его руки насквозь прожигают мою поясницу. Сжимают, и я точно знаю, что завтра на ней останутся несколько крупных синяков от его неосторожных прикосновений. Быть может, он делает это специально, но… мне плевать. Возможно, на его широкой спине сегодня тоже появиться пара моих отметин. Не знаю, откуда я беру в себе силы, но прекрасно понимаю, что ему я все равно не признаюсь. Он знает. Зачем ему нужны мои слова? Смотрю ему в глаза и успеваю для себя отметить, что он смог успокоить себя, но глаза по-прежнему напоминают мне темный бушующий океан. Жук. Лучше бы он такое самообладание на стрельбе демонстрировал. Смотрю на него несколько долгих минут, успокаивая собственное сердце, и, кажется, даже считаю, сколько раз озорной огонек зажигался в его глазах. Меня разрывает, и если при влюбленности в животе и правда летают бабочки, то мои, видимо, переростки, а иначе как объяснить то, что они стремятся разорвать меня изнутри? Закатываю глаза, первой тянусь к нему, вовлекая в поцелуй. Хочу чувствовать его офигенный вкус на своих губах и не хочу ничего говорить. Бенедикт не сопротивляется, но я чувствую, что он не доволен моими действиями. Целую его, самозабвенно, так, словно мы не виделись целую вечность, и в какой-то момент понимаю, что это не так далеко от истины. Помогаю ему стянуть собственную одежду и уже не могу сказать, в какой момент смогла сама четко ощутить мягкость матраса и собственноручно скомканного пледа под своей спиной. Тело изнывает, мне хочется быть ближе, ощущать чужую кожу своей, чувствовать чужие прикосновения, касаться самостоятельно, но Бенедикт словно издевается, не дает мне делать этого, скидывая мои руки и продолжая делать то, что ему хочется. От чего могу только сдавленно хныкать, но совершенно не могу протестовать. Не чувствую себя, мне слишком жарко, тело слишком ломает. Слишком хорошо, и я ужасно боюсь, что просто свихнусь от происходящего. Это не может быть правдой, да? Его поцелуи, руки, буквально везде, и в какой-то момент мне хочется спрятаться и сжаться в маленькую молекулу, ибо в данный момент мне так хорошо, что я даже не могу описать это словами. Чувствую его ладонь, касающуюся заостренных коленей, проводящую по внутренней стороне бедра, поднимающуюся выше и заставляющую меня невольно жмуриться, чтобы не застонать в голос. Чувствую наслаждение, почти неотличимое от боли. Сердце выпрыгивает из груди, картинка перед глазами плывет, и я не вижу ничего, кроме нескольких пятен перед глазами. Аккуратно тянусь рукой к шторкам его спортивных штанов, но сразу же понимаю, что сделать этого мне не дадут. Возмущенный взгляд вновь находит его лицо, и я сразу понимаю, почему он не позволяет мне прикасаться. Убирает мои руки, держит их вместе и продолжает сводить меня с ума своими губами, из-за чего роняю только сдавленный стон, выгибаясь навстречу его поцелуям и безвольно подставляясь под его прикосновения: — Ты же не соскучилась, зачем тебя касаться меня? — произносит на ухо, будто случайно закусив мочку и продолжая держать мои руки соединенными. Возмущенно хныкаю, встретившись с его издевательским взглядом, и прекрасно понимаю, чего он добивается, отчего уже готова заскулить в голос. Пытаюсь вытащить руки, но чем больше я пытаюсь, тем сильнее их сдавливают. Смотрю на него жалостливо, несколько раз сдавлено хмыкаю, на что Бенедикт только самодовольно улыбается. Мне нечем дышать, и единственное, что я могу сейчас — только со стороны слышать, как с губ срываются тихие стоны, что могли бы быть намного громче, если бы я не пыталась их контролировать. Знаю, что он любит подобную музыку для своих ушей, и не хочу доставлять ему такое удовольствие, тогда как он сам просто издевается, срывая мне крышу своими прикосновениями. Целует уголки губ, легко кусает скулы и подбородок, и в какой-то момент мне кажется, что температура между нашими телами намного выше, чем температура любого котла в аду. Мне хочется сжаться, улететь, раствориться, но ощущать все эти эмоции снова и снова. Чувствую себя слишком беззащитной, слишком слабой рядом с ним, и от этого ощущения голова идет кругом. Такое чувство, что за одно мгновение я могу поменять затхлую зиму за окном на потрясающую весну. За одно мгновение я могу влюбиться сотни тысяч раз, и мне все одно этого будет мало. В такие моменты кажется, что ты можешь потрогать собственные крылья за спиной, ощутить их, взлететь и больше никогда не возвращаться. Признаюсь ли я в том, что соскучилась? Да. Потому что гордость в данном случае никогда не выиграет поединок у треплющихся в душе чувств. — Я тебя люблю, — произношу едва слышно, но этого достаточно, чтобы получить возможность двигаться. Жить. Дышать. Касаться. И пускай он добивается моих слов таким путем, пускай побеждает мою гордость только таким способом. Это не имеет значения. Значение имеют только наши сдавленные стоны и ощущения, которые накрывают с головой. Всё чувства, эмоции сейчас обострены до предела, но мне почему-то кажется, что единственное, чего я сейчас не могу почувствовать — это тяжесть его тела, нависшего надо мной. Здесь я могу позволить себе быть слабой, могу позволить сдаться и делать с собой все, что ему соблагорассудиться, потому что этот человек — это, возможно, самое ценное, что есть в моей жизни, потому что только рядом с этим человеком, я живу. Рядом с этим человеком привычная гордость сдает свои позиции, а праздничная хандра покидает меня без права на возвращение. Наверное, в этом вся суть. Наверное, в этом все волшебство. И я, как в прошлый раз, вновь поймаю этот момент, закупорю его в бутылку и буду счастлива именно в нём. Уверена, что впереди будет много эпизодов, которые мне захочется вспоминать вечно или поскорее забыть. Но в данный момент, когда каждой клеточкой своего тела я могу ощущать любимого человека, наблюдать за ним, смеяться и спорить, когда неяркие рождественские огни горят по периметру комнаты, а легкие наполняет прелестный запах хвои, доносящийся из гостиной, я могу точно сказать, что это Рождество. Рождество, которое ещё даже не пришло в наш дом, будет лучшим праздником в моей жизни. — Я тебя тоже. Не знаю, как у вас, а моя вселенная сегодня взорвалась. Мы сходим с ума, я схожу с ума, но самое главное, что мы делаем это вместе. Я не могу надышаться. Мне плохо, но вместе с тем и безумно хорошо. Мир вокруг крутится быстрее, но в данный момент я не могу это осознать. В какой-то момент я перестала понимать, как это — обнять любимого человека тогда, когда захочется. Слишком большая роскошь для моей жизни, но этот момент, момент после долго ожидания, стоит всего. Наверное, я и вам пожелаю такого же. Просто найдите человека, который, несмотря на все ссоры, одним своим присутствием сможет вернуть вам и хорошее настроение, и праздничное расположение духа. Может быть, в этом вся суть? Праздники теряют любую радость вдали от близких людей. Существование вдали от них кажется ненастоящим, а их присутствие наполняет дом какой-то волшебной атмосферой. И чтобы прочувствовать её, вовсе не обязательно смотреть фильмы ужасов, вести себя, подобно маленькой капризной девочке, хвататься за волшебную метелку в надежде на то, что она поможет спрятаться со всеми напастями. Хотя, как знать… Может быть, насчет последнего атрибута все-таки стоит задуматься.