Exceptions

Тоненький лучик света, что едва пробивается из-за плотно закрытой ткани портьер, играючи проникает вглубь комнаты. Быстро, словно спринтер на дистанции, пробегает по деревянному паркету и вскользь бросает свои маленькие, едва заметные, блики на лицо молодой девушки, которая тут же непроизвольно хмурится и отворачивается. Стараясь не прерывать сладкую дрему, девушка неосознанно отмахивается, позволяя своим медовым волосам разметаться по подушке и неровно спадать на лицо. Мириам всегда ненавидела будильник, что мерзкой лязгающей бомбой грохотал каждое утро, разрывая привычную и устоявшуюся утреннюю тишину и гармонию, в тщетной попытке пытаясь заставить её приподнять свинцовую голову от подушки, что всегда казалось самым большим вызовом на весь грядущий день. Наверное, никто из вас не любит просыпаться по утрам, разрывая свои самые крепкие и доверительные отношения с теплой кроваткой и одеялом, что кажется тем мягче, чем ближе подходит миг пробуждения. Однако это был особенный случай. Будильника, что орет по утрам, подобно сирене, возвещающей о всеобщей эвакуации, сегодня не было. Жутких криков соседей по общежитию — тоже, а потому это был тот самый миг, когда можно было просто полежать и послушать тишину, что так сладка и приятна по утрам. Все-таки просыпаться дома после нескольких долгих месяцев и лет по маршруту общежитие-квартира Эвы-университет, оказалось для неё невероятным удовольствием, которое еще не скоро можно будет заменить чем-то другим. Мириам медленно встаёт, пытаясь привести себя в более-менее смотрибельный вид, и, легко пошатываясь и позевывая от столь раннего пробуждения, также неторопливо спускается по лестнице, кидая короткие взгляды на фотографии, что висят на стенах, и улыбается, поскольку не может держать в себе эту глупую счастливую усмешку, что возникает, когда воспоминания со снимков огромной рекой выливаются прямо на её голову. На секунду она могла поспорить, что чувствует тот самый, такой родной и настоящий запах из детства, когда приятный аромат утренних оладий разносился по всем этажам этого милого дома, а Мири, поддаваясь очередной детской игре и дурацкому спору, бежала наперегонки со своим старшим братом, который, то ли по обыкновению, то ли по статусу, всегда выигрывал. — God morgen. ((нор.) Доброе утро.) — девушка, чьи медовые волосы могли заменить маленькое солнце, а едва заметные веснушки напоминали крошечные звездочки, раскиданные по небосводу, тихо заходит на до боли знакомую кухню, запахи из которой так дразняще доносятся из открытых дверей, будоража уже забытые детские воспоминания. — Hei, kjære, (Здравствуй, дорогая) — пожилой мужчина, чьи блекло-рыжие волосы ещё не были тронуты сединой, мягко улыбнулся, оборачиваясь на дочь и даря ей пронзительный взгляд серых глаз. — Til slutt, du er våken. (Наконец-то ты проснулась.) — весело и мягко, только с ему присущим выговором продолжает он, подставляя выбритую щеку для мимолетного поцелуя. Это стало какой-то традицией, плотно укоренилось в сознании и являлось самой неотъемлемой частью их жизни ещё с того времени, когда Мири просто не знала, не догадывалась и не предполагала, что существует ещё какой-то язык, кроме родного. И теперь, через столько лет, начинать семейные разговоры на таком родном слуху и голосу языке стало абсолютно нормальным и логичным, а самое главное — необходимым. Такие маленькие, вроде бы, совсем микроскопические детали, которые в своей совокупности позволяют хотя бы на несколько минут вернуться в собственное прошлое. Счастливое прошлое. Конечно, по-настоящему родной дом, родная страна и родные пейзажи всегда будут в сердце, но, чтобы держаться на плаву, а не жить иллюзиями, что туда все ещё можно вернуться, Мириам необходимо что-то большее, чем просто воспоминания. Ей нужна какая-то зацепка, невесомая ниточка, связывающая две жизни в единое целое. Одно продолжение второго. Никак иначе. — Что ты делаешь? — тихо интересуется Мири, легко приобняв женщину, чья теплая улыбка сейчас могла бы растопить даже самое холодное сердце, и садится напротив отца, широко улыбаясь. — Хотел почитать новости, но вовремя понял, что здесь из настоящего — только название газеты, — с горечью, но некоторым понимаем, добавляет мужчина, снимая очки и устало потирая переносицу. — Будто ты только сейчас об этом узнал, — мать улыбнулась, расставляя на столе несколько чашек, и Мири непроизвольно заметила, что их было явно больше, чем людей в этом доме. — Знаешь, Гарри, недавно на работе Марте вскользь обронила, что, если ты хочешь узнать правдивые новости, тебе следует выкинуть свой телевизор и сжечь все газеты, — как само с собой разумеющееся произносит женщина, поправляя ободок, и нежно касается плеча дочери, которую она не видела столько времени, и, которая сейчас так желает задать интересующий вопрос, но не решается прерывать чужой диалог. Она с любовью посмотрела на дочь, в очередной раз убеждая себя, что Мириам всегда останется для неё той маленькой девочкой, что вечно, словно хвостик, ходила за своим старшим братом. Той маленькой девочкой, что практически весь день пропадала на тренировках, но сейчас заткнет за пояс любого, кто посмеет ей об этом напомнить. Той маленькой девочкой, которая, даже спустя время, остается собой, хоть и тщательно это скрывает. — Нужно признать, что Марте, бывает, говорит очень умные вещи, не то, что тот старый болван, которого она называет своим мужем, — мужчина легко усмехается, и на этом ярком солнышке, что светит на него сквозь заснеженные стекла, его глаза отдают серебряным оттенком. — Представляешь, Мири, он считает, что те мысли, что он говорит направо и налево — его, но он даже не подозревает, что ничего из этого ему не принадлежит. Нам подают новости через призму предрассудков, которые они пытаются укоренить в наших головах. Нам навязывают стереотипы, позволяя видеть только одну сторону вопроса, и мы, словно бездушная масса, в них верим. Это самое страшное, — он не осуждал, а говорил это как самый настоящий и доказанный факт, что уже никогда нельзя будет опровергнуть. — Если, конечно, не брать в расчет те стереотипы, что мы придумываем себе сами. Может быть, лучше иметь свои предрассудки, чем верить в чужие, но это глупо. У любой медали две стороны, и, знаешь… Men noen stereotypier kan bli brutt. (Некоторые стереотипы могут быть разбиты), — он откашливается, но вновь поднимает испытывающий взгляд на семью, словно пытаясь молчаливо донести до них дальнейший ход своих рассуждений, но по застывшему на их лицах удивлению он уже понимает, что вынужден будет продолжить свою речь самостоятельно: — Du vet hva jeg mener? (Ты знаешь, о чем я говорю?) — обратился он к дочери, и, Мири может поклясться, что она увидела, как её родители обменялись короткими улыбками, словно молчаливо договариваясь скрывать какую-то очень важную информацию, которую они знают, но рассказывать, разумеется, не будут. Так ведь интереснее. Неизвестность вообще, как известно, штука наиболее привлекательная. В голове Мири пролетела тысяча и одна мысль, что она пыталась поймать на излете, но ни одна из них не отвечала на поставленный вопрос. Это как пустые догонялки с собственным сознанием, которые ни к чему не приводили. Отдаленные догадки то появлялись, то вновь пропадали, и она, к собственному несчастью, не успевала за ними. Мириам подумала даже о Бенедикте, что неожиданно ворвался в её голову, о всех спортсменах в частности, и о том, как в раннем детстве она уже разбила все свои стереотипы, что никогда больше вокруг себя не построит. Непроизвольно качает головой, отрицая, и единственное, что слетает с её уст — это самое лаконичное и правдивое в этих обстоятельствах: — Ikke. (Нет.) — слово вылетает, разбивается об стены и отскакивает от них несколько раз, незамедлительно обрушаясь на голову в этой всепоглощающей, но легкой тишине. Отец вновь надевает свои очки, кидая короткие взгляды поверх них, отворачивается, и с кроткой, боязливой улыбкой, что растягивает его губы, продолжает: — Как-то раз я слышал, что, когда дети взрослеют, их очень трудно собрать всех вместе, в одном родительском доме. Для этого, как минимум, нужен громаднейший повод. Смерть, например, — он замолкает, словно передавая невербальную эстафету жене, и она с улыбкой ещё более теплой и мечтательной продолжает его мысль, успевая отвесить любимому мужу легкий подзатыльник из-за его неосторожной реплики. — Но наши дети решили поступить иначе. И они вновь улыбаются друг другу, словно и не было между ними тех лет, что они провели вместе даже тогда, когда вокруг менялись локации и мелькали лица. Карусель все крутилась, а они просто жили и жили, навсегда оставаясь единым целым, и именно это всегда её восхищало. Простая человеческая преданность, что проносится через года, и только крепнет по их истечению. Такая, казалось бы, обычная, но такая редкая вещь в современном мире. — О чем вы? — с легкой полуулыбкой решает поинтересоваться Мири, не отводя своего насмешливого взгляда от родителей. Она догадывается, но смутное чувство сомнения мгновенно заполоняет её голову. Такого ведь просто не может быть. Сказка не могла посетить её жизнь. Это просто невозможно. — Ну, знаешь, — отец громко откашливается, словно стараясь оттянуть момент признания как можно дальше, — мне кажется, в этом доме есть человек, который расскажет тебе лучше. И, который, — мужчина повышает голос, старательно косясь в сторону прохода и уже не стесняясь, кричит свои реплики только туда, что заставляет присутствующих на кухне дам непроизвольно засмеяться, — слишком до-о-о-лго поднимает свою задницу с кровати! Отец довольно усмехается, смотря на ничего непонимающее лицо собственной дочери, и с самым счастливым видом подносит к губам чашку с горячим утренним кофе. Он слышит какой-то грохот в районе лестницы и разочарованно жмурится, прикрывая лицо рукой, и понимая, что его сын — самый настоящий и самый неуклюжий балбес, который в очередной раз что-то уронил по пути сюда. Время идет, а поведение его детей не меняется. Абсолютно. Они все такие же, какими и были, и Гарри уверен, что с точностью до мельчайших деталей, он сможет предугадать поведение, их мимику и эмоции, когда одна «Британская королева» соизволит, наконец, собраться и совершить своё грандиозное шествие до этой уютной комнаты. Собирается похлеще, чем любая девчонка, серьёзно. Он это давно заметил. Мириам уже все понимает, все чувствует и не может заставить себя усидеть на месте, когда сердце трепещет и замирает в радостном предвосхищении долгожданной встречи. Хочет вскочить, побежать туда, но не может изменить своего сидячего положения, будто до сих пор сомневаясь, что это не сладкий сон, который она видит лежа в постели, а реальность, в которой происходят удивительные для неё вещи. Прошло четыре года с того момента, когда они виделись в последний раз, с того момента, как последний раз разговаривали вживую, а не по телефону, и именно поэтому, когда она замечает улыбающуюся мордашку своего брата в кухонном проёме, у неё в голове что-то взрывается. Она по-детски взвизгивает и бежит в такие родные объятия, позволяя себе трепать его за мягкие, чуть вьющиеся волосы, и несколько не верит, что этот повзрослевший человек правда тот, у кого она отбирала конфеты когда-то. Родной дом — это маленький мир, в который всегда приятно возвращаться, даже несмотря на то, сколько времени ты не переступал его порог. Каждая вещичка, каждая книжка, каждая фотография или рисунок, висящий на стене или выставленный на комоде — это все такое знакомое, такое родное, словно ещё вчера вечером ты лично расставлял все эти вещи по полочкам. Наверное, в этот момент мы окончательно понимаем, что здесь с нашего ухода ничего особо и не изменилось. Изменились только мы и то изображение, которое отражается в висящем на стене зеркале. — Как Тронхейм проживет без тебя? — она не знает, почему спросила именно это, не знает и абсолютно не задумывается, снова утыкаясь в братское плечо, уже совсем и не ожидая ответа. Это не важно. Она просто сказала хоть что-то, убедилась, что это все реальность, и широченная улыбка, что расцвела на её лице, ещё долго не спадет, а всепоглощающая радость, что нашла место в её сердце, долго будет согревать где-то в районе груди. — Там даже спокойнее будет, — он улыбается, покрепче прижимая к себе сестру, и просто усмехается, вспоминая, как она, будучи ещё совсем малышкой, встречала его с соревнований, а он, будучи уже в более старшем возрасте, пытался отвадить от неё всех ухажеров, что появлялись с завидной регулярностью. Получаться — не получалось, но, как принято говорить в таких случаях, он пытался. — Эй, рыжик, — он ухмыляется, когда Мириам отстраняется, и легко приобнимает её за плечи, умудряясь по-дружески растрепать всю её прическу, что и без его вмешательства больше напоминала птичье гнездо, — а что ты делаешь здесь? И почему ночью, когда я чуть не расшиб весь дом, ты была единственным человеком, что не вышел на меня поорать? Девушка удивленно приподнимает брови, ища ответы в выражениях лиц окружающих её людей, но не может найти в них никаких отгадок. Конечно, она знает о способности своего брата ломать любой прибор, к которому он притронется, но она уж всяко думала, что за двадцать шесть лет эта его привычка пошла на убыль. Ан нет. Она прогрессирует и принимает все большие масштабы. Если честно, Стиан хотел заявиться домой с сюрпризом, выйти утром и надеяться, что все пройдет именно так, как получилось с Мири, но несколько просчитался. Время было не позднее, у него были ключи, но он не учел тот факт, что за четыре года обстановка в доме могла поменяться, а в темноте он видеть ещё не научился. В итоге — испуг родителей и уроненный на пол пуф, который громыхнул так, что это наверняка было слышно на соседней улице. В любом случае Стиану повезло, что родители не вызвали полицию, в первую секунду свалив все на Мири, что все ещё не вернулась домой. — А, ей повезло, — пренебрежительно отмахивается отец, запивая свою реплику утренним напитком, — её просто дома не было. Стиан знал это, но вновь предпочел поинтересоваться со слепой надеждой на то, что ему сейчас быстренько все расскажут. Наверное, математика — не его конек, ибо расчеты себя снова не оправдали. — Ну и где это мы по ночам шастаем, а? — псевдо-возмущенно забасил Стиан, состроив из себя ревнивого братца, но тут же заливисто рассмеялся, заражая своим смехом других, и его добрая бородатая улыбка тут же осветила всё помещение. Пусть этот дом не является для Мири родным в прямом смысле этого слова, но именно здесь её семья, что сейчас невероятно счастлива, собираясь одной большой компанией в этот выходной день, а значит, и частичка её сердца тоже всегда будет здесь. У них есть куча тем для разговоров, и куча времени, чтобы обо всем поговорить, потому, наверное, и в душе у всех легкость, перемешанная с щепоткой самой искренней радости, что плещется и искрится в воздухе. Сейчас родители мимолетно посмотрят на своих детей, дети кинут такой же взгляд смеющихся глаз обратно, и это простое действие, простая зрительная игра, может рассказать гораздо больше, чем сотня и тысяча их разговоров. На которые ещё будет время. Как и у Гарри найдется время усмехнуться и мысленно отметить для себя, что та аксиома, о которой говорилось чуть раньше, не так уж и верна. В этом случае. Отражение в зеркале изменилось, но они — нет. Это самое главное, а остальное, в сущности, не имеет никакого значения. Он улыбнётся, посмотрит на жену, и неторопливо произнесёт: — Og likevel har hver mynt to sider. (И все-таки у каждой монеты две стороны). Он-то помнит. Он-то это никогда не забывал. *** Когда эмоции от долгожданной встречи пошли на убыль, а темы для разговоров вернулись к более житейским вопросам, Мириам чувствовала опустошение. Такое, словно из неё разом выкачали весь воздух, и в груди уже ничего не осталось. Семья весело о чем-то щебетала, сама девушка даже умудрялась поспорить с братом о насущных проблемах, но, как только она уловила, в какую сторону несутся мысли горячо любимого брата, она тут же поспешила ретироваться подальше. Впрочем, пребывая в полном убеждении того, что эта «кара небесная» в её комнату все равно заявится. В трудные жизненные моменты Мириам всегда искала решение в книгах. Нет, она не корпела над энциклопедиями и справочниками, пытаясь найти ответы на все и вся, она просто убегала, прячась в тех мирах, которые открываются ей на этих страницах. Это ведь по-настоящему волшебно, иметь возможно прожить чужую жизнь тогда, когда своя, кажется, катится под откос? Но сегодня все было другое. Абсолютно. Утро другое, и эмоции от прочтения — тоже. Сейчас ей просто хотелось окунутся в волшебную атмосферу, что автор создает игрой слов, а не спрятаться за ней. Мири, наконец, удобно устроилась на заправленной постели, достала давно забытую на полке книгу с оставленной на восьмидесятой странице закладкой, и принялась читать именно с того места, на котором остановилась когда-то. В прошлое. С головой. Слышит нетерпеливый скрип по ту сторону двери, и, когда она тихо отворяется, девушка, даже не поворачивая головы, произносит: — Нет, — она возмущена, хоть это и незаметно. Негодует, хоть этого и не скажешь по её спокойному тону, но, по правде говоря, она готова прибить любого, кто захочет сказать ей хоть слово о том, ради чего сюда пришел Стиан. Все-таки не удерживаясь, смотрит на довольного брата, обнимающегося с парочкой собственных лыж, что он привез с собой, и смешно надувает щёки, отворачиваясь и всеми силами делая вид, что она очень занята и заинтересованна происходящим на бумаге. Да, Мириам и её брат были рады видеть друг друга. Будет справедливо даже сказать, что вдвоем они составляют идеальную комбинацию, хотя, кажется, что и общего-то ничего не имеют, но даже после этой эмоциональной бури, что она уже испытала, Мириам не сможет себе позволить изменить собственным принципам, о которых Стиан, к слову, прекрасно знает. — Да ладно тебе! — он отмахивается, строя недовольное выражение лица. — Это всего лишь прогулка со старшим братом. Всего лишь на лыжах, — он закатывает глаза, говоря эту, как для него, простую истину, в которой он абсолютно не видит ничего предосудительного. — И мне плевать, что ты не хочешь. Ты просто берешь и идёшь со мной сейчас. Стиан видит отрицательно покачивающую головой сестру, закатывает глаза, и ему больше ничего не остается, кроме как испытать самый лучший, в таких случаях, прием. — Ладно, — он легко перетряхивает плечами, делая вид, что собирается капитулировать, — всегда знал, что моя маленькая сестренка боится проигрывать. — Было бы чему проигрывать. Тебе в Тронхейме, что ли, лыжных прогулок не хватило? — Мириам таким же жестом закатывает глаза, переводя взгляд на книгу, что лежит у неё на коленях, и старается внимательно вчитываться в чернеющие перед глазами строчки. — Я давно здесь не был, — замечает Стиан, которому уже осточертело вести эти дебильные уговоры, — и мне хочется посмотреть, что здесь изменилось. — Ничего не изменилось, Стиан, — безэмоционально произносит девушка, не поднимая взгляда. — Даже люди те же, понимаешь? — Люди всегда те же, — вновь проговаривает он, обнажая ряд белоснежных зубов. — Ладно, Мири, удачи провести день с собственными страхами. Не думал, что из-за пары придурков ты навсегда потеряешь то, что любишь. Если корни возьмут своё, ты знаешь, где меня искать. Он поиздевался, надавил на больное и спокойно вышел из комнаты, в полном убеждении того, что сейчас его нерадивая младшая сестра выбежит прямо за ним. Как раньше всегда было. Просто… На раз. Два. Три. Он ждал минуту, две, три, но этого все не происходило. Секунды тикают, а по ту сторону двери только скользящая тишина. В какой-то момент Стиан бросил ждать, отмахнувшись, и ушел, видимо решив, что какие-то мнимые страхи всё-таки значат для неё куда больше, чем собственный брат. Когда молодой человек уходил, он, конечно, не знал, не видел и не мог догадаться, что его план, может быть, с опозданием, но все-таки сработал. Она пыталась читать, пыталась оставаться здесь и не реагировать ни на чьи слова, но даже в этом листе бумаги, все, казалось бы, напоминало ей только об одном. А о чем там и правда было написано… Она не знает. Читает, но не видит, перечитывает страницу снова и снова, но не может погрузиться в придуманный мир вновь. — Черт, — тихо ругается, громко захлопывая книгу, и тут же отбрасывает её на кровать. Он был прав, она действительно это любит, хоть и не позволяет себе признаться. Сегодня, наверное, правда все иначе. Сегодня все по-настоящему. *** — Эва, а ты чего здесь? — удивленно произносит Мириам, замечая свою лучшую подругу в нерабочий день на лыжной базе, когда они, наконец, до неё добрались. — Я? — она удивленно приподнимает брови, едва не выронив бутылку с водой, что крепко сжимала в руках. Видно было, что свой ответ она придумывает в режиме реального времени, и Мириам это несколько злит, хотя она и понимает, что не имеет на это никакого морального права. — Решила взять несколько подработок. Это все одно лучше, чем тухнуть дома, — она слегка улыбается, смотря куда-то за спину Мириам, и та даже не собирается оборачиваться, ибо прекрасно знает, что она сможет там увидеть. — Ты же собиралась прогуляться по магазинам? Сама говорила мне недавно, — несколько непонимающе произносит Мириам в ответ на то, как её брат ходит позади, пытаясь подобрать ей какую-нибудь более или менее не убитую пару лыж, что в прокате сделать просто не представлялось возможным. Она бы могла справиться сама, и, если честно, девушка искренне не понимает, откуда в нём взялась такая забота. Да и вообще поведение собственного брата её несколько озадачивало. Он, конечно, отпустил пару искрометных шутеек, когда она догнала его уже на улице, но, что странно, этим все и ограничилось, и уже через несколько минут, он, возможно, даже слишком быстро потащил её на стадион, не забывая рассказывать о своей жизни, девушке, работе, да и обо все, о чем он только знает. — Я? Ну да, собиралась. Только планы поменялись, — она рассеянно улыбается, хотя и понимает, что говорит сущий бред, который все же может выглядеть правдой, а позже, вновь обращая свой взгляд на Стиана, что нашел уже подходящие лыжи, но все же был на достаточном от неё расстоянии, заинтересованно спрашивает. — Это твой брат? — она робко кивает в его сторону. — Он спортсмен? — Эва произносит это с придыханием, и видно было, как загорелись её глаза при этих словах. Такое чувство, что каждый раз, когда речь заходит о человеке, что занимается спортом, в голове у Эвы срабатывает какой-то невидимый переключатель, тумблер, отключающий мозг. — С чего ты взяла? — Мириам хотела звонко рассмеяться, но не позволила себе сделать это. Заинтересованность в её брате не была для неё новостью, и она бы даже порадовалась этому, если бы не тот вопрос, который уже прозвучал выше, и не тот задающий, что этот вопрос озвучил. — Ну, чего бы он с Доллем-то стал беседовать? — С кем? — Мириам оборачивается назад, кидая взгляд на старшего брата, что сейчас ведет какие-то разговоры с её давним знакомым. Резко отворачивается, стараясь не подавать вида, что ничуть не удивлена этому факту, когда слух улавливает звонкий звук рукопожатий, а мозг в очередной раз просто не может осознать того факта, что они вновь оказались в одном пространстве. Если у Мириам есть карма, то, знаете, она явно уже испорчена. Молодые люди весело беседуют, посмеиваются, и Мириам даже может различить какие-то обрывки их разговора, когда мимолетом слышит в нём своё имя. Они мгновенно оборачиваются на звук Эвиной реплики, и Мири тут же осознает, что они слышат их разговор так же, как и они их. Не то, что бы её это коробило, но ей было бы намного легче, если бы всего этого не было. Чувствует себя неуютно. Так, словно её выворачивает наизнанку. Тут Эва, там Бенедикт, а вокруг настоящий писец. Облегченно выдыхает, в отражении зеркала замечая, как молодые люди скрываются за какой-то дверью, в которую она сама ещё никогда не заходила. — А что с Доллем, — она напрягается произнося эту фамилию, поскольку догадывается, что они могут вернуться в любой момент, — не могут разговаривать нормальные люди? — Могут, конечно, — блондинка наигранно рассмеялась, но очень быстро вернула на лицо каменную заинтересованность. — А ты можешь меня с ним познакомить? Он так-то ничего такой. — С кем? — если существует игра «включи дуру за пять секунд», то Мириам её выиграла. — С братом, конечно. Не думаю, что ты на раз-два общаешься с Бенни. Мириам вновь кидает взгляд за спину, и, взглянув на то, как Стиан, уже вернувшийся и стоявший наперевес с хорошими лыжами, что явно не принадлежали ему, продолжал свои веселые диалоги, тут же произносит: — Нет, не могу, — произносит она, заслышав шаги прямо у себя за спиной. — Он… — она задумывается, поскольку мозг ещё не успел сгенерировать что-то адекватное, но, вспомнив активные жестикулирования брата, что всегда присущи ему в разговорах, продолжает, — … он плохо говорит по-немецки, — девушка оборачивается, завидев на себе два насмешливых взгляда, и ей хочется ударить себя по лбу, закрыть лицо руками и раствориться, поскольку они, вероятно, слышали сей шедевр быстрых и необдуманных ответов. — Вообще не говорит, — добавляет она уверенно, понимая, что отступать ей просто-напросто некуда, а Стиан в этот момент, от удивления и шока от услышанного, едва не выронил лыжные палки, на которые он опирался, стоя в помещении. Он хотел бы сейчас заорать, сказать, что это все гнусная ложь и клевета, но не решился. Отчасти даже от того, что Бенедикт, с которым они вели шутливые диалоги, попросил проигнорировать, хоть и сам едва ли не заливался смехом от озадаченного лица когда-то знакомого лыжника. Они знакомы, занимались вместе, но никогда не были особыми друзьями, хоть и могли вспомнить имена друг друга. Стиан не мог не заметить взгляды, что его собеседник исподтишка бросал на его сестру, когда речь заходила именно о ней, но он решил проигнорировать это так же, как проигнорировал её реплику до этого. Пускай. Возможно, он просто слишком бурно отпраздновал свой День Рождения, который был аж неделю назад. — Серьёзно? — до них вновь доносится голос Эвы, и Мириам бы очень хотела заставить её говорить чуть тише, но не могла. А молодые люди, тем временем, уже были не особо и заняты собственным разговором. — Как же он живет в Германии? — Он не живет в Германии. Он жил, и, конечно, понимает язык, но иногда некоторые слова забываются. Особенно, если долго нет практики, а в Норвегии, знаешь ли, все почему-то предпочитают говорить на родном языке. И ведь она почти не соврала. В сущности своей все действительно было так, разве что Стиан прекрасно знал оба языка и мог спокойно на них выражаться. Не только цензурно. Чем он сейчас, собственно, и занимается. Правда мысленно, но сути дела это не меняет. Бенедикт уже ушел, и Мириам, кинув что-то нечленораздельное на прощание для Эвы, быстро утащила своего брата на улицу, поскольку их дальнейшее пребывание тут могло бы только усугубить ситуацию. Она вообще не понимала, что чувствует. Не понимает, почему не захотела знакомить брата с Эвой, которая, вроде как, её же лучшая подруга, почему ей стало неприятно, когда Эва назвала Бенедикта «Бенни», и почему, находясь на трассе, она не испытывает привычного отвращения. Она вообще ничего этого не понимала. Стиан пытался что-то выспросить, но в итоге, вымолвив что-то на подобии: «Я знал, что такого красавца, как я, ты делить ни с кем не захочешь.», он грациозно застегнул лыжи и начал гордо улепетывать на круги, постоянно оборачиваясь и крича что-то о том, что Мири должна его сейчас же догнать. Но Мириам не хотела его догонять. Пока. На самом деле, она чувствовала себя, как ребенок, которого в первый раз в жизни привели на каток. Всё такое новое, неизведанное, того и глядишь, упадешь и разобьёшь коленки, а потому первый шаг стал для неё самым серьёзным испытанием, когда она, даже несколько боязливо, жутко медленно раскатывалась по идеально подготовленной трассе. Всё новое — хорошо забытое старое, и она убедилась в этом в очередной раз. На самом деле, девушка была безмерно рада, что Стиан все же вытащил её на лыжню. Тело быстро вспоминало когда-то идеальную технику хода, и она вновь смогла ощутить такую забытую скорость, которой ей, на самом деле, жутко не хватало все это время. Мириам пытается рассчитывать силы, прогуливаясь в своё удовольствие и постоянно оглядываясь по сторонам. На самом деле она безуспешно пытается зацепиться за красную куртку Стиана, но может только разочаровываться, ибо он уже, видимо, достаточно далеко уехал. В очередной раз осматриваясь, девушка замечает Томаса, что ведет тренировку у маленьких лыжников, изображая для них правильную технику постановки лыж, и Бенедикта, что отрабатывает ускорения в подъём, смешно клюя головой, почему-то напоминая ей голубя. Она усмехнулась, сворачивая на пятикилометровый круг, где, скорее всего, и должен был быть Стиан, и, если честно, Мириам просто не может нарадоваться скольжению, что демонстрировали эти лыжи, непонятно откуда-то взявшиеся у её брата. Таких на базе нет. Ну, по крайней мере, в открытом доступе точно. Они были несколько большие ей по ростовке, но ей и не нужно ставить на них олимпийские рекорды, а потому, наверное, наслаждаясь легкой прогулкой, она не могла испытывать что-то иное, кроме чувства всепоглощающего счастья. «Возвращаемся к началу» — как ни крути, но это девиз на сегодняшний день. — Как лыжи? — слышит подозрительно знакомый голос за спиной, что в раз догоняет её на достаточно пологом подъеме. Оборачивается, но ничего не говорит, продолжая наслаждаться пением птиц где-то в вышине. — Кстати, ты довольно хорошо катаешься для человека, который презирает спорт и все, что с ним связано. Её удивляет то, что Бенедикт, ещё совсем недавно выполнявший ускорения, появился здесь так оперативно, и, более того, не выказывал никаких признаков отдышки. Просто улыбался и играючи поравнялся с ней, идя параллельными курсами в явно не свойственном для себя медленном темпе. — Замечательно, — она улыбнулась так искренне, так по-настоящему, как давно не улыбалась на этом стадионе. Краем глаза замечает Стиана, что остановился и ждет её посреди леса, и спешит к нему, пока эта бородатая мордашка вновь не затерялась в немецкий лесах. Он изумленно приподнял брови, смотря на эту молчаливую картину, но ничего не сказал, когда Бенедикт отъехал чуть вперед, а вскоре и вновь пропал из их поля зрения, скрываясь за густо насаженными немецкими сосенками. — Ну и что это было? — с полуулыбкой спрашивает Стиан, приподнимая гоночные очки, и как-то даже снисходительно смотря на собственную сестру, что в первые секунды даже несколько смущает её. — А как же твои сногсшибательные лекции про вакуум? — Абсолютно ничего. Подъехал, спросил про лыжи и уехал, — она пожимает плечами, опуская руки вдоль туловища, и вновь начинает движение без использования палок. — А лекции в силе. Я все ещё так считаю. — Да ну, правда что ли? — коротко произносит Стиан, вставая на классическую лыжню. Дальше они едут молча. Пару раз Стиан толкает её на соревнование, которое, в конечном итоге, ведет к её полному и безоговорочному проигрышу. Прямо как раньше. Даже без шансов. Что собственно и предполагалось с самого начала, ибо в этом поединке сошелся человек, что постоянно проводит легкие тренировки в лыжном клубе, и человек, который впервые за десять лет вспомнил, что такое лыжи. Это, как бы, с самого начала было не очень честным, хоть Мири и не теряла надежды догнать его. Пару раз она падала, один раз даже увлекая за собой Стиана, но единственное, что срывалось с её уст в этот момент — это только искренний, беззаботный смех. Оказывается, чтобы быть живым, многое не нужно. Нужно просто вспомнить истоки, вспомнить, как все начиналось, и перестать убеждать себя в том, что ты являешься тем, кем, на самом деле, у тебя быть совершенно не получается. То, что пытаешься скрыть, рано или поздно все равно лезет наружу. — Ну что, Бенни! Крайняя тренировка дома? — вопит кто-то их тренеров подъезжающему к базе Бенедикту, а тот, только легко разводя руками, кивает, не пряча веселой улыбки. — Ну, смотри, чтобы без медали не возвращался! — все-так же перекрикивая ветер, орет ему первый наставник, когда молодой человек отточенными движениями снимает лыжные палки и отстегивает ботинки. — А что, назад не пустите? — смеясь, кидает он и оглядывается назад, краем глаза цепляя подъезжающие к зданию фигуры. — Конечно, нет! О чем речь? Мириам слышит этот разговор, но не придаёт ему значения ровно до тех пор, пока не слышит внезапную реплику Стиана, что плугом тормозит недалеко от Бенедикта, который спокойно пьёт что-то из термоса, даже не реагируя на телодвижения вокруг него. — Мири, ты знаешь, зачем я тебя сюда позвал? — заискивающе начинает он, чем привлекает к себе несколько взглядов. — Нет? Ну, хочешь я намекну? Мириам неторопливо кивает, поднимая со снега свои лыжи, и оборачивается на брата, ожидая продолжения его зажигательной реплики. — Ты. Я. Моя девушка. Февраль. Чемпионат мира. — Шутишь? — ядовито спрашивает она. — Ты меня в их логово хочешь отвезти? — намекает на свои натянутые отношения со спортсменами, стараясь выпустить некоторые факты биографии брата, и её глаза в этом ярком свете отдают такой уверенностью, которую вы нигде больше не увидите. — Оглянись, ты уже в их логове. Это, черт тебя дери, и твоё логово тоже. Когда-то… — Стиан привычным жестом закатывает глаза и вновь продолжает. — Тем более, у нас есть лишний билет. Должна была поехать её сестра, но там что-то случилось, и… я так и не разобрался. Ты знаешь, я бы и не стал тебя звать, но добру-то чего пропадать? — Нет, Стиан, прости. Едь со своей девушкой, а я буду разбираться с дипломной работой. Я, если ты не забыл, в этом году должна выпуститься. — Да брось ты! Детскую психику и без тебя покалечат! А пропуски отработаешь, мы ненадолго-то и поедем. Тем более, Стина очень хочет с тобой познакомиться, — будто нехотя добавляет он, и у Мириам создается четкое впечатление того, что её любимый бородатый мишка попал под каблучок. — Брось ты, Стиан, — произносит она менее уверенно. — Я буду вам только мешать. Тем более, что мне там делать? — Ну, напр… — Например, на мою победу посмотреть. И это было самоуверенно, а по собственным меркам Бенедикта, даже слишком, но сказанного назад, как известно, не воротишь. Правда, если бы у него был выбор, он бы все равно сказал именно это. Конечно, самонадеянно, но, лучше так, чем говорить себе, что он полный лузер. На самом деле, атлет и сам в шоке от того, что вмешивается в чужие разговоры, но он просто не мог поступить иначе. Сам не знает почему. Что-то иррациональное проснулось и вмиг захватило все его мысли, убив остатки здравого смысла. — С твоей стрельбой? Думаешь, победа реальна? — улыбаясь, спрашивает Мири, понимая, что, когда они находятся в одном пространстве, в её голове всегда включается та странная функция, которая ей абсолютно несвойственна. Правда, она не одна такая. Это то, что их, в какой-то мере, даже объединяет. — Думаю да, — с вызовом кидает Бенедикт, пожимая плечами и всматриваясь в лицо её брата, что хранит сейчас ледяное молчание, и в некотором роде даже похож на каменное изваяние, что стоит, не двигаясь, и, кажется, даже не моргая. Выглядит пугающе. Правда. — А я думаю, нет, — усмехаясь, произносит Мириам, оборачиваясь и ища поддержку в глазах брата, но видит там только: «разбирайтесь-сами-я-сваливаю». — Ты хочешь поспорить? На желание? — наивно, по-детски, но, почему-то, так правильно сейчас, восклицает он, словно со стороны слыша собственный голос. Самоубийцы. Они оба. И тот, кто предложил, и тот, кто, в итоге, согласился. К тому же, необдуманные поступки, это тоже, своего рода, возвращение к началу. Возможно, это безумие, но девушка любит побеждать, а в данном случае в победе она полностью уверена. Возможно, завтра она пожалеет об этом необдуманном споре с человеком, у которого, по собственным убеждениям, в голове вакуум, но это будет завтра. Сегодня все не так, как обычно. Сегодня все неправильно, а, может, и напротив, все так, как должно быть.

А завтра… оно ведь будет завтра, не так ли?