Когда мы встретимся вновь

Нет, любимая… Даже в мыслях Я не буду ничей холоп. Я уже не подам под выстрел Свой упрямый звериный лоб. А. Белянин Декабрь 1918 года, Чикаго. Тусклые бледные лучи зимнего солнца с трудом пробивались сквозь разрисованное снежными узорами стекло, наполняя комнату каким-то скудно-туманным, словно бы замороженным, светом и расплывались на полу мутными пятнами. Удобно устроившись на высоком пуфе, Элиза внимательно наблюдала в зеркало, как стоящая позади нее служанка Мэри старательно завивает ее роскошные золотисто-рыжие волосы в изящные длинные локоны и укладывает их в высокую затейливую прическу. Женщина старалась действовать как можно быстрее и в то же время очень осторожно, чтобы ненароком не сделать больно хозяйке, но на лице той красовалась привычная гримаса раздражения с едва заметными нотками тоскливого терпения, а чувственные губки кривила недовольная усмешка. Несмотря на ранний час, Элиза была облачена в вечерний наряд из легкого переливчатого шелка золотистого оттенка, явно предназначенный по меньшей мере для светского раута, но в домашней обстановке в такое время года и в это время суток казавшийся слишком громоздким и вычурным. Наконец последний тугой и переливающийся всеми оттенками бронзы и золота локон занял свое место. Скользнув наметанным взглядом по сотворенному ею шедевру, Мэри аккуратно поправила выбившиеся кое-где прядки, тщательно закрепив их шпильками, после чего осторожно перевила этот великолепный огненно-каштановый водопад тонкой шелковой ленточкой в тон платью. Еще раз внимательно осмотрев свою работу, женщина удовлетворенно кивнула и отступила на шаг. - Ваша прическа готова, мисс Элиза, - тихо пробормотала она, стараясь, чтобы ее голос прозвучал как можно мягче и почтительнее. Элиза принялась вертеть головой, внимательно изучая взглядом свое отражение в зеркале. Наблюдавшая за хозяйкой из-под полуопущенных ресниц Мэри подавила улыбку. Подобное поведение молодой мисс стало для нее уже привычным. Она была назначена личной служанкой Элизы сразу же после возвращения той из Лондона и с тех пор ежедневно становилась вынужденной молчаливо-почтительной участницей этой нудной сцены. Но она не могла себе позволить отказаться от этого места, поскольку найти работу в приличном доме, да еще и с такой платой, которую она получала у Лэганнов, было не так просто. И уж тем более она не могла допустить, чтобы ее уволили. За время пребывания в этом доме почтенная женщина достаточно хорошо изучила характер благородных, знатных и милых леди Лэганн, чтобы понять, что в случае ее увольнения за какую-нибудь действительную или вымышленную провинность на любых попытках найти работу хоть в одном уважаемом доме огромного Чикаго можно будет сразу с уверенностью и навсегда поставить крест, а потому молча и терпеливо сносила все упреки и унижения со стороны хозяек, не взирая на их справедливость или несправедливость, предпочитая просто не обращать на это внимания. Вот и сейчас любому человеку, мало-мальски знакомому с общепринятыми правилами поведения, было очевидно, что хотя прическа мисс Элизы безупречна, но наряд, выбранный ею, совершенно не соответствует времени суток. «Да и фасон ее платья слишком вызывающ, - неодобрительно думала Мэри, терпеливо выжидая, когда же хозяйка закончит инспектировать свою прическу и выскажет ей свое недовольство и/или наконец-то позволит удалиться. - Ей всего девятнадцать, к тому же, она не замужем. Такой низкий вырез абсолютно неприличен для столь юной и благородной девицы. Еще хоть на четверть дюйма ниже - и этот наряд был бы просто вульгарным! Господи, да такой фасон не подобает даже посудомойке!!! Хотя нравы нынешней молодежи таковы, что иной раз и не знаешь, кто приличнее будет - такая вот дама или кухарка. Совсем распустились!!! Да раньше ни одна благородная девушка даже не взглянула бы на такую стыдобищу, не то что на себя надеть да перед людьми показаться! А коли кто увидел бы девицу в платье с таким вырезом, так сплетен и позора не оберешься-не оправдаешься, на глаза не покажешься. А уж о репутации после такого и говорить не приходилось! А нынче - на тебе! Все, что угодно! Что пожелаешь, то и прилично! Ужас!!! И куда катится наш мир?» Но несмотря на то, что внутри у нее буквально все кипело от негодования и осуждения, на лице женщины не отразилось даже слабого намека на те эмоции, что обуревали в эту минуту ее душу. Мэри достаточно ясно и четко представляла себе, что произойдет, если у юной мисс Лэганн мелькнет хотя бы подозрение, что ее служанка - низшее и совершенно недостойное внимания благородной и знатной девушки существо, чья главная и единственная цель в жизни - выполнять ее указания и прихоти и которое в принципе не имело права о чем-либо думать - осмелилось не только судить свою хозяйку, но и вынести в результате столь нелестный приговор, а потому на лице служанки застыло приличествующее ее положению покорно-угодливое выражение. Ей совсем ни к чему были неприятности. Да и менять работу в ее возрасте было уже достаточно сложно. К тому же, все происходящее было совершенно не ее делом, поэтому Мэри предпочитала молча выполнять данные распоряжения и держать язык за зубами. Тем временем Элиза закончила осмотр прически. Так и не обнаружив ничего, к чему можно было бы придраться, она на мгновение скорчила недовольную гримаску. - Хорошо, - наконец снисходительно бросила она. - Можешь идти, Мэри. Молча присев в реверансе, Мэри не замедлила воспользоваться разрешением и спешно, но бесшумно выскользнула из комнаты. Проследив в зеркале за уходом служанки и дождавшись, когда за ней закроется дверь, Элиза снова перевела взгляд на свое отражение и чуть нахмурилась. «Что же делать?» В последнее время, где бы она ни находилась и о чем бы ни думала, ее мысли в итоге неизбежно сводились к этому единственному, но такому мучительному в своей неопределенности и безответности вопросу. А причиной и предметом этих мучительных переживаний и напряженных размышлений был все тот же человек - мужчина ее мечты, венец всех ее желаний и вожделенная цель, богатый, могущественный и красивый, глава уважаемой семьи - Уильям Альберт Эндри. Прошел почти год с тех пор, как она, хитроумно избавившись от своего непутевого, глупого пьяницы-брата, осталась единственной наследницей фамилии и состояния семьи Лэганн, а конечная и главная цель ее гениального плана по-прежнему оставалась всего лишь тайной и сладкой грезой. Обдумав ситуацию со всех сторон, Элиза пришла к еще более неутешительному выводу: ее успехи, казалось, застыли на той самой отметке, которой достигли в день, когда в результате ее неустанных стараний и хитрости предел мечтаний вынужден был сопровождать ее на ту злосчастную премьеру «Мессалины». Девушка нахмурилась еще сильнее. Она старалась изо всех сил. Она старательно выведывала, где и когда он должен появиться, и раз за разом делала все возможное и невозможное, чтобы невзначай оказаться в том же месте и попасть в поле его зрения, при этом искусно изображая искреннее удивление, вызванное «совершенно случайной и неожиданной» встречей. Всякий раз, когда они сталкивались, она старалась поразить его элегантностью и красотой дорогих нарядов, изысканностью вкуса и манер, умением поддержать разговор, образованностью, остроумием, светскостью, изяществом, грацией наконец. Она перепробовала все, умело разыгрывая то скромную, благовоспитанную юную леди, впервые выведенную в свет и смущенно краснеющую от одного только слишком пристального, по ее мнению, взгляда какого-нибудь молодого повесы, то знающую себе цену и умудренную опытом светскую львицу, смело и уверенно принимающую ухаживания своих коленопреклоненных поклонников, поощряя одновременно всех и никого, а то ветреную, легкомысленную кокетку, этакую порхающую по жизни прекрасную, но глупую бабочку, весь смысл существования которой - в легком, ни к чему не обязывающем флирте. За эти месяцы она создала десятки женских образов и разыграла их так тонко и искусно, что ее мастерству могла бы позавидовать любая профессиональная актриса, годами шлифовавшая свой талант ежедневными репетициями и игрой на сцене. Но у Элизы была достаточно веская причина для развития этого таланта, ведь действовать ей приходилось очень осторожно, тщательно продумывая и выверяя каждый свой шаг. Одно неосторожное слово, непозволительная эмоция, неестественный жест или выражение лица, нотка фальши в голосе - и она не только могла стать объектом сплетен и насмешек вездесущего бомонда, поставить под удар собственную репутацию и навлечь позор на семью, но и, самое главное, это со всей очевидностью продемонстрировало бы Альберту ее истинные намерения и, тем самым, отвратило его от нее навсегда. Одна маленькая ошибка, мимолетная слабина - и всё, чего она так старательно и настойчиво добивалась, могло навеки остаться лишь недостижимой мечтой. Впрочем, ее старания, как ни печально было это признавать, так и не принесли желаемого результата. Несмотря на всю ту бездну обаяния, шарма и красоты, которые она обрушивала на Альберта Эндри при каждой их встрече, он по-прежнему не проявлял к ней никакого интереса. Все ее попытки привлечь его внимание, заставить его увидеть в ней не только родственницу, о благополучии которой его вынуждают заботиться обязанности главы семьи, но женщину, красивую женщину, достойную стать новой леди Эндри, разбивались о холодное безразличие да привычную сдержанную, абсолютно лишенную каких-либо эмоций и явно продиктованную исключительно правилами приличия, но, увы, безукоризненную вежливость, которые окружали Альберта, подобно стене. Непробиваемой каменной стене, которую ей никак не удавалось преодолеть. Он избегал встреч с ней, отказывался сопровождать ее на светские мероприятия, но делал это так ловко и естественно, оправдывая это такими благовидными предлогами или находя такие уважительные причины для отказа, что его просто невозможно было упрекнуть в чем-либо. То у него уже была назначена деловая встреча и как раз в этот день и час, то ему необходимо было срочно съездить в Лэйквуд, в Нью-Йорк, Вашингтон или куда-нибудь еще за пределы Чикаго на несколько дней. И каждый раз Элизе не оставалось ничего другого, как только проявлять понимание и отступать, изо всех сил удерживая на лице милую улыбку, полную «искреннего» сочувствия его многотрудному положению, которое лишало его столь многих удовольствий, заполняющих праздное времяпрепровождение бомонда, одновременно выражая восхищение терпением, неутомимой заботливостью и стараниями, с которыми ее любимый дядюшка печется о благосостоянии семьи, добровольно и великодушно отказываясь от каких бы то ни было развлечений. Все это неимоверно раздражало и злило ее. Злило до такой степени, что порой Элизе начинало казаться, что она ненавидит Альберта. Ненавидит сильнее, чем кого бы то ни было в своей жизни, за исключением, пожалуй, только своего самого давнего и вечного врага - Кенди Уайт, безродной выскочки, отродья плебеев из низкопробного приюта для нищих под названием «Дом Пони». Но она не собиралась отступать. Нет, Элиза была твердо намерена во что бы то ни стало стать новой леди Эндри. Весь вопрос был в том, как ей это сделать - что еще предпринять, чтобы привлечь его внимание? Как заставить заметить себя? Она уже давно сняла траур по брату, поэтому не могла больше апеллировать к этому обстоятельству. Одно время она очень рассчитывала на помощь, поддержку и влияние мадам Элрой... Во время одной из их ставших почти традицией встреч за чашкой вечернего чая в малой гостиной дома Эндри Элиза осторожно заметила, что ее появление в обществе без сопровождения кого-нибудь из мужчин семьи не просто неприлично, но может нанести непоправимый ущерб ее репутации и чести семей Лэганн и... Эндри. Выказав свою «искреннюю» обеспокоенность сим фактом «вопиющего нарушения правил приличия», Элиза тут же вскользь упомянула о невнимательности Альберта. Она постаралась сделать это так ненавязчиво и небрежно, словно речь шла о чем-то пустячном и незначительном, но этот не слишком тонкий и достаточно прозрачный намек не мог остаться незамеченным такой строгой поборницей нравов, как мадам Элрой. Расчет Элизы оправдался полностью: возмущенная столь пренебрежительным отношением Альберта к правилами приличия, мадам Элрой заверила девушку, что непременно поговорит с племянником и сделает это в самое ближайшее время. Но радость Элизы, вызванная этой маленькой победой, оказалась недолгой. Либо мадам Элрой забыла о своем обещании, либо Элиза переоценила силу влияния тетушки на племянника, но поведение Альберта не изменилось ни на йоту. Он по-прежнему не обращал на нее ни малейшего внимания, за исключением все того же продиктованного элементарной вежливостью и родственными отношениями минимума, по-прежнему отказывался сопровождать ее куда бы то ни было, ссылаясь на занятость. Но, по ее мнению, причиной столь явного и оскорбительного пренебрежения и равнодушия были отнюдь не дела, а... некая актриса. При одной только мысли о Шанталь Элиза почувствовала, как внутри зашевелились ярость и презрение, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. «Не время злиться! Нужно что-то делать. И я знаю, что я сделаю!» Поднявшись, Элиза решительно направилась к стоящему в углу небольшому изящному бюро из черного, инкрустированного перламутром дерева и, открыв один из ящиков, вытащила оттуда толстую, перевязанную лентой папку. Затем она снова опустилась на пуф перед зеркалом и раскрыла ее. Внутри оказалось множество газетных вырезок. Судя по пожелтевшим от времени, потертым и потрепанным по краям листам, они были старые. По губам Элизы скользнула злая и в то же время чрезвычайно довольная усмешка. Это были статьи и заметки из светских колонок. Она своими руками вырезала их из тех самых парижских газет, что дала ей Дэйзи несколько месяцев назад. В каждой из них речь шла о Шанталь, о ее прошлом. О том самом скандальном прошлом, о котором насмешливо поведала ей в тот далекий день Дэйзи и о котором никто в Чикаго даже не догадывался. То, что она держала сейчас в своих тонких изящных пальчиках, было живейшим, явным и совершенно неоспоримым доказательством того, что женщина, которую боготворил весь Чикаго - от нищего на церковной паперти, любующегося ее изображениями на афишах, которыми были увешаны все улицы, до самых богатых, благородных и уважаемых аристократов высшего света, от театралов, повес и франтоватых прожигателей жизни до светских львов и удачливых бизнесменов - актриса, красоте и таланту которой поклонялся весь бомонд, которой восхищались мужчины и которой завидовали женщины, в Европе была отнюдь не такой невинной, безупречной и неприступной, какой хотела казаться и какой ее знали в Америке. О, нет, эта женщина была отнюдь не ангелом... Скорее, наоборот! Элиза принялась медленно перебирать газетные вырезки, ее взгляд привычно скользил по знакомым строкам. Впрочем, в этом не было необходимости: за эти месяцы она выучила их наизусть. Сколько раз она перечитывала эти строки, наслаждаясь той грязью, которую без устали выливали театральные критики и репортеры светских колонок на любимицу публики, радуясь каждому ядовитому слову, отпущенному ими в адрес этой презренной и ненавистной богини театральных подмостков. Их сочащиеся злобой и завистливым ядом едкие комментарии целительным бальзамом проливались на кипящую ненавистью и презрением душу Элизы, успокаивая боль и смятение, вселяя в нее уверенность, что справедливость все же восторжествует и победа в этой извечной женской войне, пусть не такой глобальной, пусть невидимой, но не ставшей от этого менее жестокой, кровавой и яростной, в конце концов останется за ней. Ведь в эту минуту в своих руках она держала оружие, которого не было у ее соперницы. Очень грозное оружие, которое давало ей возможность с легкостью расправиться с этой ничтожной актриской, возомнившей о себе невесть что и осмелившейся встать у нее на пути. Оружие, которое давало ей, Элизе, возможность навсегда вывести Шанталь из игры. Нет, даже не так! Пинком выбросить ее из своей жизни, уничтожить в любую минуту, как только она, Элиза, того пожелает! Уничтожить раз и навсегда!!! О, да, она наслаждалась, читая эти старые, пожелтевшие от времени заметки о событиях, происходивших в Париже два года назад. Наслаждалась каждой строчкой, каждым словом, каждой буквой. И ее радость становилась еще сильнее, когда она представляла себе лицо своего дорогого дядюшки в тот момент, когда он будет это читать. Как он будет унижен и раздавлен, узнав, что женщина, к ногам которой он бросил все, что у него было, запятнав свое благородное имя недостойной связью с актрисой, на самом деле оказалась всего лишь обычной дешевкой, торгующей своей благосклонностью направо и налево и готовой отдаться любому, у кого достаточно денег, чтобы заплатить ей. Она представляла его ярость, когда он узнает, что все, что его связывало с этой жалкой ничтожной женщиной, было всего лишь химерой, иллюзией, обманом, тонкой, холодной, расчетливой игрой интриганки, которая всего лишь ловко водила его за нос, как и десятки других мужчин, что были до него, а, быть может, есть и сейчас. Когда он узнает, что был не единственным, а одним из многих. Мужчины такого не прощают, а уж честный, открытый, благородный Альберт Эндри тем более не сможет простить. Она представляла, с каким гневом и отвращением он отвернется от этой презренной дряни, как навсегда вычеркнет ее из своей жизни, позабыв даже само это имя - Шанталь. Она представляла себе это так живо и ясно, словно видела это собственными глазами, словно все это уже произошло... Впрочем, она не сомневалась, что именно так все и будет, стоит лишь дорогому дядюшке Уильяму увидеть эти газетные заметки. И вот тогда она, Элиза, вступит в игру и без труда займет то место, которое уже давно должно было принадлежать ей. Ее драгоценный