Exceptions

Цените моменты. В конце концов, вы никогда не знаете, что может случиться в следующую секунду.

Ей хотелось запомнить тот день до мельчайших подробностей, жадно впитывать его уходящие мгновения, пытаясь поймать их в свою сжатую ладонь в самую последнюю секунду. Тогда Мириам просто хотелось быть счастливой, избавляясь от своих пресловутых сомнений и атакующих голову «если». Слова «если» больше не существовало. В какой-то степени девушке было абсолютно все равно на то, сколько продлится этот скоротечный миг: час, неделю или месяц… Важно было лишь то, что все это происходило с одной молодой норвежской девушкой, и ей это безумно нравилось. Она ощущала в себе совсем детский трепетный восторг, что накрывал её с головой вне зависимости от собственных мыслей. Ей просто хотелось смотреть на мир широко открытыми глазами и радоваться каждой мелочи, что случаются каждый день. Жизнь никогда не останавливается, но в тот момент Мириам отдала бы многое, чтобы остановить эти мгновения, запечатлеть эмоции, вихрем проносящиеся мимо, а иногда и сквозь них. Она хотела сохранить все эти моменты: просто взять, поймать их в какую-нибудь жестяную банку с красивым узором и хранить-хранить-хранить. Как талисман, что будет рядом вне зависимости от обстоятельств. Справедливо будет сказать, что последние несколько дней, вплоть до возвращения в родное общежитие, были лучшими во всей её жизни. Постоянное общение с братом и его девушкой, что по старой доброй привычке собирались вместе под вечер, смена привычной обстановки и Бенедикт, что каждый раз забирался в её голову, принося с собой огромную волну воспоминаний, от которых каждую секунду её молчаливых скитаний по комнате на губах появлялась легкая усмешка. — Что у вас там происходит? — аккуратно начала девушка, присаживаясь на подоконник и внимательно смотря на стоящего рядом Бенедикта снизу-вверх. Такой родной, растрепанный, что сразу хочется уткнуться в объятия, почувствовать запах одеколона и вдохнуть его полной грудью, расслабляясь не только физически, но и морально. — О чем ты? — непонимающе проговаривает Бенедикт совсем близко, в пространство, где смешивается их дыхание, и Мириам может поспорить, что видит, как легко подрагивают его светлые ресницы. — Ну, вот там… — вновь произносит девушка, акцентировано качнув головой в сторону лестничного пролета, где несколько человек с невероятно веселыми лицами таскали оборудование для съемки в то крыло, где и располагались жилые комнаты всей немецкой сборной. Мириам видела их несколько десятков минут назад, и уже тогда их появление недалеко от номера Бенедикта пробудило некоторые вопросы и вызвало озадаченный взгляд, который она просто не могла более скрывать. Бенедикт отворачивается, приветственно кивая одному из работников телеиндустрии, и его взгляд уже не выглядит таким растерянным, каким он казался до этого. — Я… — он задумывается, но быстро приходит в себя, выискивая какой-нибудь саркастический ответ на краю собственного сознания, — Я там готовлюсь получить приз лучшему актерскому дарованию Германии. — А по голове молодое актерское дарование получить не хочет? — Какая ты нежная, — притворно-восхищенно произносит Бенедикт, аккуратно заправляя спадающую на глаза Мириам прядь волос за ухо. Она мило улыбается, слегка наклонив голову от его прохладных прикосновений, чем вызывает только очередную улыбку, в доли секунды искривившею его губы. — Приберегу нежность для своего парня, — таким же издевательским тоном парирует девушка, выдыхая эти слова прямо в чужие губы, так некстати оказавшиеся в нескольких миллиметрах от её лица,  — Не хочу, чтобы ты думал, что стал им, — собирая в своем взгляде остатки дерзости, резко произносит она, за секунду отпрянув и наигранно закатив глаза. — Я стал. — Я не буду встречаться со спортсменами. — Мириам не хотела говорить это, не хотела произносить подобные слова и уже тысячу раз больно закусила внутреннюю сторону щеки, встречаясь с суровым взглядом напротив и осознавая собственную глупость, которую Бенедикт, кажется, пропустил это мимо ушей. Или сделал вид, что пропустил. — Но ты уже это делаешь. — Кто тебе такое сказал? — смело произносит девушка, неосознанно перемещая свои руки на его шею, таким простым образом опровергая любые слова своими действиями. — Я сказал, — серьёзно произносит Бенедикт, но все его слова в данный момент не имеют никакого значения, витая в воздухе и растворяясь в новом мягком и тягучем поцелуе. Потому что в такие моменты уже ничего не имеет значения. Мири и вовсе кажется, что это один из видов её личной сладостной пытки, что уносит в другое измерение и убивает все остатки самообладания. И зависимость от неё, все равно что Стокгольмский синдром, с каждой проведенной вместе секундой становится все сильнее. — Возможно, одним исключением в моей жизни стало больше. — с придыханием произносит Мириам, когда у неё появляется пара секунд для мимолетного вдоха. Горячий, наэлектризованный воздух обжигает горло, заставляет голову кружиться от его близости и головокружительных вкусов его поцелуев. Бенедикт улыбается, видимо, будучи полностью довольным подобного рода ответом, и вновь накрывает её губы своими. Мириам в очередной раз чувствует слишком много, и все эти эмоции разом наваливаются на её неподготовленную голову. С каждой секундой, проведенной рядом, Бенедикт становится все настойчивее, поцелуй все горячее, а сердце и вовсе больно бьётся об ребра, стремясь выскочить из груди или разорваться прямо внутри. Со стороны прохода раздается неопределенный кашель, что заставляет Мириам резко вздрогнуть, пряча своё вспыхнувшее лицо в изгибе его шеи, тогда как Бенедикт с явной неохотой легко качнул головой назад, выхватив знакомый силуэт боковым зрением. — Бенедикт, я, конечно, безумно рад, что ты стал большим мальчиком, — Мири чувствует, как кровь вновь приливает к лицу, а Бенедикт чуть сильнее сжимает её плечо своей ладонью, стараясь успокоить. Сам он только усмехается, до боли спокойно смотря на своего неподражаемого тренера, всегда появляющегося в самый нужный момент,  — Но это однозначно не то место и не то время. — в его голосе совершенно нет осуждения, слышны только маленькие понимающие и несколько саркастические нотки, что повсеместно плещутся в нем, — Тебя одного ждем. — Иди, — тренер удаляется, и она позволяет себе вновь поднять свой расфокусированный взгляд на молодого человека. Бенедикт улыбается, словно ребенок, дорвавшийся до конфеты, невесомо касается её подбородка, легко приподнимая его, дабы всмотреться в изумрудные глаза напротив: — Как ты покраснела, — он усмехается, аккуратно заправляя вновь выпавший из прически локон за ухо, — вот уж не думал, что ты настолько стеснительная. — Иди уже, — произносит, легко отталкивая его от себя, и вскакивает с подоконника, задорно смеясь и пытаясь скрыть своё быстрорастущее смущение. Девушка быстро преодолевает расстояние до знакомой двери, оборачиваясь и совершенно детским жестом показывая язык. Мириам могла поспорить, что этот разговор и накатившие воспоминания вновь заставили её превратиться в вареную свеклу, нервно проходящуюся по собственной комнате и бесцельно переставляющую собственные вещи. Девушка уже не может стереть с лица радостную улыбку, но все одно старается заниматься тем, чем положено. Думать о том, о чем следует. Занять все мысли и чувства дипломом, что уже совсем скоро постучится в двери, и в данный момент учеба — это все, что должно тревожить её душеньку. Девушка аккуратно достает с верхней полки пару знакомых книг по философии, едва не выронив на себя все содержимое этого шкафа. Невольно вскрикивает, когда книга играючи распахивается, выпуская из своих страниц несколько закладок, что она оставила тут накануне. Мириам пришлось вернуться досрочно. В один из вечеров, когда они со Стианом вновь мило делились эмоциями с родителями по скайпу, телефон предательски задребезжал, а плавная женская речь, вырывающаяся из его динамиков, коварно сбросила Мириам с того розового облака, на которое она уже успела забраться: на счастье девушки выпала внеплановая зачетная работа, и, как бы ей не хотелось, она не могла более оставаться тут. А сейчас… Зачет был успешно сдан, но чемпионат мира, увы, досматривался уже по средствам онлайн-трансляций. Наверное, именно в этот момент она впервые поймала себя на мысли, что переживает. Переживает иначе. Она волнуется так, будто и сама бежит эту мужскую эстафету. Так, что хочется грызть себе локти и закусывать губы до крови, только если это поможет. Девушка закрывала глаза каждый раз, когда Бенедикт подходил к своему огневому рубежу и каждый раз испуганно вздрагивала, вслушиваясь в радостные вопли по ту сторону экрана. Тем паче, что свою излюбленную привычку Бенедикт Долль вновь повторил: сказал «привет» штрафным кругам и поехал на свидание с ними. Кажется, его винтовка хорошая сваха. Во всех смыслах. Мириам слегка трясет головой, пытаясь выдворить все ненужные мысли, и в очередной раз открывает старую книгу в довольном ветхом переплете, пытаясь по памяти восстановить место своей недавней остановки, и, вооружившись карандашом, начать добывать отсюда знания, которые, быть может, и вовсе не пригодятся ей в профессиональной карьере. Но это, наверное, вся суть