Exceptions

flashback.

Создавалось под: Jean-Pierre Taieb — Running After My Fate (Alternate Version)

Опять проиграл. Не твой день. Не твой год. Не твоя жизнь. Он снова один. Так уж повелось, что в друзья этим ребятам, с которыми он попал в одну команду, годятся только победители. А он проиграл. Опять. Вся его команда, все его «друзья», даже от упоминания которых становилось тошно, находятся на так называемом чествовании победителей гонок местного чемпионата. Тренеры подготовили своеобразный банкет в честь удачного выступления своих подопечных, а подопечные в тайне от тренеров раздобыли несколько банок алкогольных напитков, чтобы как нельзя лучше отпраздновать свои победы, призовые или просто участие. Всем будет весело, и никто даже не заметит, что маленький неудачник Долль не присоединился к всеобщему веселью, впрочем, его ведь и не звали.

Многие считают, что ему тут не место.

Бенедикт лежит на одной из кроватей, бесцельно рассматривая белоснежный потолок. Он смотрит в одну точку, не моргает, словно это что-то изменит, словно время всё ещё можно отмотать назад. Знаете, как это часто бывает? Смотрит, но не видит, а мозг каждый раз подкидывает ему новые эпизоды для размышлений. Точнее, эпизод. Эпизод, лишивший его права на медаль. Досадная оплошность, винить в которой, кроме себя, больше и некого. Сегодня он мог победить, но вместо этого остался даже за тридцаткой сильнейших. Он мог раз и навсегда снять все вопросы о своем пребывании в команде, но вновь остался побежденным. И именно это чувство тяжелым камнем тянуло на дно. Чувство потерянного шанса. Молодой человек медленно садится на кровати, торопливо оглядываясь по сторонам: пять других спальных мест оставались пусты. Видимо, он и вправду единственный человек, который добровольно отказался от банкета. Свободной рукой зарывается в волосы, сильно взъерошивая их, и глубоко дышит, пытаясь привести мысли в порядок. Хочет стереть весь сегодняшний день из памяти, но не может. Бенедикт хочет позвонить домой, но тут же тушит в себе этот бессмысленный порыв. Они будут утешать, а он не хочет, чтобы его жалели. Со стороны коридора послышался шум, звон бутылок, пьяные крики и ругань, довольно громкая, по его собственным меркам, она становилась сильнее, постепенно приближалась и усиливалась со скоростью геометрической прогрессии. Доносившиеся до его слуха звуки больно ударяли по вискам, отскакивая от стен и огромной лавиной спадая прямо на его больную голову, даже несмотря на плотно закрытую дверь. Он слышал отборный мат и грохот из-за двери. Кажется, кто-то не удержался на ногах, но у парня не возникло желания выйти, помочь источнику звука, дотащить его до комнаты, как бы он сделал это в любой другой день. Не сегодня. Сегодня он не хочет никого видеть. Он подумает, проанализирует и станет сильнее, но никто не должен видеть его в таком состоянии: опустошенным и разбитым. Сейчас он походит на сдувшийся шарик, словно у него ничего не осталось в груди, весь воздух пропал, уступив дорогу пустоте. Эмоциональной пустоте. «Никогда не показывай, что тебе тяжело. Даёшь фору», — наставления отца мигом выскочили из дальних закоулков сознания, легко возвращая его в реальность, где он вновь ведет себя, подобно последнему слабаку. Дверь с глухим скрипом отворилась, впуская маленькую полосочку механического света вглубь темной комнаты. Несколько слегка покачивающихся силуэтов слепо ударяли по стене в поисках выключателя. Громкий хлопок, и холодный свет озаряет комнату, заставляя Бенедикта щуриться: глаза ещё не привыкли к свету, а уши к всепоглощающему шуму, наполняющему все и вся. Победители вернулись, — грустно усмехнулся Долль, направив взгляд на нарушителей спокойствия. Пьяные, неспособные здраво мыслить, они оглядывали комнату изучающим взглядом, словно никогда здесь не были. Светловолосый молодой человек не сильно желал оставаться в обществе пьяных подростков, поэтому быстро скидывая на свою кровать отягощающую его карманы безделушку, которую ему подкинула одна из девочек-сборниц, он встает, упрямо идя по направлению к двери, где столпившиеся сокомандники уже образовали пробку. Три или четыре… Не разглядеть. Все к нему?  — О, неудачник! Вот ты где! Уже думаешь о переходе в гольф? — с желчью в голосе выплюнул один из спортсменов — «победителей». Он увезет домой два золота и бронзу — хороший урожай. Этот высокий, широкоплечий молодой человек явно превосходил всех своих соперников по физической готовности, что было заметно даже невооруженным взглядом простого обывателя. — Хотя, с твоей-то меткостью. Его карие глаза уже отуманены пьяной дымкой, а длинные, словно у викинга, сальные волосы в хаотичном порядке разбросаны на голове. Создавалось ощущение, что эти волосы, со стороны напоминающие огромных червяков, не мылись на протяжении нескольких недель. Впрочем, так они выглядели почти всегда. Любимцем девушек этот парень однозначно не был. Спортсмен, правда, хороший, а человек? — Нет, не думаю, а теперь дай пройти, — с нотками стали отвечает подросток, смотря прямо в глаза капитану собственной команды. Стоит напротив. Он не боится и открыто это демонстрирует. На самом деле, их отношения давно балансировали на грани пропасти: каждый член команды знал — драка неминуема, и рано или поздно одного из них точно увезут в больницу. Многие считали, что этим человеком будет как раз всеми любимый весельчак Бенни. В то же время, все прекрасно понимали, что сдерживает обоих только желание. Желание не вылететь из команды. — Смотри, это медали, — не обращая никакого внимания на реплику Бенедикта, произносит парень, легко кивая рукой на собственные награды, висящие на его шее. Кажется, он их даже не снимает. Ну, а как же, гордость ведь. Маленькие круглые вещицы блестят даже при этом слабом искусственном освещении, но Бенедикту все равно, он не смотрит на них. Продолжает упрямо смотреть собеседнику в глаза и плевать, что тот намного выше. — Посмотри на них внимательно, запомни. Хочешь, подержать дам? У тебя ведь такой никогда не будет. Никогда, слышишь? — продолжал Томас, так звали этого парня, внимательно вглядываясь в лицо собеседника и ища в нём хоть какую-нибудь реакцию на сказанное. Пытался найти, но не мог. Пьяный мозг злился, старался унизить как можно сильнее, стремился задеть чувства и так расстроенного «друга», — Ты будешь первым, только если будешь соревноваться с девчонками. Это твой удел. Можешь ещё на первенстве водокачки выступить, там тебе равных точно не будет. Хотя, ты и там найдешь, кому проиграть, — улыбается, произнося эти слова, но выходит криво. За спиной слышны смешки и одобрительные жесты, — Неудачник, он и на водокачке неудачник. Ты ведь уже захотел домой, да? Не волнуйся, скоро ты сможешь уткнуться в родительскую юбку, недолго осталось. Тебя все равно больше никогда и никуда не вызовут, — под оглушительный смех собравшихся Томас закончил свою гневную тираду, дал пять одному из лучших дружков, перекинулся парой фраз с другими собравшимися посмотреть драку ребятами и довольно хмыкнул, возвращая свой взгляд к предмету собственной ненависти. Эти ребята пришли поддержать своего лидера, а кто знает, если бы у Бенедикта были награды, на чьей бы стороне оказалось всё это не имеющее своего мнения сборище? Во время прослушивания сего мнения о себе на лице юноши не дрогнул ни один мускул. Он стоял, слушал, но не двигался, всё это время упрямо смотря в глаза, хотя руки страсть как чесались подойти и вправить челюсть. Но он знал, что за это его выгонят, не глядя. Это того не стоит. К тому же Долль знал, что все здесь ждут его реакцию, а он не намерен её давать. Не так глуп, не так слаб, как они думают. Правда, оставлять сказанное без ответа он далеко не собирался, как не собирался быть униженным так, для потехи. Он тоже мог ответить словом и сделать это красиво. — Знаешь, у меня и правда не будет таких медалей, — Бенедикт кивает головой на награды, ловя кривую улыбку собеседника, который уже мысленно праздновал победу, а его подвыпившие дружки уже не сдерживали своего противного в этих обстоятельствах смеха. Для них это победа нокаутом, — Зато у меня будет олимпийская, а тебе и твоему самомнению советую смотреть, чтобы медали первенства округа не остались единственными в твоей золотой коллекции. — тихо, равнодушно, без эмоций проговаривает, продолжая сверлить взглядом собеседника, чьи глаза уже заполняются гневом. Голоса друзей стихли. Видимо, они ожидали чего-то другого, и на несколько мгновений в комнате установилась тишина, такая хрупкая и беспощадная, уже через секунду разрушенная лошадиным смехом компании молодых людей:  — Олимпийская? — сквозь смех проговорил Томас, — Ты её украсть что ли собираешься? — задыхаясь и сгибаясь пополам от подступившего смеха, кинул кареглазый, но он уже не заметил, что последнее слово в этой перепалке осталось за Бенедиктом, которого уже и вовсе нет в этой комнате. Он ушел, пока Томас и его дружки переваривали сказанное. Он ушел, тихо закрывая за собой дверь. Он ушел, но он остался непобежденным. А эта ситуация, возможно, и сделала из него того, кем он является сейчас. В тот день и в тот час обратный отсчет был запущен.