дядюшка, сам того не подозревая, своими собственными руками устранит все препятствия, так неожиданно и неприятно вставшие у нее на пути, и ей останется лишь пройти неторопливой, исполненной достоинства походкой по освободившейся дороге, ведущей прямиком к желанной цели, и получить то, чего она так долго и страстно желала. Это она станет богатой, знатной, уважаемой и любимой всеми леди Эндри, а Шанталь канет во мраке прошлого, и высший свет Чикаго быстро забудет за ней, как забыл многих, кто был до нее. Шанталь уйдет, а она, Элиза, останется. Единственная и неповторимая, достойная всего самого лучшего, что только есть на этой земле. Настоящая леди. Леди Элиза Эндри. И тогда все, кто оскорблял ее своим пренебрежением и насмешками все эти годы, горько пожалеют о содеянном. Уж она-то позаботится, чтобы все они отправились вслед за Шанталь и стерлись из памяти окружающих. И тогда она забудет о них... Навсегда! И в первую очередь о ничтожной низкопробной актриске Шанталь и наглой нищей выскочке из дома Пони Кендис Уайт. Но Элиза не спешила нанести этот последний, решающий удар, выжидая подходящего момента. Лед, по которому она ступала, был слишком тонок и ненадежен, к тому же, она тоже многим рисковала в этой игре, поэтому действовать следовало осторожно, взвешенно и обдуманно. Да и интуиция подсказывала ей, что спешить не следует. Но, судя по всему, долгожданный момент настал. Ждать больше не имело смысла. «А если дело не в Шанталь? – неожиданно пришедшая в голову мысль заставила Элизу чуть нахмуриться, отчего меж изящно изогнутых дуг бровей пролегли едва заметные морщинки. - Что если Альберт увлечен совсем не этой жалкой актриской? - девушка отложила вырезки и нервно забарабанила кончиками пальцев по поверхности туалетного столика. - Альберт уже несколько месяцев не посещал театр. А ведь после той премьеры он ходил на каждый спектакль, где играла эта дешевка, но потом перестал. Быть может, между ними и был роман, но это вовсе не означает, что он длится до сих пор. К тому же, если бы она была его любовницей, да еще и в течение стольких месяцев, об этом бы уже давно трубил весь город. Значит... Они не встречаются? Или хорошо это скрывают? Вполне может быть и второе. Альберт не любит быть на виду у публики и просто ненавидит, когда посторонние люди обсуждают дела семьи, а тем более, его жизнь. Наверняка он попытался бы скрыть свою связь с Шанталь. К тому же, он не глуп, поэтому вполне мог придумать нечто, что дало бы ему возможность встречаться со своей метрессой и в то же время избежать сплетен и ненужного внимания. Хм-м... Но все же это может быть и не Шанталь. Но здесь точно замешана женщина. Я это чувствую. Вот только кто она? Кто?!! - Элиза принялась лихорадочно вспоминать всех женщин, которых видела рядом Альбертом в последнее время, пытаясь определить, какая из них могла привлечь его внимание. К счастью, Альберт редко посещал светские мероприятия, что значительно облегчало ее задачу. Но тут ее ждало новое разочарование: ни с одной из пришедших ей на память женщин Альберт не разговаривал более двух раз, за исключением, быть может, парочки уважаемых леди весьма почтенного возраста, которые, как ей было известно, являлись хорошими знакомыми мадам Элрой и слыли ярыми блюстительницами строгих нравов и правил приличия, а их суровые лица не допускали мысли даже об элементарном флирте, не говоря уже о совершенно неподобающей и непристойной внебрачной связи. Элиза даже представить себе не могла, что между Альбертом и одним из этих столпов нравственности могло быть хоть что-то, за исключением почтительности. К тому же, любая из этих матрон была значительно старше находящейся в довольно преклонном возрасте мадам Элрой и, как минимум, годилась Альберту в матери. Нет, сама мысль о подобной любовной связи казалась смешной, глупой и попросту невозможной. Но других предположений у нее, увы, не было. — В любом случае, что я теряю? Если между Альбертом и Шанталь ничего нет, то, что он прочтет эти заметки, ничего не изменит. Однако это разрешит все сомнения относительно их связи и позволит мне сосредоточить силы на поисках той, другой... Опять же, это навсегда вычеркнет Шанталь из его жизни, а значит, увеличит мои шансы. Если между ними все же что-то есть, то, прочитав это, Альберт наверняка положит конец их отношениям. Он слишком горд и честен, чтобы понять и простить такое... К тому же, он - глава семьи... Он может сколько угодно пренебрегать собственной репутацией, но, я уверена, он не допустит, чтобы тень позора коснулась благородного имени Эндри. Да и бабушка этого не потерпит. Может быть, он и заставил бы ее смириться с тем, что у него любовная интрижка с актрисой, но связь с женщиной, обладающей .подобной репутацией. Нет, это, право же, слишком! Здесь я могу полностью рассчитывать на бабушкину помощь и поддержку. И в любом случае Альберт будет благодарен, что я вовремя открыла ему глаза на то, что его нагло обманывают и что его драгоценная возлюбленная - всего лишь жалкая ничтожная дешевка, презренная распутница, такая же, как и Мессалина, которую она так бесподобно изображает на сцене. Может быть, потому ей так удалась эта роль. Ведь ей даже играть не нужно, всего лишь быть самой собой. Да, пожалуй, так и следует поступить. Время пришло. В любом случае, медлить больше нельзя... Война закончилась, а значит, эта мерзкая нищенка Кенди скоро вернется. А, может быть, она погибла? В конце концов, если верить газетам и военным сводкам, люди гибли там сотнями... Нет, если бы она погибла, об этом бы непременно сообщили мистеру Альберту и бабушке Элрой. В конце концов, она пусть формально, но все еще является приемной дочерью семьи Эндри. Нет, она наверняка жива, этой наглой нищей выскочке из сиротского приюта всегда везло!!! Значит, действовать нужно как можно быстрее. Я должна привлечь внимание Альберта до возвращения этого ничтожества, иначе стоит ей появиться здесь - и он, и Арчи только и будут прыгать вокруг нее, словно выдрессированные щенки с поглупевшими от счастья глазами, которым больше ничего не нужно в жизни, кроме как чтобы их драгоценная Кенди погладила их по головке да почесала за ушком!!! И тогда ни о каком внимании к другим женщинам и речи быть не может. В ее присутствии они волшебным образом забывают о правилах приличия. Ладно. К чему сейчас об этом думать? Кенди пока нет, а значит, у меня еще есть время, чтобы решить эту проблему. Нужно сосредоточиться, все как следует обдумать и действовать. Действовать быстро, но осторожно, чтобы он ничего не заподозрил. Хм-м... Ну, что ж... Вперед, Элиза! Осталось потерпеть совсем немного - и скоро все, о чем ты мечтаешь, будет принадлежать тебе. Только тебе! Включая драгоценного дядюшку Уильяма Альберта Эндри. А пока займемся мадемуазель Шанталь». Элиза аккуратно сложила газетные вырезки в папку и перевязала ее лентой. Поднявшись, она достала из шкафа подбитые мехом пальто и шляпку и, взяв папку, решительно вышла из комнаты. Опираясь локтями на темную гладкую поверхность громоздкого письменного стола и запустив пальцы в густые пряди цвета золота, Альберт сосредоточенно изучал присланный Арчи отчет о последних биржевых торгах, прошедших в Нью-Йорке. Сам Арчи все еще был там, затем ему предстояла поездка в Бостон, а потому вернуться он должен был не раньше следующей недели. Внимательно изучив таблицы стоимости акций различных компаний, Альберт принялся сверять цифры, представленные в отчете, с газетными биржевыми сводками, пытаясь предугадать, как будет складываться ситуация на рынке ценных бумаг в ближайшие недели. Увы, теперь даже такой краткосрочный прогноз было сделать очень и очень сложно, почти невозможно. Окончание войны естественно и закономерно отразилось на экономике почти всех стран и особенно тех, кто принимал в ней самое живое и непосредственное участие, в очередной раз перевернув мировой рынок с ног на голову. Ситуация менялась с умопомрачительной скоростью, и уследить за всеми изменениями, а тем более правильно оценить их значимость и принять верное решение было невероятно сложно, поэтому работы значительно прибавилось. К тому же, работать приходилось на порядок напряженнее и внимательнее, чем раньше. В дверь тихо постучали. - Войдите, - не отрываясь от изучения очередной биржевой сводки, произнес Альберт, предположив, что это мог быть только его второй после Арчи помощник, а также секретарь и шофер - Джордж. Дверь бесшумно открылась и так же бесшумно закрылась, но вместо привычных тяжеловато-размеренных шагов Джорджа царящую в кабинете тишину наполнил легкий стук каблучков и тихий шелест шелка. - Доброе утро, дядюшка, - мягко произнес знакомый женский голос. Альберт поднял голову и удивленно воззрился на замершую перед его столом Элизу. В комнате повисла напряженная тишина. Девушка была одета в элегантное отороченное серебристой норкой пальто, из-под длинных пол которого кокетливо выглядывал краешек платья из роскошного переливчато-золотистого шелка. «Пожалуй, слишком роскошного для столь раннего часа», - машинально отметил Альберт, мимолетно скользнув ошеломленно-растерянным взглядом по ее высокой стройной фигуре. Роскошные длинные волосы цвета начищенной меди были, как всегда, тщательно причесаны, завиты в локоны и сияющим водопадом струились по плечам девушки. На фоне белизны ее кожи и серебристого мерцания меха они казались живым пламенем. «Ну, просто идеал леди из высшего общества», - невольно подумал Альберт и сам удивился раздражению, которое охватило его при этой мысли. Мисс Элиза Лэганн, бесспорно, была очень красива. Более того, она выглядела идеально. Пожалуй, даже слишком идеально. Каждый завиток в ее прическе, каждая складочка ее пальто и даже меховые ворсинки несчастной норки, которой был отделан этот шедевр портновского искусства, занимали свое исключительное, заранее определенное, тщательно продуманное и точно рассчитанное место. И даже медное сияние великолепных локонов казалось каким-то неестественно идеальным. Все эти мелочи неуловимо сливались друг с другом, складываясь в единый образ. Образ леди. Но изумленно созерцавшему все это совершенство Альберту почему-то вдруг вспомнилась копна вьющихся непокорных волос цвета спелой пшеницы, едва удерживаемая у висков тонкими красными ленточками, которыми свободно и ласково играл ветер. Или другая такая же густая и блестящая, но цвета воронова крыла, что плавно и тяжело падала на хрупкие точеные плечи, окутывая их белизну волной мрака. Даже столь же тщательно расчесанные и аккуратно уложенные в простую строгую прическу волосы Анни Брайтон казались более живыми и красивыми, чем этот роскошный, сияющий подобно огненному шелку водопад. И внезапно Альберт отчетливо понял, чего именно не достает облику Элизы и что вызвало его раздражение. Идеальному образу, который она создавала с такой тщательностью и старанием, не хватало простоты и естественности. Гармонии. Той самой гармонии, которая дается человеку в момент его рождения и источником которой является сама природа. Естественной красоты, которую не в силах заменить никакие, даже самые искусные ухищрения и без которой невозможно истинное совершенство. Всего того, что он ценил больше всего в жизни и к чему всегда стремился. Кенди, Анни, Шанталь… Они были такими естественными, такими простодушно-искренними в своих чувствах и желаниях, такими непосредственными и открытыми, а еще откровенными, добрыми, щедрыми на тепло и ласку, чуткими, отзывчивыми! Они были как лучики солнца. Они казались мягкими, нежными, хрупкими и беззащитными, но могли быть и невероятно сильными, смелыми и решительными, а если потребуется – беспощадными и бескомпромиссными, способными преодолеть любые преграды и трудности, достойно принять неожиданные удары судьбы и справиться с ними, вынести любые невзгоды, не поступившись своими принципами, не кривя душой. Они не старались быть похожими на других, не следовали слепо предписываемым правилам, не шли на поводу общественного мнения, не придавали сакрального значения мелочам и формальностям. Они всегда оставались самими собой. Настоящие женщины, достойные самого глубокого почитания, уважения и любви. Не избалованные кисейные барышни, выросшие в тепличных условиях под неустанной опекой родителей, бдительно охраняющих свои драгоценные чада от всех и вся и трясущихся над ними так, словно те были не обычными живыми людьми из плоти и крови, а хрупкими статуэтками, сделанными из фарфора или хрусталя. О, нет, они не имели ничего общего с этими инфантильными созданиями, прекрасными снаружи, но пустыми внутри, льющими слезы по малейшему поводу, готовыми в любое мгновение рухнуть в обморок и думающими только о нарядах, драгоценностях и развлечениях, наполнявшими светские салоны Чикаго и могущими рассуждать разве что о погоде да новых сплетнях. Главной, если не единственной, целью существования которых был выгодный брак. Которые краснели и жеманно закрывались веером, изображая смущение, но устремленный поверх ажурно-расписных пластин пустой, равнодушный взгляд холодно и расчетливо ощупывал собеседника, мысленно оценивая толщину его кошелька и положение в обществе. Нет, Кенди и подобные ей были не такими. Честность и искренность были их самыми яркими чертами. У каждой из них есть цель в жизни. Цель, которую они выбрали сами, не слушая ничьих советов и не склонясь перед диктатом общественного мнения, и к достижению которой так смело и откровенно стремились, преодолевая все преграды, встающие у них на пути. С ними можно было разделить все: и самую светлую радость, и самое черное горе. Тоску, отчаяние надежду и… любовь. Они способны были любить. Не раздумывая, не рассуждая, не прицениваясь и не подсчитывая ежесекундно собственную выгоду. Просто любить. Они были достойны встать рядом с мужчиной как равные и пройти до конца избранный ими путь, каким бы трудным он ни оказался. Но именно это, как ни странно, и делало их не идеальными в глазах остального мира. Все эти качества, которыми он так восхищался и за которые так сильно ценил и уважал Кенди и ее подруг, с точки зрения надменно-лицемерного бомонда были абсолютно недопустимы в женщине. Более того, одно обладание ими, а тем более их открытое проявление, было непростительной дерзостью. Подлежащим наказанию бунтом против общепринятой морали и складывавшихся веками правил и порядков. Наказанию немедленному, жестокому и беспощадному. И оно таким и было, ибо для того, чтобы покарать тех, кто осмеливался нарушить оковы писанных и неписанных, но признанных с общего молчаливого согласия и возведенных в абсолют условностей, общество прибегало к своему самому страшному, испытанному веками и безотказному оружию – слову. Завистливые сплетни и пересуды, осуждающее перешептывание за спиной и надменно-презрительные и холодно-насмешливые взгляды, откровенное пренебрежение или глухое молчаливое неприятие мгновенно и неутомимо делали свое дело, в равной степени безжалостно и жестоко обрушиваясь как на головы тех дерзких «наглецов»-безумцев, которые везде и всюду преднамеренно и целенаправленно с высокомерной насмешкой и без сожаления попирали общественную мораль, смело встречая устремленные к ним пренебрежение и злобу ледяным презрением, так и на головы случайно оступившихся и тех несчастных, которые впервые отваживались или вынуждены были нарушить какую-либо из нескончаемой вереницы условностей. И в этой невидимой глазу войне не прощалось ничего. Здесь не было мелочей. Всевидящий, всеслышащий и вездесущий высший свет не знал покоя и усталости в своем стремлении уничтожить тех, кто осмеливался выступить против него, посягнуть на его авторитет, поставить под сомнение его власть и могущество, изничтожая репутацию не только самих ослушников, но всех, кто хоть как-то был с ними связан, навеки превращая их в неприкасаемых изгоев, стараясь стереть даже память о самом их существовании в этом мире. Двери всех «приличных» домов оказывались закрыты пред отверженными одиночками, их семьями, родными, близкими, друзьями, а иногда и даже просто знакомыми. Любая поддержка, любое проявление сочувствия, малейшие знаки внимания наказывались тут же сурово и беспощадно, мгновенно низводя осмелившихся оказать их до уровня таких же заживо погребенных парий. Отработанный веками механизм медленно, но верно делал свое дело, не меняясь и не давая сбоев, а потому редко кому приходило в голову нарушить эти правила. Многочисленные, неумолимые, вечные правила большой игры под названием Жизнь, которым не было совершенно никакого дело до столь мелких и незначительных частностей, как люди, их желания, чувства и даже судьбы. И в обществе, живущем по этим правилам, превыше всего ценили не человека, а его богатство, положение, титулы. Это общество мыслило лишь меркантильными категориями, а все его действия были продиктованы точным и холодным расчетом. Здесь все имело свою строго определенную цену, все продавалось и покупалось, начиная вещами и кончая людьми. Именно за это Альберт так презирал это общество. Именно поэтому годы назад он ушел из дома, предпочтя жизнь бездомного нищего бродяги, перебивающегося случайными заработками, которых едва хватало на еду и одежду, и предпочитающего общение с животными и растениями. Ему нравилась такая жизнь. Жизнь, где он мог идти, куда ему хотелось, делать то, что ему хотелось, самостоятельно выбирая свой путь и следуя ему. Ему нравилось бродить по лесам, вдыхая терпкий и щекочущий нос запах сосновой смолы, пить воду из ручьев и родников, лежать на траве, любуясь раскинувшимся над головой бескрайним небом, струящимся, таинственно-холодным и немного удивленным сиянием звезд и огромной бледной луны, и засыпать под убаюкивающий шелест листвы. В такие мгновения ему казалось, что он свободен, как тот ветер, поющий в вышине, или облака, величественно и неспешно скользящие в расплескавшейся безграничной синеве к горизонту. Там