Exceptions

Одно сегодня стоит двух завтра. © Бенджамин Франклин.

У человечества есть одна забавная игра — много думать тогда, когда этого делать совершенно не нужно. Заниматься самокопанием тогда, когда копать просто некуда, а почва и вовсе покрыта вечной мерзлотой. Наверное, справедливо будет сказать, что на протяжении всей жизни нас переполняют сомнения. Мы идём по своему жизненному пути, развеивая их по ветру или молчаливо наблюдая за тем, как они развеивают нас. Растворяют, умертвляют, заставляют чувствовать себя слабым. Этаким опавшим осенним листочком, что трепещет от каждого легкого дуновения ветерка, бесцельно гоняющего его по опустошенным улицам. И эта простая аксиома, закономерный итог, ведь когда ты сомневаешься — ты слаб. Когда ты полон сомнений — ты никто. Обычная середина, которая никому не нужна. Знаете, Мириам всегда была человеком так или иначе склонным к самобичеванию, но всю свою сознательную жизнь она привыкла идти по четко намеченному плану. Никак иначе. Ни шагу в сторону. Шаг подобен расстрелу. Отступить — значит проиграть. Она не привыкла жить по чьей-то указке, говорить и думать так, как ей будут навязывать, или, скажем, делать то, что от неё ждут окружающие, в большинстве случаев работая по принципу: «Вы скажете — нет, я скажу — да», но стоит признать, что в последнее время эта её дурная привычка отошла на второй план. На данный момент Мири как никогда ощутимо чувствует, как весь её мир, старательно выстроенный годами, рушится камень за камнем, ведя её к полнейшему краху. Стены падают, превращаясь в одну маленькую полупрозрачную шторку, легко срывающуюся с карниза и мягко ложащуюся прямо под ноги. Крепость сдаётся, и ей все равно, насколько хорошо её обороняли. Преграды летят к чертям, и Мири не может ничего с собой поделать, морально падая вниз вместе с ними. Она практически не спала этой ночью, терпя непонятные угрызения совести и вечные сомнения в правильности своего решения. Своих действий. Совесть сжирала её изнутри, не позволяя думать о чем-то другом. Мири проявила слабость, позволив себе признать то, что её пьяные бредни были не только больным воображением одурманенного рассудка, и она была почти уверена, что Бенедикт это понимал. И это было правдой. Самой настоящей правдой, что плыла по течению огромного океана лжи, в котором Мири постоянно тонула. В какой-то мере ей даже показалось справедливым то, что Эва стала воспринимать её гораздо холоднее. Вначале эта перемена не особо напрягала Мириам, и она в какой-то степени не обращала на это никакого внимания, все более копаясь в себе, но все происходящее стало наиболее очевидным тогда, когда после непродолжительного молчания рыжей девушки, дверь номера подозрительно громко хлопнула, резко вменяя ей чувство всепоглощающей вины и стыда. Мириам не хочет брать чужое, не хочет причинять подруге боль, и Эвино молчание, такое непривычное для её ушей в последнее время, все более и более вгоняет её в эмоциональную яму. Которую она копает себе сама без лопаты. Дальше, глубже, с особым упоением наблюдая, как земля испаряется из-под ног. А прошел лишь один маленький день и один скоротечный вечер, когда светлое небо за окном вновь затягивают серые тучи. Сама по себе Мириам сидит на общем ужине, и — что поразительно и непривычно — она находится одна, проводя этот сногсшибательный вечер в компании собственных мыслей, методично и с особым озверением загоняющих её в беспросветный тупик. Стиан со Стиной давно ушли в город, Эва не особо показывала свою заинтересованность в общении с ней, а потому Мири проводит этот день именно так: пусто и однообразно, безразлично ковыряясь в тарелке с овощным салатом, случайно, а, может быть, более по инерции, сортируя её содержимое. Она на дне собственных противоречий и мыслей. Конечно, девушка помнит о том, что должна Бенедикту желание, которое тот требовал именно сегодня вечером. Конечно, она помнит, но, увы, не собирается его исполнять. Потому, что так лучше. Потому, что сомнения берут верх. Это не её игра. Но она уже в ней проиграла: призналась