мирового образования. — Привет, Мир, — в комнату заходит Карин — смуглая темноволосая девушка, весьма приятной латиноамериканской наружности. Её шоколадные глаза резво бегают по помещению, видимо, ища что-то, а позже и сама она, вскинув вверх указательный палец, ринулась к прикроватной тумбочке, слишком резко открывая все её ящики. Мириам смотрит на неё с опаской, удивляясь такой резкой перемене в её настроении, ведь, кажется, они виделись ещё совсем недавно и для подобного поведения не было абсолютно никаких предпосылок. Шатенка быстро выуживает из кучи вещей какие-то документы, спрятанные в полупрозрачную папку, и облегченно улыбается, совершая поворот на сто восемьдесят градусов, демонстрируя Мириам предмет своей мимолетной паники: — Представляешь, голову переклинило… — обескураженно поясняет она, не забыв забавно передёрнуть плечами, — Заведующий кафедрой подошел, попросил принести пару документов для грядущей конференции, а я, дура, перепугалась, что оставила их в дома в Ротенбурге. — Главное, что все обошлось, — заключает Мириам, слегка поджав губы, расслышав противный писк видеозвонка позади. Оборачивается, замечая знакомое имя на экране, но не стремится отвечать на звонок в присутствии посторонних. — Да-а, — Карин шумно выдыхает, забирая журнал с той же самой тумбочки, — Как, кстати, Эва? И Мириам бы тоже было интересно узнать. Они не общались, и эта была та болезненная оплеуха, что омрачала буквально весь поток счастья, который на неё вылился. Она пыталась завести разговор, узнать, что происходит, но Эва каждый раз находила какой-то глупый повод, чтобы удрать от любых объяснений. Ситуация не изменилась и дальше, поэтому когда девушке пришлось возвращаться, блондинка лишь сухо попрощалась, видимо, даже обрадовавшись. Мириам, конечно, понимала, с чем связано подобная перемена в их общении, но все одно не могла поверить, что это могло задеть Эву настолько глубоко. Это на неё не похоже. Не тот характер. Они всё ещё там. Все. Радуются, смеются, наверняка наслаждаются гонками в приятной компании друг друга. И Мириам нервничала. Не могла объяснить причину, но каждый раз, когда в голову залетала шальная мысль о том, что Эва осталась там, по сердцу будто бы проходились огромными раскаленными ножницами, что без труда оставляли на нём свои болезненные надрезы. Наверное, именно сейчас Мириам понимала — в её жизни все не может быть настолько хорошо. И чем выше она сейчас взлетит, тем больнее будет падать вниз. Как бы банально эта фраза не звучала. — Мы давно не общались, — лицо мгновенно помрачнело, и эту перемену, мягко говоря, было очень трудно не заметить, — но я думаю, она не особо-то этого и хочет. Карин смотрит с явным непониманием, но все одно решает не строить из себя всезнающего психолога и не залезать в чужую душу со своими расспросами: — Странно, мы вчера созванивались, она была в весьма приподнятом расположении духа. На самом деле, мне она давно не казалась настолько довольной, — девушка останавливается, направив на Мириам недоверчивый взгляд, но все одно продолжает, — Это было что-то похожее на тебя, когда ты только-только вернулась, но не суть… Она говорила что-то про новые знакомства, какого-то спортсмена из вашего родного города… — А что она про него говорила? — произносит, снизив звук своего голоса до минимума, и старается не замечать, как её сердце снова пропускает удар, томительно ожидая ответа. Мириам вновь оборачивается назад, кидая заинтересованный взгляд на экран ноутбука, чей экран в очередной раз загорелся своими яркими красками. — Ответишь? — её собеседница удивленно приподнимает брови, кивая на ещё пока не задымившийся, но уже закипавший от негодования Бенедикта ноутбук, но Мириам только нерешительно качает головой в ответ. — Нет, — тихо срывается у неё, а Карин только понимающе закатывает глаза, прекрасно понимая все без слов, — Не хочу, чтобы что-то отвлекало меня от философии. — Да ухожу я уже! У-хо-жу… — задорно смеется она, подмигивая и скрываясь в коридоре, — Личное — не публичное… Знаю я эту философию. Ответив собеседнице теплой улыбкой, Мириам вернула свой взгляд к экрану ноутбука, и лицо её резко похолодело. Мысли об Эве, об «спортсмене из её родного города» клубились в воздухе, сродни сигаретному дыму, проникающему в легкие и заставляющему задыхаться. Первые несколько секунд Мириам может только горько сожалеть о том, что Карин не закончила свой рассказ. Помедлив ещё несколько мгновений, девушка все-таки позволяет улыбчивому лицу Бенедикта осветить экран своим хорошим настроением. Только вот её настроение на таких высотах больше не летает. — Учителям привет, — коротко кидает юноша в ответ на убивающий взгляд, что даже через экран высокотехнологичного гаджета заставил легкий морозец тонкой ленточкой пробежать по его позвоночнику. — У тебя есть планы на эти выходные? *** Мириам всегда считала, что существует два типа разговора: первый, а он же наиболее часто встречаемый, это болтовня ни о чем, абы ляпнуть что-нибудь только с одной целью — избежать молчания, что в данной конкретной ситуации может просто свести с ума. Такое, как правило, а может быть и как закономерность, происходило днем, когда солнце высоко стояло над горизонтом, а по улицам туда-сюда сновали недовольные прохожие. Второй же тип — разговоры ночные — самые искренние и настоящие. Как правило, именно с приходом темноты в человека просыпается удивительная способность — говорить. Говорить только правду, ведь именно в это время люди — особенные. Иначе думают, иначе рассуждают… Возможно, они и видят в этот момент иначе. Ночью нет масок, нет невольного маскарада, чьим участником мы так или иначе становимся днём. Ночью ты — это ты, а не тот, кем хочешь казаться. И убежать не получится. Мириам уяснила это не один раз, ведь, кажется, все главные события в её жизни происходят под вечер. Такое простое стечение обстоятельств, но девушка чувствует себя жутко особенной и слишком счастливой для этого серого и хмурого дня, в очередной раз ощущая, как прохладный ветер легко играется с её распущенными волосами. — Что ты там говорил? — девушка легко засмеялась, насмешливо оборачиваясь в сторону атлета, и кинула в его сторону извиняющийся взгляд, — Извини, я… я прослушала. Она застенчиво улыбается, чувствуя растущее в душе смущение, и тут же отворачивается, подставляясь очередному порыву. Девушку ощущала себя странно, ведь прекрасно понимала, что она никогда не умела улыбаться подобным образом. И вести себя подобным образом — не в её правилах. — Ты не слышала ничего из того, что я тебе говорил, да? — Бенедикт сокрушенно качает головой, показывая миру негодующе вздернутые вверх светлые брови, но все одно не позволяет себе выпустить холодную руку Мириам из своей теплой ладони. И молодой норвежке вновь было невероятно легко. Создавалось ощущение, что все счастье, что когда-либо было или когда-либо будет, только что сбросили на неё из огромного вертолета, мягко прошелестевшего над их головами. Все происходящее уж больно напоминало сказку, в которую, Мириам знала это на собственном опыте, она попасть не могла. Девушка несколько задумалась, поскольку понятия не имела, как мягче сказать то, что она пропустила практически половину его речи, вслушиваясь и растворяясь в удивительном звучании этого голоса. — Ну… Твой отец — бывший спортсмен. Правда сейчас он работает шеф-поваром. Следовательно, мне можно не боятся отравиться твоей едой, — Мириам довольно улыбнулась, мысленно хваля себя за то, что смогла выловить хоть какие-то обрывки их разговора, — А вот тебе мою лучше не пробовать. — Это ещё почему? — Ну, понимаешь… Пока все девчонки играли в куколок и проводили время на кухне с мамами, я, как бы это помягче, гонялась по трассе с будущими норвежскими лыжниками. Определенно не самая лучшая, но и не самая худшая часть моей жизни. По крайней мере, пока я жила в родной стране. — Кстати об этом… — Бенедикт качает головой, потерев переносицу, и притягивает девушку за плечи, сжимая их так, словно она сейчас убежит, — Не пойми меня неправильно, но я так и не смог понять, как в семье, где все сплошь профессиональные спортсмены, смогла родиться девочка, чья натура полностью презирает спорт и спортсменов в частности? Это, как минимум, нелогично, а как максимум, странно. Особенно, если вспомнить тот факт, что ты и сама занималась чем-то в этом роде. — Бенедикт сказал именно то, о чем думал, и то, о чем не мог не спросить. В противном случае от обилия таких противоречий его мозг рискует взорваться. — Я не хочу вспоминать… Подожди. Откуда ты все это знаешь? — она резко вырывается свою руку из его железной хватки, останавливаясь, — Ты следишь за мной? Бенедикт странно усмехается, завидев огромное количество машин, что редко встречалось на этой вечно заспанной улице. Вечерние огни города ярко светят в глаза, впрочем, молодой человек не мог не признать, что здесь было безумно красиво. Яркие фонарики, потрепанные временем витрины магазинов, подсвеченные изнутри, и старенькие, словно средневековые улочки, отделенные каменной стеной и мощенным тротуаром под ногами, по которым они прогуливались прежде, чем окунуться в громкую музыку и звон стаканов обещанной вечеринки, производили на них двоих неизгладимое впечатление. — Нет, — он разочарованно качает головой, смотря вперед невидящим взглядом, — Просто даже такой тупой спортсмен, как я, умеет пользоваться социальными сетями. В его голосе сквозила обида, такая, которая запросто смогла бы сбить её с ног, переводя подобный ветер на шкалу Бофорта. Конечно, она понимала, что тот разговор и её отношение к роду его деятельности могли оскорбить, задеть его чувства, но Мириам думала, что все это в прошлом, где-то далеко. Но в последнее время Бенедикт стал все чаще возвращаться к этой теме, обидно шутить на этот счет, и это, извините, не могло не напрягать. — Так… Ладно, — она останавливается, резко перегородив путь молодому человеку, который, слегка опешив, но все-таки остановился, — Прости меня за те слова, я правда не хотела, чтобы ты каждый раз ставил их в упрек. — произнесла она скороговоркой, абсолютно не дыша, и кажется, даже зажмурив глаза от того, что чувствует, как ломается, в очередной раз отказываясь от собственных убеждений. — Я так больше не считаю. Произнести в слух то, о чем думаешь, всегда было непростой задачей. А если уж глубоко внутри живет нестерпимый баран, отступать от своих идей — вообще дело гиблое. — Нет. — Что «нет»? — подозрительно тихо переспрашивает Мириам, неосознанно дергаясь под его изучающим взглядом. — Обычным «прости» тут не отделаешься, — просто поясняет Долль, широко улыбаясь и обнимая девушку ещё сильнее, — Ладно, расслабься. Все нормально. Мириам хотела сказать многое, хотела накричать и высказать все, что думает, но не решилась портить эту шикарную атмосферу своими ненужными репликами. — Ты считаешь, что это все ещё хорошая идея? — настороженно, будто бы вскользь спрашивает Мириам, завидев массивное каменное здание с обилием каких-то ярких вывесок, — Может, тебе стоило пойти одному? — скомкано добавляет, слегка отдергивая накинутую на плечи куртку. — Это просто неофициальная вечеринка по случаю окончания чемпионата мира. Не стоит волноваться. — Ладно, — она задумывается, но позволяет себе улыбнутся, — просто предчувствие какое-то нехорошее. Как будто… — она останавливается, завидев вход в это довольно красивое, по её собственным меркам, здание, — как будто что-то произойдет. — Брось, — Бенедикт отмахивается, забавно щурясь, — просто будь рядом со мной, и все будет хорошо. И пора бы тебе уже запомнить, что спортсмены — они не волки. Тебя никто не съест. — Думаешь? — опасливо произносит, скептически выгнув бровь и бросая взгляд на парковку, где было подозрительно много машин, что несколько пугало и волновало одновременно. Мириам никогда не любила огромные сборища народу, что кучкуются в одном замкнутом пространстве, а потому первое, что бросилось ей в глаза тогда, когда она перешагнула порог этого заведения — это огромная толпа народу, что дергалась под оглушительно бьющую по ушам музыку. Глаза не сразу привыкли к практически кромешной темноте, что разрезалась только яркими световыми эффектами, а тело к грохочущей музыке, что волнами пролетает сквозь него, вызывая странную вибрацию, проходящую от волос до кончиков пальцев. Единственное, что спасало Мириам — это чужая рука, что крепко сжимала её ладонь. Возможно, останься она сейчас без подобной опоры — просто утонула бы в этой толпе неуправляемых людей, что предпочли забыться сегодняшним вечером. Бенедикт, к удивлению Мириам, практически сразу вылавливает своих друзей, уперто идя к ним сквозь всю это прыгающую, а иногда и поющую толпу. Мири чувствовала себя неуютно, иными словами так, как будто её только что поместили в полностью неизведанную среду и заставили выживать. Музыка вокруг грохочет и оглушает, а на небольшой сцене, что отведена для диджея и других развлекаловок, свой личный бенефис устроила себе пара парней, вероятно, потерявшие свои футболки где-то по пути. Конечно, танцы — не их конек, но кому до этого дело? — О-о, — громко, практически перекрикивая музыку, произносит Симон, — что-то вы припозднились. — понимающе проговаривает он, когда молодая пара добирается до столика, который оккупировала немецкая команда. Он был сравнительно далеко от танцпола, практически в самом углу, и нужно отметить, что музыку здесь было слышно несколько меньше. — Мириам, ты прекрасно выглядишь, — Эрик Лессер, уже прибывавший в веселом расположении духа, отвесил девушке шутливый реверанс, на который она лишь благодарно улыбнулась, но не проронила ни слова. Он прокричал это ей на ухо, и Мириам едва ли могла различить его дальнейшие реплики, что просто тонули в этой каше из разных звуков. Краем глаза она заметила Франциску, что танцевала вместе с другими девушками, и вновь осветилась лучезарной улыбкой, понимая, что хотя бы двух человек здесь она знает. — Бенни! — неожиданно произнес Симон так громко, что Мириам и вовсе несколько раз дернулась от неожиданности, поймав на себе пару насмешливых взглядов, — Ну что, теперь, наконец-то, можно хорошенько отпраздновать! — довольно заключил он, передавая со стола пару банок хорошего австрийского пива, и, наверное, именно вместе с этими словами все пошло наперекосяк. *** — Пойдем танцевать? — громко предлагает Мириам, вытаскивая Бенедикта, не выражающего явного желания, на огромный танцпол, где все уже давно показывали свои «профессиональные» навыки. — Я не лучший танцор. — Это не важно, — здесь слишком громко, а потому приходится постоянно кричать, но сейчас Мириам не обращает на это никакого внимания. Слишком любимая песня, слишком любимый человек напротив. Музыка всегда была спасением, и даже сейчас, когда от громкости её звуков хочется спрятаться, девушка не может сдержать себя. Ей хочется танцевать, забыться и просто раствориться в грохочущей музыке, что неконтролируемо разливается по всему залу. Краем глаза она замечает спортсменов, что поднимают в высоту бутылки с хорошим алкоголем, качая их из стороны в сторону, пытаясь попасть в ритм музыки, а потому брызги летят так, что начинает казаться, будто бы в помещении неожиданно начался дождь. Но для Мириам это неважно. Она просто хочет быть ближе, настолько, насколько это вообще возможно. Громкая музыка заставляет забываться, хаотично двигаясь в такт играющей мелодии и теряясь в ней, и с уверенностью бронепоезда Мириам может заявить, что уже не чувствует себя. Чувствует теплые пальцы, что за секунду сжимают её запястья, чувствует тепло чужого тела позади и чужие руки, так беззастенчиво проходящиеся по её изгибам, но не себя. Самообладание тут больше не живет. Мириам ощущает жар, что охватывает каждую клеточку её тела каждый раз, когда она чувствует легкие прикосновения, обжигающие кожу даже сквозь тонкую ткань платья. Им жарко, и дело тут вовсе не в температуре. Они пьяны, но алкоголь тут вовсе не причем. Тела двигаются в такт звучавшей музыке, и им все равно на то, что происходит вокруг. Время останавливает свой бег. Мири чувствует легкий поцелуй, приходящийся куда-то в район шеи, и позволяет себе только судорожный вздох, зажмуривая глаза и откидывая голову назад, стараясь не замечать редкие локоны, что прилипли к разгоряченному лицу. Потому что человек позади — это все, что ей нужно в этот момент. С губ срывается тихий стон, который вообщем-то никто не сможет расслышать. Она улыбается, разворачиваясь к немножко подвыпившему Бенедикту лицом, и тихо ухмыляется, хватая его за руку и ведя туда, дальше, в центр событий. Вокруг происходит примерно тоже самое: все обнимаются, танцуют, кто-то пьёт в баре, а некоторые и вовсе пытаются отобрать микрофон у бедного диджея, что просто решил поработать не в ту ночь и не в том месте. Бедолага сопротивляется, но его оппонент настроен довольно серьёзно. Кажется, они уже минут десять занимаются перетягиваем микрофона, но никто не обращает внимания на эту довольно забавную ситуацию. — Faen! ((нор.) Дерьмо!)  — Мириам шла спиной, но невероятно быстро обернулась, услышав озлобленную норвежскую речь буквально в метре от себя, когда случайно, совершенно неосознанно, махнула рукой в очередном порыве, заставив бутылку пива, смирно покоившуюся в руках у симпатичного юноши, вылететь и едва ли не встретиться с каменным полом. Бутылка, к счастью обоих участников инцидента, осталась цела, чего не скажешь о её содержимом, что тут же выплеснулось на рубашку молодого человека. — Jeg beklager! Jeg hadde ikke lyst til. (Прости! Я не хотела.) — слишком быстро проговорила Мириам, стремясь извиниться, но в ответ прозвучала только недовольная норвежская брань, которую она бы не стала, да и не смогла бы перевести. Девушка испуганно прикрыла глаза, благо, она не могла расслышать уже и половины, что просто тонула в огромной мешанине звуков. Её невольный собеседник быстро растворился, оставив Мириам в обнимку со своим стыдом и испачканной в алкоголе одеждой. — Твою мать. — сокрушенно произносит себе под нос, чувствуя, как по рукам струятся капли липкого алкоголя, — Прости, я скоро вернусь, — коротко кидает она Бенедикту, хотя и не уверена, что он слышит её. Думается, ещё одна бутылка алкоголя явно не добавит его слуху ясности. *** — Какая же… клуша! — тихо произносит Мириам, рассматривая повреждения, нанесенные бедной ткани её любимого платья. Несколько огромных пятен ярко выделялись на подоле и груди, и Мириам хоть и не считала нужным портить его ещё больше, все же слабо надеялась, что сможет вывести этот противный запах брожения, пока он ещё не успел залезть под кожу. Рыжеволосая кидает короткий взгляд на висящее над раковиной небольшое зеркало, грустно усмехаясь собственному непрезентабельному виду: волосы растрепались, а красное от продолжительных танцев лицо ещё более дополняло общую картину. — Да… С такими, как ты, сказок точно не происходит, — фраза, вылетевшая неосознанно, повисает в воздухе, несколько раз отскакивая от стен и разбиваясь об потолок. Девушка ещё с пару секунд смотрит на себя испуганным взглядом, до конца не осознавая смысл фразы, только что сорвавшейся из её губ. Словно бы это и вовсе сказала не она. — Ну, если только иногда, — каблуки гулко стучат по каменной поверхности, заставляя Мириам испуганно оглядеться в сторону источника звука, — Иногда мне кажется, что это правда… Но Кларк считает, что я сумасшедшая… — вместе с открытой дверью в комнату влетели и жуткие басы очередной попсовой композиции, заставляющий несколько сотен тел содрогаться одновременно. — В любом случае завтра я буду дома, и мы… — дальше Мириам не слушает. Девушка, вошедшая в уборную, разговаривает по телефону на очень быстром английском, который Мириам, к сожалению, не может разобрать. Русоволосая спортсменка быстро преодолевает расстояние до зеркала, несколько долгих минут разглядывая себя в его отражении, постоянно крутясь вокруг своей оси. Так же, как это всегда делала Эва. Эва. За секунду в голове всплыл отрывок того короткого разговора, что они успели провести в первый час приезда Мириам. По всем законам жанра именно после этого с плеч девушки должен был слететь огромный груз, но этого не произошло. Напротив, к ногам привязали свинцовые гири, что тянут её на дно каждый раз, когда мысли так или иначе заплывают в ту сторону. — Эва, — Мириам чувствует себя так, словно её режут живьём, заходя в собственный гостиничный номер и не находя слов для начала разговора, — ты обижаешься на меня, да? Из-за Долля? — Нет, вовсе нет… Своё я всегда успею взять, — она задорно смеётся, но у Мириам не получается сполна разделить её веселье. Эва говорит что-то ещё, но её уже не слышат. Словно все слова разбиваются о какой-то невидимый барьер, который норвежка выстроила вокруг себя. В груди предательски колет, и Мириам может только молчаливо стоять, прислонившись к деревянной поверхности двери, настойчиво стараясь не замечать поразительную уверенность, что повсеместно сквозит в голосе подруги. «А подруги ли?» — настырно шепчет внутренний голос, но все его реплики в очередной раз нагло игнорируются. — Я должна быть тебе благодарна. Ну… Знаешь, я пока была здесь, многое переосмыслила. Мне не хотелось бы быть тем человеком, которого променяют при первой возможности. — О чем ты говоришь? — Я не хочу быть той сукой, что столкнёт тебя с небес на землю. Стиан и вовсе говорил, что давно не видел тебя такой счастливой. Но… Ты моя подруга, и я хочу, чтобы ты была счастлива. Не пойми меня неправильно, я просто слышала разговор… Хотя, быть может, мне и показалось… Главное — посеять маленькое семя сомнения. В дальнейшем человек сам вырастит его в нечто большее, и будет продолжать удобрять собственными мыслями — Эва знала это наверняка, и это был один из тех психологических приёмов, которыми она постоянно пользовалась. — Какой разговор? — резко произносит Мириам, хмуря брови. Она догадывается, но не верит. — Никакой, — Эва криво улыбается, нетерпеливо отмахиваясь, и все происходящее начинает напоминать Мириам дешевый цирк, в который она бы не хотела покупать билет, — Просто будь осторожна. Ты ведь и сама прекрасно знаешь, что в итоге может получиться. Не хочу, чтобы твоя жизнь пошла на второй круг. И сомнения начали прорастать, плотно укореняясь в сознании и давая свои плоды. Эва улыбается, доставая из шкафа парочку вещей, одобрительно кивая и откладывая их на кровать. — Куда ты? Ты не хочешь объяснить мне все? Какой разговор? — Не хочу, Мири. Ну, а я… Готовлюсь забирать своё. Помнишь, как ты там говорила? Исключения вещь редкая… — До невозможности. — машинально добавила Мириам, смотря вперед. Туда, где высокие горы виднеются за грязным оконным стеклом. И Мириам уходит. Уходит, в слепой надежде — подумать. Девушка, чьи медовые волосы являются самым ярким пятном в этой комнате, словно вкопанная стоит подле керамической раковины, сжимая её края, словно спасательный круг. Она не поняла смысл того разговора, не поняла, к чему были сказаны все эти предложения. Но они были сказаны, и отсчет пошел. Это был первый взрыв, который она смогла пережить. Тогда Мириам ушла, ушла и возвращаться не хотела. Она думала, и мысли, словно обезумевшие собаки, загоняли её в самый дальний угол собственных страхов. Она помнит, что было тогда, но она искренне верит, что сейчас все будет по-другому. И, увидев Бенедикта в одном из коридоров отеля, тихо беседовавшего с одним из своих тренеров, все сомнения вновь отступили. Мириам хотела быть счастливой, хотела позволить идеальной картинке воссоединиться в её голове, и ни в коем случае не хотела дать ей рассыпаться. Но зерно сомнения уже было посеяно. Слова уже были брошены. И все вместе это работало, как крупнокалиберная бомба замедленного действия. Говорят, что в душе каждого из нас живет маленький экстрасенс, что тихо бегает в душе и невероятно истерит, когда чувствует, что что-то идет не по плану. Он мечется по кругу, звонит во все возможные колокола и истошно орет, делая все, чтобы на него обратили внимание. Но, как это обычно бывает, его никто не слышит. Рациональность всегда берет верх над интуицией, и это, пожалуй, самая главная наша ошибка. Вечер начинался для Мириам довольно хорошо, возможно, даже идеально, если не брать в расчет все то, что происходило после того, как порог этого заведения был перешагнут. Она ещё несколько секунд простояла в нерешительности, подставляя руки под ледяную струю льющейся из крана воды, таким простым способом пытаясь взбодриться. Удивительно, как все одно маленькое воспоминание, крошечная мысль, пролетевшая глубоко в сознании, может запросто скинуть тебя с вершины горы хорошего настроение на дно пропасти самобичевания и угрызений совести. Норвежка понятия не имела, как ей искать Бенедикта в доверху напичканном людьми здании, но все одно решила рискнуть. Хорошее настроение, бывшее привычным для неё ещё несколько минут назад, быстро испарилось, и Мириам не могла объяснить, откуда взялись те эмоциональные качели, на которых она с упоением и видимым удовольствием раскачивалась весь сегодняшний день. Вниз — вверх. Вверх — вниз. Почти как маятник. Открывая дверь в клуб, она словно открыла для себя новую вселенную. Вместо почти идеальной тишины до слуха начали доноситься аккорды одной популярной молдавской группы и одобрительные крики отдыхающих. Её ноты плавно струились из колонок, и в такой момент Мириам вновь захотелось почувствовать тепло чужого тела за своей спиной, почувствовать вкус уже ставших родных губ на своей шее и перестать контролировать себя, теряя последние тормоза. Но её мыслям не суждено было сбыться. И та бомба, что медленно прорастала у неё в сознании, взорвалась. Взорвалась так сильно, что её ударной силы хватит на то, чтобы расщепить её собственное тело на сотни маленьких лоскутков и тысячу молекул, что уже никогда не соберутся в единое целое. Потому что она видит. Видит Эву, видит Бенедикта, и перед взглядом раскидывается та картина, которую она себе представляла. Они танцуют, и это вовсе не те безобидные танцы, которые она могла себе представить. Блондинка приживается к нему всем телом, пытается что-то нашептать на ухо, и Бенедикт, кажется, совсем не против такого развития событий. Он держит её за талию, а Эва ослепительно улыбается, едва ли не залезая ему под футболку. Касается его рук, переводит их на шею, плечи. Продолжая творить все это с видимым удовольствием. Это выглядит странно, и у Мириам больше нет сил смотреть на подобное со стороны. Ни физических, ни, тем более, моральных. В груди что-то оборвалось, и Мириам может поспорить, что слышит, как её собственное тело звенит на ветру. Эва хотела забрать своё? Её можно поздравить. Видимо, «своё» тоже очень не против, чтобы его забирали. В голове мгновенно воскресают все забытые воспоминания, и она просто уходит так, как будто бы её и не было. Кажется, на пути она встречает Франциску, что-то весело щебечущую ей, но девушка её не слышит, как не слышит и музыку, буквально за мгновение потерявшую всю свою громкость. Она и не видит уже ничего толком. Мириам не будет мешать другим людям, но и разговаривать она ни с одним из них уже тоже не будет. Это… Словно ещё одна перевернутая страница жизни. Ей хватает того, что она видит, и за мгновенье в голове происходит несколько ядерных взрывов, последствия которых она не может пережить. Живого больше ничего нет. Одно дело — чувствовать это однажды, другое — чувствовать снова и снова. И весь мир девушки был выжжен дотла одной только неосторожной фразой, одним всплывшим воспоминанием. Все, что было важным для неё в очередной раз оказалось разрушенным. В душе осталась только голая земля, и огромный, одиноко стоящий сад сомнений, посеянный всего лишь одним словом и стремительно разросшийся с помощью одного взгляда.