и только там он был по-настоящему свободен. Но, увы. В его жизни помимо его желаний существовал еще и долг. И с годами Альберт все чаще вспоминал о нем, все чаще задумывался и с каждым разом все отчетливее и отчетливее понимал, сколь много людских жизней и судеб зависит от его решений. Даже не от его решений, а от самого его присутствия. Кенди, Джордж, Арчи, тетушка Элрой, Элиза и ее мать. Безвременная смерть Стира в результате скоропалительного решения, принятого с горячностью и азартом молодости, которая не признает неудач и не думает о потерях, наглядно продемонстрировала ему это, а трагедия, происшедшая с Нилом, еще раз подтвердила эту простую истину. Если бы только он узнал обо всем раньше! Если бы успел вмешаться… Все было бы иначе. Пусть Нил и не был образцом порядочности, пусть он был глуп, труслив, самонадеян, но даже такой - он не заслуживал столь жестокой участи. Но он, Альберт, не успел. «Что толку теперь сожалеть об этом, - в который раз с горечью подумал Альберт. – Ничего уже не изменишь». Но все это и стало причиной его возращения. Он вернулся и занял свое законное место, приняв все обязанности, которые накладывало на него его положение. Свободный, как ветер, бродяга и любитель животных по имени Альберт исчез, а его место занял Уильям-Альберт Эндри – глава одной из самых родовитых, богатых, влиятельных и весьма уважаемых семей Чикаго. Но при этом он не изменил ни своего мнения о мире, в котором теперь вынужден был жить, ни своего отношения к нему. И вот перед ним стояла девушка, которая была живым воплощением идеала этого мира. Настоящая леди. Не живое существо, способное дарить радость, ласку и тепло, способное любить и быть любимой, а картинка из модного журнала. Ее лицо было совершенно спокойно, широко распахнутые глаза изумительного орехового цвета, опушенные длинными, изящно загнутыми вверх ресницами, смотрели открыто и радостно, а на чувственных губах играла легкая полуулыбка. - Элиза? — наконец ошеломленно пробормотал Альберт, но тут же, опомнившись, взял себя в руки и добавил. - Доброе утро. - Прошу прощения, что осмелилась побеспокоить вас вот так, без предупреждения, - вкрадчиво и в то же время естественно-невинно произнесла Элиза. Сделав паузу, она лукаво выгнула бровь и улыбнулась, отчего на ее округлых, красиво очерченных щеках появились очаровательные ямочки. - Я могу присесть? - Д-да... Да, конечно, - смущенно пробормотал молодой человек, махнув рукой в сторону одного из стоящих перед столом стульев. - Прости, я просто не ожидал тебя увидеть и очень удивился, - откинувшись на спинку кресла, он проследил, как Элиза заняла предложенное место, и выжидающе посмотрел на нее. - Я понимаю, вы удивлены моим визитом, - начала девушка, совершенно верно истолковав его вопросительно-недоуменный взгляд. — Разумеется, было бы более приемлемо обратиться к вам с такой просьбой не в столь, - Элиза выразительно обвела взглядом сдержанную деловую обстановку кабинета, — ...необычном месте, - наконец закончила она фразу, снова переводя взгляд на Альберта. - Но мы так редко встречаемся, что мне не оставалось ничего другого, как прийти сюда. Разумеется, я понимаю, что вы очень заняты, - поспешно добавила она, кокетливо взмахнув ресницами. - У человека вашего положения, должно быть, очень много дел, а если к этому прибавить еще и обязанности главы семьи... Но я очень надеюсь, дядюшка, что вы все же найдете немного времени для меня. К сожалению, мне больше не к кому обратиться, ведь вы и Арчибальд - единственные мужчины в семье Эндри. Я бы с удовольствием обратилась к Арчибальду, чтобы не утруждать вас, но его нет в городе, - Элиза замолчала, устремив на него многозначительный выжидающий взгляд. - Элиза, я же просил не называть меня дядюшкой, - недовольно поморщился Альберт. — Зови меня по имени. В конце концов, я не настолько старше тебя и Арчи, чтобы обращаться ко мне с таким почтением. Что у тебя за просьба? - О, ничего такого особенного, - пробормотала Элиза, одарив его очередной ослепительной улыбкой. — Дело в том, что завтра состоится последний показ «Мессалины». Я хотела бы еще раз посмотреть эту пьесу и очень надеюсь, что вы не откажетесь составить мне компанию и сопровождать меня в театр. При одном упоминании «Мессалины» перед мысленным взором Альберта, как живой, встал образ Шанталь. Но не такой, какой ее видели на сцене в образе распущенной и жестокой императрицы Древнего Рима, а такой, какой он видел ее в последний раз — в тот далекий и вместе с тем близкий и памятный сентябрьский день, когда она сама пригласила его к себе в гримерную и попросила оставить ее навсегда - уставшей, печальной и невыразимо прекрасной. Настоящей. Живой. Образ не актрисы, но женщины. Обычной чуть грустной и очень-очень красивой молодой женщины. После того дня он ни разу не видел ее. Он не ходил в театр и старался даже не думать о ней. И очень надеялся, что ему удастся забыть свою безответную любовь, навсегда выкинуть ее образ из своих мыслей и своего сердца. К тому же, в последнее время он был сильно обеспокоен отсутствием известий от Кенди, да и работы было предостаточно. Иногда ему даже казалось, что он почти забыл эту гордую, неприступную красавицу Мессалину. И вот одно ничего не значащее, случайно произнесенное слово — и все вернулось. По телу словно прокатилась волна огня, сжигающая все на своем пути, а сердце испуганно трепыхнулось, сжалось в комок, болезненно заныло и замерло. Совершенно ошеломленный Альберт молча смотрел на улыбающуюся девушку, не в силах произнести ни слова. - Мне очень понравилась эта пьеса, - между тем продолжала Элиза тем же невинным тоном с едва заметными нотками искренней мольбы ребенка, упрашивающего строгую мать купить ему еще одну конфету. Однако сияющий взгляд ее ореховых глаз с холодным вниманием изучал лицо сидящего в кресле мужчины, а потому от нее не ускользнуло глубокое замешательство, на мгновение отразившееся на этом лице и еще больше укрепившее ее подозрения. – Да и вас, похоже, она не оставила равнодушным, - в голосе Элизе прозвучал плохо скрытый намек, за которым последовала не менее эффектная многозначительная пауза, подействовавшие на Альберта, словно холодный душ. Он чуть прищурился, всматриваясь в лицо, стоящей перед ним девушки, но на лице Элизы уже снова красовалось прежнее простодушно-невинное выражение, и Альберт невольно подумал: уж не показалось ли ему? Несколько секунд в кабинете царила напряженная тишина, а затем Альберт чуть заметно вздохнул и отвел взгляд, благоразумно решив оставить в покое столь щекотливую тему. Да и что он мог сказать? В очередной раз признать, что впервые в жизни потерял голову из-за женщины, но, не сумев добиться ее благосклонности, вместо того, чтобы воспользоваться своим положением, властью и богатством, предпочел отступить, по своему обыкновению сыграв роль благородного глупца, чтобы сохранить ее уважение? Сетовать на несправедливость жизни, словно какая-то одинокая престарелая великосветская сплетница, которой больше ничего не осталось, кроме как завидовать своим более удачливым подругам, предаваться воспоминаниям, да сожалеть о собственных упущенных возможностях? Элиза, по-прежнему сверлившая «дядюшку» пристальным взглядом, чуть приподняла бровь. На мгновение выражение ангельской невинности исчезло с ее лица, сменившись гримасой злости и раздражения, а безжалостно-ледяной блеск светло-карих глаз напомнил два наточенных кинжала с танцующими вдоль сияющего лезвия язычками пламени презрения. Но это длилось всего лишь миг, а затем ее лицо вновь обрело выражение детской наивности и простодушия, а взгляд – просительной мягкости. - В роли Мессалины, разумеется, будет несравненная Шанталь, - добавила она с наигранным восхищением и снова сделала паузу, явно ожидая ответа. Но Альберт ничего не сказал и продолжал смотреть в сторону отсутствующим взглядом. Ничуть не обескураженная, хотя и несколько разочарованная его реакцией девушка продолжила. - Сначала Европа, теперь Америка. О, эта актриса, безусловно, талантлива, ведь ей удалось свести с ума чуть ли не весь мир. Несравненная Шанталь! Звезда Парижской сцены! Королева Нью-Йорка и Чикаго, - истерично-восторженно продекламировала Элиза, пародируя отзывы газетных колонок. - Сотни поклонников, тайных и явных, осаждающие театры в надежде увидеть ее хоть на мгновение и лелеющие мечту о взаимности. Боже… - она снова сделала паузу, с трудом подавляя клокочущие внутри презрение и ядовитую ненависть. – Право же, здешняя публика на удивление благосклонна, - вновь заговорила Элиза секунду спустя прежним иронично-надменным тоном, но на этот раз в нем едва заметным эхом зазвучали нотки злорадного удовлетворения. – Ослепленная внешностью больше, чем игрой, она возвела эту театральную куклу на пьедестал и поклоняется ей, словно идолу. Молва возносит ее до небес. На светских вечерах и раутах только и разговоров, что о ней. Как она талантлива, как она красива… Мужчины засыпают ее цветами и подарками, явно и откровенно добиваясь ее благосклонности, и не стыдятся признаваться в этом во всеуслышанье! Даже те, кого считают самыми почтенными и уважаемыми джентльмены, благоволят ей, посещают ее спектакли!.. Неужели никто из них даже не понимает, как смешно все это выглядит со стороны. Смешно и унизительно! Мне иногда кажется, что еще немного - и они провозгласят ее богиней! Этакой новой Девой Марией двадцатого века. И никто из них даже не подозревает, что скрывается за ангельской внешностью и неприступностью их новоявленной святой! – закончила она свой драматический монолог и выжидающе посмотрела на Альберта. На этот раз откровенный намек, прозвучавший в ее последних словах, равно как и вся эта пламенно-обличающая речь, не могли остаться без внимания - он должен был сказать хоть что-то. Хотя бы из вежливости. Впрочем, на этот раз «дядюшка» не заставил себя ждать. Услышав ее слова, Альберт едва заметно подался вперед, смерил ее внимательным взглядом и нахмурился. - Что ты имеешь в виду? – наконец коротко обронил он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как обычно. На лице Элизы отразилась легкая растерянность человека, удивленного внезапным и необъяснимо пристальным вниманием к чему-то, что он считал незначительным или очевидным, которая, впрочем, тут же сменилась гримаской досады и легкого раздражения. - Мне бы не хотелось, чтобы меня считали одной из тех светских сплетниц, которых вы так не любите, - протянула она с прекрасно разыгранными неуверенностью и смущением, - но, увы, то, что я узнала о прошлом нашей несравненной королевы Чикаго, не оставляет места сомнениям. Факты, как известно, вещь упрямая, с ними не поспоришь. И эти самые факты свидетельствуют, что гордость и неприступность Шанталь – ложь. Игра. Безусловно, великолепная, но всего лишь игра. Такая же, как и на сцене, где она изображает принцесс и императриц. Лживая, изощренная, расчетливая игра профессиональной актрисы, пытающейся выдать себя за настоящую леди. Хотя, как я уже говорила, мы должны признать – она, должно быть, действительно необычайно талантлива: столько времени водить за нос сотни своих глупых незадачливых поклонников, и никто даже не догадывается о том, что она представляет собой на самом деле. Она действительно достойна восхищения. Великолепная актриса! Впрочем, здешние поклонники сами виноваты во всем. – Элиза распалялась все сильнее и сильнее. Казалось, она забыла о присутствии Альберта и говорила скорее с собой, чем с ним. - Подумать только: поклоняться какой-то актрисе, словно богине. Это просто смешно! И отвратительно! - Элиза, говори яснее, - наконец, не выдержав, нетерпеливо прервал Альберт ее излияния. – Я не понимаю… Почувствовав, что начинает выходить из роли, Элиза попыталась взять себя в руки. - Прошу прощения, дядюшка. Просто я до глубины души возмущена наглостью и притворством этой женщины. Не понимаю, почему мужчины, которые униженно вымаливают ее благосклонность, ежедневно шлют ей корзины цветов и дорогие подарки, не видят, какова она на самом деле? Вот уж воистину внешность обманчива. Шанталь отнюдь не невинный ангел, а просто притворщица. Хитрая лживая лицемерка, которая прикидывается святой, в то время как всё, что ей надо – это подношения, которые бросают к ее ногам глупые поклонники. Она изображает из себя гордую неприступную красавицу, удерживает их на коротком поводке, распаляя якобы случайными знаками внимания, а сама присматривается и приценивается, чтобы выбрать самого богатого и влиятельного. Да уж… Такая хищница своего не упустит, - Элиза презрительно усмехнулась и замолчала. Альберт медленно откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел на сидящую перед ним девушку. Вызывающе вздернув подбородок и поджав губки, Элиза стойко выдержала этот взгляд. - Я по-прежнему ничего не понимаю, - наконец произнес Альберт после долгой паузы. – Ты можешь быть не в восторге от Шанталь, но с чего ты взяла, что она всех обманывает, да еще и так расчетливо? - О, не думайте, что я придумала это из зависти или еще что-нибудь в этом же роде! – возмущение, прозвучавшее в голосе Элизы, было почти искренним. – Я сама была шокирована, когда прочла все эти газеты… - Газеты? – удивленно перебил ее Альберт. – Какие газеты? - Газеты? – секунду Элиза озадаченно смотрела на него, словно не понимая, о чем идет речь, а затем нетерпеливо дернула плечиком. – Ах да… Отец одной моей хорошей подруги Дэйзи Дилман ведет дела в Европе, и у них в доме множество газет и журналов из Англии и Франции. Недавно Дэйзи показала мне кое-какие из парижских газет последних двух лет. Оказывается, у нашей неприступной красавицы Шанталь в Париже было множество романов. И все с мужчинами из состоятельных семей. Последний роман у нее был с молодым маркизом де Сан-Сиром – единственным наследником одной из самых известнейших и родовитых французских фамилий. Все светские колонки только и писали об этом. Их связь длилась почти год и закончилась ужасным скандалом. Кажется, добившись своего и вдоволь поразвлекшись, маркиз попросту бросил ее. Практически сразу же после этого Шанталь оставила «Комеди Франсе» и, присоединившись к труппе Поля Штрассера, прославившегося своими неординарными постановками, приехала в Америку. Скоротечная любовная связь аристократа со смазливенькой актрисой - в Европе это обычное дело. Там этим уже никого не удивишь. Удивительно другое. Кажется, Шанталь приняла мимолетное увлечение маркиза всерьез. Вот дурочка! О чем она, интересно, думала? Не могла же она и вправду рассчитывать, что он женится на ней? По-моему, очевидно, что для маркиза она была всего лишь одной из многих. Очередная мимолетная, ни к чему не обязывающая интрижка. Это смешно еще больше, чем глупо, - Элиза презрительно усмехнулась и замолчала. В комнате повисла томительная тишина. Сквозь полуопущенные ресницы девушка внимательно наблюдала за лицом сидящего за столом мужчины в надежде угадать, что он думает о ее словах. Но на лице Альберта застыло выражение холодного безразличия, а в устремленном на нее прямом и открытом взгляде светились привычные спокойствие и равнодушие. - Хм-м… - наконец пробормотал он и, отвернувшись, устремил взгляд в окно. – Как, ты сказала, зовут твою подругу? Дэйзи Дилман? - Да, - подтвердила несколько удивленная и разочарованная его сдержанной реакцией Элиза. - Дилман, - задумчиво повторил Альберт, словно припоминая что-то. – Дочь Эндрю Дилмана? - Да, - кивнула совершенно озадаченная его странными вопросами девушка. - Но я не понимаю… - Эндрю Дилман. Кажется, он занимается торговлей, - продолжал Альберт, не обратив никакого внимания на ее слова. Казалось, он даже не слышал их. «Черт, мы почти не знакомы! – между тем лихорадочно размышлял Альберт. – Пара встреч на светских вечерах, где мы расходились в разные стороны, едва поприветствовав друг друга. Нет, этого слишком мало. К тому же, если я обращусь к нему с такой необычной просьбой, это уж точно привлечет его внимание. А потом пара слов, случайно оброненных где-нибудь в толпе для поддержания беседы. Например, на одном из этих идиотских нудных раутов или за столом во время завтрака в присутствии жены и дочери. А там и дня не пройдет, как все начнут шушукаться. Постепенно слухи дойдут до вездесущих ушей какого-нибудь особенно расторопного здешнего журналиста - и всё, пиши пропало. Уж эта братия своего не упустит! Эти любители дешевых сенсаций носом чуют, где пахнет жареным. Им только намекни - накинутся, как свора голодных собак, почуявших запах крови, и раструбят на всю Америку похлеще, чем парижские газетчики. Ну, еще бы! Ничто так не привлекает внимание читателей, как очередная соленая сплетня. Особенно если из этой сплетни можно раздуть эффектный долгоиграющий скандал. А уж эти ребята позаботятся о том, чтобы интерес «самого завидного холостяка Чикаго» Уильяма Альберта Эндри к известной театральной звезде, которая, к тому же, молода и красива, не остался незамеченным. Уж они-то придадут этому обстоятельству должный вкус и размах. Да уж… Можно не сомневаться, наши журналисты сумеют сорвать свой жирный куш, чего бы это им не стоило. Нет, Дилмана просить нельзя. Но… Тогда кого? Как мне заполучить эти чертовы газеты?!! Попросить Элизу? Дэйзи Дилман - ее подруга. Именно она показала ей эти газеты. К тому же, пожалуй, только женщины и читают светские колонки, чтобы всесторонне обсудить последние новости и сплетни во время очередного чаепития. Таким образом, если Элиза попросит у Дэйзи газеты, это не вызовет подозрений. Хм-м… - Альберт чуть нахмурился, сосредоточенно обдумывая и оценивая свой план со всех сторон. На первый взгляд мысль прибегнуть к помощи Элизы казалась простой, разумной и едва ли не единственно возможной, но что-то мешало ему принять окончательное решение. Какое-то почти неуловимое чувство беспокойства назойливо билось в сердце. Он все еще не до конца доверял ей, хотя