самой себе, и сейчас это практически означает капитуляцию. Капитуляцию, но не проигрыш. Как бы это всё не звучало со стороны. В столовой стоит привычный для неё галдеж, где несколько языков смешиваются в одно большое непонятное месиво, что выливается на голову, заставляя её гудеть и чувствовать себя так, словно она вновь проснулась после пьянки. Той самой пьянки, воспоминания от которой до сих пор заставляют щеки смущенно зардеться, а взгляд испуганно цепляться за любой неподвижный объект, который он только может найти. И одиночество, в котором она пребывает в этой ситуации, убивает. Наверняка это одно из самых страшных слов, которое только может появиться в вашем лексиконе. В одиночестве гниют и теряются, словно в густом тумане, а потому Мириам, глубоко пропав в дебрях собственных мыслей, не сразу заметила, как рядом с ней с тихим грохотом приземлился чужой поднос. — Мне кажется, ты уже достаточно рассортировала всю свою еду, — спокойный голос доносится до неё сквозь гул размышлений, и она безэмоционально поднимает голову, уставившись на собеседника невидящим взглядом, — Теперь можно начинать есть, — говорит он тихо, сцепляя руки в замок, и всеми фибрами души молодой человек чувствует, что что-то идет не так. Не тот сценарий. Мири смотрит на него всё также: слегка ненавидяще и несколько раздраженно, но Бенедикт уже не может различить в этих глазах тот озорной огонек, который ему так нравилось в них наблюдать. Тот озорной огонек, который так и плещется в зеленой радужке, и тот озорной огонек, который потух, так и загоревшись особенно ярко. И он искренне надеется, что причина этой перемены — не он. Но это неправда. Он — причина, и в глубине души Бенедикт отдаёт себе в этом отчет, прекрасно разбираясь в сложившейся ситуации, которую он сам же и развил. Вчера вечером к нему подходила Эва, а он отнюдь не так глуп, чтобы не решить в голове простое уравнение с одной неизвестной. — Что? — тупо выдает Мири, оглядываясь назад и только сейчас отмирая от немого оцепенения, что парализовало её до мозга костей. — Ешь, говорю, — произносит тихо, вилкой делая неопределенный жест в сторону чужой порции, и после нескольких секунд размышлений он все-таки задает интригующий сознание вопрос, — У тебя все в порядке? — В полном, — безжизненно, но гулко, словно сломанный механизм, откликается девушка. Безжизненная, мертвая, стеклянная, словно обычная кукла, что наводит неподдельный страх, искусственно смотря на тебя с витрины магазина. А Бенедикта такой вариант не устраивал. Она не поднимает глаз от тарелки, боясь, что если посмотрит, точно не выплывет, а Мириам абсолютно точно не хочется испытывать себя тогда, когда сердце стремится разорваться на кусочки, сжимаясь и разжимаясь так больно, что хочется прижать колени к груди и никогда не разгибаться. — Мири, — он недовольно цокает языком, будто имея на это полное моральное право, и несколько наклоняется вниз, пытаясь заглянуть ей в глаза, — ты можешь мне рассказать, — произносит утвердительно, замечая, как её взгляд медленно скользит по его лицу, — Я не такой самоуверенный и наглый болван, которым тебе кажусь, — она отворачивается, старательно пряча улыбку, легко коснувшуюся её лица, и Бенедикт, кажется, остается весьма довольным произведенным эффектом. Он не такой, каким кажется, и хорошо это знает. Мы все живем под выдуманными масками, что появляются на нас в самый неподходящий момент или наоборот помогают сбежать от реальности в самый нужный для этого час. Маски есть, от них не спрятаться, но сними их с нас, что останется? Только имя, записанное в паспорте. Может быть, номер, присвоенный нам кем-то свыше с самого рождения, или, возможно, что-то большее? Что-то, что делает нас собой, а не частью безликой серой толпы. Что-то, что делает нас настоящими. Открываться тоже надо уметь. — Всё хорошо, — произносит, позволяя себе тепло улыбнутся, все же кинув короткий взгляд в его сторону. На мгновение Бенедикт показался ей таким домашним, что просто сил смотреть на него дальше не хватает, и на секунду на горизонте