Flashback.

— Бенни, — сквозь гул собственных мыслей до него доносится голос лучшего друга, что едва пробивается до его сознания сейчас, — Бенни! — чуть громче повторил Симон, громко захлопывая за собой дверь в комнату, и, кажется, только после этого хлопка Бенедикт вернулся в повседневные реалии этого помещения. Сейчас Симон закрыл не только межкомнатную дверь, но и умудрился захлопнуть ещё и тот омут, из которого плавно выплывали все старые воспоминания Бенедикта. — Чего загруженный-то такой? — заинтересованно спрашивает он, тщетно пытаясь найти свою аккредитацию, без которой его, возможно, даже не пустят на стадион. — Да, — отмахивается Бенедикт, поднимая взгляд, и так же быстро начинает свои сборы, которые, по какому-то дурацкому стечению обстоятельств, были приостановлены неожиданными воспоминаниями, — детство вспоминаю, — он усмехается, до конца отпугивая насущные мысли, и кидает взгляд на соседний стол, что полностью утонул в этом всепоглощающем, но таком привычном для гостиничных номеров беспорядке. — Боевую молодость вспоминаешь? — тихо спрашивает Симон, в тщетной попытке перелопачивая все разбросанные вещи, и, кажется, даже не брезгует нецензурной лексикой, начиная злиться на себя и собственную рассеянность. — Ну, типа того. — больше отмахивается, не очень-то горя желанием возвращаться в пучину воспоминаний, Бенедикт. Коротко оглядывается, замечая на столе пластиковую карточку, которую, по всей вероятности, пытается найти лидер немецкой команды. Тянет, доставая её из-под какого-то зарядного устройства, — Это ищешь? — интересуется, победно усмехаясь и отдавая её в руки друга. — Твою мать, только что там смотрел. Ладно, пошли давай, — радушно произносит он, улыбаясь, — Пора скинуть королевскую задницу Фуркада с трона. *** Подростки всегда делят мир на черное и белое, бросаясь из одной крайности в другую. У них напрочь отсутствует золотая середина, поэтому по обыкновению у них или всё очень хорошо, или очень плохо. Как правило, подростки жестоки. Жестоки по отношению к сверстникам, животным или в отношениях с родителями. Рискну предположить, что именно поэтому и обиды в подростковом возрасте наносятся самые ощутимые. Они врезаются в память и, словно загноившаяся заноза, продолжают напоминать о себе спустя время. Тогда Бенедикт разозлился, разозлился по-настоящему, ведь обычная фраза «ты не можешь» всегда действовала на него как красная тряпка на быка. И он начал тренироваться упорнее, процентовка стрельбы с годами начала расти также, как и скорость по дистанции, и, на самом деле, уже после того, как он попал в юниорскую сборную своей страны, эти мысли отступили, но сегодня почему-то они вновь решили найти к нему дорогу. Но человечеством всегда движет вызов, а этих вызовов у Бенедикта накопилось столько, сколько хватит на всю сборную. Наверное, поэтому, вопреки всем накатившим воспоминаниям, что словно живые встали перед его глазами сегодня с утра, молодой человек не чувствовал себя подавленным, а даже наоборот, во время пристрелки, когда все начало складывать очень хорошо, он уже понимал, что может забрать эту гонку себе, если проведет её идеально. Правда, он прекрасно понимал, что эта задача из серии «со звездочкой», ведь в последних гонках стабилизировать стрельбу у него так и не получилось. Ему, безусловно, хотелось начать чемпионат с эстафетной гонки: влиться в атмосферу соревнований, попробовать трассу и сравнить свою форму на фоне других спортсменов, но в то же время Бенедикт прекрасно понимал, что любую его стрельбу в эстафете тренеры и болельщики по всему миру смотрят с таблетками валидола или хорошим стаканом спиртного в руках. Иными словами то, что в сборной Германии есть спортсмены сильнее Бенедикта Долля, он понимал, а потому совершенно спокойно воспринял решение о том, что будет смотреть эту гонку с тренерской биржи. Квартет его страны был сильнейшим, и Бенедикт по-настоящему радовался, когда Симон пересек финишную черту первым. Начало было положено. Во время этой гонки произошло множество событий, что не имеют никакого отношения к спорту. Придя с пресс-конференции, ребята рассказывали, что со всеми эти разборками, что там происходили, они чувствовали себя лишним звеном в непонятной игре. В немецкой команде ещё долго не стихали разговоры об этом гоночном инциденте, но Бенедикт хоть и высказывал своё мнение, старательно пытался не принимать ни чью сторону. Он спортсмен — его дело бегать, а со всеми этими скандалами пусть разбираются те, кому платят за тиражирование очередного горячего инцидента. Бенедикт приехал сюда соревноваться, и у него было особое предчувствие, от которого он не мог