и вряд ли смог бы внятно объяснить, почему. – Нет, пожалуй, не стоит. У Элизы тоже могут возникнуть вопросы, с чего это вдруг я заинтересовался прошлым Шанталь. Какое может быть дело мне до того, сколько любовников было у какой-то там театральной актрисы? И потом Элиза также обожает всякие светские мероприятия и наверняка любит поболтать, а значит, может проговориться, что газеты нужны вовсе не ей, а мне. Но кому она может проговориться? Да хотя бы той же самой Дэйзи! Ведь она ее подруга. И вот мы снова вернулись к тому, с чего начали. Нет, не годится. Нужно придумать что-то еще. Но что? Черт, ну должен же быть еще один выход!!! И он наверняка есть! Нужно просто как следует подумать». Однако, поразмышляв еще минуту, Альберт так и не смог ничего придумать. «Что ж… Наверное, будет лучше, если я откажусь от этой мысли. По крайней мере, на время. Быть может, после подвернется удобный случай заполучить эти газеты. В конце концов, я могу просто дать поручение Джорджу раздобыть их - и точка! Уверен, ему это не составит особого труда». За долгие годы, что Джордж помогал ему, выполняя одновременно роль душеприказчика, слуги, доверенного лица и представителя, умудряясь успевать всюду и везде и, в тоже время, оказываться рядом именно тогда, когда он был нужен более всего, у Альберта сложилось твердое убеждение, что его верный помощник может почти все. А уж в делах, требующих тонкого и деликатного подхода, осторожности и дипломатического искусства, Джордж был абсолютно незаменим. Придя к такому выводу, Альберт повернулся к изнывающей об любопытства, беспокойства, нетерпения и скуки Элизе. - Прошу прощения, я отвлекся, - пробормотал он, лихорадочно придумывая объяснение затянувшемуся молчанию. – Мне неожиданно пришла в голову хорошая мысль по одному деловому проекту, которым я планирую заняться. Все, что ты рассказала, весьма любопытно, хотя, на мой взгляд, не так уж и важно. В конце концов, какая разница, что и с кем было у Шанталь в Париже и что заставило ее покинуть Францию? – Альберт мысленно поаплодировал себе за невозмутимость и небрежность, почти скуку, которые прозвучали в его голосе, хотя это наигранное спокойствие стоило ему немалых усилий. - К тому же, мне кажется, даже если бы ее здешние поклонники знали о ней все, что ты мне только что рассказала, если бы они прочли все эти газеты или даже были бы непосредственными свидетелями ее прошлых похождений, то это ничего не изменило бы. Они бы точно также, как сейчас, преследовали ее, присылали цветы и подарки, добивались внимания. Хотя нет. Наоборот, – строгие, выверенные фразы, произносимые ровным бесстрастным голосом, следовали одна за другой, но каждая последующая фраза давалась Альберту труднее, чем предыдущая. - Они были бы еще настойчивее, ведь узнай они все это – и Шанталь не казалась бы им такой уж гордой и неприступной. Быть может, именно поэтому она скрывает свое прошлое. Хотя кто, собственно, сказал, что она его скрывает? Скорее, просто не выставляет на всеобщее обозрение. Не размахивает им, словно флагом. И это понятно. С другой стороны, как ты говоришь, ее скандальное прошлое в подробностях описано в парижских газетах. Сегодня на них случайно наткнулась ты, а завтра это может оказаться кто-нибудь еще. Удивительно, что вездесущие местные журналисты еще не раскопали все это и не сделали очередную громкую сенсацию. Это как раз в их стиле. Впрочем, думаю, в ближайшем будущем они исправят это досадное упущение. Но… Какое все это имеет значение здесь и сейчас? А самое главное, какое все это имеет отношение ко мне? - наконец жестко подытожил Альберт, тщательно следя, чтобы его голос звучали ровно, твердо и безразлично, боясь неосторожным словом или выражением лица выдать ту бурю эмоций, что бушевали в эту минуту в его душе. Ему стоило немалого труда держать себя в руках. - Она всего лишь актриса. Одна из многих. Быть может, более талантливая и красивая, чем прочие, но всего лишь актриса. - О, я и не думала, - растерянно пробормотала совершенно сбитая с толку его спокойствием и хладнокровными рассуждениями Элиза. – Рассказывая о прошлом Шанталь, я вовсе не имела в виду, что вы как-то связаны с этой женщиной. Но я рада, что мы заговорили об этом. Думаю, не ошибусь, если скажу, что она пыталась привлечь ваше внимание. А если и нет, то наверняка попытается это сделать. Вы молоды, красивы, богаты, к тому же, являетесь главой одной из известнейших семей в Чикаго. То есть, как раз соответствуете тем критериям, по которым она, судя по всему, выбирает своих жертв. Но я надеюсь, вы достаточно проницательны, чтобы не поддаться на ее лживые уловки. Особенно теперь, когда вы знаете, что она из себя представляет. Как известно, кто предупрежден, тот вооружен. Мне бы не хотелось, чтобы вы оказались замешаны в какую-нибудь грязную историю, а рядом с именем Эндри упоминалось имя женщины, имеющей такую репутацию. Нашей семье достаточно вульгарных выходок Нила и его позорной смерти. Слава Богу, никто даже не догадывается о том, что произошло на самом деле. Но еще одного скандала мы просто не переживем. Мама до сих пор никак не может прийти в себя, бабушка Элрой тоже все еще не оправилась от стыда и потрясения, да и я, каждый раз бывая в обществе, испытываю страх и неловкость. Да, пока нам удается скрывать, что Нил был осужден за убийство какого-то грязного оборванца в портовой таверне и умер в тюрьме, но что, если кто-то вдруг узнает правду? Вот так же, совершенно случайно. Для Эндри и О'Коннелов, возможно, это и не будет иметь такого уж большого значения – в конце концов, хотя мы тесно общаемся, но состоим в дальнем родстве. Мне же и маме придется гораздо труднее. Но если в скандале окажется замешан кто-нибудь из семьи Эндри, то это будет конец для всех. Нас не примут ни в одном приличном доме. Мы станем изгоями. Все. Навсегда. Бабушка не переживет этого, не говоря уж обо мне, маме и всех остальных. Мы все этого не переживем. Только не после того, что произошло с Нилом. Поэтому я рада, что мы заговорили о Шанталь и я рассказала вам все это. Надеюсь, вы будете осторожны и не допустите, чтобы о вас говорили, как о следующей жертве коварства этой театралки. Вот и все, что я имела в виду. Только это – и ничего более. - Понятно, - пробормотал Альберт и чуть усмехнулся самыми кончиками губ. Синие глаза насмешливо блеснули, но длинные темные ресницы быстро опустились, скрывая их выражение и промелькнувшую на самом их дне тень настороженности и недоверия. - Спасибо за предупреждение, Элиза. Это очень мило и предусмотрительно с твоей стороны, – Альберт старался говорить ровно и вежливо, но в его голосе почти неуловимо проскальзывали нотки холодной иронии и недовольства столь бесцеремонным вмешательством в то, что, по его мнению, совершенно не касалось сидящей перед ним девушки, да и вообще никого, кроме него, не касалось. - Я ценю твою заботу о добром имени семьи Эндри, хотя, право же, ты напрасно беспокоишься: я уже достаточно взрослый и в состоянии позаботиться о себе, равно как и об интересах семьи, и прочем, и прочем. По-моему, я не раз это доказывал. Я помню, в чем состоит мой долг, иначе бы просто не принял на себя эту ответственность, а продолжал бы вести простую и необремененную обязанностями и обязательствами жизнь мистера Альберта - безвестного бродяги, у которого нет ни семьи, ни дома. Могу сказать, что такая жизнь нравилась мне гораздо больше, тем та, что я веду сейчас. По крайней мере, я был свободен: шел, куда хотел, делал, что хотел, спал под открытым небом, никого и ничего не боясь, работал, встречался с разными людьми и мог общаться с кем хотел – от нищего бродяги, просящего милостыню, до знатных господ, разъезжающих в личных экипажах и автомобилях – не опасаясь, что это повлечет за собой шлейф сплетен и пересудов. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Я принял свое настоящее имя и всё, что к нему прилагается, включая обязанности главы семьи Эндри. Я – Уильям Альберт Эндри, и я не нуждаюсь в напоминаниях о том, что это значит, как мне следует себя вести и как поступать! Пристально наблюдавшая за дядюшкой Элиза невольно поежилась. Нахмуренные брови, почти сошедшиеся на переносице, напрягшиеся скулы и сурово поджатые губы подчеркнули упрямую линию подбородка и сделали черты Альберта тверже, жестче… и старше. В обычно смеющихся глазах засверкали искры зарождающегося гнева, их глубокая небесная синева угрожающе потемнела, приняв оттенок бушующего моря, а обычно мягкий взгляд вдруг стал острым, холодно-изучающим и напомнил блеск отточенного стального лезвия. Элизе стало не по себе. «Похоже, я зашла слишком далеко. Да и вообще, все идет не так, как я думала. Пожалуй, будет лучше прекратить этот разговор, а позже попытаться еще раз». Мысленно успокоив себя, девушка опустила голову и, приняв самый покаянный вид, виновато пробормотала: - Прошу прощения. Я ни в коем случае не хотела оскорбить или обидеть вас, или сказать, что сомневаюсь в вас и в вашем благоразумии. Наверное, я просто неудачно выразилась. Еще раз прошу меня простить. Пожалуй, мне лучше уйти, пока я снова не сболтнула какую-нибудь глупость и вы не разозлились окончательно. Я и так отняла у вас массу времени, а вы, наверняка, очень заняты. К тому же, я тоже спешу. Я и Дэйзи договорились пойти на прогулку, и я обещала зайти за ней. К тому же, мне нужно вернуть ей газеты, - Элиза кивнула на папку, перевязанную лентой, которую все это время держала в руках, словно подтверждая ею правдивость своих слов. Сердце Альберта подпрыгнуло в груди, но он постарался не выдать своих чувств. - Газеты? – переспросил он, стараясь говорить как можно небрежней. Впрочем, его старания были напрасны. Одержимая желанием поскорее закончить этот так неудачно обернувшийся, по ее мнению, разговор и начинающая терять терпение Элиза совершенно не обратила внимания ни на ошеломление, на мгновение отразившееся на лице ее собеседника, ни на блеснувшие в его глазах искры живейшего интереса, ни на некоторую напряженность в его, пожалуй, слишком спокойном и ровном голосе. - Ну да. Те самые парижские газеты, в которых написано о Шанталь. Дэйзи дала их мне почитать, но я обещала, что верну их. - Вот как? А… - Альберт замялся на мгновение, боясь, что его следующая просьба пробудит в ней тот самый ненужный интерес, которого он так хотел избежать. Но в конце концов, искушение немедленно заполучить эти злосчастные свидетельства лживости и порочности женщины, которой он так бездумно и искренне отдал свое сердце, женщины, которую он боготворил и к ногам которой готов был бросить все, что имел, оказалось сильнее, и Альберт, отринув сомнения, решительно произнес. - Ты не могла бы дать мне эти газеты на какое-то время? - Дать вам газеты? – растерянно пробормотала совершенно ошеломленная этой неожиданной просьбой и странным поведением дядюшки Элиза. - Зачем? - Было бы любопытно почитать их. Как правило, в газетах пишут не только светские сплетни, но и массу всего другого, - Альберт на ходу придумывал более-менее правдоподобное объяснение своей «неожиданной» просьбе. - Эндрю Дилман – не единственный, кто имеет деловые интересы в Европе. Мои поверенные уже давно предлагают мне вложить деньги в некоторые тамошние предприятия, в том числе, расположенные во Франции. Да и Арчибальд не так давно предлагал мне несколько интересных инвестиционных проектов в Европе. Однако, прежде чем очертя голову вкладывать туда деньги, полагаю, было бы неплохо узнать, что там к чему. Да и вообще, что там происходит на протяжении последних лет. Все это, конечно же, было полнейшей чушью. Последние четыре года Европа была охвачена огнем войны, в результате чего экономика и торговля многих стран были почти полностью парализованы. Часть предприятий были разорены, большинство находилась на грани краха, а потому о каких-либо выгодных инвестиционных проектах во Франции не могло быть и речи, и Альберт это прекрасно знал. Он испытывал неловкость, почти стыд, за свою неуклюжую и, с его точки зрения, откровенную и наглую ложь, но искать более приемлемый выход из сложившейся ситуации у него не было ни времени, ни возможности. Однако, Элиза, как и следовало ожидать, не разбиралась ни в экономике, ни в политике, и уж точно была далека от тонкостей инвестиционного дела, а потому все ее подозрения о возможных личных причинах столь странной просьбы были мгновенно развеяны этим безупречно логичным, на ее взгляд, объяснением. Тем не менее, она не могла допустить, чтобы кто-то счел ее глупой или несведущей в каком-либо вопросе, пусть даже в таком совершенно не свойственным женщине, а потому постаралась придать своему лицу выражение глубокой осведомленности. - Понимаю, - произнесла она таким тоном, словно прекрасно знала, о чем идет речь. - Как я сразу об этом не подумала! Разумеется, возьмите. В конце концов, я могу их вернуть Дэйзи и потом. Кроме того, мы все равно планировали пойти на прогулку, а папка только мешала бы. Она довольно тяжелая. Неторопливым, точно рассчитанным движением, исполненным грации и изящества, она протянула папку Альберту. - Прекрасно, - в тон ей ответил тот, с трудом скрывая охватившее его радость и облегчение. Но взяв папку, он лишь мельком взглянул на нее и тут же небрежно отложил в сторону. - Я верну их тебе, когда прочитаю. Сейчас у меня есть более важные дела, - эта фраза прозвучала одновременно как извинение и как весьма прозрачный намек. Поняв это, Элиза поспешила закончить затянувшийся и если не неудавшийся, то явно прошедший не так, как она планировала, разговор. - Как пожелаете, - мягко и безукоризненно вежливо произнесла она. - А теперь прошу прощения, но мне пора. Я и так слишком задержалась. Дэйзи, должно быть, уже гадает, где я и не случилось ли со мной чего-нибудь. Еще поднимет панику на весь город. Она - прекрасная подруга, но такая чувствительная и так беспокоится обо мне! К тому же, подобное опоздание – непростительная грубость и может обидеть ее. Мне бы этого не хотелось, а значит, следует поспешить, – Элиза поднялась, аккуратно расправила складки платья и, поправив выбившуюся из-под шляпки медную прядку, направилась к двери. У самого порога она обернулась и на прощание еще раз одарила Альберта одной из своих тщательно отрепетированных обольстительных улыбок. - До свидания, дядюшка. Альберт недовольно поморщился. - Элиза, я же просил не называть меня дядюшкой. - О, прошу прощения. Никак не могу привыкнуть называть вас по имени. До свидания… - Элиза искусно выдержала паузу, которая должна была означать заминку неловкости, - …Альберт, - наконец мягко закончила она глубоким бархатным голосом, представляющим некую смесь загадочности, интимности и скрытой ласки. Однако эта хитрая уловка, как и все предыдущие, осталась незамеченной тем, кому она предназначалась. - До свидания, Элиза, - так же безукоризненно вежливо попрощался Альберт и, опустив голову, снова погрузился в изучение отчета, который читал до ее прихода. Выйдя из кабинета, Элиза аккуратно прикрыла за собой дверь и, миновав небольшой коридор, вышла на улицу. Все прошло совсем не так, как она планировала. Она ожидала, что ее известие вызовет бурю эмоций у дядюшки: его поведение во время и после спектакля со всей очевидностью свидетельствовало о том, что он заинтересовался не игрой, но собственной персоной исполнительницы главной роли. Однако Альберт отреагировал на ее сенсационное сообщение о скандальном прошлом его мистрессы с совершенно необъяснимым равнодушием, проявив не более чем вежливое любопытство, словно эта женщина действительно для него ничего не значила. Это невольно вернуло ее к мысли о том, что, возможно, объект ее желаний увлечен вовсе не этой жалкой актрисой, а кем-то еще. «А может, все так и есть? Может быть, я все преувеличила и между ними действительно ничего нет? Но… В таком случае, что означал тот букет цветов, который он ей преподнес? Ничего? Просто восхищение ее игрой? Или все же…» Стоя на крыльце, Элиза тряхнула головой и глубоко вдохнула морозный воздух, пытаясь привести мысли в порядок, а затем задумчиво посмотрела в небо. Что-то во всем это было не так, но вот что именно - она никак не могла понять. В душе снова зашевелился червь беспокойства и сомнений. «Я должна снова увидеть их рядом – и тогда все станет ясно. Может, моему дорогому дядюшке и удалось обмануть меня сегодня, но там, в ее присутствии, он не сумеет притворяться! Похоже, за все эти годы странствий и бродячей жизни он так и не научился самому главному – убедительно врать. Особенно если это касается его чувств. Как глупо с его стороны. В его-то возрасте быть таким по-детски наивным. Впрочем, мне это только на руку. Черт, он ведь так ничего и не ответил, когда я попросила его сопровождать меня на последнюю постановку «Мессалины» в этом сезоне. Я так заговорилась, что совершенно об этом забыла. Может быть, вернуться? – перед мысленным взором Элизы всплыло посуровевшее лицо Альберта, когда она сказала, что ее предупреждение продиктовано беспокойством за него и за честь семьи Эндри, а в памяти зазвучал его гневный голос, заявляющий, что он прекрасно сознает, в чем его долг, и не нуждается в опеке. – Нет, пожалуй, не стоит. Не сейчас. Лучше пока не возвращаться к этой теме. В таких делах, как это, излишняя поспешность может стать роковой ошибкой. Всему свое время, Элиза. Всему свое время. Хм-м… Кроме того, мне действительно надо поспешить. Дэйзи уже давно ждет. А то еще действительно поднимет панику – объясняйся потом». Бледные лучи январского солнца, на мгновение выглянувшего из мутной серой пелены туч, затанцевали на длинных медных локонах, превратив их в живое пламя. Элиза еще раз тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли, и поспешила к ожидавшему ее экипажу. Едва за его неожиданной посетительницей закрылась дверь, Альберт тут же отложил отчет в сторону и мрачно посмотрел на лежащую в стороне папку из темной кожи, аккуратно перевязанную лентой. Он испытывал двоякое чувство. С одной стороны, он мог не верить словам Элизы – в конце концов, она не сделала ничего, чтобы заслужить его доверие, а мнение о ней людей, которых он уважал и ценил, как правило, свидетельствовало о том, что Элиза – заядлая лгунья и хитрая интриганка, готовая ради достижения своей цели на любую подлость. Впрочем, Альберт учитывал и то, что это мнение предвзято и выросло из прошлых, но так до конца не прощенных и не забытых детских обид. Однако время меняет многое. Причиной неблаговидных поступков Элизы в детстве могли быть не испорченность и порочность, а детский эгоизм, попустительство со стороны взрослых и избалованность, которые обычно окружают детей из богатых влиятельных семей, формируя у них нездоровое представление о собственной значимости, исключительности и, как следствие, безнаказанности. Однако теперь Элиза была не ребенком, а взрослой красивой девушкой, достаточно разумной и целеустремленной, с твердым характером и трезвыми суждениями, в отличие от ее непутевого и испорченного до мозга костей покойного брата. И, в конце концов, Альберт не мог отрицать, что, хотя Элиза и не сделала ничего, чтобы заслужить его доверие, но она также не сказала и не сделала ничего, чтобы он не мог ей верить. Ничего. До сегодняшнего дня. Альберт нахмурился и бросил на папку взгляд, полный такой ненависти и отвращения, словно это была уродливая склизкая тварь. Что-то вроде ядовитой змеи или скорпиона. Теперь Альберт многое бы дал, чтобы у него были основания не верить Элизе. Тогда он мог бы просто вернуть груду бумаг, скрывающуюся в этом кожаном чреве, и забыть о ней. Нет! Тогда этого разговора просто не было бы. Он не стал бы даже слушать Элизу. Ничего не было бы. Ни этих сомнений, ни нетерпения, ни страха, одолевающих его душу. Он не сидел бы сейчас в пустом кабинете, отделанном широкими панелями из черного дерева, за широким дубовым столом в удобном мягком кресле с высокой спинкой, глядя неподвижным взором, в котором в жутком водовороте кружились страх, сомнения и боль, на папку из темной кожи, сгорая от нетерпения и одновременно боясь раскрыть ее. Впервые в жизни он, который был бесшабашно смел, решителен и всегда предпочитал горькую правду сладкой лжи, боялся взглянуть в глаза истине, лежавшей прямо перед ним, обернутой в темную кожу и перевязанную ленточкой. Истине, доставшейся без усилий, без страданий и выматывающего душу поиска, от которого кипит разум, стынет сердце и иссыхает тело, а время превращается в пыль. Бесценный дар. Мечта мудрецов и философов, поднесенная на золотом блюдечке с голубой каемочкой услужливой женской рукой. Рукой вчерашней девчонки. Но сейчас, в это мгновение, он отдал бы все, что у него есть, чтобы не получать этого страшного дара или иметь хоть один, пусть самый незначительный повод отвергнуть его. Он боялся. Боялся потерянных надежд, разрушенных иллюзий и ледяной смертной тоски и боли, что таились под темной кожей, терпеливо и равнодушно ожидая своего часа, чтобы вырваться наружу и похоронить его жизнь, разнести ее вдребезги, на мириады мельчайших осколков, которые никто и никогда больше не соберет воедино. Наверное так чувствовала себя Пандора, приближаясь к запретной шкатулке, за мгновение перед тем, как открыть ее и выпустить в мир спящие там несчастья. Хотя нет. Пандора не знала, что прячется внутри таинственного хранилища. А он знает. Знает. И все равно развяжет эту ленту, отвернет темную кожу и взглянет в лицо истине, каким бы оно не оказалось. А потом хоть Армагеддон. Потому что так устроен человек. Потому что это единственный способ избавиться от сомнений, разрывающих его душу на части. Он мог верить или не верить Элизе, но то, что лежит в этой папке, разрешит его сомнения раз и навсегда. Альберт протянул руку и, придвинув к себе папку, решительно развязал ленточку. Спустя два часа он собрал разбросанные по всему столу пожелтевшие от времени газетные листы, сложил их в том же порядке, в каком они лежали, и вложил в папку. Его руки двигались уверенно и точно. Однако эти четкие, скупые, размеренные движения больше напоминали работу тщательно запрограммированной механической куклы, а не человека. На эту же мысль наводило и абсолютно лишенное каких-либо эмоций, неподвижное, словно выточенное из белого мрамора, лицо с напряженной линией скул, стиснутыми, словно в судороге, челюстями, упрямо выпяченным подбородком и неприятно заострившимся, словно вороний клюв, носом. А острый проницательных взгляд блестящих смеющихся синих глаз потускнел и стал пустым и стеклянным, словно у покойника. Теперь папка выглядела так, словно ее и не открывали. Некоторое время Альберт молча смотрел отсутствующим взглядом на матово-блестящую поверхность и свою бледную ладонь с длинными тонкими пальцами, безвольно покоящуюся поверх, так, словно видел их впервые. Воздух в комнате стал недвижим, потемнел и зазвенел невидимым напряжением, словно перед бурей. А затем Альберт резко оттолкнул папку. Мягко прошелестев по столу, она тяжело шлепнулась на пол. В царящей напряженной тишине этот звук показался громким, словно выстрел. Альберт не сделал попытки поднять ее и даже не взглянул в ту сторону. Резко поднявшись, он направился к двери и вышел из кабинета. Его тяжелые шаги мерно падали в тишину и гулким эхом летели по коридору, а застывший взгляд был устремлен прямо перед собой, словно у слепого. Он шел к Шанталь. Он не знал, зачем. Он не знал, что скажет ей. Он не знал, что сделает, когда увидит ее. Он ничего не знал, кроме одной-единственной мысли: он должен был увидеть ее. Прямо сейчас. Он должен был посмотреть ей в глаза. В эти опьяняющие, будоражащие сердце и смущающие душу, горящие черным адским пламенем глаза. Лживые глаза лживой святой. Он не помнил о том, что это он сам и подобные ему возвели ее на пьедестал. Она не просила об этом. Она не хотела быть богиней. Это он сделал ее идолом. А теперь идол пал. Ангел оказался грешницей. Такой же порочной и испорченной до глубины души распутницей, как и другие. Нет, хуже! Другими движут нужда, любовь, заблуждения, ею же двигал холодный и мерзкий расчет. «Торговка! Обычная торговка, вместо пирожков и цветов торгующая собой, собственным телом и душой, и называющая это «любовью». Кто даст больше, тому ты и принадлежишь. Кто заплатит, того ты и любишь. Сегодня – один, завтра – другой. Какая разница? Твоя гордость – всего лишь игра. Актриса. Жалкая, презренная актриса. И на сцене, и в жизни. Как же ты ничтожна! Твои неприступность и чистота – наглый обман. Ширма, скрывающая грязь. Они измеряются монетами. Так сколько же ты стоишь?!! Сколько стоит твое тело? А твои ласки?!! А твои чувства?!! Сколько нужно заплатить, чтобы ты любила меня? Нет, не любила. Ты ведь не знаешь, что такое любовь. Откуда тебе, торговке, знать это? Сколько нужно заплатить, чтобы ты ПРИНАДЛЕЖАЛА мне?! Только мне! Я заплачу. Ты будешь принадлежать мне. Ты будешь только моя. Если ты – товар, я покупаю тебя! Тебе ведь все равно, чьей игрушкой быть. Так почему бы не моей? Господи, а я, слепец, наивный доверчивый дурак, идиот, признавался тебе в любви! Робко преподносил цветы и умолял о взаимности, словно семнадцатилетний мальчишка, впервые познавший могущество любви! Как же смешон я был! Как ты, наверное, смеялась, рассказывая об этом своим любовникам. И кто же они, а? КТО?!!! Кто купил тебя здесь, в Чикаго, в Нью-Йорке, как когда-то этот светский хлыщ де Сан-Сир и те, что были до него там, в далеком Париже?!! Впрочем, де Сан-Сир в итоге оказался умнее меня. Он-то сразу раскусил твою игру и обошелся с тобой так, как ты того заслуживала! Кукла для забавы! Постельная игрушка!! ШЛЮХА!!!» На улице было морозно, но Альберт не почувствовал холода. В этот момент он не чувствовал ничего, кроме всепоглощающей, ослепительной, леденящей душу ярости обманутого мужчины. Шанталь закончила снимать грим и, откинувшись на спинку стула, устало закрыла глаза. Утренняя репетиция закончилась почти час назад, а она все еще чувствовала себя словно лимон, выжатый до состояния сухофрукта. Директор труппы Поль Штрассер работал как очумелый, заставляя всех вокруг работать в этом же сумасшедшем ритме. «Этот спектакль – последний в этом сезоне. А, быть может, и вообще последний - кто знает, что нас ждет впереди? – заявил он актерам перед началом репетиций. - Он должен быть идеальным. Таким, чтобы зрители рыдали и запомнили его навсегда!» Он еще много чего говорил в тот день, но все сказанное им сводилось к этой единственной, главной мысли. Тихий стук в дверь вывел ее из состояния задумчивости. Вздрогнув от неожиданности, Шанталь выпрямилась на стуле, на ее лице отразилось легкое раздражение. «Это еще кто? Только бы не подношения от очередного светского бездельника, которому нечем занять время, кроме как волочиться за очередной юбкой! Впрочем, ладно если только подношение, только бы сам не явился. Хотя я столько раз говорила и Дэни, и Полю, чтобы ко мне никого не пускали, однако же все равно находят лазейку. Впрочем, Дэни и Поля можно понять. Все мы народ подневольный и во многом зависим от этих светских прохиндеев. Иногда приходится поступаться собственными желаниями и принципами, чтобы сохранить внимание публики. Но как же это все надоело!!! Господи, неужели это никогда не закончится?» Стук в дверь повторился. «Ни минуты покоя! Боже, сделай так, чтобы это был кто-нибудь из работников театра. Поль, например. Хотя, если честно, сейчас мне больше всего хочется побыть одной. Но, очевидно, даже это простое маленькое желание невыполнимо. Вот уж действительно: не везет, так не везет». Тяжело вздохнув, Шанталь поднялась с места и направилась к двери. Подперев ее на всякий случай тяжелым стулом, она осторожно приоткрыла ее и выглянула в образовавшуюся щель. И тут же вздох облегчения сорвался с ее губ. - О-о, это ты, Дэни. Подожди минуточку, я сейчас. Она закрыла дверь и, быстро убрав стул, тут же распахнула ее снова, но на этот раз широко. - Проходи. - Я на минуточку, мисс Шани, - пробормотал Дэни извиняющимся тоном. – Я знаю, что у вас только что закончилась репетиция, и вы, должно быть, очень устали. Когда дело касается спектаклей, месье Поль не знает жалости. Я бы ни в коем случае не стал вас беспокоить, но меня попросили передать вам эту записку и сказали, что это очень срочно и важно. С этими словами паренек протянул ей небольшой свернутый вчетверо листок бумаги. - Записка? – пробормотала Шанталь, переводя удивленный взгляд с лица Дэни на листок бумаги в его руке и обратно. - От кого? - Не знаю, мисс Шани, - растерянно пробормотал мальчик. - Ее принес посыльный, но он отказался назвать имя человека, пославшего ее. Он только сказал, вы все поймете, когда прочтете ее, и тут же ушел. - Вот как? Ну, ладно, - взяв записку, Шанталь несколько мгновений озадаченно смотрела на нее, а затем снова перевела взгляд на мальчика. В устремленных на нее широко распахнутых темных глазах читалось нескрываемое любопытство, но она не собиралась его удовлетворять. Шанталь тщательно охраняла свою личную жизнь от посторонних взглядов и не любила посвящать кого-либо в свои дела. Только Поль Штрассер, глава труппы и старый друг, знал о ней несколько больше, нежели все остальные, и девушку вполне это устраивало. Она не собиралась менять существующее положение вещей, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. - Спасибо, Дэни. Если не возражаешь, я бы хотела побыть одна. Я немного устала. Поль сегодня совсем нас загонял. - Конечно, мисс, - годы работы «мальчиком на побегушках» научили Дэни держать язык за зубами и выполнять поручения, не задавая лишних вопросов. Опустив взгляд на носки своих башмаков, паренёк отступил на шаг и вежливо поклонился. - Еще раз прошу прощения за беспокойство, но мне сказали, что это срочно и очень важно. - Все в порядке, Дэни, - успокоила его Шанталь и чуть улыбнулась. - Ты все правильно сделал. Спасибо. Можешь идти. И займись чем-нибудь, а не то месье Поль быстро найдет тебе работу, заметив, что ты слоняешься без дела. Он сегодня в боевом настроении, так что лучше не попадаться ему на глаза. - Понятно, - разочарованно протянул Дэни и тяжело вздохнул. - Вот так всегда! Работаю, работаю, а все почему-то считают, что я сижу без дела. Это просто нечестно! Сами бы попробовали так без дела сидеть – враз бы поняли что к чему! Да, ладно, чего уж там! Не в первой! Спасибо, что предупредили, мисс. Надеюсь, в этой записке ничего плохого не говориться… Вы такая добрая, и мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности. - Все в порядке, Дэни, - Шанталь снова улыбнулась, тронутая его искренним участием. - Всё будет хорошо, вот увидишь. В конце концов все будет хорошо. А теперь, беги. И постарайся избежать встречи с месье Полем. - Хорошо. До свидания, мисс. - До свидания. Еще минуту она стояла в дверях, слушая, как затихает шум шагов на лестнице, а затем закрыла дверь и, подойдя к окну, развернула записку. Там было всего несколько строк, написанных крупным, размашистым, но ровным и красивым почерком. Пробежав их глазами, девушка пошатнулась, по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Прижав ладонь к горлу, словно ей тяжело было дышать, она еще раз внимательно и медленно перечитала послание. Затем ее рука безвольно опустилась вниз и повисла как плеть, длинные тонкие пальцы нервно смяли записку, превратив ее в комок. Какое-то мгновение она так и стояла, едва заметно покачиваясь взад-вперед, словно плакальщица во время ритуала, а затем резко развернулась и, схватив висевший на спинке стула плащ, выбежала из комнаты. Ступени, ступени, ступени… Короткий путь от гримерной до выхода из театра показался ей бесконечным. В голове тупо билась одна-единственная мысль: «Не может быть. Этого не могло случиться! Только не сейчас! Я этого не допущу! Ни за что! Я сделаю все возможное и невозможное тоже, но этого не произойдет! Она не может умереть! Просто не может! Не посмеет! Я ЕЙ НЕ ПОЗВОЛЮ! Ты слышишь меня, Анна-Луиза? Я не разрешаю тебе умирать, слышишь?!! Не смей этого делать! НЕ СМЕЙ ЭТОГО ДЕЛАТЬ СО МНОЙ!!! Только не после того, что я вынесла ради тебя! Ради нас! Всех этих унижений, оскорблений и насмешек… Всего этого презрения… Ты не можешь. Ты просто не можешь так поступить со мной! Слышишь? НЕ МОЖЕШЬ! Я ТЕБЕ ЭТОГО НЕ ПОЗВОЛЮ!!!» Шанталь так погрузилась в свои мысли и переживания, что не заметила Дэни, стоящего на своем обычном месте у двери, со скучающим видом рассматривая прохожих и проезжающие мимо экипажи и автомобили, и едва не сбила его с ног. - Прости, Дэни, - пролепетала девушка, с трудом переводя дыхание. - Я не заметила тебя. Мальчик обвел удивленным взглядом ее побледневшее лицо, растрепанные волосы, небрежно накинутый на плечи плащ и чуть нахмурился. - С вами всё в порядке, мисс Шани? – в его голосе прозвучало искреннее беспокойство. - Что-нибудь случилось? Вам плохо? Может, позвать кого-нибудь? Вы подождите здесь, а я сейчас мигом сбегаю за месье Полем. - Нет, - перебила его Шанталь резче, чем ей бы хотелось. - Нет, не нужно, - уже мягче добавила она. - Не стоит, Дэни. Со мной все в порядке. - Вы уверены? – протянул мальчик с явным сомнением в голосе, изучая ее хмурым взглядом исподлобья. - Разумеется, - Шанталь призвала все свое мастерство и постаралась изобразить на своем лице ослепительную улыбку, с которой обычно принимала аплодисменты поклонников после окончания спектакля, изо всех сил надеясь, что паренек не заметит, как дрожат ее губы. – Всё действительно в порядке. Я просто устала и голова болит. Пойду, прогуляюсь немного по парку, подышу свежим воздухом - и все пройдет. Если месье Поль будет спрашивать, скажи, что я скоро вернусь. - Да, мисс. Как пожелаете. Успокоенный ее словами, Дэни отступил на шаг, освобождая дорогу, и услужливо открыл дверь. - Спасибо, Дэни. Ты очень мил, - пробормотала девушка и вышла наружу. Улица встретила ее ледяным ветром, хлестнувшим по лицу, подобно плети. Вдохнув морозный воздух, Шанталь поплотнее запахнула плащ, сделанный из обычной грубой темной ткани, подбитый изнутри темным же мехом, накинула на голову капюшон, скрыв волосы и лицо, и мгновенно превратилась в одну из многих не слишком богатых, но и не бедствующих горожанок, спешащих по своим делам. Окинув быстрым взглядом улицу, девушка обнаружила стоящий прямо напротив нее экипаж и не раздумывая направилась к нему. - Простите, но вы не могли бы отвезти меня к приюту Сан-Дэни? - пробормотала она, протягивая вознице несколько монет. - Как пожелаете, госпожа, - невнятно просипел возница из-под темного шарфа, скрывающего его лицо до самых глаз. Его руки, крепко держащие поводья, скрывали темные вязаные перчатки, а из-под потрепанной видавшей виды шляпы выбивались седые пряди. - Домчу быстрее ветра, не извольте сомневаться. Шанталь ловко вспрыгнула на подножку и, удобно устроившись на скамье, захлопнула за собой дверцу. Спустя мгновение после этого раздался хриплый крик возницы, понукающего лошадь, и экипаж, покачиваясь, двинулся вперед. Откинувшись на обитую мягкой темной тканью спинку, девушка наконец-то немного расслабилась и закрыла глаза, прислушиваясь к мерному цоканью подков по мостовой и поскрипыванию колес. Она была слишком взволнована и очень спешила, а потому не заметила стоящий в отдалении автомобиль и сидящего за рулем красивого мужчину, который внимательно наблюдал за ней. Сжав руль так, что побелели костяшки, Альберт смотрел, как Шанталь вышла из театра, быстро сбежала по ступенькам и, обменявшись парой фраз с кучером, села в экипаж, который стоял как раз напротив входа в театр и, очевидно, дожидался ее. Несмотря на темный плащ, широкими складками окутывающий фигуру девушки, и капюшон, скрывающий ее лицо, он сразу же узнал ее, как узнал и экипаж, отделанный черным лакированным деревом с витиеватыми вензелями в виде буквы «Б» на