Она никогда не изменится

— Да в тебе целая тонна, мешок с рыбой! — прокричала я, скидывая кота со своей груди и глубоко вдыхая. Лежащая на кровати по левую руку от меня Утао нахмурилась и перевернулась на другой бок, издавая какой-то стонущий монолог. Кисе, именно эта серая козявка мешала мне дышать, теперь, когда я знаю хотя бы такую внешнюю причину, облегчение стало разливаться по затвердевшим мышцам. Чувство паники до сих пор сохраняется в моем теле, но голова начала остывать сразу, как я вырвалась из густой черной акварели. Я встаю с пола, рядом с кроватью, на которую Утао меня так и не пустила. Кошмар. Просто плохой сон. С долей правды. Надоело. Весь этот лимит общения с Икуто в край доконал. Да и и кажется, без него этой ночью я буду слишком много думать. После такого сна мысль, что ночь пройдет безмятежно и спокойно, кажется абсурдом. Так мне сейчас хочется оказаться с самым нежным и надежным человеком, наплевав на все договоренности. Вспоминаю этот жалеющий взгляд, с которым он смотрел на меня из пронизывающей тьмы, и очень надеюсь никогда не увидеть, что Икуто смотрит на меня так в реальности. В комнате холодно. Холодный паркет, дверные ручки, сквозняк, который, касаясь ноги, вызывает дрожь во всем теле. Больший эффект холода добавляет звук бьющихся о крышу капель дождя. Горошины мурашек покрыли все мое тело, и ни одна перемена в температуре воздуха не может остаться незамеченной, когда чувствительность тела повышается от страха, пробирающего в позвонках дрожи. До сих пор меня пугает темнота, и кажется, в любой момент клапаны моего сердца перестанут справляться со своей работой. Мое сбивчивое дыхание можно услышать в другом конце коридора. Больше меня удивляет, что я продолжаю гореть, как будто я до сих пор не вылезла из-под того одеяла, согретого моим кошмаром. Шея, грудь, задняя сторона ушей как будто обливаются кипятком. Я остановилась между дверьми в комнату Икуто и в мою, куда вход мне запрещен. Эту комнату Соука-сан выделила мне не просто так. Дело в том, что окна этой комнаты лучше всех остальных позволяет видеть хоть небольшую часть города. Соответственно и наоборот. Не вижу особых поводов печься из-за этого Нифариуса, что он вообще может сделать на таком расстоянии, кроме как пристрелить, да и бессмысленно это. Бред, вечно у меня от чувства зябкости в мыслях всплывают винтовки и остальные огнестрельные. И я все равно не понимаю, почему нельзя просто опустить жалюзи! Холодная ручка двери, соприкасаясь с моей рукой, пронизывает пальцы холодной иголочкой насквозь. Я открываю дверь комнаты, куда меня никто не приглашал. По лбу течет холодная капля пота, я ловлю ощущение остывающего страха, когда вижу спину занятого юноши. Приближаюсь к нему, скованная легким изнеможением, и желая нежных касаний, смущающих замечаний, моменты личного небытия и взгляда синих всезнающих глаз. Сама не заметила, как коснулась своей щекой его волос. Мокрые. Наверное, выходил куда-то под дождем. Вечно беспечен, когда дело касается его здоровья. Я положила руки по обе стороны от Икуто на стол, продолжая растирать щеки о прохладные волосы. Давно уже я перестала прибегать к выражению «бабочки в животе», наверное, потому что легкий трепет их хрупких крылышек несравним с ощущением, которое испытывают любящие люди. В моем теле словно дикобраз вертится, царапая и щекоча, ломая иглы о кровоточащие органы. Больно и наркотически пьяняще. Перекрестив свои руки на ключицах брюнета, я тихо, почти на ухо, стараясь не дышать, спрашиваю: — Можно побыть с тобой? Его ладонь ложится на мое предплечье. Лишних слов не надо, чтобы он сам понял, что катастрофически мне нужен, как антидепрессант, свобода для ширококрылого орла. — Малышка стала смелее, — промурчал он, посмотрев на меня синими светящимися в темноте глазами, от взгляда которых мне хотелось бы укрыться, но в душе я жажду вечно ощущать на себе это искушение. И в этот раз мне удается смотреть в глаза, не отрываясь, словно в отчаянии сдавшись.

Конец POV Аму.

— Икуто, — девушка копошилась в густых волосах Икуто, то накручивая их на пальцы, то запуская холодные руки к самым корням совершенно темных в ночи волос. Иногда Аму вовсе бесстыдно мяла его уши или прижималась носом, шумно вдыхая. — Как думаешь, я сильно изменилась, пока тебя не было? Икуто открыл глаза, коснувшись кончиками ресниц шеи Аму. Его правая рука лежала на покрытых тканью ночной сорочки девушки ребрах, тогда как его голова была охвачена женскими объятиями. Его губы и девчачью шею разделяли какие-то миллиметры, и, чтобы не терять голову, мужчина то и дело закрывал глаза и порой, в особо сложные моменты, воображал дохлых крыс. Услышав вопрос Аму, он усмехнулся и, с силой прижав к себе девушку, коснулся губами шеи и прилипших к коже розовых волос, почувствовав, как Аму отбрыкнулась и вцепилась в волосы, с которыми играла секунду назад. Либо Аму так оттянула парня за волосы, либо сам Икуто поднял голову, чтобы видеть Аму. — Ну, в этом ты совершенно не изменилась. Аму хлопнула парня по затылку так, что он опять уткнулся лбом в ее ключицы. — Да, некоторые черты в тебе изменились. Ты стала безразличнее к окружающим, но при этом рассудительнее. Теперь ты не спешишь рассказывать о своих чувствах, как будто бы открыться означает для тебя — переступить черту. Даже если ты еще сама этого не заметила, вместо того чтобы выговариваться, ты выражаешь эмоции через гитару. Я знаю — прослушал все диски с твоим исполнением, и в некоторые периоды твоей жизни игра менялась. Ты ощущаешь себя сильнее, когда думаешь о других больше, чем о себе, — следующие слова прозвучали, словно предупреждая. Но не забывай, ты не станешь эгоисткой, если разделишь свой груз с близкими людьми. Комнату настигло молчание, позволяющее отчетливо слышать как теплый воздух скитается между двумя телами. Знаете, любящие друг друга люди дышат очень громко, когда вместе. Тело никак не приходит в состояние покоя, мышцы дергаются, мысли путаются… так ощущала себя Аму. И не меньше ее настораживало ощущение, будто она одна испытывает такую детскую боязнь. — Ты спишь, что ли? — с небольшим чувством раздражения от предположения того, что во время его мощной во всех смыслах речи почитательница изволила уснуть. — Пф… нет, — Аму отвлеклась от темы, придав значение уже давно замеченной влажностью волос Икуто, — Ты куда-то ходил? — Да, прогулялся немного.

***

Взгляд блестящих глаз пробежался по окружению. Редко Аму приходилось находиться в закусочных заведениях — слишком мало времени. А если уж и будет свободное время, то большую часть его она потратит несомненно на свою комнату и полное одиночество. Ну, так было, пока не появился Икуто. Багровый цвет всякой плоскости ресторана добавлял вульгарности и дороговизны, у вида официанток с пышными формами и в откровенных костюмах, по предположению Аму, было та же функция — визуально обогащать положение заведения. Люстры приглушенно освещали клочки комнаты, ведь чтобы осветить больше шести метров в диаметре им не хватало мощности. А зал ресторана был немаленький, можно сказать, что у него не было конца и края. По форме площадь всего этажа, который полностью был заполнен столами, представлял собой бублик. Да, круг с дыркой, он самый, ведь посередине была расположена лестница, провожающая гостей на предыдущие этажи. Ждущая девушка выглядела немного скучающей, она ждала, когда ее брат-таки вернется, сделав заказ. Попала она сюда по желанию Икуто. У него появились дела, и он решил, что раз такое дело — стоит отправить малышку с братиком в последний раз за путешествие глянуть на дом Эйфелевой Башни. Ведь где они с Икуто только вместе и не погуляли за это время — магазины, парки, аттракционы, — если все вспомнить, то окажется, что Аму уже неплохо так ориентируется в прекрасном Париже. Кстати, о последнем взгляде на «дом Эйфелевой Башни». Одну из стен заведения составляли сплошные окна, через которые, черт знает, с какой высоты, можно было видеть все. Все место, где три года жил самый необъяснимый, но в то же время понятный для Аму человек. Вечер, стаи городских птиц, откормленных французской выпечкой, шумы разговоров и он где-то в необъятности этого мегаполиса. — Извини, что долго, — Шуу, тихо подкравшись, занял место напротив. На поверхность стола упали три розовых бумажки. — Сегодня утром я купил билеты, а вылет у нас уже завтра. Надеюсь, ты рада ближайшему втеканию в прошлую жизнь. Хватит уже потчевать как принцессе в заколдованном царстве. Ты готова к неотрывной зубрежке, Аму-тян? Девушка шумно вздохнула, нагло игнорируя вопрос. Ей не хотелось поднимать тему интересующего ее вопроса. — Я долго оттягивала этот разговор, поэтому, думаю, хотя бы сейчас ты помилуешь мое любопытство. Когда ты вновь начал жить в нашем доме, ты сказал, что у тебя нет работы. А налички — «мама, не горюй». Чтобы взять хотя бы один билет по маршруту Франция-Япония (около ста тысяч йен, между прочим), нужно год питаться стенами собственного дома и целую вечность собирать милостыню. Так что, может, уже хватит держать свою семью за кучку идиотов? Дядя-шкаф усмехнулся и, отойдя от такой неожиданности, сладковато заговорил. — Я все ждал, когда ты об этом спросишь. Ты права, доступ к деньгам у меня неограничен. Но жаль, твои попытки что-нибудь узнать тщетны, я раньше язык проглочу, чем ты все разведаешь. Прозвучало как вызов. Повисло молчание. Аму, стискивая челюсти, сдерживала в себе вспыльчивую сторону, а Шуу смотрел на нее, обрадованный такой реакцией. Он рад, что Аму начало что-то раздражать. Рад, что она о чем-то беспокоится, вместо того, чтобы с каменным лицом выполнять домашние дела и порхать из комнаты только до туалета. Рад, что в ее жизнь вернулся он. — Ваш заказ, — приседая в преферансе и располагая блюда с подноса на стол, с французским акцентом по-китайски сказала девушка. Услышав просторечный китайский, японцы за столом переглянулись и звучно рассмеялись. Да, жители азиатских стран схожи, не обижаться ведь. — Мерси, — вырвала из своего смеха Аму.