...и бесконечное безумие.

      Это записка, оставленная тебе в одеялах. Ты наткнешься на нее, когда стемнеет и настанет первая ночь без меня. Это не так тоскливо, как кажется: раз-два-три, как три капли клюквенного сока на запястье, когда готовишь настой от внутреннего холода. Но иней не скроет от мира твое сердце, потому что я с тобой, только ты этого не увидишь, даже если обернешься.       Это первая сказка на ночь для тебя — про степь, о чем я могу еще писать? Только о золоте до горизонта, только о мягкой траве под ладонями, только о вездесущей пыли, которая обнимает, как юная возлюбленная — так же нежно и отчаянно. Знаешь, одному это золото, другому — скрипящая в пальцах сухость, остающаяся пыльцой на кончиках пальцев, третьему — высушенное море, только без злого соленого ветра и мертвой земли. Разница в том, как смотреть, сегодня ветер засыпал глаза песком, завтра песчинки сложились вовсе не в слово "вечность", послезавтра глаза не откроются — зачем? Этому не на что смотреть, ему и не дают. Другому же порывом ласково переплетет пряди, а то и добавит в них травинку-другую, только потом седеют рано. Поначалу кажется, что это просто налетела пыль, но стрясти ее не выйдет. Истинно любящему подарки будут даже под ногами, вот он шагнул, засмотревшись на небо, и наступил на чей-то череп, вот он провалился в яму, оступившись со страха, и нашел там свою судьбу. Она всего лишь пряталась от холода — степные ночи сковывают и выстужают и живого, и мертвого.       Главное — помнить направление. И слепцу, и глупцу — всем им идти вдоль цепи огней на юг, на далекий юг, где вода не серебряная, а медная, и где пламя не любимое тобой темное и подземное, а травяная зелень, которую выжгло еще поздней весной. Далекий юг примет тяжелым сладким воздухом, он и не такое видел, так что у всех все будет хорошо.       Напоминаю одно: как бы ни были резвы ноги, под них нужно хорошо смотреть — кто знает, где окажется судьба... И напоминаю второе: трем каплям с запястья место на губах, потому что так или иначе это путь к солнцу.