дверях. От его глаз не укрылось и то, с какой поспешностью и уверенностью девушка разговаривала с кучером, а затем села в этот прекрасный дорогой экипаж. Так, словно уже не раз делала это и прекрасно знала и кучера, и куда ее повезут. …говорят, она – новая любовница Блэкбурна… Слова светского хлыща, с которым он случайно столкнулся в буфете театра во время первого посещения «Мессалины», огненным клеймом отпечатались в его взбудораженном мозгу, отозвавшись болью в сердце, а начавшая было утихать ярость вспыхнула с новой силой, сметая всё на своем пути подобно разбушевавшейся стихии. В ее бесконечном ослепительно-белом пламени, без устали поддерживаемом гордостью, гневом и болью, сгорали доброта, сострадание, понимание, любовь – всё то лучшее, что разбудила в нем встреча с этой таинственной неприступной красавицей и что он с такой готовностью безропотно сложил к ее ногам. Сгорали, оставляя после себя лишь черный пепел пустоты и безнадежности с острым привкусом горечи. Чуть прищурившись, Альберт мрачно смотрел вслед удаляющемуся экипажу застывшим взглядом, пока тот не скрылся из виду. «Ничего, я подожду. Когда-нибудь ты все равно вернешься сюда. И вот тогда мы поговорим. Только я и ты… Мессалина». Выйдя из машины, он со злостью захлопнул дверцу и направился в небольшой бар напротив театра. Как обычно в этот час, в баре никого не было, за исключением бармена – невысокого грузного мужчины в белоснежной рубашке и столь же белоснежном пока фартуке – который стоял за стойкой, с неторопливой ленцой вытирая кружки. При виде Альберта маленькие темные глазки под нависшими бровями, придающими некий налет грозности и солидности его широкому рыхлому лицу с уложенными на прямой пробор и щедро напомаженными волосами, вопросительно прищурились, а руки на мгновение прекратили свою работу. Однако, окинув наметанным взглядом осанку и манеру держаться нежданного посетителя, а также его костюм из дорогой темной ткани, явно пошитый на заказ, он тут же убрал кружки под стойку и расплылся в услужливой улыбке. - Виски, - между тем бросил Альберт, рассеянно скользнув взглядом в его сторону. - Лед, лимон… - принялся перечислять бармен список привычных добавлений к напитку. - Нет, - прервал его Альберт несколько более резко, чем ему хотелось. - Нет, - уже более мягко повторил он спустя мгновение. - Просто бутылку виски, стакан и больше ничего. - Как пожелаете, сэр. Бармен склонился в вежливом поклоне и исчез за стойкой. Задумчиво оглядев столики, аккуратно застеленные чистыми скатертями, Альберт выбрал тот, что располагался у самого окна, и направился к нему. Спустя мгновение бармен поставил перед ним раскупоренную бутылку виски и стакан и, поняв, что его посетитель желает остаться в одиночестве, с поклоном снова исчез за стойкой. Дождавшись, когда тот уйдет, Альберт наполнил стакан и залпом осушил его. Виски обожгло горло, но он не почувствовал этого, как, впрочем, не ощутил и вкуса. Он не чувствовал ничего, кроме расплывающейся внутри всепоглощающей ледяной пустоты, но ему это было уже безразлично. Альберт снова наполнил бокал и снова осушил его, не сводя застывшего взгляда с дверей театра. Он ждал. Мерное покачивание кареты убаюкивало. Шанталь почувствовала, как тяжелеют веки, а голова клонится на грудь. «Не спать!» – мысленно приказала она себе. Выпрямившись, девушка подавила зевок и потерла глаза, прогоняя сон. «Нашла время! А все Поль виноват. Репетиции с утра до вечера, а зачем, спрашивается? Все и так знают свои роли и прекрасно справляются с ними. Странно, если после стольких постановок было бы иначе. Поль кого угодно наизнанку вывернет. Нет бы успокоиться и тихо радоваться, что все идет хорошо - совершенство ему подавай. Как будто это последний спектакль в его жизни! Боже, как же я устала от этих бесконечный переездов, репетиций, выступлений, сцены, незнакомых восторженно-презрительных лиц, цветов, аплодисментов. Не видеть бы всего этого никогда. Сбежать и тихо жить где-нибудь в уединении. Там, где никто даже не слышал о Шанталь. А как хорошо было в Беарне! Если бы не Анна-Луиза… Нет, нельзя так думать! Это был мой выбор. Мой! И я сделала его сознательно. Никто меня не заставлял. И Анна-Луиза тут ни при чем. В конце концов, она меня об этом не просила! Она меня ни о чем не просила. Она не виновата. Я сама во всем виновата. Впрочем, не стоит сожалеть о том, чего уже не вернешь. Это глупо. Все есть так, как есть. Жизнь продолжается. В конце концов все будет хорошо. Главное, чтобы Анна-Луиза поправилась. И тогда все будет хорошо. Что-то долго едем. Уже должны были бы приехать». Шанталь взглянула в окно, ожидая увидеть до боли знакомый пейзаж, но окно, к ее удивлению, было завешено шторой. Она была так взволнована и расстроена, что не обратила внимания на это неожиданное обстоятельство, когда садилась в экипаж. Девушка протянула руку, чтобы отдернуть занавеску, но, коснувшись ткани, ошеломленно застыла. «Бархат?!! Невероятно. С каких это пор в наемных экипажах стали вешать шторы на окнах? Да еще и из бархата?» Только тут она заметила, что все внутри отделано таким же темным бархатом, включая сидения, которые, к тому же, были невероятно мягкими и удобными. «Боже мой, а вдруг это был не наемный экипаж, а чей-то частный?!! Но ведь я спросила у кучера. А если он принял меня за кого-то другого? Да, наверное, так и есть! Еще ни один наемный извозчик на моей памяти не мог позволить себе такого роскошного экипажа. Господи, какое недоразумение! Надо же было такому случиться. А впрочем, что сделано, то сделано! В конце концов, вот это уж точно не моя вина! Я определенно вела себя как любой человек, нанимающий экипаж. И если кучер принял меня за другую женщину, то это его проблема, а не моя! Ладно, потом разберемся. Я даже готова извиниться перед хозяином этого экипажа. Но это все потом. Все потом. А сейчас самое главное – как можно быстрее добраться до приюта. Анне-Луизе плохо, и я должна быть рядом с ней - только это имеет значение. Все остальное – не стоящие внимания пустяки!» Остановившись на этой утешительной мысли, она решительно отодвинулся штору и… вздрогнув от неожиданности, ошарашено уставилась на проплывающий за окном совершенно незнакомый пейзаж. Карета неслась по дорогое с предельной скоростью, топот копыт барабанной дробью бился в виски, а за окном всюду, куда простирался взгляд, величественно белела равнина, покрытая волнами сугробов, словно фантастический океан. Изредка мимо проносились деревья, словно одинокие безмолвные стражи дороги, окутанные снеговыми шапками. Шанталь быстро пересела на противоположную скамью и посмотрела в другое окно. Пейзаж за окном не изменился. Она прижалась щекой к холодному стеклу, в надежде увидеть ломаные очертания города, но не увидела ничего. Снежные волны убегали к горизонту, сливаясь с серым небом. Судя по всему, они выехали за пределы города и продолжали удаляться от него с максимально возможной для единственной лошади скоростью. «Господи, да что это такое?!! Что все это значит?!! Может быть, кучер не расслышал название приюта и теперь везет меня в другое место с похожим названием?.. Я запыхалась, спешила, а он явно уже стар и недослышит. Господи, что же я сижу-то!! Надо срочно остановить экипаж и объяснить ему, что он ошибся! Пусть отвезет меня обратно». Вскочив с места, Шанталь быстро забралась на скамью и открыла небольшое окошечко почти под самым потолком на передней стенке, предназначенное для того, чтобы пассажиры могли давать указания вознице, не выходя из экипажа. Ударивший в лицо морозный воздух обжег щеки, метнув в глаза сноп снежинок. С трудом переведя дыхание, Шанталь выглянула наружу. Прямо перед ней в такт движению кареты покачивалась закутанная в серый плащ спина кучера. - Эй, мистер!!! Тот не обернулся и никак не отреагировал на ее крик. «Может, не слышит? В конце концов, ветер в мою сторону. Должно быть заглушает». Набрав в грудь побольше воздуха, она попыталась снова: - Э-эй, мистер!!! Мы не туда едем!!! Судя по всему, на этот раз он услышал ее. Движение кареты замедлилось, а мужчина чуть повернул голову в ее сторону. - Мы не туда едем!!! – повторила Шанталь, стараясь говорить как можно громче. - Я просила вас отвезти меня в приют Сан-Дэни. - Я везу вас туда, куда мне сказали, - недовольно просипел кучер. - Кто сказал? Я?!! – она была так ошеломлена его ответом, что на секунду просто потеряла дар речи, но тут же взяла себя в руки и возмущенно заявила: - Я просила вас отвезти меня в Сан-Дэни – туда, где лечебница для умалишенных. Это в городе. А мы уже выехали за город. - Нет, не вы, - все также безразлично пояснил кучер. - Мой хозяин. - Ваш хозяин? – Шанталь растерялась окончательно. - Простите, но вы что-то перепутали. Вы, должно быть, ошиблись и приняли меня за другую женщину. - Я никогда не ошибаюсь, мисс. - Но на этот раз вы точно ошиблись! Мне нужно было срочно попасть в Сан-Дэни, я была взволнована и очень спешила, а этот экипаж первым попался мне на глаза. Я приняла вас за наемного извозчика. Я прошу прощения за то, что ввела вас в заблуждение. Поверьте мне, это было непреднамеренно. Прошу вас, отвезите меня в город. Мне нужно срочно попасть в приют Сан-Дэни. Там находится очень дорогой для меня человек, и ему сейчас очень плохо. - Мисс, я уже сказал и повторяю снова: я никогда не ошибаюсь. Вы ведь мисс Шанталь, верно? - Д-да. - Вот видите. Хорошо, что хозяин предупредил, что вы немного не в себе и иногда странно себя ведете, - в голосе мужчины явственно прозвучали нотки недовольного раздражения, - а то вы так искренне говорите, что я почти поверил. Хозяин приказал ждать вас возле театра, а когда вы выйдете – посадить в экипаж и отвезти в его загородный дом. Так что, как видите, я не ошибся. А теперь прошу прощения, но мне нужно следить за дорогой. Хозяин велел поторопиться, а мы едва тащимся. Если мы задержимся, то мне не миновать наказания. - Постойте! – закричала Шанталь, заметив, что он начинает отворачиваться. - Кто ваш хозяин? – требовательно осведомилась она, дождавшись, когда возница снова повернется к ней. Тот ничего не ответил, а лишь как-то странно, почти настороженно посмотрел на нее, словно раздумывая, стоит ли отвечать на этот вопрос. - Эй, вы слышите меня? Кто ваш хозяин, отвечайте!!! – потребовала девушка таким твердым и властным тоном, словно была по меньшей мере императрицей, а он лишь недостойным внимания, ничтожным рабом, совершившим проступок, за который его следовало бы сурово наказать. Противостоять такому напору было невозможно… - Мистер Джон Блэкбурн, - нехотя пробурчал кучер и отвернулся, ясно давая понять, что разговор окончен. Шанталь захлопнула окошко и обессилено сползла на сидение. Она была слишком ошеломлена услышанным и совершенно не представляла, что делать дальше. Происходящее просто не укладывалось в голове, но, увы, было слишком реально, чтобы в нем сомневаться. «Джон Блэкбурн? Джон Блэкбурн приказал кучеру дождаться меня и, когда я сяду в карету, отвезти в его загородный дом? Господи, да что происходит?!! Так, спокойно. Спокойно! Нужно собраться и все обдумать. Значит, этот экипаж прислал Блэкбурн. Кучеру было дано задание дождаться меня – именно меня! – и отвезти в загородный дом к хозяину. При этом Блэкбурн предупредил кучера, что его пассажирка несколько не в себе и иногда ведет себя странно. М-да… Похоже на похищение. Но… Откуда он мог узнать, в какое время я выйду из театра? Или что мне срочно понадобится экипаж? Хотя, вероятно он следил за мной. Но даже в этом случае непонятно, ведь я обычно не пользуюсь извозчиками, а хожу пешком. Разве что в самых крайних случаях. Но он дал кучеру вполне определенные указания, словно точно знал, что я сяду в этот экипаж или… Или знал, что на этот раз мне обязательно ПОНАДОБИТСЯ экипаж. Но я могла сесть и в другой экипаж. Если бы была не так сильно расстроена и не спешила. Вот оно! Он приказал кучеру дожидаться меня напротив театра и, вероятно, приказал встать так, чтобы экипаж находился прямо напротив входа, а значит, ближе всех остальных. Я была очень расстроена и спешила, а потому даже не стала разглядывать, есть ли рядом какие-нибудь еще экипажи. Мне было не до этого. Но в этом случае он должен был точно знать, что я буду очень расстроена и буду спешить, то есть… он должен был знать о записке и о том, какое впечатление она на меня произведет. Черт побери, а что если он сам написал эту записку и отправил с посыльным?! – Шанталь сосредоточенно прищурилась, вспоминая содержание записки. – Да, похоже, так и есть. В записке говорилось только о том, что мне нужно срочно приехать в Сан-Дэни, и я, разумеется, предположила, что это как-то связано с Анной-Луизой. А что еще я могла подумать? Он мог наверняка рассчитывать, что я не знаю почерка всех сестер приюта. Но… означает ли это, что Блэкбурн знает об Анне-Луизе? Нет, вряд ли. Я хорошо плачу настоятельнице. Нет, она будет молчать даже под пыткой. К тому же, если бы он узнал об Анне-Луизе, то наверняка упомянул бы об этом в записке, чтобы сделать ее более правдоподобной. Зачем упускать такой козырь? Нет, судя по всему, об Анне-Луизе он не знает. Но вероятно он следил за мной. С другой стороны, я всегда старалась быть как можно незаметнее, скрывалась. Хотя о чем это я? Шило в мешке не утаишь. В конце концов, кто-то когда-то должен был узнать об этом. Тем более, Блэкбурн богат и может позволить себе нанять профессионального сыщика. А таких не проведешь. Его соглятаи донесли, что я часто хожу в Сан-Дэни, а значит, там есть что-то важное для меня. И он решил сыграть на этом. М-да… Хитрый план, надо отдать ему должное, хотя и рискованный, ведь столько отдано на волю случая и догадок. Но… Если все так, значит с Анной-Луизой все в порядке. Фу-у. Хоть одна гора с плеч. Похоже, этот мир действительно сошел с ума, если в нем творятся подобные вещи. Это же просто беспредел какой-то! Даже самые избалованные и развращенные аристократы Франции, которые никогда и ни от кого не привыкли получать отказ, не осмеливались на такое. Вот так взять и увезти человека, словно какую-то вещь! Это ужасно! Нет, это просто отвратительно!!! Как он мог!!! КАК ОН ПОСМЕЛ!!! Это же… Это просто сумасшествие!!! На что он рассчитывает? Что никто ничего не узнает? Что меня не будут искать? Господи, да Поль уже завтра поднимет на ноги весь Чикаго! Уж он-то этого так не оставит. И что в итоге? Скандал. То, чего мы так старались избежать с момента приезда в Америку. И кто знает, как это все отразится на дальнейших постановках, на театре, да вообще на нашей дальнейшей жизни здесь! Чтобы испортить все, много времени не нужно, а вот как потом восстановить? Нет, шумихи и сплетен нужно избежать. Но как? Черт! Черт!! Черт!!! ЧЕРТ!!!! Черт побери всех этих избалованных богатеев и особенно Джона Блэкбурна! Впрочем, что толку теперь возмущаться. Но попадать к нему в лапы мне никак нельзя. Тогда уж точно скандала не избежать. Мне нужно придумать, как выбраться из этой ситуации и желательно без особых потерь. Может быть, попытаться уговорить кучера? Нет, слишком глупо и наивно. Тем более, что Блэкбурн уже предупредил его о странностях пассажирки. Да и сам он наверняка подозревает, что здесь дело нечисто, но, по крайней мере, хозяин его выгородит в случае чего, а вот у меня прямой резон упрятать его за решетку за похищение. К тому же, даже если все раскроется, Блэкбурн наверняка сделает вид, что он ни при чем и все свалит на бедного старика, и тот знает об этом. Не сомневаюсь, что Блэкбурн просветил беднягу о том, что его ждет, если он не исполнит приказ. Нет, он даже слушать не станет – своя шкура дороже, особенно когда дело пахнет жареным… Нет, хуже – застенком! Может, попытаться подкупить? Но чем я ему заплачу? У меня почти нет денег, разве что отдать те, что я отложила на лечение… А как же тогда Анна-Луиза? Нет, я не могу отдать эти деньги. Можно было бы, конечно, попросить о помощи Поля, но тогда придется все ему рассказать. К тому же, я и так слишком часто прибегаю к его помощи. Пора бы уже стать самостоятельной и самой решать свои проблемы. Полю и без меня забот хватает. Особенно здесь, в чужой стране. Нет, я должна выпутаться из этой неприятности сама. Опять же, сколько бы я не предложила этому старику, Блэкбурн наверняка платит ему больше. А еще Блэкбурн очень влиятелен, а этот старик всего лишь слуга и полностью зависит от милости хозяина. Нет, он не пойдет против него. Ни из жалости, ни за деньги. М-да… Может, все же попытаться? В конце концов, что я теряю?» Шанталь снова взобралась на сиденье и открыла окошко. - Эй! – громко позвала она, стараясь перекричать топот копыт, скрип колес по снежному насту и бьющий в лицо ветер. Кучер ничего не ответил и не сделал даже попытки обернуться. - Э-эй! Мистер, послушайте меня!!! – еще более настойчиво позвала девушка. Тот снова проигнорировал ее зов, всем своим видом давая понять, что ни слушать свою странную пассажирку, ни разговаривать с ней он не намерен. - Прошу вас, отвезите меня в город, - она постаралась, чтобы ее голос звучал как можно более умоляюще. - Моя сестра очень больна… Мне сообщили, что я должна срочно прибыть, потому что ей стало хуже. Может быть, сейчас она умирает. Тишина. - Я должна быть с ней, - не сдавалась Шанталь. - Я нужна ей, понимаете. Прямо сейчас. Без меня она умрет. У меня больше никого нет, кроме нее. Молчание. - Я заплачу. Только скажите, сколько. Правда, заплачу. Только отвезите меня в город. Прошу вас. Умоляю. Возница ничего не ответил, а лишь подхлестнул лошадь, и экипаж помчался еще быстрее. Поняв, что дальнейшие уговоры бесполезны, Шанталь со злостью захлопнула окно. «Черт! Черт!! ЧЕРТ!!! Черт побери всё на свете, начиная с этого мерзавца Блэкбурна!!! Что же делать?» Она медленно опустилась на скамью, но внезапно пришедшая в голову мысль заставила ее вскочить. Перебравшись к самой дверце, она осторожно приоткрыла ее, но ударивший поток воздуха вырвал ручку из ее руки. Дверца распахнулась настежь, глухо ударившись о стенку экипажа. Шанталь испуганно вздрогнула и затаила дыхание, но, судя по всему, кучер не услышал шума, а если и услышал, то не придал этому значения, поскольку карета не замедлила движения и продолжала нестись вперед. Поняв это, Шанталь немного расслабилась и, подобравшись к теперь уже настежь распахнутой двери, снова выглянула наружу. Пол экипажа находился довольно высоко от земли, но небольшая лестница, позволявшая пассажирам подняться в экипаж, спускалась достаточно низко, временами почти касаясь пролетающей внизу земли. Справа и слева с легким монотонным поскрипыванием бешено вращались два огромных колеса, из-под которых во все стороны летели снежные брызги. Экипаж то и дело подбрасывало на попадавшихся по дороге кочках и ямках, но девушка, казалось, не замечала этого – все ее внимание было поглощено снежными волнами на обочине дороги. «Далековато. Вдруг не допрыгну? А вдруг прыгну, да неудачно? Или под колесо попаду? Покалечусь, а то и вообще насмерть разобьюсь, кто тогда позаботится об Анне-Луизе? Нет, не нужно об этом сейчас думать. У меня все равно нет выбора. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо! Сугробы достаточно глубокие, да и Господь не допустит плохого. Он все видит, и он справедлив. Он поможет… Все обойдется. Нужно только дождаться следующей кочки или ямы, чтобы кучер не почувствовал толчка и не услышал шума. Да и еще постараться не налететь на дерево. И спуститься придется как можно ниже. На самую последнюю ступеньку. Пора действовать… Вперед!» Вцепившись изо всех сил во внутреннюю обшивку, она решительно шагнула на верхнюю ступеньку лесенки. Затем на следующую. Достигнув нижней, Шанталь прищурилась, стараясь разглядеть сквозь бьющий в глаза ветер и снег, нет ли поблизости деревьев. «Не хватало еще в дерево врезаться и что-нибудь сломать! Нет, слава тебе, Господи, не видно ни одного». В этот момент карета налетела на очередную кочку и резко дернулась. «Пора!» Зажмурившись, она с силой оттолкнулась, одновременно разжимая онемевшие от усилий пальцы, и прыгнула вперед. «Господи, прости мне грехи мои! Дева Мария, матерь Божия, заступница, сохрани и защити, не дай погибнуть или покалечиться! А-а-а!!!» Снежный наст жалобно хрустнул и осел под ее тяжестью. С минуту она так и лежала в сугробе, распластавшись, словно гигантская птица, и пытаясь сообразить, жива ли она еще, а если жива, то цела ли, и, самое главное, не заметил ли чего кучер. Но характерного шума, свидетельствующего о том, что ее побег не остался незамеченным, не последовало, а стук копыт и скрип колес быстро удалялись. Выждав на всякий случай еще несколько минут, пока шум экипажа не исчез совсем, Шанталь осторожно села и принялась лихорадочно ощупывать себя. Как ни странно, но она обнаружила лишь несколько царапин на ладонях. Судя по всему, она ссаднила их о наст при приземлении. Девушка закрыла глаза и прислушалась к себе – ничего не болело, только голова немного кружилась да слегка подташнивало. «Должно быть, от тряски. Ф-фу… Кажется, пронесло. Слава тебе, Господи! И спасибо за помощь! Вернусь в город - обязательно зайду в церковь, поставлю свечку и закажу благодарственный молебен. Осталось самое малое – вернуться в город. Может, повезет встретить кого-нибудь, кто согласится меня подвезти. А то обнаружат, что я сбежала, и вернутся. Нельзя, чтобы они меня застигли на дороге. Ладно, выбора все равно нет. Пока придется идти пешком да надеяться на удачу и Божью помощь. В конце концов, пока они на моей стороне». Выбравшись из сугроба на дорогу, Шанталь отряхнула снег и, закутавшись поглубже в плащ, зашагала к городу. Когда она добралась до театра, день клонился к вечеру. - С вами все в порядке, мисс? – озабоченно поинтересовался дежуривший на своем обычном месте Дэни, когда она вошла в фойе. - О, да. Вполне, - кивнула Шанталь, изо всех стараясь выглядеть и вести себя как обычно. Ей даже удалось выдавить улыбку. Правда, эта улыбка больше походила на гримасу и сквозь нее просвечивала бесконечная усталость, но у девушки не было ни сил, ни желания заботиться о правдоподобности своих ответов. Дэни смерил ее мрачным взглядом и насупился. - Я вам не верю, - хмуро буркнул он. - Сначала выбегаете из театра, словно ошпаренная, исчезаете на несколько часов неизвестно куда, а затем возвращаетесь растрепанная, вся в снегу и уставшая, словно на вас целый день мешки возили, и утверждаете, что с вами все в порядке. И вы думаете, я вам поверю? - Но это правда, - попыталась возразить та, но Дэни перебил ее. - Я что, похож на дурака? Да вы же едва языком шевелите от усталости! А я думал, вы мне доверяете. А еще говорили, что мы с вами друзья! - в его голосе прозвучали нотки обиды и разочарования. - Дэни, - на этот раз голос актрисы прозвучал ясно и твердо. И так повелительно, что мальчик вздрогнул и невольно вытянулся по струнке. - Со мной. Действительно. Всё. В порядке, – раздельно произнесла Шанталь, четко выговаривая слова, словно подводя некий итог их короткому разговору, - Это был очень трудный день, и я действительно несколько устала. У меня возникли кое-какие проблемы. Но это проблемы личного характера, и я не хочу обсуждать их с кем бы то ни было. К тому же, в этом нет никакой необходимости – все уже благополучно разрешилось. Поэтому давай оставим все как есть и просто забудем об этом, хорошо? - Да, мисс, - холодно и равнодушно произнес мальчик, как обычно отвечал посетителям театра. Девушка тяжело вздохнула. Она прекрасно видела, что паренек обижен, но не могла, да и не хотела посвящать его во все перипетии своей нынешней, а тем более прошлой жизни. Улыбнувшись, но на этот раз более тепло и искренне, она ласково взъерошила ему волосы. - Прости, Дэни, но я действительно не могу тебе ничего объяснить. Будет лучше, если мы оставим всё как есть, поверь мне. Ты – мой друг и пытаешься мне помочь, я знаю. Но ты ничего не можешь сделать. И никто не может. Я должна сама с этим справиться. Понимаешь? Сама. С минуту он с сомнением смотрел на нее, а затем отвел взгляд и нехотя кивнул. - Понимаю. - Вот и хорошо. А теперь я, пожалуй, пойду к себе и немного отдохну. Сегодня был очень трудный день. Шанталь направилась к лестнице, но, ступив на первую ступеньку, снова обернулась и как-то неуверенно посмотрела на мальчика, словно раздумывая, стоит ли говорить. - И вот еще что, Дэни, – наконец произнесла она. - Пожалуйста, никому не говори о моем странном поведении сегодня. Мне бы не хотелось, чтобы остальные волновались. Особенно месье Поль. Ему и так забот хватает, незачем беспокоить его такими пустяками. - Как пожелаете, мисс Шани. - Спасибо, Дэни. Отвернувшись, она продолжила путь. Двигаясь скорее по инерции, чем осознанно, она поднялась на самый верхний этаж, где располагались служебные помещения, вошла в гримерную и обессиленно упала на стул. Она чувствовала себя так, словно какой-то невидимый гигант высосал из нее все силы, оставив пустую оболочку. Ужасно ломило кости, а тело ныло от усталости. «Боже мой, наконец-то все закончилось», – подумала она и, словно ожидая этого сигнала, отяжелевшие веки опустились, а голова стала клониться на грудь. Но тут дверь снова распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Испуганно вздрогнув, Шанталь вскочила на ноги и ошеломленно уставилась на нее. На пороге стоял Альберт. Вернее, мистер Уильям-Альберт Эндри – самый богатый, знатный и влиятельный холостяк Чикаго, который несколько месяцев ухаживал за ней, посещая все ее спектакли и преподнося скромные букеты фиалок вместо огромных корзин роз и дорогих подарков, как это делали остальные ее поклонники, который сразу же прекратил преследовать ее, стоило ей лишь попросить его об этом, и которому, хотя она не признавалась в этом даже самой себе, таки удалось покорить ее сердце. Ну… или почти удалось. В первое мгновение ей показалось, что она все-таки заснула и все это лишь сон, игра усталости, воображения и тайных чувств. Девушка зажмурилась, а затем резко открыла глаза и несколько раз тряхнула головой, но ничего не изменилось. Она по-прежнему стояла в своей гримерной, а прямо напротив нее, тяжело опираясь рукой на косяк и прожигая ее мрачным, почти жестоким взглядом, стоял Уильям-Альберт Эндри. Не сводя с него изумленно распахнутых глаз, она машинально ущипнула себя за руку и едва не подпрыгнула от боли. «Значит, это не сон», – молнией пронеслось у нее в голове. - Что… Что все это значит? – наконец пробормотала она, понемногу приходя в себя. – Зачем вы здесь? Я же просила вас не приходить больше. Сплетни… - Сплетни?!! – процедил Альберт, словно выплюнув это слово ей в лицо. - Только не нужно рассказывать мне сказки, будто бы тебя волнует, что скажут люди! Тебе больше не удастся сделать из меня дурака. Больше я тебе не поверю. Шанталь так растерялась, что в первую минуту не нашла, что сказать на это. А затем по ее лицу разлилась мертвенная бледность, черные глаза возмущенно вспыхнули, а брови сошлись над переносицей. - Что вы такое говорите? По какому праву… - По единственному праву, которое ты признаешь, - холодно перебил ее Альберт. Два полыхающих гневом взгляда – синий и черный – скрестились, словно два клинка в смертельном поединке. Казалось, даже воздух в комнате потемнел и зазвенел невидимым напряжением. - По праву самого богатого и знатного! - Что?!! Да как вы смеете! - Как я смею?!! Сорвавшись с места, он в два шага очутился прямо перед ней и, схватив ее за плечи, несколько раз тряхнул с такой силой, что ее голова мотнулась, словно у тряпичной куклы. Не ожидавшая этого Шанталь испуганно замерла в его руках, не сделав даже слабой попытки освободиться. Шпильки, удерживавшие ее волосы, уложенные в скромный тяжелый узел на затылке, разлетелись в стороны, и шелковистые черные локоны волнами рассыпались по плечам, но ни один из участников этой сцены не обратил на это никакого внимания. - Да что с вами, мисс Шанталь? – издевательски прошипел Альберт, почти с ненавистью глядя в ее бескровное лицо с испуганно распахнутыми черными глазами. - В Париже вы не были такой щепетильной. И совсем не боялись сплетен, если судить по тому, что о вас писали в газетах. О нет. Наоборот! Вы выставляли себя напоказ. Себя и свои шашни с этими денежными мешками с длинными родословными. Тогда вас, кажется, совсем не беспокоило, что о вас скажут или подумают. Так почему же здесь, в Чикаго, вы вдруг стали такой строгой поборницей нравов? С чего такая перемена?!! Молчишь? А я скажу с чего. Набиваешь себе цену! Так если дело только за этим, надо было сразу сказать! Ты же знала, что я богат. Очень богат. Один из самых богатых в Чикаго. Это тебе любой подтвердит. Я заплатил бы столько, сколько ты потребовала, и даже не стал бы торговаться. Так зачем же было лгать и разыгрывать из себя недотрогу? Он еще раз сильно тряхнул ее, испепеляя потемневшим почти до черноты взглядом. И тут до нее донесся знакомый запах. - Господи, да ты пьян! - пробормотала Шанталь, озаренная внезапной догадкой. - Пьян? – лицо Альберта исказилось в гримасе, представлявшей жуткую смесь гнева, горечи, разочарования, презрения и насмешки. - О нет. Я не пьян. К сожалению. Всего виски этого мира не хватит напиться до такой степени, чтобы забыть, каким дураком я был. Меня ловко облапошила театральная актриса, приторговывающая собой на подмостках. Словно жалкого, глупого, доверчивого щенка. Впрочем, я и вел себя, как жалкий, глупый, доверчивый щенок. Приходил на каждый твой спектакль, посылал букеты. Выставлял себя на посмешище вместо того, чтобы напрямую спросить о цене. Господи, я сам себе противен! Впрочем, по заслугам мне, наивному идиоту. Нашел, где искать чистоту и искренность! Он снова тряхнул ее с такой силой, словно хотел вытрясти из нее душу. Шанталь болезненно поморщилась и попыталась высвободиться, но ее попытка привела лишь к тому, что Альберт сильнее сжал пальцы, буквально впившись ей в плечи. - Отпустите меня! Мне больно! - Мне тоже больно. Мне очень больно. И становится еще больнее, когда я думаю о том, кому я готов был отдать свое сердце и все, что имею. Шлюха! Обыкновенная жалкая шлюха! Такая же, как и те, что открыто торгуют своим телом в борделях и на улицах. Нет, хуже. Те, по крайней мере, не притворяются добродетельными и не играют в высокие чувства. Они просто делают свое дело, берут деньги и исчезают из твоей жизни навсегда, не причиняя боли ни себе, ни другим. Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. - Господи, да что такое сегодня происходит?!! – взорвалась девушка, пытаясь вывернуться из его звериной хватки. - Что с вами со всеми? Сначала Блэкбурн, теперь вы! При упоминании имени более удачливого и от этого вдвойне ненавистного соперника начавшая было утихать ярость Альберта вспыхнула с новой силой, сжигая в пепел последние остатки благоразумия и сострадания. - Блэкбурн, говоришь?!!! – взревел он, словно зверь, получивший смертельную рану. - Да, я видел, как ты садилась в его экипаж. Славно поразвлеклись? Надеюсь, вам было очень весело. Разумеется, было! Ты ведь любишь повеселиться? Особенно за счет любовников. Богатых, знатных любовников. В Париже – де Сан-Сир, здесь – Блэкбурн. Кто следующий? Хотя я знаю, кто будет следующим. Следующим буду я! Не волнуйся, крошка. Я заплачу тебе больше, чем они. Я заплачу столько, сколь ты захочешь. Сколько скажешь. Ты будешь принадлежать мне. Но только мне. И между нами больше не будет лжи. Все будет по-честному. Взглянув в его почерневшее и почти до неузнаваемости искаженное болью и бешенством лицо с глазами, напоминающими две черные бездны, полыхающие яростным огнем, и нервно вздрагивающими, побелевшими крыльями носа, Шанталь ощутила себя загнанной в угол маленькой беспомощной мышкой в лапах обезумевшего от голода гигантского кота и впервые за все время этого странного разговора действительно испугалась. Его безумие было почти осязаемо. Казалось, еще мгновение, еще одно слово – и он перешагнет ту последнюю черту, отделяющую человека от зверя. И наступит конец. И она боялась даже думать о том, каким будет этот конец. - Господи, вы сошли с ума, - умоляюще прошептала девушка, с трудом удерживая наворачивающиеся на глаза слезы. - Вы не знаете, не понимаете… - О, нет, моя милая. Теперь я все понимаю. Жаль только, что, в отличие от де Сан-Сира и Блэкбурна, я не сразу раскусил тебя. - Де Сан-Сир?!! – это имя пробудило в ней прежний гнев. - Не смейте говорить мне об этом подлеце! Вы ничего не знаете! - За что вы так злитесь на него? – ядовито усмехнулся Альберт, сверля ее пристальным изучающим взглядом, словно удав кролика. - За то, что он раскусил вашу игру? За то, что показал всему свету ваше истинное лицо? Не стоит. Он ведь был не первым. Газеты писали и о других. Только я не запомнил их имен. Их было слишком много. Так почему вы злитесь на беднягу де Сан-Сира? Может быть, потому что он не женился на тебе? А ты думала, что он такой дурак, что женится на шлюхе, на которой клейма ставить негде? – Шанталь никогда не думала, что может быть так больно. Что на свете вообще существует такая боль. Слова Альберта врезались в ее сердце, подобно ударам кнута, безжалостно раздирая его на части и оставляя после себя лишь ошметки, истекающие кровью. Она даже не пыталась вырваться или возражать, понимая, что он попросту не услышит ее. Сейчас он не слышал никого, кроме своей собственной боли и разочарования. А потому она просто стояла перед ним, подчиняясь силе его рук, то и дело встряхивающих ее, словно куклу, и не делая попытки освободиться. - Нет, милая, - между тем продолжал Альберт свой обличительный монолог. - На таких, как ты, не женятся. Им платят и ими пользуются. Это всё, чего заслуживают такие, как ты. И сегодня плачу я. Сегодня ты принадлежишь мне. Отпустив ее плечи, он схватил ее за запястье и направился к двери, таща ее за собой. - Куда вы тащите меня? – девушка сделала еще одну безнадежную попытку вырваться. - Отпустите немедленно! - Ты поедешь со мной, - не оборачиваясь, жестко отрезал Альберт, продолжая тащить упирающуюся девушку к двери. - Я же сказал: сегодня ты принадлежишь мне. Я долго был дураком и выставлял себя на посмешище ради тебя. Полагаю, я заслужил награду и намерен ее получить. Сегодня. Сейчас. Отчаявшись взывать к его разуму, Шанталь предприняла последнюю попытку. - Я закричу. - А как же твое желание избежать сплетен? А впрочем, давай, кричи. Я хочу посмотреть на того, кто осмелиться встать мне поперек дороги. - Внизу дежурит Дэни, - упрямо заявила Шанталь в слабой надежде все же вразумить разбушевавшегося мужчину. - Он расскажет все месье Полю, и тот поднимет на ноги всю полицию Чикаго! - Ты имеешь в виду мальчика у двери? – зло усмехнулся Альберт. - Его там нет. Я просил его сходить кое-куда и хорошо заплатил. Его еще долго не будет. Что касается месье Штрассера, то сомневаюсь, что он будет устраивать шумиху. Театру это не выгодно. Это может сильно подмочить репутацию труппы. Кроме того, что он и ты можете сказать полиции? Театральная актриса, имевшая множество романов в Европе, обвиняет богатого человека с безупречной репутацией в… В чем? В похищении? В изнасиловании? И ты думаешь, тебе поверят? Вы лишитесь зрителей и… всё. Конец. Финита ля комедия. Это будет конец всему: вам, вашему успеху и вашей труппе! Это было больно и жестоко - все то, что он говорил - но самое страшное заключалось в том, что все это было правдой, и Шанталь прекрасно это понимала. Поэтому она смирилась и, перестав сопротивляться, послушно последовала за своим вторым похитителем. «Что за злосчастный день? Нет, этот мир точно сошел с ума. Господи, помоги мне, я так устала». - Ой, Элиза, взгляни! Это же твой дядюшка Уильям-Альберт Эндри! - Я помню, как зовут моего дядюшку, - холодно обронила Элиза, глядя на вышедших из театра Альберта и Шанталь. Даже с такого расстояния ей было прекрасно видно хмурое и мрачное, словно грозовая туча перед бурей, лицо Альберта, а насупленные брови, напряженные скулы и упрямо выпяченный подбородок с сурово поджатыми губами свидетельствовали о том, что их обладатель готов взорваться в любое мгновение, обрушив всю силу своего гнева на первого же, кому выпадет несчастье оказаться у него на пути. Его спутница была бледна и выглядела очень расстроенной и еще более усталой. До такой степени, что, казалось, только рука Альберта, мертвой хваткой вцепившаяся в ее локоть, не дает ей упасть на землю. Парочка направилась к машине, стоящей прямо напротив входа в театр, в которой Элиза безошибочно опознала личный автомобиль Альберта. Только на этот раз рядом с ней не маячила знакомая фигура Джорджа, служившего ее дядюшке помимо всего прочего еще и персональным шофером. Альберт усадил свою спутницу на пассажирское место впереди, после чего с силой, граничащей со злостью, захлопнул дверцу, и, быстро обойдя машину, занял место шофера. Спустя мгновение до них донесся грубоватый рокот мотора, после чего автомобиль сорвался с места, пронесся мимо и, свернув в одну из боковых улочек, скрылся из виду. - Господи, это же была сама Шанталь. Шанталь собственной персоной! Я ее сразу узнала, хотя она без грима и одета, словно прислуга! – донесся до нее, словно сквозь плотный слой ваты, дрожащий от восторга голосок Дэйзи. Вздрогнув от неожиданности, Элиза удивленно воззрилась на подругу, словно только что заместила ее присутствие. Впрочем, как мысленно призналась она себе, в какой-то мере это так и было: она была так ошеломлена увиденным, что на какое-то время просто перестала слышать и замечать происходящее вокруг. Между тем совершенно не заметившая, какое впечатление произвело на ее подругу появление Альберта вместе с Шанталь, Дэйзи продолжала весело щебетать: - Нет, ты только подумай, Элиза, они вместе вышли из театра, при этом он поддерживал ее под руку так, словно они… э-э… - девушка споткнулась, подбирая нужное слово, - весьма близки, - наконец продолжила она после секундной паузы, нарочито и многозначительно выделив голосом слово «весьма», - сели в машину и уехали. Вот так запросто, среди бела дня на глазах у всех! Они даже не пытались скрываться. Наоборот, их не заметил бы только слепой! Хотя твой дядюшка не раз демонстрировал, что ему все равно, что о нем думают или говорят в обществе, но, признаться, я не думала, что он осмелится на такое. Это так… хм-м… просто вопиюще неприлично. Я бы даже сказала, что таким поведением он бросает вызов всему уважаемому обществу. Очевидно, твоему дядюшке действительно наплевать на то, что о нем подумают! - Я заметила, - едва слышно процедила Элиза, изо всех сил пытаясь подавить бушующие внутри ярость и ненависть. - Значит, Шанталь – любовница твоего дядюшки? И ты действительно ничего не знала об этом? – вкрадчиво поинтересовалось Дэйзи, с пристальным вниманием изучая побледневшее и застывшее, словно мраморная маска, лицо подруги, пытаясь поймать ее взгляд. От насмешливой иронии, явственно прозвучавшей в ее голосе, у Элизы потемнело в глазах, а ладони непроизвольно сжались в кулаки от злости и бессилия. Однако она, хотя и не без усилий, совладала с охватившим ее гневом и заставила себя разжать пальцы. Холодно пожав плечами, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и не имеющем никакого значения, она равнодушно отрезала: - Нет, не знала. Да и какое мне дело до любовных связей дядюшки с дешевыми театральными актрисами?!! Все равно дальше банальной интрижки это не зайдет. Бабушка Элрой не позволит. К тому же, полагаю, в любом случае долго это не продлится. Она смазлива, но она всего лишь актриса. Такая же, как все. Обыкновенная вульгарная глупая деревенская девица, мечтающая о красивой жизни и готовая на все, чтобы заполучить ее. Танцующая на подмостках и прыгающая из одной в постели в другую в глупой надежде, что какой-нибудь немолодой, но богатый дурак позарится на ее прелести и женится на ней, и она наконец-то получит спокойную обеспеченную жизнь и станет уважаемой леди. К несчастью для нее, так бывает лишь в романах. Смешно даже думать, что бабушка Элрой позволит им зайти далеко. В лучшем случае она посмотрит на это сквозь пальцы, но уж, разумеется, не одобрит и никогда не позволит ему привести ее в дом, а тем более в качестве следующей леди Эндри. Леди Эндри – театральная актриса? Нет, это немыслимо. Это просто невозможно. Впрочем, я надеюсь, дядюшка Уильям и сам достаточно умен и не позволит какой-то там расчетливой девице легкого поведения, как бы она ни была красива, окрутить себя. Так что с какой стороны ни взгляни, а эта связь не продлится долго. - И все-таки интересно, давно у них роман? – настойчиво повторила Дэйзи. - Какая разница?!! – не выдержав, вспылила Элиза, но тут же взяв себя в руки, продолжила прежним спокойным равнодушным голосом. - Я же говорю, это скоро закончится. К тому же, что в этом такого уж особенного? Можно подумать, мой дядюшка первый, кто заводит роман с актрисой. Вот уж невидаль. - Да, но если другие это делают постоянно и к этому все уже привыкли, то твой дядюшка ни в чем таком не был замечен! Нужно непременно рассказать об этом маме. Какая потрясающая новость. Да нет, это же просто сенсация! Уверена, она произведет небывалый фурор в обществе. Все будут говорить только об этом. Глаза Дэйзи засветились от предвкушения грядущего скандала и возможности как следует обсудить его подробности где-нибудь на очередном приеме или за чашкой чая. Но на Элизу ее слова подействовали как холодный душ, мгновенно остудив остатки гнева, еще секунду назад бушевавшего в ее душе, подобно тропическому шторму. Любовная связь предмета ее желаний с дешевой театральной актрисой моментально отступила на задний план перед надвигающейся гораздо более ужасной угрозой грандиозного скандала и его последствий. Повернувшись к Дэйзи, Элиза одарила ее своей самой очаровательной улыбкой, которая, впрочем, не коснулась ее глаз, оставшихся такими же холодными и злыми, как и минуту назад, когда она смотрела на Альберта и Шанталь. Только теперь в их кажущейся безмятежной глубине светились искры ледяной угрозы. - Дэйзи, - ласково произнесла она, вложив в своей голос всю мягкость и убедительность, на какие только была способна, - у меня к тебе будет небольшая просьба. - Просьба? – не почувствовавшая подвоха Дэйзи удивленно посмотрела на подругу. - Да, - еще более мягко и ласково произнесла Элиза. - Очень большая просьба. И я буду тебе очень благодарна, если ты отнесешься к ней с должным вниманием и в точности выполнишь то, о чем я тебя попрошу. Видишь ли, это очень важно для меня. И не только для меня, - закончила Элиза, многозначительно глядя на девушку. Совершено заинтригованная Дэйзи недоуменно-вопросительно уставилась на нее. - И что ты хочешь, чтобы я сделала? – наконец пробормотала она после секундной паузы. - Я хочу, чтобы ты никому не рассказывала о том, что мы видели только что. Я имею в виду моего дядюшку и… эту актрису, - Элиза не смогла заставить себя произнести имя ненавистной соперницы. - Но… - растерянно захлопала ресницами Дэйзи. - Никому! – повторила Элиза, но на этот раз ее голос звучал жестко и непреклонно, словно приказ. - Но… - снова попыталась было возразить та. - Ни маме, ни отцу, ни служанке, НИ-КО-МУ! Лучше вообще не упоминай их имен, – еще более жестко объявила Элиза, а ее прекрасные карие глаза угрожающе сверкнули. - А иначе я не ручаюсь за последствия, - мягко добавила она. Однако эта мягкость не оставляла ни малейших сомнений в серьезности предупреждения, а скорее даже подчеркивала ее. - Что ты имеешь в виду? - То, что я сказала. Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о том, что между дядюшкой Уильямом и этой актрисой что-то есть. Нашей семье не нужны сплетни. Мы недавно потеряли Нила. Мама и бабушка Элрой до сих пор не оправились. Новый удар их просто убьет. А если хоть одна живая душа узнает о том, что мы видели сегодня, непременно пойдут сплетни, а в итоге разразится грандиозный скандал. - Но, Элиза, если твой дядя хочет избежать сплетен и скандала, то он не должен был появляться со своей пассией вот так открыто, у всех на глазах. Сегодня его увидели мы, а завтра может увидеть еще кто-нибудь. А может быть, уже видели. Элиза поморщилась: в словах Дэйзи была известная доля правды. - Я поговорю с дядюшкой, - Элиза раздраженно повела плечиком, - а тебя прошу: держи язык за зубами. Ты ничего не видела, ничего не слышала и ничего не знаешь! - Но… - Ничего не было, Дэйзи, – настойчиво повторила Элиза, гипнотизируя ее взглядом, словно голодный удав кролика, которым собрался пообедать. - Мы ничего не видели. А если ты кому-нибудь проговоришься, то перестанешь быть мне подругой. Я буду всё отрицать и объявлю тебя лгуньей. Кроме того, не забывай: дядюшка Уильям богат и влиятелен. Думаю, ему тоже не понравится, если о нем станут шептаться в обществе. Он быстро выяснит, кто распускает сплетни, и я ему в этом помогу. А потом он уничтожит всё ваше семейство. Он разорит твоего отца, а после того, как мы объявим вас лжецами, ни одна уважаемая семья не примет вас в своем доме. Вы станете париями. Так что держи язык за зубами - и всё будет хорошо. И помни: ничего не было. Мы просто гуляли и никого и ничего особенного не видели. Ни дядюшки Уильяма, ни Шанталь. Договорились? - Договорились, - покорно согласилась заметно побледневшая Дэйзи. «Так-то лучше. В том числе, и для тебя», - удовлетворенно отметила про себя Элиза. - Вот и прекрасно, - вслух произнесла она, одарив все еще пребывающую в замешательстве подругу своей самой очаровательной, добродушной и мягкой улыбкой так, словно и не угрожала ей еще мгновение назад, а всего лишь отпустила несколько ничего не значащих замечаний о погоде или очередном чаепитии. - А теперь, если не возражаешь, я, пожалуй, пойду домой. Только сейчас вспомнила, что бабушка Элрой пригласила меня сегодня вечером к себе на чашечку чая, а она очень не любит, когда опаздывают. До встречи, - сделав несколько шагов, Элиза обернулась. - И помни: никому ни слова! - До свидания, - пробормотала ей вслед совершенно ошеломленная Дэйзи. Элиза неторопливо дошла до перекрестка, свернула за угол и почти бегом бросилась к ближайшему наемному экипажу. - В Лэйквуд! – крикнула она кучеру, запрыгивая на подножку. - Я заплачу, сколько скажете, но вы должны доставить меня туда как можно быстрее! - Но я не знаю, где находится это место, мисс. - Езжайте по восточной дороге, - раздраженно пробурчала Элиза, устраиваясь на скамье. - Когда окажемся за городом, я скажу, куда ехать дальше. В комнате было темно. В бездонно-черном небе за огромным французским окном, искрящимся серебристыми морозными узорами, ярко светились звезды. «К холоду», – отрешенно отметила про себя Шанталь, глядя на льющие призрачный серебряный свет точки. Зябко поежившись, хотя в комнате было очень тепло, она медленно перевела пустой застывший взгляд на украшенный изящной лепкой потолок. Внутри было холодно. Так же холодно, как за этим огромным, от пола до потолка, окном. Холодно, пусто и тоскливо. А еще она чувствовала себя усталой. Не просто усталой, а разбитой усталостью. Словно хрустальная ваза, швырнутая на камень и разлетевшаяся вдребезги. Она отчетливо ощущала каждый из мириадов этих серебристых осколков, вопящих от боли всеми своими гранями, словно бы живыми ранами. Холодно, пусто и тоскливо. Так тоскливо, что хотелось рыдать и выть на луну, словно волчица. Но слёз почему-то не было, а стон застывал в горле, словно бы стиснутом рукой судьбы. И она в который раз покорилась этой безжалостной руке. Глаза и горло горели и ныли, словно с них содрали кожу и посыпали солью. Но еще сильнее болело сердце. Боль шевелилась внутри подобно грозовой туче, билась в сознании, как морские волны о скалы, и отступала неузнанной, непонятой, непринятой. Ее стонущие отголоски долетали и тут же растворялись в тишине и пустоте темного и почти отсутствующего сознания. И только немилосердная память, как всегда, была четкой и ясной, сохранив мельчайшие подробности того, что произошло в этой комнате. Шанталь медленно закрыла глаза и тут же снова открыла их. Страшно не хотелось оставаться наедине с собой. Слишком много вопросов, на которые не было простых и однозначных ответов. Слишком много чувств. Слишком много эмоций. И стоит лишь закрыть глаза, как они сорвутся с цепи холодного отстраненного отупения, сметут, закружат, увлекут, унесут за собой, словно ураган. И самое страшное – потребуют ответов. Ответов, которых нет. Нет, не сейчас! Не здесь. Не в этом доме, не в этой комнате, не рядом с Ним. Нет! Потом. Позже. Когда она вновь окажется в театре. В своей маленькой и почти пустой гримерной. Когда будет только она. Одна. Наедине с собой. Тогда она подумает об этом. Она подумает обо всем, что случилось с ней в этот злосчастный день. Подумает. Оценит. Поймет. Примет. Смирится. Примирит непримиримое. Простит простительное. Сотрет из памяти, забудет или загонит в самый дальний угол разума и сердца, скроет за семью печатями непростительное. И будет жить дальше. Как сможет. Как сумеет. Как получится. Так было в прошлом. Так есть. И так будет. Она делала это раньше. Она сделает это снова. Там она добавит груз случившегося к тому, что уже несет на своих плечах, и научит себя жить с ним. Как и со всем тем, что произошло в ее жизни до этого. Она научится. Она сможет. Но все это будет потом. В театре. Когда она будет одна, наедине с собой. А сейчас нужно встать. Так просто. И так сложно. Почти невозможно. Она так бесконечно устала. Ей не хотелось двигаться. Каждое движение казалось требующим невероятных, нечеловеческих усилий. Ей не хотелось говорить. Слова не шли с языка. Их не было, как не было мыслей в голове и чувств в сердце. Но ей и не хотелось думать и чувствовать. Почему-то ей казалось, что это будет слишком больно. Ей ничего не хотелось. И самое главное – ей не хотелось жить. Но жить было надо. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Часы вечности никогда не замедляли своего хода, неутомимые стрелки бежали по знакомому кругу. Так было, есть и будет. Она должна жить. И она будет жить. Через несколько часов наступит новый день, и она проживет его. И следующий. И тот, что будет за ним. И за ним. И за ним. И за ним. До самого конца. До самого последнего дня. Всё, до последнего мгновения. Всю отмеренную ей и в это застывшее мгновение кажущуюся тоскливо бесконечной вереницу дней. Шанталь знала это так же твердо, как то, что завтра наступит. Обязательно наступит. Даже если ей этого не хочется и, быть может, именно поэтому. В ее жизни всегда было так. Всегда. Так будет и сейчас. А почему на этот раз должно быть иначе? Высоко над ней сумрачно белел потолок, украшенный изящной лепкой. Темные бархатные портьеры хранили тишину и покой. Черные волосы спутанной волной разметались по подушке и укрыли хрупкие белые плечи. Темные ресницы дрогнули и опустились. С минуту Шанталь смотрела на свои пальцы, судорожно стиснувшие край простыни, прижимая ее к груди. Смотрела так, словно видела их впервые. Тонкие. Длинные. С белыми, остро выпирающими костяшками. Слабые. Не сумевшие ни удержать, ни дать отпор. Отчаянно впившиеся в дорогой шелк, словно в единственную оставшуюся в этом миру опору. Последний оплот. Последний щит. Напрасное усилие. Оно не помогло и не могло помочь. Слишком многое ему противостояло по обе стороны этой несчастной простыни. Белый шелк. Тончайший. Дорогой. Хлипкая грань между двумя людьми. Между двумя мирами, оглушенными противоречивыми чувствами и запутавшимися в них. Не понимающие и не желающие понять. Утонувшие в гневе и безумии. Две кометы, несшиеся навстречу друг другу и столкнувшиеся на полной скорости. Тают осколки. Стекают струйками боли в тишину и покой, в холод и темноту. Там они замерзнут. Забудутся. Исчезнут. А жизнь продолжается. Медленно повернув голову, Шанталь посмотрела на лежащего рядом мужчину. Ей не было видно его лица. Только волосы. Длинные пряди, волнами разметавшиеся по широким обнаженным плечам и казавшиеся в темноте почти белыми, сотканными из того же призрачного и неверного серебряного света, что и звезды за окном. Одна его рука покоилась совсем рядом, на подушке, ладонь с длинными сильными пальцами утопала в густых черных волнах ее волос, словно бессознательно удерживая ее. Свет и тьма, день и ночь, лунное серебро и бездонный непроглядный мрак, сплетенные и перемешанные на белоснежном шелке. Он и она. Рядом, но не вместе. Связанные ночью. Связанные на ночь и разлученные навсегда. Прошлого не вернуть и не изменить. Того, что было, не исправить. Но о нем можно забыть. И она забудет. Не сразу. Не скоро. Но забудет. Этот дом. Эту комнату. Эту постель. Этого мужчину. И то, что произошло между ними. Но это будет потом. А сейчас нужно встать, одеться, выйти из этой комнаты, из этого дома и добраться до города. Шанталь собрала волосы и потянула их на себя, вытаскивая из-под руки лежащего рядом мужчины. Дюйм за дюймом. Медленно. Осторожно. Стараясь не разбудить его. Ей не хотелось лежать рядом с ним, видеть его лицо, говорить с ним. Ей хотелось лишь одного – уйти. Оказаться как можно дальше от него, от этой постели, этой комнаты, этого дома, этой местности, этой страны, этого мира, этой Вселенной. От этой жизни. Но это было, увы, невозможным. А потому из всех своих желаний она остановилась на самом маленьком – уйти от него незамеченной. Просто уйти отсюда. И никогда не возвращаться! Темные пряди плавно скользили меж белым шелком и мужской ладонью. Еще дюйм… Еще… И… Всё! Затаив дыхание, девушка быстро соскользнула с постели и замерла, прислушиваясь. Мужчина продолжал мирно спать, его дыхание было глубоким и размеренным. Облегченно выдохнув, она немного расслабилась и принялась одеваться, стараясь не шуметь. К счастью, