Exceptions

В университете Фуртвагена сегодня пугающе много народа. Я поняла это незамедлительно в тот момент, когда ещё незадолго до входа в помещение увидела огромное количество машин, что по обыкновенному течению времени появлялись здесь не раньше полудня. Иными словами, они появлялись здесь тогда же, когда наши любимые мажористые студенты считали нужным появляться. В длинных светлых коридорах стоял невероятный гам, мгновенно бьющий по ушам: все суетились, бегали, и, ей-богу, в одну секунду мне даже показалось, что на приём сюда пожаловала сама Королева Англии. Понятия не имею, чем это вызвано, но упрямо стараюсь делать вид, что меня это абсолютно не заботит. Не сегодня. Не здесь. Упрямо иду к своей аудитории, прижимая к груди огромную девяностостраничную тетрадь, полностью исписанную моим корявым почерком. На пути к нужной мне двери глаз непроизвольно цепляется за пару девочек, о чем-то оживленно щебечущих и громко смеющихся. И так во всем. Во всех. К сожалению, как бы я не старалась уловить причину всеобщего приподнятого духа, в моей общей подавленной атмосфере мне так и не удалось. Сегодня утром я видела Эву. Она улыбалась, говорила о чем-то с однокурсницами, и у меня создавалось четкое ощущение, что плохо в этой ситуации одному единственному человеку — мне. В разноцветных мирах у всех остальных летают пони, на обоих концах радуги лежит золотой мешочек, а вокруг растут ромашки. Думаю, уже стоит признать: гроза и вечная буря происходят только в моей замкнутой конуре. И мы не поздоровались, просто сделали вид, что друг друга не знаем. Говорить нам не о чем, в учебе она мне не товарищ, а значит… Значит, это должно было прекратиться уже давно. Прошла куча времени, было столько возможностей обдумать все и понять… Это должно было закончиться уже давно. Более того, наша дружба вовсе не должна была начинаться. Мы из разных лиг, разных вселенных и кругов общения. Мы не подруги, даже не товарищи — просто знакомые, принявшие привязанность за что-то более серьёзное. Привязанность за дружбу… Почти как влечение за любовь… Забавно. Как будто забвение, разом отшибающее память, или луч солнца, в мгновение ока ослепляющий и вызывающий фиолетовые круги перед глазами. — Может, ты просто не замечала? Люди часто слепы, пока им не откроют глаза. После этого начинаешь по-другому смотреть на многие вещи. И сейчас глаза открылись, мир заиграл новыми красками, в числе которых больше нет тех эмоций, что стали чересчур привычны. Теперь тут спокойно. Я вновь обрела способность видеть дальше и теперь могу наслаждаться безупречной картинкой нового мира. Без Эвы. Без Бенедикта. Без всех. Здесь только я наедине с собственным одиночеством. Довольно милая компания, что постоянно загоняет меня в угол, сцепляя свои холодные костлявые пальцы вокруг моей хрупкой шеи, надавливая на неё и заставляя пустить в легкие запах плесени и сырости, что разрастается в моей душе под её напором, а позже с упоительной улыбкой начинающего садиста оно просто наслаждается полученной реакцией. Наслаждается моей раздробленностью. Я распадаюсь на тысячу маленьких частичек, тысячу осколков какой-то незамысловатой детской картинки с плохим сюжетом, и меня уже не собрать воедино. Детали этого пазла давно потерялись и разлетелись под натиском ураганного ветра. Вновь. И как раньше уже никогда не будет. Срок годности моих чувств истек, и их уже давно выбросили в серое мусорное ведро за ненадобностью. Как мало, оказывается, нужно, чтобы из состояния самого счастливого человека перейти в состояние унылого дерьма. — Привет! — вздрагиваю от веселого голоса человека, плюхнувшегося подле меня, и с удивлением опознаю в нем Маркуса, который так же, как и все вокруг, радуется жизни. — Как дела? — поспешно интересуется он, доставая и гремя своими письменными принадлежностями. — Лучше всех. В нотах моего голоса фальшь, издающаяся с помощью струн давно расстроенного музыкального инструмента. И каждый звук, каждое прикосновение к клавишам некогда прекрасного фортепиано теперь больно режет по ушам, заставляя руки бездумно подниматься, закрывая собственные уши в безмолвной попытке спастись от раздражающего звука. Чувствую себя как красная шапочка, что пошла в лес с пирожками, а вернулась с пустой корзиной. Плохое знание сказок, но мне все равно. Я её вижу именно так. — По тебе видно, — рядом присаживается Карин, видимо, подслушавшая наш разговор, и мне становится так уютно рядом с ними, что хочется просто взять какое-нибудь мягкое одеялко и закутаться в него, молчаливо слушая их новые споры, что в последнее время стали отрадой для моих ушей. Как бы это странно не звучало, но, слушая их, я не слушаю собственные мысли, и это помогает мне выжить. — Как я рада за вас, мистер и миссис Проницательность. — Мир, не ёрничай. — Ни в коем разе. — Знаешь, Мир, у меня есть небольшая просьба… — издалека начал Маркус, кидая взгляд в сторону Карин, что одобрительно ему улыбалась, — сделаешь сегодня пару фотографий для студенческой газеты? Мы с Нэйтом будем брать интервью для «КампусТв»+, а потому не сможем сделать их самостоятельно. Да и кажется, тебе и без моих просьб придется там быть. — Да, — я как-то безжизненно пожала плечами, — Герр Кнеллер все равно заставит меня писать отчет об этом. Так что… Я заложник обстоятельств, и в любом случае увидела бы твой телевизионный дебют. Маркус скованно улыбнулся и вновь кинул взгляд в сторону латиноамериканки, что со спокойной душой делала какие-то пометки в своей записной книжке. Краем глаза я пыталась посмотреть, что такое она вырисовывает на белоснежных страницах, но видела только пару силуэтов с написанными в них словами. Выглядит как какой-то анализ, но сегодня у меня нет настроения для лишних вопросов. Никаких. Кроме одного: — Так… Кто сегодня гость? — пытаюсь добавить чуть заинтересованности в тон, но получается у меня слабо, точно у игрушечной батарейки, доживающей последние мучительные часы своей жизни в теле какой-нибудь симпатичной плюшевой игрушки. Могу поспорить, что там опять какой-нибудь очень умный студент, выигравший пару международных олимпиад в минувшем учебном году. Не сказать, что я плохо отношусь к подобного рода ребятам, но… Это неинтересно. Протокольные вопросы, протокольные ответы, и ничего, что может вызвать хоть каплю заинтересованности у обычного рядового студента, который не может похвастаться таким уровнем знаний. Однако были у этого и свои преимущества… Такие записи всегда приводят в восторг ректорат, а если довольны они, значит, довольны и все остальные. Простая арифметика. — Студент один, — Маркус отмахивает от меня, словно от назойливой мухи, и вновь продолжает. — Страну защищает на международной арене. Он хмурится, чувствуя удар по спине со стороны Карин, которой пришлось очень далеко тянуться, чтобы достать до него. Я вопросительно смотрю в сторону бушующей девушки, на что темноволосая только торопливо пожимает плечами: — Он испортил все мои графики! — она вскрикивает, но, если честно, выглядит это не самым натуральным образом. Хотелось бы, конечно, разобраться в чем дело, но в моей душе царит такое опустошение, которое не позволяет мне абсолютно ничего, а потому я решаю пропустить все происходящее мимо ушей, а, точнее, глаз, и вновь продолжаю свой допрос:  — Так, что за студент? Он олимпиаду выиграл? Физика, да? — Ну… Можно и так сказать, да, — молодой человек смеется, и Карин, неожиданно вставшая со своего места, отвешивает ему подзатыльник, да такой силы, что его очки едва не встретились с шикарным каменным полом. Честно, меня начинает напрягать то, что я ни черта не понимаю. Как будто лет десять в коме пролежала, а теперь на тебе, разгребайся. — Да что происходит? — не выдерживаю я, повысив голос. Карин с Маркусом замолкают на пару секунд, недоуменно глядя друг на друга, но не решаются прерывать возникшую между нами тишину и дальше. Темноволосая девушка уж было приоткрыла рот для ответа, но её прервал раскатистый хлопок двери, вмиг пронесшийся по помещению: — Прошу прощения за опоздание, — приятный мужской голос разливается по аудитории, подобно музыке, плавно вытекающей из старого магнитофона. — На дороге, знаете ли, пробки… — он замолкает, обводя своим внимательным взглядом всех присутствующих, и неожиданно добавляет, — Ну… Или моя жена была слишком настойчива в просьбах отвезти детей в детский сад, а я уже не смог ей отказать. Женщины… *** Итак, вот что я могу сказать: мне кажется, что в моей жизни случился редкий дурдом. Из соседней психбольницы сбежали все пациенты, и, благодаря каким-то чудесным стечениям обстоятельств и непонятным логическим умозаключениям, они все решили сделать веселой именно мою жизнь. Маркус с Карин все время о чем-то шушукались, и, кажется, в их спорах заводилой была именно девушка, но когда я присоединялась к ним, все резко становилось настолько обыденным, что начинало бесить. Как будто я причина того, что они не могут нормально выяснить отношения. Нэйт, напарник Маркуса, которого я встретила в одном из коридоров, тоже отказался говорить о том, у кого же они берут интервью, гордо прикрывая свою задницу тем, что это — сюрприз для всего университета, и он не вправе его раскрывать. А ещё я пару раз встретила Эву, и, ей-богу, мне показалось, что за её спиной выросли крылья, благодаря которым она и передвигалась. Такие… Знаете, огромные, красивые, с которых при движении ещё пыльца в разные стороны разлетается. Я уже давно привыкла к непоняткам в собственной жизни, а потому, знаете, стала совершенно обыденно на них реагировать. Привычка, как известно, вырабатывается за девяносто два дня, но, ребят, говорю уверенно, сроки нужно пересмотреть. А потому сейчас я в очередной раз прогуливаюсь по пустым коридорам, спускаясь в комнату, где творится волшебство местного ТВ с фотоаппаратом наперевес. Понятия не имею, что меня там ждет, но моё собственное чутье в очередной раз кричит мне о том, что туда идти не стоит. В прошлый раз я его не послушала. Не послушаю и в этот. Дура. Из-за плотно закрытой двери доносятся голоса, и я уже понимаю, что опоздала. Совсем немножко, и мне остаётся только молиться, чтобы я не пришла под самый конец записи. Хотя, может быть, оно мне не особо повредит. — Еще раз сердечно поздравляем тебя. Мы очень гордимся тем, что ты учишься в нашем университете, — слышу голос Маркуса и уже понимаю, что с гостем я наверняка угадала. Очередной мистер «умница всея универ», кто в будущем наверняка останется работать на благо местной кафедры. Тихо, стараясь не издавать лишнего шума, я проникаю в комнату, пробираясь к рабочему столу и стараясь не обращать внимания на посторонние звуки. — Скажи, узнают ли тебя теперь на улицах? Я начинаю смеяться, сразу же закрывая рот ладошкой, и продолжаю разбираться с фотоаппаратом. И скажете, что тут сложного? Но я, знаете ли, жуткая неудачница, и молния на чехле в очередной раз заклинила. С ней, на самом деле, всегда были проблемы, но у меня не было и сил, и — что греха таить — свободных денег, чтобы приобрести себе новый дом для своего двадцати пяти мегапиксельного друга. В голове играет популярная норвежская композиция, и я очень надеюсь, что не начну завывать её своим оперным голосом прямо сейчас. Оператор Кори, с которым мы уже успели коротко поздороваться, не переживет такого эпичного появления в его лентах. Хотя, возможно, я обеспечу ему рейтинги, и в конце концов он даже поблагодарит меня в своей речи на каком-нибудь кинофестивале. Утрирую, конечно, но куда без этого. Оборачиваюсь, всё ещё борясь с собственной вещью, и в буквальном смысле не вижу ничего, кроме плотной мутно-зеленой ткани чехла. Ещё секунда, и я просто психану, выкинув все эти вещи в окно на встречу с сыреющим от дождя уже-почти-весенним асфальтом. — Мне кажется, что это достаточно сложная задача — узнать биатлониста на улице летом. Ведь зимой во время соревнований мы носим шапки, шарфы и прочие вещи, закрывающие лица. В Фуртвангене или в моем родном городе, Титизее-Нойштадте, меня узнают достаточно часто, но если взять такие города, как Франкфурт, то там, конечно же, намного реже. Я, конечно, могу сказать, что выпала из реальности на пару секунд, но все же я была крайне удивлена, поднимая голову на знакомый голос… Но… Разве здесь есть место для политес? Я просто охренела, потеряла возможность дышать и выпустила себе в голову гранату, едва не выронив из рук фотоаппарат, чья смерть наверняка стала бы и моей смертью тоже. — Самый часто запрашиваемый вопрос, связанный с твоим именем в поисковой системе Google — «Бенедикт Долль подруга». Узнают тебя чаще всего девушки-фанатки? Я непроизвольно втянула наэлектризованный воздух, смотря на него и не имея возможности сдвинуться с места. Ведущие и их гость сидели лицом друг к другу и вряд ли видели кого-то ещё, что меня, возможно, только спасало. Я хотела уйти, выйти и сбежать ровно до тех пор, пока не попала на чужие радары, но ноги примерзли к полу сразу же, как только я услышала вопрос. Возможно, я проявляю какие-то мазохистские наклонности, но мне жизненно необходимо услышать ответ, который я и так уже знаю. — Да, — Бенедикт улыбается, одобрительно кивая головой, и я не могу объяснить, насколько мне сейчас неприятно. Лицо кривится, и я рада, что этого никто не видит. Здесь все, кроме меня, чем-то заняты. — Это однозначно. И на улицах, и в социальных сетях девушек-поклонниц намного больше, чем молодых людей. Почему это так? Не могу точно сказать. Может потому, что я мужчина? — он смеётся, а мне просто жесть как хочется кинуть в него монитором, на котором его лицо изображается. Я смотрю на них, но уже практически не вижу. Мой расфокусированный взгляд перехватывает расплывчатое лицо Маркуса, пока его напарник задает очередной вопрос. Он слегка улыбается мне, а я, словно механическая кукла, только аккуратно машу рукой. Как пингвин из известного мультика, сейчас я живу по принципу: «Улыбаемся и машем, парни. Улыбаемся и машем». Только вот улыбка настолько неестественная, что мне хочется ударить себя по лицу. Только вот движение настолько ломанные, что мне хочется рухнуть на пол и не вставать, точно я сломанная игрушка, которой попользовались, а потом вновь поставили на полку. Я ведь тоже сломанная. Напополам. — Ты студент факультета экономики и маркетинга, — начинает Нэйт, а я могу только удивленно приподнять брови. Надо же. — Как тебе удается соединять в своей жизни удачную спортивную карьеру и учебу в университете? — в какой-то момент Бенедикт перехватил взгляд Маркуса, неосознанно проследив за ним, и замер, не дослушав вопрос. И именно в этот момент я умерла. Всего лишь один взгляд, и меня больше нет. Рассыпалась. Разлетелась. Всего лишь один взгляд, а в душе уже огромный ком из чувств и эмоций, что в очередной раз желают разорвать меня изнутри. Один взгляд, который и воскрешает, и одновременно втаптывает меня в грязь. Ритмично. Ровно. Старательно. И все это — всего лишь один гребанный взгляд… Бенедикт молчит, и мне становится настолько не по себе, что я, блять, начинаю чувствовать себя виноватой. В груди начался шторм, и его волны рискуют выбить меня из колеи, разбивая об острые скалы собственных противоречий. Всего лишь один взгляд, а в голове уже тысяча воспоминаний, завлекающих меня дальше. В омут. С головой. Говорят, о прошлом можно вспоминать только тогда, когда воспоминания приносят счастье… И, наверное, это самое счастливое, что происходило в моей жизни. То, что теперь разъедает моё сердце едкой кислотой, и то, что ещё не позволяет двигаться вперед. Потому что я осталась там. В том времени, когда мне было хорошо, и в том времени, что уже в прошлом. А если это лучшее в моей жизни, что тогда? — Отогнись немного назад, — в очередной раз просит, все ещё находясь за спиной, и легко дотрагивается до живота девушки своей теплой ладонью, пытаясь поставить её в правильное положение. — Расслабь мышцы верхней части туловища, постарайся сознательно дышать животом прежде, чем спустишь курок. Всего лишь один взгляд, содержащий слишком много слов, и ком в моей груди поднимается вверх, застревая в районе солнечного сплетения, и не позволяет мне говорить. Не позволяет дышать. Я могу только жадно хватать воздух, в котором уже нет ничего из того, что позволит мне жить. — Это уже можно назвать твоим желанием? — произносит чуть слышно, замечая, как голос срывается от накатывающей волны удовольствия, что накрывает её с головой, и легкую толику разочарования, что сносит её тогда, когда спина лишается уже такой привычной для себя опоры. — Пока нет, — также тихо произносит, пока девушка всеми силами пытается не выдавать своего противоречивого состояния. Когда бабочки не летают, а рвут изнутри. Когда звезды не светят, а осыпаются мелкой золотистой пылью прямо на голову. Когда мир падает, а она бегает по его обломкам. Воспоминания — худший наркотик. Нет ничего лучшего него, но и хуже, к сожалению, тоже нет. С него не слезть, а его влияние не угасает спустя какой-то промежуток времени. Оно вечно, как солнце за окном. Ты можешь сколько угодно врать, но все равно будешь помнить. Потому что такое не забывается. Закрываю глаза, пытаясь оставаться сильной, и искренне верю, что у меня получается это делать. Но нет… Невозможно изображать безразличие тогда, когда на душе вертится тысяча фраз, которые жизненно необходимо сказать. Все они хотят увидеть свет, но сегодня вокруг только темнота. А потому они так и останутся глубоко внутри. Отвожу взгляд, всматриваясь в лицо режиссера, и в очередной раз отворачиваюсь, вспоминая, зачем я сюда пришла. Эмоций нет. И чувств… — Бенедикт… — его зовут, но я уже не вижу этих реакций. Уверена, что в сердцах всех здесь присутствующих плещется удивление. Долль вздрагивает и, как ни в чем не бывало, отвечает: — Безусловно, такое совмещение дается мне очень непросто. Я учусь только летом, зимой же я беру академический отпуск. Весной мне необходимо проработать весь материал, который я пропустил, сдать его. В апреле мне удается довольно легко справляться с этим, но в мае, июне, июле, когда тренировки вновь возобновляются, становится тяжелее. Пока я добираюсь до места тренировки, я делаю домашние задания, затем тренировка, потом еще лекции. Это очень напряженное расписание. Но я сам сделал такой выбор. И я уверен, что в будущем все мои старания окупятся, — пару раз он останавливался, долго подбирая слова и путая мысли, но нужно сказать, что Бенедикт вовремя вернул в свою речь хрустальный контроль. Хотя, собственно, он и не был выведен из равновесия. Это только моя прерогатива. И одна единственная фраза, вырванная из его речи, бьёт по моей голове набатом: «Я сам сделал такой выбор», — и мне кажется, что это предложение сказано не просто так. Не для проформы. Не для интервью. Не для ответа. Хочу выпустить себе пулю в висок, и, пожалуйста, если у вас есть такая возможность — принесите мне патроны. Или огнемет. Беру в руки фотокамеру и стараюсь не слушать их дальнейший треп. Мне неинтересно. Смотрю на все происходящее через объектив и, если честно, намеренно делаю больше снимков ведущих, хотя и уверена, что за это мне ещё влетит. Просто Бенедикт такой… Пугающий. Вызывающий кучу эмоций и, как когда-то сказала Эва, с улыбкой ангела. А я не хочу снова пускать этого ангела в свою жизнь. Пускай сидит в своём раю, в моем же личном аду не хватает чертей. — Представляешь, он мне чемоданы помог донести, — её веселый тон срывается, и мне кажется, ещё секунда, и у неё прорастут крылья, которые позволят её улететь на седьмое небо. — Сам подошёл, я его даже не просила! А ты видела, как он улыбается. Как ангел! Кашляю, до боли зажмуриваясь и стараясь убедить себя в том, что моё отклоняющееся поведение в этом дурдоме не слишком заметно, когда Кори, выполняющий тут абсолютно все роли, начиная от носильщика воды и заканчивая сценаристом, неодобрительно шикает на меня. — Как долго ты планируешь оставаться в профессиональном спорте? К сожалению, нельзя быть спортсменом всю жизнь. Именно поэтому ты решил одновременно получать высшее образование? — в дело вновь вступает Маркус, и я делаю несколько отличных фотографий с его улыбкой. Широкой, белоснежной, безумно милой, но… Не такой. — Да. У меня еще есть несколько целей, которых мне хотелось бы достичь. Следующей зимой состоятся Олимпийские игры, и я, безусловно, хочу выиграть олимпийскую медаль. Кроме того, хочется еще раз стать чемпионом мира. А там посмотрим… Два или три года еще точно, — Бенедикт заканчивает свой ответ и коротко вглядывается в лица нескольких ведущих и режиссера. Он мимолетно закашлялся, практически зеркально изображая меня несколькими минутами ранее, и неожиданно для всех произносит: — Может быть, сделаем небольшой перерыв? Это ведь не прямой эфир, да? — он задорно смеётся, заражая своим смехом ведущих. — В горле пересохло. Оператор одобрительно кивает, и съемка тут же останавливается, словно по велению волшебной палочки. Ребята начинают о чем-то тихо говорить, а я… А я думаю о том, как мне максимально тихо унести свою тушку отсюда, но да… Не тут-то было, и я убью Маркуса сегодняшним вечером. — Мири, у тебя есть минутка? — довольно спрашивает он, и я не могу объяснить того, какой демон вселился в меня сразу же после этой реплики. А то, что этот самый демон был, даже не обсуждается. Тихо подхожу к мягкому дивану, на котором сидели двое ведущих, и сажусь на него третьей, довольно недвусмысленно кладя голову на чужое плечо. Маркус был удивлен, но тут же обнял меня в ответ. Надеюсь, он понял, какую игру я веду. В противном случае, будет нелепо и очень неловко. — Что ты хотел? — спрашиваю у него, а смотрю на совершенно другого человека. Мы боремся взглядами, боремся чувствами, боремся всем, чем только можно, но эта игра не приносит никакого удовлетворения. Только боль. Мой взгляд холоден, его — разозлен. И это пожалуй все, что я могу сказать. И мне противно, противно от себя, от него. От всего того, что происходит в моей жизни и того, что в ней ещё когда-нибудь произойдет. — Ты можешь принести пару бутылок воды для Бенедикта? — мои брови понемногу взметнулись вверх, а его ухмылка росла пропорционально этому действу. — Кори забыл взять их в столовой. Точнее, купить. — Давай я позвоню одной блондинке, и она принесет для Бенедикта вообще все, что он захочет. И себя заодно, — не знаю, сколько ведер яда было в моём голосе, но я уже просто не могу это контролировать. Мы делаем вид, что друг друга не знаем, а мне ведь безумно хочется его ударить. Такое себе, странное ощущеньице. И ведь сделать здесь я ничего не могу… Или могу? — Ладно, только если ты просишь, — улыбаюсь и легко целую опешившего юношу в щеку. Он улыбается и удивленно смотрит на подпрыгивающую меня с дивана, а мне становится просто противно от того, как я себя веду. — Я схожу с ней, — тут же вклинивается Бенедикт несколько грубо, не скрывая злобы, что сочится сквозь его голос. — Давно не гулял в стенах родного университета. Соскучился жутко, — довольно быстро добавляет Долль, стремясь снизить любое удивление со стороны посторонних ребят до минимума. — Не стоит, — поспешно отрезаю я. — Справлюсь сама. Не имею права отвлекать Вас от более важных вещей и людей. — Да ладно Вам, вдруг ногу подвернете? Лестницы у вас тут! — сказать, что Бенедикт получил парочку охреневших взглядов, это не сказать вообще ничего. Кори, испустивший недоуменный смешок, и вовсе рисковал собственными глазами, что едва ли не лопнули от переполняющего его удивления. — Не драматизируйте. — Действительно, Бенедикт, у нас есть парочка нерешенных вопросов, — вставляет свои пять копеек Нэйт, а я только благодарно ему улыбаюсь. Я веду себя так же, как и он. Это был мой ход. Теперь на табло 1:1, и в этом случае проигрывать уже становится не так обидно. — Что это с ней? — удивленно присвистнул Кори, когда я, прожигаемая гневным взглядом одного атлета, была у дверей, а Маркус только развел плечами. Наверное, я дура. Так и напишите в моей истории болезни. Выделите эту строчку и подчеркните её разными пастами, как делают дети в начальной школе. Просто, чтобы не забыть. Я вот уже не забуду, спиной съезжая по деревянной поверхности стены и всеми силами стараясь успокоиться, а не устроить всемирный потоп из слез и огорчений. *** Сказать, что меня раздражает все, что происходит — это не сказать вообще ничего. Меня просто эмоционально расплющивает, как будто бы я только что упала на дно самой глубокой океанской впадины, где давление настолько сильно, что меня уже просто там нет. Собственно, меня уже нигде нет. Меня, блин, все это бесит, и то, что сейчас я иду за бутылкой воды для человека, которого видеть не хочу — возглавляет этот хит-парад. Не заслужил он воды. Взгляд цепляется за красивую блондинку, тихо-мирно стоящую рядом со стеной и в чем-то убеждающую какого-то незнакомого мне человека. Не думаю, что я делаю, и более того, не успею этого понять, но мигом оказываюсь подле неё, улыбаясь во все тридцать два самой своей неестественной улыбкой. Её собеседник живо отходит, оставляя нас наедине, и мне начинает казаться, что я вижу растерянность в её глазах. Ну, это логично. Это финт ушами был неожиданным даже для меня. — Привет, — я произношу это слишком скованно, выдыхая и теряя последние оковы прежде чем сказать то, чего я говорить не хочу, но сейчас всё же сделаю это. — Почему ты здесь? — А, прости, где мне быть? — Ну, забрать своё. Помнишь? — наигранно проговариваю я и понимаю, что мне хочется вешаться от собственного поведения. — «Твоё» там даёт интервью нашим ребят. Думаю, он будет рад увидеть тебя там, — я не хочу говорить всего этого, но волна злобы, поднимающаяся в душе, намного сильнее всех моих желаний. — Можем вам даже диван освободить, давно не виделись все-таки. Я чувствую себя… Паршиво. Словно последняя на земле сволочь, словно не в своём теле, и не могу ничего с этим поделать. Эва слегка приоткрывает рот, застывая в немом удивлении, а я просто… Ухожу. Просто ухожу. Кажется, да… За водой. Только вот теперь мне тоже нужна вода. — Мири! — но я уже не хочу её слушать. *** Не трудно было догадаться, что когда я вернулась назад, мало что изменилось. Эвы, к слову, видно тоже не было, и я даже внутренне порадовалась, что мне не придётся лицезреть их довольные физиономии в непосредственной близости от меня. — Ваша вода, — я протянула Бенедикту пластмассовую бутылку и пыталась сознательно делать вид, что на его присутствие мне все равно. Такой же человек, как и все остальные. Только вот задерживаться здесь как можно дольше я вовсе не собираюсь. — Ребята, можно я сделаю пару ваших совместных фотографий, чтобы я могла спокойно уйти? — Мир, нас время поджимает. Подожди, пока мы допишем. — Это две минуты. — Мири… — Ладно, — поднимаю руки в сдающемся жесте, отходя подальше, и сажусь на свободное место поодаль от съёмок. Мысли летают где-то далеко отсюда, а потому я совершенно не слышу, о чем они там бормочут, но, к слову, слышать я это уже не хочу. Его голос — это как болячка, чем быстрее я избавлюсь от его звучания в своей голове, тем быстрее я смогу исцелиться. — Возвращаясь к теме медалей. Как ты отпраздновал свою золотую медаль? Отличная вечеринка или спокойный вечер? — мне кажется, я подавилась воздухом, услышав этот вопрос, и отчаянно посмотрела в их сторону, не зная, в какой бункер мне хочется спрятаться. Что ж, мне действительно интересно, что он на это скажет. Очень. — В субботу я выиграл спринт, а в воскресенье была гонка преследования, поэтому вечером вечеринки не было. Скромное празднование было только после пасьюта. А шумная и большая вечеринка будет уже в марте, после окончания сезона. И снова этот взгляд. Сожалеющий. Пытающийся что-то сказать и смотрящий в душу. Всего лишь один взгляд, а мне хочется утонуть. Все то, что происходило дальше, было для меня как в тумане. Слова мешались в какую-то кашу, мысли в голове варили компот, а маленькая обезьянка сидела и играла на барабанах в дальних закоулах моего сознания. Абсолютно никакой логики во всем этом я уже проследить не смогла. Но то, что интервью закончилось, мне уже не нужно было повторять дважды. Понятия не имею, как я буду писать отчет, прослушав половину беседы, но… Трудности же закаляют, да? Жаль, что не меня. Быстро попросив их всех встать вместе, я сделала несколько совместных фотографий, ради которых, собственно, и терзала свою душу последний час. Буквально в это же время, будто почуяв запах моей крови, в дверях появился и Герр Кнеллер, вероятно, решивший проконтролировать нашу бурную деятельность. Он постоянно поправлял свои очки в толстенной коричневой переправе и мягко оглядывал взглядом помещение, только после некоторого промежутка времени обратив свой взор на Бенедикта, обмениваясь рукопожатиями со всеми присутствующими. Мужчины разговорились, обсуждая какие-то обыденные вещи, вроде погоды за окном, в своём тесном кругу. Решаю воспользоватся этой возможностью правильно и бесшумно вываливаюсь в коридор, прекрасно понимая, что я не желаю никаких бессмысленных разговоров. А они будут. — Мириам, подождите, пожалуйста. У нас есть пара незаконченных вопросов с вами, — честно, сейчас мне захотелось удариться об стену. Голос преподавателя настигает меня уже в коридоре, и мне ничего не остается, кроме как уныло плестись внутрь подобно заключенному, которого ведут на допрос. Мужчина начинает спрашивать меня о каких-то мероприятиях, но я, если честно, не очень понимаю, о чем он вообще со мной разговаривает. Я просто изредка киваю и краем глаза замечаю, что ребята, а именно Нэйт и Маркус, постепенно уходят. Только вот Бенедикт стоит, облокотившись на один из столов, и ждет. И от этого факта мне хочется завыть ещё больше. — Я все поняла, но, герр Кнеллер, можно мне идти? — произношу умоляющим тоном, изредка оглядываясь на Бенедикта, хотя и понимаю, что вот шансов у меня откровенно маловато. — Я ужасно опаздываю. Мужчина издает неясные хрипы, закрывая рот кулаком, и медлительно кивает: — Ваше право, — он показательно разводит руками, и этим жестом уж очень сильно напоминает мне отца, по которому я безумно скучаю. Страшно подумать, я даже по дебильному смеху и шуткам Стиана скучаю. И я в очередной раз собираюсь уходить, но, да, моя карма, видимо, безвозвратно испорчена. Вот просто закрашена черной краской, без единого намека на яркие цвета. — А можно мне фотографии посмотреть? — слышу торопливый голос Бенедикта, заставляющий меня вздрогнуть и экстренно обернуться на сто восемьдесят градусов. По его тону слышно, что он просто не смог придумать ничего лучше, но… — Я очень спешу, — говорю с нажимом, но мне хочется засмеяться от бессмысленности всех наших сегодняшних разговоров. — Иверсон, это невежливо, — охренеть. А вот зажиматься с чужими бабами очень вежливо. Наверное, тот взгляд, который я кинула в сторону преподавателя был красноречивее моих мыслей на этот счет. И, может быть, именно поэтому, он просто быстро ретировался. Вот раз. И нет человека. А Бенедикт есть. Только мне от этого не легче. — На, — я демонстративно снимаю с плеча чехол с фотоаппаратом и передаю его в руки молодого человека. — Смотри, ты же хотел, — кидаю с вызовом, но вся моя речь теряет всякую уверенность, когда он в очередной раз оказывается достаточно близко. Он забирает из моих рук современный гаджет и откладывает его на какую-то деревянную поверхность позади. Не смотрю в глаза. Не могу. Рассматриваю собственные руки, облокачиваясь на край какого-то кресла. — Я хотел поговорить, Мири, — он пытается взять меня за руку, шаг за шагом подходя ближе, но я отдергиваюсь от него, словно от прокаженного, отрицательно мотая головой. — Я могу все объяснить. — А если я не хочу тебя слушать? — нахожу в себе силы, дабы поднять взгляд и смело взглянуть ему в глаза, чувствуя, как больно забранные в хвост волосы хлестнули меня по спине. Я смотрю в его глаза, но лучше бы я этого не делала. Всего лишь один взгляд, в котором слишком много слов. Слишком много того, что витает в воздухе, но остаётся неназванным. Бенедикт тяжело вздыхает, отворачиваясь, и вновь возвращает свой взгляд ко мне: — У меня есть всего один хренов день, чтобы объясниться с тобой, — начинает он шепотом, и этот шепот сводит меня с ума, хотя я и прекрасно знаю, что не должна позволять себе реагировать на него подобным образом. — Я прекрасно знаю, что я накосячил. Более того, я прекрасно знаю, что я идиот. Но ты не уйдешь отсюда, пока меня не выслушаешь. Нетерпеливо сглатываю, смотря на него своим внимательным взглядом. Жилка на его шее нервно подрагивает, и я клянусь, он выглядит разозленным как черт. Как раз такой, которого не хватает в моём личном аду.