размышлений Мириам задребезжала микроскопическая мысль о том, что она бы так сидела и сидела в подобной уютной атмосфере тихими зимними вечерами, — Видишь, я ем, — наигранно-весело произносит, поднимая вилку с насаженной на неё долькой помидора, и показательно кладет его в рот. — Ненатурально, — хмуря брови, произносит Бенедикт, перевешиваясь через стол и останавливаясь в считанных десятках сантиметров от её лица. Мири улыбается, отклоняясь, и позволяет себе слегка рассмеяться, закрывая лицо ладонями и скрывая его за оттянутыми рукавами своего вязанного свитера. Подпирает подбородок рукой, смотря на молодого человека, и отрывисто произносит: — Даже не пыталась, — говорит твердо и уверенно, по крайней мере, пытаясь придать голосу подобные оттенки, а Бенедикт только часто кивает, передразнивая её и обезоруживающе улыбаясь. И Мири совершенно неосознанно для себя начинает делать то же самое. Зеркально отражать его движения, поддаваясь какой-то странной психологической игре, словно они маленькие детки, которых забыли в песочнице с миллионом разнообразных игрушек. Она ведет себя не так, как привыкла, но ей невероятно легко, когда душу трогает такой детский восторг от того, что кто-то просто помогает тебе не загнать себя в капкан собственных мыслей. И это самое важное. — Да-да-да, — произносит Бенедикт, все так же качая головой, и принимается за свою трапезу, старательно пытаясь не замечать, как Мири борется с диким желанием закинуть ему на голову все эти помидоры, что она тщательно отсортировала от всех остальных овощей. Ну так, просто. Здесь и сейчас все просто. И сомнения отступают. Они молча уплетают свою еду, находясь в такой приятной мягкой тишине, которая обволакивает, забираясь в душу и устраивая там своё поселение. В той тишине, в которой просто хочется закрыть глаза и вслушиваться в неё, наслаждаясь. Мириам нетерпеливо смотрит в сторону приближающихся людей, что подходят к Бенедикту со спины. Они кажутся ей довольно знакомыми, но не настолько, чтобы она смогла узнать их с полувзгляда. Симон — а его девушка узнала практически сразу — по-товарищески ударяет Бенедикта по плечу, пробормотав какие-то слабые извинения и ворчливые замечания на то, что свободных мест вокруг совершенно не осталось. И, надо сказать, его замечания были справедливы: в этом помещении даже яблоку негде было упасть. — Надеюсь, мы вам не помешаем, — произносит Франциска, слегка улыбаясь и приземляясь с другой стороны от Мири. Она улыбается искренне, и Мириам отвечает ей тем же. На секунду все проблемы, терзающие её душу, отошли на второй план и перестали казаться ей такими уж потрясающими воображения потерями. Ей, черт возьми, просто нравилась уютная атмосфера и тепло, которое царило за этим столом. Все эти ребята ведут себя словно одна большая семья, частью которой Мири не является. Не может являться — и именно эта мысль вновь вернула её на землю. Ей неуютно вторгаться в их идиллию, но, в любом случае, норвежка старается этого не показывать, в очередной раз прикидываясь пустым местом. С самого начала разговора наступила немая пауза. Такая, в которой каждый хотел что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни единого слова. Симон нетерпеливо и будто случайно задел Бенедикта плечом, кидая пару вопросительных взглядов в сторону незнакомой девушки, что с её стороны выглядело очень забавно. Казалось, только после этого молодой немец понял, на что намекает его друг, и поспешил представить всех за этим столом. А ведь ему казалось, что они уже знакомы. Маленькая ловушка собственного подсознания, в которую он случайно угодил, не обратив на этот факт никакого внимания. — Мири, это Франци, Симон и Эрик — мои друзья. Ребята, а это Мири… — он хотел добавить ещё что-то, но сделал лишь досадную паузу, предлагая каждому додумать эту фразу самостоятельно, а сам немец стал поочередно представлять их друг другу, и Мириам стоило огромных усилий не ляпнуть лишнего во время этого знакомства. Но, как это часто бывает, когда ты старательно сдерживаешь какие-то слова внутри себя, они, словно по обязательному закону судьбы, вырываются наружу. И её слова вырвались. Тогда, когда ребята отпускали какие-то шуточки в сторону своей молодой парочки, и Бенедикт решил тихо пояснить Мири причину подобных подколов, из её губ вырвалось совсем необязательное в этой ситуации: — А, я все знаю, — несколько пренебрежительно, легко передергивая плечами и абсолютно неосознанно, но эта фраза взорвала черепную коробку всем присутствующим. На Мири обратилось несколько недоуменных взглядов, и она, явно стараясь оправдаться, выдала своё неловкое, — Читала что-то похожее в интернете, — поспешно поясняет она, разводя руки в стороны, хотя в глубине души и прекрасно понимает, что могла невероятно проколоться сейчас. Прежде всего перед Бенедиктом, который абсолютно точно мог смекнуть, что Мириам не стала бы тратить своё время на поиск подобной ненужной для неё информации. Однако молодой человек промолчал. Они начинают свои оживленные разговоры, взрываясь дикими волнами хохота и рассказывая друг другу забавные истории из своего прошлого. Такая непринужденная и легкая атмосфера, разумеется, не могла не нравится. На душе становилось тепло, и создавалось ощущение, что она теряет все оковы прямо сейчас. Они разговаривали о детстве, о своих счастливых происшествиях, и все эти воспоминания, безусловно, зажигали забытый огонек глубоко в груди. На душе становилось невероятно хорошо, и, кажется, по телу разливался огромный поток вязкого тепла, что распространялся по венам и входил в состав крови. И ей сразу захотелось домой, обратно. Стать маленькой рыжей норвежской девочкой, бегающей за старшим братом, играющей на заднем дворе со своим любимым псом, что всегда превосходил её в размерах и по которому она невероятно скучала. Наверняка, где-то очень далеко, один престарелый друг человека все ещё ждет и очень скучает, смотря на луну. — Мири, сиди здесь, — отрывисто говорит Бенедикт, унося свою посуду и удаляясь вместе со своими друзьями, которые ведут какой-то оживленный спор о предстоящем матче кубка Германии, — Желание, помнишь? — кидает он напоследок, и Мири хочет раствориться в воздухе, стать невидимкой, но никак не уйти. Возможно, это её состояние настоящей растерянности не скрылось от внимательного взгляда Франци, что сейчас оставалась единственным человеком за этим пустым обеденным столом. — Проспорила? — как-то чересчур понимающе произносит она, пересаживаясь на место Бенедикта и внимательно вглядываясь в глаза своей собеседнице, из-за чего Мириам и вовсе начинает казаться, что она пришла в это помещение не принять пищу, а посидеть на приеме у психологов, которые к тому же устроили свой врачебный консилиум, поочередно сменяясь, — Из-за чего хоть? — озаряясь сопереживающей улыбкой, роняет Франциска в ответ на короткий кивок со стороны Мириам. — Ну, — она останавливается, не зная, как получше замаскировать своё обидное предположение, — Можно сказать, что я не верила, что он может что-то выиграть? — Можно, — Франциска недовольно морщит нос, оглядываясь, и произносит следующую фразу совсем тихо, изредка прерываясь на шепот, чтобы её уже точно никто не смог услышать, — Тем более, что я тоже не сразу в это поверила, — она смеётся так заразительно, что, кажется, рядом с ней ни у кого нет шансов не отплатить ей той же монетой, — Но, знаешь, не бойся, Бенни неплохой парень. Не думаю, что желание, которое он придумает для своей девушки, будет совсем уж ужасным, — Мири давится яблочным соком, который она пила, и ловит на себе ничего непонимающий взгляд Франци, что невольно свела брови к переносице, откровенно удивляясь такой реакции на абсолютно обыденную вещь. — Я не его девушка, — запинаясь и прерываясь редким кашлем, произносит Мириам, снисходительно улыбаясь и пытаясь хорошо скрывать своё смущение, что у неё, в принципе, никогда не выходило слишком натурально. — Прости, просто вы так выглядели… Ну, впрочем, неважно, — она легко отмахивается, а Мириам может позволить себе только неопределенно качать головой тогда, когда хочется сквозь землю провалиться, — В любом случае, всё быстротечно, Мири, и меняется всё с огромной скоростью. Кстати, что это за девушка? И почему она смотрит в твою сторону так, что мне хочется спрятаться? — с недоумением спрашивает Франциска, легко кивая головой куда-то за спину Мириам, на что та несколько удивленно, но переводит взгляд назад. Зеленые глаза встречаются с кристально-голубыми, что мечут молнии тогда, когда их обладательница сидит в какой-то небольшой компании, состоящей из людей разных национальностей, и неестественно смеётся, каждый раз переводя взгляд на соседний столик. И можно сказать наверняка, яда в этом взгляде больше, чем воды в мировом океане. Светловолосая замечает взгляд подруги, резко отвернувшись и возвращаясь к оживленному разговору с новыми друзьями. И это именно то, чего она хочет. Мири чувствует себя виноватой, несмотря на то, что вслух не высказано ни одной претензии. Эва чувствует себя королевой, хотя ещё совершенно не сделала то, на что рассчитывала. — Мири, — отдаленный голос зовет её, и девушка далеко не сразу на него реагирует, возвращаясь в реальность только тогда, когда чувствует легкое прикосновение к своему запястью. Прикосновение, которое вызывает гипнотический восторг, даже несмотря на то, что она не знает, хотя и догадывается, кому это прикосновение принадлежит… *** Под вечер мир, окутанный ночными сумерками, словно мягкой теплой простыней, всегда выглядит иначе. Красивее, четче, изысканнее, и можно поспорить, что даже воздух в такие моменты пахнет иначе: его хочется вдыхать, им хочется наслаждаться. Небо над головой вспыхивает оранжевым заревом, словно огромный феникс раскинул свои огромные крылья на бывшем до этого мутно-сером полотне, сгорая и разрисовывая пустой однотонный фон своими яркими красками, переливающимися сотнями невероятных оттенков, в совокупности своей создававшими такое ощущение, что где-то далеко бушует пожар. Но это было неправдой. Пожар бушует здесь. Сегодня невероятно красивый закат, и Мири могла бы повторить эту фразу несколько тысяч раз, словно маленький ребёнок, тыкая пальцем в небо и забавно подпрыгивая. Это первый заход солнца, который она встречает в горах, и, надо сказать, этот опыт произвел на неё неизгладимое впечатление. Словно заново рождаешься. — И всё-таки ты сказочный придурок, Долль, — весело произносит Мириам, разочарованно качая головой в разные стороны, — Я думала, у тебя там что-то оригинальнее. И она издевается, просто-напросто издевается, поскольку не может иначе тогда, когда видит такого уютного Бенедикта, снимающего с плеч винтовку, в нескольких метрах от себя. Молодой человек как-то скованно улыбается, заряжая обоймы, но ничего не говорит, будто тут и слова-то не нужны. Она ведь уже и так все слышала. Ещё в отеле Бенедикт успел поведать девушке о том, что у него на сегодня запланирована своеобразная стрелковая сессия, по окончании которой Мириам и должна была появиться на стадионе. Должна была, и Мириам считает себя чертовой дурой из-за того, что вновь совершает те действия, смысла в которых абсолютно не видит. Она прошла на трассу без особых проблем, и, что удивительно, несколько долгих минут девушка оставалась незамеченной, молча наблюдая за отточенными движениями Бенедикта на огневом рубеже: мишени закрывались одна за одной, издавая характерный для этого звук, но Мириам казалось, что то, что она слышит — это яростный хохот чертей, живущих у неё в голове. Они чувствуют, что Мири проигрывает. В первую очередь самой себе. Искусственное освещение было уже включено на стадионе, и залитый этим светом Бенедикт вызывал у неё весьма противоречивые чувства, словно она вновь напилась и пришла к нему со своими дебильными разговорами. Тогда. Тогда она поверила. Это был именно тот переломный момент, когда отвертеться от себя уже не было никакой возможности. Что-то перевернулось всего лишь за один вечер, который Мириам хотелось забыть, а не вспоминать на протяжении всего дня. — Можно подумать, тебя каждый парень на стрельбище водит, — с нотками привычного самодовольства проговорил Бенедикт, отводя взгляд сначала на стрелковую установку, мягко переводя его на свою винтовку и вскоре останавливая на Мириам, — Хотя, я ведь спортсмен, который чисто принципиально не может отличаться оригинальностью. Долль произносит это серьёзно, уверенно и таким грубым голосом, что Мириам становится не по себе, а иногда и вовсе хочется провалиться сквозь землю. Девушка мешкает, красноречиво возводя взор к небу, но все одно продолжает, решив разрядить обстановку между ними: — У твоей винтовки есть имя? — произносит, легко дотрагиваясь до холодного металла, который Бенедикт поставил около одной из свободных деревянных стоек, и, надо сказать, Мириам действительно нравилась атмосфера пустого стадиона. Тут нет практически ни одной души, нет сотен болельщиков, и только пустая трасса раскидывается перед взором. Она никогда не была на стрельбище, не пробовала стрелять или держать в руках винтовку, предпочитая механический бег интервальному, а стрелковые упражнения — беговым, но со стороны Мириам было бы невероятно глупо отрицать, что ей нравилось находиться здесь одной. Или, напротив, с кем-то другим. — Нет, — Бенедикт непринужденно рассмеялся, всем своим видом демонстрируя глупость прозвучавшего вопроса, — это просто винтовка. — Подумай над этим. Может быть, это твой ключ к успеху, — произносит девушка, закашлявшись и внимательно вглядываясь в виднеющиеся издали мишени. И сейчас Мириам чувствует себя так же. Черная точка на белом фоне. Выстрелишь, и она закроется. Бенедикт качает головой, проходя мимо Мириам, и случайно, будто бы совсем ненамеренно, резко натягивает капюшон на её рыжую голову.  — Ты не подумай, но я критически не понимаю, зачем ты притащил меня сюда. Не вижу смысла отвлекать тебя своим присутствием. — Я не буду стрелять. — В смысле? — непонимающе произносит, забавно выпучив глаза, что буквально за секунду делает ее похожей на огромную рыбу, оставленную без кислорода. — Стрелять будешь ты, — и уверенности, и непринужденности в этом голосе было столько, что если вдруг Землю накроет очередной всемирный потом, он выплывет только благодаря этому. — Не буду. — Ты говоришь, что все спортсмены безмозглые существа, неспособные на умственную активность, — девушка закатывает глаза, но все одно продолжает слушать, мгновенно скидывая с головы натянутый им капюшон, — Я всего лишь хочу показать, что это не так легко, и, даже находясь на рубеже, нужно включать голову, — он качает головой, кидая взгляд на заснеженную трассу, которую сейчас бороздят несколько сервисменов, тестирующих лыжи для своих спортсменов, — Возможно, я выбрал неправильное место и способ, но… Неправильные решения тоже часть нашей жизни. Неправильные решения… То, что она здесь, уже неправильное решение. — Я никогда не держала в руках винтовку, — скованно произносит, борясь с диким желанием не убегать отсюда сломя голову, а продолжать стоять тут, кутаясь в теплом вороте легкой куртки. — Я научу, — тихо произносит Бенедикт так, что Мириам чувствует, как по её спине пробегает знатный табун мурашек. Она смотрит на него с непониманием, в глубине души сожалея обо всем, что делает, но в кой-то веки решает рискнуть. В голове крутятся сотни мыслей, что огромной кучей звучат прямо на задворках сознания, не позволяя сосредоточится на происходящем наяву. В памяти быстро сменяются и мелькают картинки, перемешиваясь, словно раскинутые на столе карты, и Мириам не успевает увидеть их цветную сторону. Кажется, вдали мерещится изображение Эвы, что со счастливой улыбкой вещает ей об очередной встрече с Бенедиктом, Томаса, что с самодовольством заявляет о своей победе, и маленькой рыжей девушки, что плачет за закрытыми дверями своей комнаты. И Мириам не выдерживает: кидает камень в этот омут воспоминаний, разрывая неустойчивую картинку, что тут же скрывается за толщей других эпизодов, затерянных глубоко внутри. Протягивает руку, аккуратно забирая огнестрельное оружие, и отчаянно старается не замечать странную дрожь и легкое покалывание в пальцах, что настигает их в тот момент, когда горячая кожа двух молодых людей соприкоснулась. — Учи, — коротко резюмирует, направляясь к резиновому коврику, на ходу понимая, что эта штука, которую он вручил ей в руки, довольно тяжелая, и, вероятно, Бенедикту не очень понравится, если она её безжалостно сломает. И, наверное, чуть позже Мири и вовсе не вспомнит, что происходило дальше. Просто какая-то каша из смеха и её приподнятого настроения. Какие-то диалоги, короткие разговоры и океан различных эмоций, что закручивается в огромную воронку, захватывая все больше. Бенедикт попытался показать мастер-класс, закрыв все мишени из положения стоя, но в последний момент Мириам, стоя за его спиной, сама того не зная, помешала ему. Она слегка откашливается, давясь морозным воздухом, и начинает подсмеиваться над Бенедиктом и его «великим» стрелковым мастерством, которым он совсем недавно хвастался ей на полном серьёзе. И Мириам было легко. В очередной раз. Легко тогда, когда в зоне шаговой доступности возникает один светловолосый молодой человек, чьё присутствие ещё совсем недавно вызывало чувство, похожее на раздражение. Здесь и сейчас они выглядели непринужденными. Такими живыми и настоящими, что никто не посмел сказать им ни слова о таком, кажется, неподобающем поведении на спортивном объекте. — Ну, не-ет, — вяло произносит Бенедикт, в очередной раз стоя у девушки за спиной, впрочем, все же находясь довольно далеко, но справедливо будет заметить, что от этого уточнения девушке не становилось легче, — Расслабь правое плечо, — настоятельно советует, подходя сзади и легко надавливая на предплечье, обхватывая его и заставляя Мириам послушно следовать его команде. Но у неё не получается. Ведь любое мимолетное прикосновение, легкое касание и хриплый голос под ухом, который что-то там говорит, что-то объясняет и пытается рассказать ей про то, как это все устроено… Просто сносит ей крышу, словно один хороший пропущенный удар от знаменитого боксера в ринге. Раз — и сознания больше нет. Его вышибли так же, как и весь кислород из груди. И у Мириам больше нет спасительно кислорода. — Отогнись немного назад, — в очередной раз просит, все ещё находясь за спиной, и легко дотрагиваясь до живота девушки своей теплой ладонью, пытаясь поставить её в правильное положение, — Расслабь мышцы верхней части туловища, постарайся сознательно дышать животом прежде, чем спустишь курок. Наверное, из Бенедикта получился бы ужасный учитель, особенно в плане стрельбы, но сейчас его это не очень волнует. Он всеми правдами и неправдами старается не реагировать на свои желания и собственный организм, что бунтует от осознания близости, в которой он не имеет никаких прав прикоснутся. И находиться в этом состоянии второй раз ему было крайне трудно. Он старается помочь, находясь позади и легко придерживая винтовку, боясь, что девушка просто-напросто не сможет удержать подобное оружие самостоятельно. Мириам переводит дыхание, прикрывая глаза в бесполезной попытке успокоится, и легко спускает этот злополучный курок, пока она все ещё может контролировать своё тело. Хотя контроля нет. Его больше не существует. Чувствует легкую отдачу, но не может доподлинно знать, исходит ли она от винтовки или от собственного сердца, чьи удары заставляют тело невольно содрогаться. Хочет сделать несколько шагов назад, но утыкается только в огромную стену, которую сейчас подменял Бенедикт. И Мириам ведет. Просто и бесповоротно уносит куда-то далеко. Девушка чувствует тепло, исходящее от чужого тела, и начинает ощущать что-то иное, намного более ощутимое, чем просто чувство подставленного плеча. Ей хочется прикоснуться, поцеловать и зарыться ладонью в мягкие светлые волосы. Ей хочется прижаться, а не стоять безжизненным столбом. Мишень, кажется, закрылась, сверкнув своим черным глазком, но Мириам этого уже не видела. Ей вообще тяжело держать в узде собственные мысли, что, словно одним большим магнитом, притягиваются к молодому человеку напротив.

— Поцелуй меня. — Это твоё желание? — изумленно произношу я, насмехаясь и вновь с вызовом поднимая свой взгляд на него, — Слабенько. — Нет, это твоё.

Воспоминания резко тянут за одежду, пытаясь вернуть её в свою власть, завлечь в свои объятия и ударяя по голове внезапно разразившимся в душе огнем. Глупо отрицать, желание и правда было её. К слову, далеко не только её. Сейчас, впрочем, оно становилось наиболее ощутимым, всё больше маяча над горизонтом и захватывая всё большие области сознания. Мири морально тяжело заставить себя нормально говорить и думать, ведь девушка, несмотря ни на что, прекрасно осознаёт всю противоречивость этой ситуации. Она хочет, но не может. Она может, но не хочет последствий. Руки ослабевают, опуская винтовку, которую Бенедикт с ощутимой легкостью подхватывает за надплечные ремни, быстро надевая её на спину, но не отпуская Мириам из объятий, которые обжигают кожу через плотную ткань куртки. Ей вновь так привычно хочется заскулить и заплакать от собственного бессилия и очередного поражения, которое она испытывает, чувствуя, как тысяча бабочек взлетает и кружится у неё в животе одновременно. Дыхание перехватывает от одной только мысли от подобной близости человека, которому она совершенно не нужна. У которого есть все, и Мириам отчаянно пытается найти какую-нибудь маленькую соломинку, за которую можно зацепиться и оставаться на волнах, а не поддаваться мимолетному желанию, которое приходит и уходит. К несчастью, она уже не находит ничего из того, что позволит ей выплыть. Сегодня Мириам утонет. — Это уже можно назвать твоим желанием? — произносит чуть слышно, замечая, как голос срывается от накатывающей волны удовольствия, что накрывает её с головой, и легкую толику разочарования, что сносит её тогда, когда спина лишается уже такой привычной для себя опоры. — Пока нет, — также тихо произносит, пока девушка всеми силами пытается не выдавать своего противоречивого состояния. Когда бабочки не летают, а рвут изнутри. Когда звезды не светят, а осыпаются мелкой золотистой пылью прямо на голову. Когда мир падает, а она бегает по его обломкам. Все преграды летят к чертям, и Мири не может ничего с собой поделать, морально растворяясь вместе с ними. Мириам здесь больше не живет, и это будет самой точной характеристикой этой ситуации, ведь девушка совершенно не успела проконтролировать тот момент, когда вновь оказалась прижата к чужому сильному телу, а губ коснулась теплая напористая мягкость, за секунду зажигающая тысячу маленьких фейверков, что взорвались у неё в голове одновременно.

В конце концов, после урагана всегда появляется радуга.

И радуга появилась, ведь Мириам не могла доподлинно описать все те чувства, что обрушились на неё вместе с этим легким, практически невесомым и несколько боязливым поцелуем, что мгновенно лишил её всех сомнений. Губы находят губы, сливаясь в набирающем обороты поцелуе, и в этот момент Мириам одолевают очередные сомнения, что, словно смеясь, попадают ей в руку в самое неподходящее время. Чувствует чужие руки на пояснице, что сжимают её в своих железных объятиях, заставляя прочувствовать весь жар, что исходит от человека напротив. Волна невероятной дрожи пробегает по спине и разбивается на сотни маленьких брызг внизу затылка. Она слегка поднимает руку, касаясь его груди с явным намерением оттолкнуть, но вновь пропадает в бреду собственных желаний, легко сжимая прохладную ткань его спортивной куртки в кулак. Бенедикт слегка усмехается в ответ на это неловкое действие, быстро накрывая её ладонь своей рукой и перемещая её на маленькую впадинку с обратной стороны собственной шеи. Близость пьянит, окутывает голову невероятной сладкой дымкой, распространяющейся по телу словно наркотик, и Мириам окончательно сдается. Крепость пала. Девушка отвечает, вкладывая в этот поцелуй все остервенение, которое только может найти. Воздух вокруг электризуется, кажется, начиная трещать от переполняющего его напряжения. И неловкость отступает, Мириам чувствует себя невероятно легко, обретая потерянную смелость и уверенность. Позволяет себе зарыться ладонью в его короткие волосы, пропуская их сквозь пальцы, легко касаясь шеи и мимолетно проводя по выступающей и пульсирующей на ней жилке. В районе солнечного сплетения зарождается тепло. Этакий огромный комок, что не позволяет дышать, но делает невероятно счастливым. Огни, спрятанные под кожей, слегка покалывают, разжигая тот самый пожар, что горит на небе, а теперь ещё и внутри. Мириам обнимает молодого человека за шею, притягивая ближе и хватаясь за его плечи, как за спасательный круг. Девушка мимолетно целует его в краюшек улыбки, подставляясь под подобные поцелуи с его стороны, и невероятно кайфует. И все остальное сейчас неважно. Всё остальное будет потом. Важно только то, что происходит сейчас. Эти губы, эти прикосновения и этот человек. Все остальное будет потом. Завтра. Сейчас вселенная Мириам рушится, начиная вращаться только вокруг одного человека, что неожиданно становится центром этой солнечной системы. И пусть, может быть, только этим вечером. Пусть, может быть, кто-то об этом пожалеет. Вечер располагает к неожиданным решениям, за разговоры и действия, произошедшие ночью, обычно бывает стыдно, но молодые люди не думают об этом. Сомнений больше нет, есть только сегодня, есть только этот момент, который нужно просто поймать и закупорить в бутылку, как спрятали в бутылку лето в одном из известных литературных произведений.