избавиться. Настроение взметнулось на космические высоты, и сейчас у молодого человека была только одна цель — насладиться тем мгновением, что он проведет в гонке. Как бы тяжело это не было. — Боковой ветер справа, на три часа. С пристрелки нет изменений, — хрипит рация в кармане доктора, что словно часовой на посту следит за разминкой своих спортсменов. Темноволосый мужчина кивает, передавая эту информацию ещё не стартовавшим атлетам своей сборной. Бенедикт молча принимает информацию, продолжая простые разминочные упражнения и полностью погружаясь в музыку, что звучит в его наушниках. Это помогает расслабиться и абстрагироваться. Кажется, в Хохфильцене всегда господствует хорошая погода, верхушки сосен насквозь пронзают голубое небо, а солнышко ярко светит, пригревая болельщиков и спортсменов в своих лучах. Красивая картинка, внешняя легкость — это то, что видят по телевизору болельщики, не осознающие, что скрывается за внешней простотой. За кулисами всё происходит четко и отлажено, словно какой-то отработанный механизм, что не даёт сбоев. Спортсмены тихо разминаются, стараясь спрятаться от внимания телекамер, а журналисты, словно издеваясь, пытаются выпытать из пробегающих мимо атлетов хоть слово. И даже здесь они всегда говорят одни и те же вещи, которые не меняются в зависимости от того, кто их произносит. Самочувствие всегда отличное, настрой боевой, а главный соперник — я сам. В сущности своей, все действительно было так. Если ты будешь ориентироваться на кого-то, потерпишь обидное фиаско, ведь каждый из тех, кто приезжает сюда, хочет быть лучшим. Лучшим из всех, кто здесь когда-либо был или когда-либо будет. Проигрывать никто не хочет, а потому первый соперник, которого должен обыграть биатлонист Долль — это он сам, и его стрельба, что вечно балансирует на грани пропасти. Находясь в стартовом коридоре, Бенедикт вновь тяжело вздыхает, будто бы пытаясь впитать в себя крайний глоток кислорода прежде, чем начнёт задыхаться на лыжне. Нетерпеливо перетряхивает плечевой пояс, смотря вслед чешскому атлету, что резво убегает в гонку и дружелюбно мелькает на трассе своим восемьдесят первым стартовым номером. Нервное напряжение возрастает, когда над стадионом разносятся эти противные гудки, приближающие время его старта. Громкие и монотонные — они разрывают барабанные перепонки, заставляя и тут же рождая в голове единственную мысль о том, что ему просто жизненно необходимо как можно быстрее улепётывать подальше от источника звука. Молодой человек оглядывается, бросая короткие взгляды на болельщиков, и едва заметно махает им рукой. Он знает, что в объектив видеокамеры тут попадают совершенно другие люди. Палки нервно ударяют по снежному полотну, сердце нетерпеливо ухает глубоко в груди, предвкушая первую гонку самого важного старта сезона. Противные гудки вновь, подобно сирене, разрываются над стадионом, и ему уже ничего не остается, кроме как оттолкнуться и ринуться набирать такую необходимую его жизни скорость. Один, и Бенедикт чувствует, как в его душе загорается огонек надежды, ведь он уже точно знает, что Мартен Фуркад допустил два досаднейших промаха. Первые метры всегда были самыми сложными для Бенедикта. Ему было тяжело контролировать себя и раскладывать силы по дистанции. В такие моменты важно было правильно рассчитать оптимальную скорость, дабы её хватило на последний круг, и не позволить гоночному азарту захлестнуть его с головой, позволяя винтовке расстреливать всех воробьёв в радиусе нескольких метров от мишени. Молодой человек чувствует в себе силы, чувствует в себе легкость, понимая, что, по его личному самочувствию, это уже его лучшая гонка. Он чувствует себя превосходно, хорошо вкатываясь и ловя нужный ритм лыжного хода. В голове играет какая-то популярная попсовая песня, и он, словно заведенный, работает именно под её быстрый и четкий ритм. Бенедикт пытается наслаждаться тем, что происходит, пока его состояние в начале гонки и правда позволяет ему делать это. Наверное, справедливо будет сказать, что обычный парень Бенедикт безумно любит кататься на лыжах, рассматривая различные пейзажи и закатываясь в своё удовольствие, но количество таких гонок за всю карьеру можно пересчитать на пальцах одной руки. В основном спортсмен Долль бежал с единственной мыслью: не выплюнуть свои легкие по дороге. Подходит к огневому рубежу, в последний момент пытаясь уловить крики тренера об изменившемся направлении ветра и нужной поправке. Тяжелый вдох, такой же громоздкий выдох и пять незакрытых мишеней, что так и дразнят его с расстояния пятидесяти метров. Он стреляет медленно, стараясь выцеливать каждый выстрел и делать все так, как ему велят на тренировках. В голове будто сидит его собственный тренер по стрельбе, который, кажется, говорит ему что и как следует делать. Под громкие выкрики родных болельщиков все пять мишеней оказались закрыты, и, кидая ещё один взгляд на свою установку, Бенедикт уходит в гонку. Второй, и он уже чувствует, как этот день медленно плывет ему в руки. Слышит вопли тренера по уходу с огневого рубежа, но уже и сам знает, что идет он достаточно прилично. Расталкивается со спусков, проходя очередной подъем, что тянется, кажется, невообразимо долго, и уже чувствует, что начинает уставать. Ноги закисляются, а легкие горят диким пламенем, словно один большой кулак сжимает их, разом спуская весь воздух. На самом деле, спортсмен уже и не знает, какой круг ада он проходит: первый, второй или третий, но точно знает, что самое ужасное ещё впереди. Стойка. И в последнее время это слово приобрело для него значение смерти. Он давно не мог наладить свои отношения с винтовкой, что капризничала и не желала идти на компромисс с его, по собственным убеждениям, кривыми руками. Но сегодня, кажется, было объявлено перемирие, и маленький тренер, что нервно гуляет по его головушке, заключил со стрельбой этот мирный договор. По крайней мере, занимая один из последних щитов, Бенедикт думал именно так. Никогда он не был уверен в своих силах настолько, насколько уверен сейчас. Изготавливается, слыша удары собственного сердца, что гулко отдают в виски. Его шатает, ведёт в сторону, но он все одно спускает курок, ведь чувствует, что эта пуля доберется до цели. Первый, второй, третий глазок закрываются, сопровождаемые лишь громким гулом немцев на трибуне, которые, кажется, и сами не совсем верят в то, что происходит. Четвертый выстрел приходится в цель, и Бенедикт останавливается. Нервничает. Он знает, что последний выстрел может принести ему или победу, или полный провал. И, как бы он не пытался спрятаться, на него безумно давит то, что чисто в этом сезоне он ещё не стрелял. Делает очередной глубокий вдох, словно чувствуя, как взмолился на бирже многолетний тренер по стрельбе, что уже несколько драгоценных секунд не находит себе покоя. Пятый. И стадион взрывается, влетая в опустошенную голову Бенедикта своим победным ревом. Ему хочется улыбнуться, подпитываясь от этой энергии, и он, кажется, с неверием косится на огневую установку, на всех порах убегая со стрельбища. Третий, и он уже не понимает, откуда у него берутся силы. Кажется, сегодня для него сошлись все звезды, и он намерен использовать этот день по максимуму. Слышит крики тренера об опасности Йоханнеса Бё, что идет позади, и работает так, как никогда в жизни. На эмоциях. Через «не могу». Кажется, к лыжам только что прикрепили мотор, что возносит его на самые крутые подъемы невообразимо быстро, а на спине и вовсе проросли самые большие крылья. Ему хочется выплюнуть легкие и повесить язык на плечо, но он все одно устало и с некоторым озверением вкалывает в заключительный и такой длинный подъем. Тренеры срывают глотки, сокомандники поддерживают на лыжне, комментаторы орут в своих кабинах так же, как горланят болельщики на стадионе, и это добавляют ему дополнительных сил, что только усиливаются, когда едва заметный финишный городок мелькает на горизонте. Ещё один поворот, одна маленькая прямая, и вся игра закончится. Но у Бенедикта уже нет сил. О легкости, что он испытывал в начале гонки, уже не могло быть и речи. Ему не хватает кислорода, а ноги уже давно гудят и отказываются работать. Техника крошится на маленькие осколки, которые он старается удержать. Пытается совершать глубокие вдохи, дабы насытиться кислородом, но они обжигают. Это игра, и он сегодня хочет выиграть. Этот последний круг он бежит так, как, кажется, никогда прежде не бегал. Из последних сил, на морально волевых, и в тот момент, когда силы начали покидать его тело прямо на заключительном отрезке, перед глазами вновь встал образ Томаса и того детского воспоминания, что, наверное, даже стало катализатором всей его карьеры. Отсчет был запущен. Время идет. Ветер в ушах, скорость в венах и крики, что он слышит, но не может различить, сливаются в одно непонятное месиво, когда он появляется на финишной прямой, совершая последнее ускорение и последнюю попытку, чтобы одержать победу в поединке с собственной усталостью. Наверное, никто из вас не сможет ощутить то, что почувствовал этот человек тогда, когда заветная финишная черта была пройдена. Такое чувство, что все радость, что была в этом мире, обрушилась только на него одного. И он в ней тонет. Поднимает руки, качая головой в разные стороны, и, кажется, даже ждет того момента, когда к нему подбежит кто-нибудь из персонала, дабы потрясти его по плечу, заставляя проснуться. Он здесь, ему это не снится, и чувство усталости, что наваливается на него огромным камнем и не позволяет стоять на земле, прямое тому подтверждение. Он падает, терпя полное моральное истощение, и судорожно втягивает воздух, что кажется таким горячим, когда ты лежишь на жарком австрийском снегу. Четыре, и Бенедикт не может поверить, подняться и сказать хоть слово. Через несколько секунд он уже не знал, куда себя девать. Его разрывало изнутри, и в тоже время он пытался держать себя под контролем. Он знает, что Бё близко, видит, что тот везет ему десяток драгоценных секунд, и уже прощается с возможной победой. Ожидание — вот что самое страшное, и сегодня он убедился в этом вновь. То чувство, когда ты не можешь повлиять на исход, когда не можешь ничего сделать, а единственное, что тебе остаётся — это смотреть на то, как кто-то другой решает твою судьбу. На ватных от волнения ногах Бенедикт доходит до миниатюрных деревянных домиков, что служили для спортсменов раздевалками. Останавливается, но уже ничего не понимает. Ему хочется вести себя подобно ребенку, что улыбается и радуется всему тому, что вообще происходит вокруг. Тренерская рация лежит неподалеку, и эта маленькая вещица просто взрывается от всепоглощающих воплей, что вырываются из неё. Бенедикт нетерпеливо вслушивается в переговоры тренеров по трассе и не может контролировать собственные эмоции, когда слышит динамику падения преимущества норвежца. И он уходит. Уходит подальше, раз за разом всматриваясь в экран, где очередной скоростной спортсмен сражается с его секундами. Сражается и, кажется, всё ещё выигрывает. Сердце падает в пятки, когда он собственными глазами видит, как падет скорость соперника. Он не может смотреть, ему хочется закричать, закрыть глаза руками и ждать, когда всё это наконец закончится. В груди горит непонятный огонек, нервы вытянулись в огромные канаты, и, кажется, Бенедикт не может даже дышать от переполняющего его душу предвосхищения. Воздух вокруг него электризуется, искрится полученным напряжением и становится невыносимым, словно стремится удушить любого, кто посмеет им дышать. Не объяснить словами, с каким трепетом и каким нервным напряжением молодой человек вглядывался в экран, где на глазах таяли драгоценные секунды. Бё ведет борьбу с секундомером, с его результатом, и Бенедикт даже до конца не верит, что возможен какой-то другой итог, кроме закономерной победы более именитого спортсмена в норвежском комбинезоне. Всматривается в экран, уже даже не дыша и не моргая. Секунды тянутся мучительно долго, и он бы сейчас отдал все, чтобы финишная прямая оказалась чуточку длиннее, а секунды бы побежали в несколько раз быстрее. Нервно заглядывается в экран и уже не сдерживается, когда видит финиш норвежца и свою фамилию, оказавшуюся на верхней строчке. Это был его день. Всецело его. И Бенедикт кричит, не сдерживая и не тая эмоций. Он кричит так громко, что, кажется, вся энергия, что он отдал в этой гонке, только что вернулась к нему в тысячекратном размере. Попадает в объятия тренеров и только тогда понимает, что и правда он сегодня победил. Он дотерпел, и это выстрел номер пять . Но цель не выполнена, значит, отсчет запущен вновь. *** В холле отеля было непривычно тихо: кто-то из постояльцев исследовал местные достопримечательности, кто-то тихо сидел у себя в номере, а некоторые спортсмены ещё даже не вернулись с мероприятий. Кажется, именно сейчас на одной из Австрийских площадей происходило награждение призеров спринта. Мириам была рада, хоть и понимала, что потерпела поражение, но в конечном итоге она не испытывала никакой досады от своего нелепого проигрыша. Её фиаско сделало одного парня счастливым, и ей почему-то эта мысль была безумно приятна. Девушка с прекрасными медовыми волосами сидела на одном из мягких диванов, расположенных в холле. Она была одна, и, кажется, кроме той миловидной женщины, что ещё совсем недавно стояла за стойкой администрации, тут не было вообще никого. Мириам неторопливо меняет своё положение, садясь поудобнее, и маленькая книга, что она держит в руках, словно специально, выпадает из рук и захлопывается в самый неподходящий момент. Мири бы с удовольствием осталась и продолжила чтение у себя в номере, но, как она убедилась после буквально двадцати минут там, изучать методики преподавания лучше в тишине, а не в том оре, что устроили за стенкой её брат и его девушка. Кажется, они не поделили что-то ещё на стадионе, и, наконец, придя в гостиницу, они начали полноправное выяснение отношений. К слову, стенки в этой гостинице довольно-таки тонкие. Наверное, это и стало одной из тех причин, почему Мириам не присоединилась к Эве, что решила погулять по ночному городу и заглянуть на церемонию награждения. Собственно говоря, в её глазах радости читалось больше, чем у всех болельщиков вместе взятых, и когда Бенедикт закрыл все свои мишени, её крик и радость была настолько яркой, что все окружающие её люди не могли ничего слышать ещё в течение несколько минут. А у норвежки все было не так однозначно. На протяжении всей гонки в Мири боролись два человека. Один бесконечно желал победы норвежцам и, кажется, был близок к тому, чтобы присоединиться к фанатам этой страны, что распевали какую-то старую, как мир, песню, а другой просто безумно переживал и не мог найти себе места, смотря на экран, где то и дело вспыхивало знакомое изображение. Мири молчала, но все одно безумно переживала. Она могла сколько угодно убеждать себя в том, что ей было все равно, но это было неправдой. Правда в ней давно пошла на убыль. Сейчас Мириам чувствует себя ситом. Читает, пытается ухватиться за какую-то мысль, но все как будто проходит через огромное дырявое полотно. В голове ничего не остается. — Ми-ри-ам, — слышит звонкий голос Эвы, разрывающий такую приятную для неё тишину. Легко улыбается, смотря на её взволнованный вид, и, кажется, уже готова услышать что-нибудь о похождениях Долля, но слышит нечто совершенно другое, — Зря ты не пошла. Мы отлично погуляли. Здесь, оказывается, так красиво, а церемония награждения! Сколько эмоций! Родной гимн, любимый флаг, просто уффф, — она выдыхает, надувая губы, и Мириам смеётся, глядя на эту картину. — Ты же знаешь, представитель моей страны сегодня второй, — закатывает глаза, сама не замечая того, что пытается оправдаться, — К тому же, наша семейка всё ещё выясняет отношения,— делает последний жест в сторону своей свободы и кидает взгляд на красивое лицо блондинки, что сейчас закрыто плотным шарфом, который она, по каким-то причинам, не хочет снимать даже в помещении. — Ой, да ладно, — Эва нетерпеливо отмахивается, смерив подругу предосудительным взглядом, — по тебе видно было. Ну, за кого ты переживаешь. Я твою мимику за столько лет изучила. — Твой анализ дал сбой. — Мой анализ не дает сбоев. А насчет нашей парочки… Они всё ещё живы? — интересуется Эва, стараясь перевести тему на более приятную, и всматривается за угол, туда, где расположены их номера. Мириам вспыхивает, надеясь, что это ускользнет из внимания подруги, и говорит то, что крутилось у неё в голове все это время: — Я тут на тот случай, если им понадобится скорая. Кстати, где ты была так долго? — Мы погуляли по городу, но, правда, тут не особо много чего интересного, — она забавно морщится, косясь куда-то назад, — Большую часть времени мы фотографировались с призерами. Только ждать их пришлось долго, но ни Бё, ни Бенни в просьбе не отказали. Кстати, с последним мы даже поговорили. — с неким сожалением добавляет она, прежде, чем заканчивает своё предложение, — Он, кстати, о тебе спрашивал… — Что? — произносит с таким видом, словно это предложение — это все, на что способен её словарный запас. — Вы ведь не знакомы, — насмешливо произносит Эва, закатывая глаза и явно вспоминая разговор прошлой ночи, — спрашивал, как поживает его главная поклонница. — она смеётся, а Мири просто не знает, куда себя девать и куда скрыться от этого всепоглощающего стыда, — Я чего-то не знаю, Мири? И она правда не знает. Не знает, сколько нецензурных выражений может хранится в рыжей головушке одной культурной девушки. — Он, вероятно, имел ввиду тебя, — утвердительно произносит Мириам, оглядываясь на вход. Замечает Бенедикта, что разговаривает с кем-то из своей команды, и не может не заметить его счастливую улыбку, что просто не слезает с его лица. Детская улыбка. Такая, которой хочется заразиться. Понимает, какую чушь она несет в собственных мыслях, и живо одергивает себя, заставляя вернуться в прочтение. Но не может. Смотрит, на несколько секунд подвисая и замечая, что путь молодого человека лежит именно через тот коридор, в одной из комнат которого происходит кровопролитная бойня. И в этом Мириам уверена, ибо она прекрасно знает какого это, спорить и ссориться с её старшим братом. Он настолько упертый баран, что ни один бронепоезд не сдвинет. Мири наскоро извиняется, окончательно заверив подругу в том, что идёт проверять сохранность не чужого ей семейства, проходя в тот же коридор и надеясь перехватить Бенедикта по дороге. Она его сейчас прикончит, и это очень даже точно. Кажется, из сумасшедшего дома сбежали все психи. Бенедикт был в прекрасном расположении духа, находя время для разговора с Эриком Лессером, что сейчас рассказывал ему один забавный случай, произошедший с ним накануне. Молодые люди слышат какой-то грохот и приглушенный мат, доносящийся из-за закрытой двери, но стараются не реагировать на него даже тогда, когда слышат позади легкие шаги и тихое произношение имени одного из них. Бенедикт останавливается, оборачиваясь и прося Эрика идти без него, на что более именитый товарищ лишь понимающе улыбается, скрываясь в коридоре. Мириам осекается, не зная, как начать этот разговор, и уверенность её заметно падает, а Бенедикт просто ждет, возможно, даже немного наслаждаясь её малейшей рассеянностью: — Поздравляю, — неуверенно начинает она, смотря на него таким взглядом, будто старается убедиться, что делает все правильно, — Это была хорошая гонка, — вновь останавливается, замечая привычную усмешку на губах собеседника, что уже находится в нескольких десятков сантиметров от неё, — хоть я за тебя и не болела. — скептически добавляет она, на что Бенедикт в совсем не привычной для него в обычной жизни манере пропустил неопределенный смешок, пряча его и отворачиваясь в другую сторону. — Будем считать, что это придало мне мотивации, — он усмехается, так привычно и по-свойски, что Мири, кажется, и хочется ему возразить, но не получается. Вспоминает Эву, и этот факт быстро стирает улыбку с её лица. Словно и не было ничего. — Какого черта ты наговорил Эве? — недовольно интересуется Мириам, подходя ближе и закипая, подобно электрическому чайнику, — Какая «главная поклонница»? — строит в воздухе воздушные кавычки, но выглядит это очень нелепо. Мириам никогда не умела злиться, ведь, по сути, вся её злость — это просто пародия на хомячка, который бушевал в своей клетке. Вот он вроде злится, кулачки сжимает, а сделать ничего не может. Осталось только ногой притопнуть, как пятилетнему капризному ребёнку в магазине игрушек. — А разве это не так? — недоуменно спрашивает он, получая легкий удар кулаком по плечу и тут же театрально потирая ушибленное место. — На самом деле, я просто не знал, что она ничего не знает о том споре. — Ты ей сказал? — говорит тихо, а тон такой, будто её только что огрели чем-то тяжелым по голове. — А должен был? — парирует, практически полностью повторяя тон, что только что прозвучал от Мириам. Она молчит, решая больше не участвовать в этом диалоге, который заранее не несёт ничего хорошего. Хочет уйти, но тут же чувствует, как цепкие пальцы останавливают и придерживают её за локоть. Она дергается, поскольку чувствует себя паршиво. Так, словно электрический ток пробежал по всему её телу: от макушки до кончиков пальцев. — Я не говорил. — Бенедикт взъерошивает волосы, пропуская их сквозь пальцы и расстегивает куртку, поскольку в этом помещении ему и правда было слишком жарко, а девушка просто отступает на несколько шагов назад, не понимая своей реакции на обычное прикосновение. Бенедикт замечает её реакцию, но, по крайней мере, не показывает этого в открытую. Не хочет смущать и копать другому человеку яму. Оглядывается на дверь, где, кажется, только сейчас успокоились ожесточенные споры. — Знаешь, Мири, как бы там не было — я победил, — довольно резюмирует он, просияв, хотя и сам понимает, насколько сегодня ему помогла удача, — Поэтому, если ты хочешь распла… — но договорить ему уже не дали. Дверь номера с громким стуком отворилась, ударившись в об стену, а из самой комнаты, словно фурия, выскочила Стина, и, честно, увидев её чуть раньше, Мири бы просто собрала вещи и уехала. Очень устрашающий вид, а в глазах и вовсе сверкают молнии, что способны сжечь любого, кто в них заглянет. Стина оглядывается, замечая Мириам, и, не сдерживаясь, произносит то, что первое приходит ей в голову. — Мири, у меня есть дерьмовое настроение, расстроенные отношения и бутылка вина, ты со мной? — армейским тоном и невероятно гневно восклицает она, словно уже и не ожидает ответа. Мириам успевает только кивнуть, отступая на пару шагов назад, в какой-то момент дойдя до ощутимой преграды под названием Бенедикт. — Сестре много не наливай, — громкий мужской голос доносится из глубины комнаты, а позже и сам его обладатель появляется перед ними, слегка улыбаясь и прислоняясь к дверному косяку, — Она не умеет пить, — и Мириам офигивает от такой разницы, что эти двое сейчас демонстрируют. Одна похожа на рассерженного армейского командира, другой спокоен как удав. — Тебя спросить забыла. — равнодушно кидает она за спину и недовольно стреляет своим холодным взглядом туда же. И, чтобы не сойти с ума, Мириам нужно выпить. Очень нужно выпить. Кажется, психи сбежали из всех сумасшедших домов разом.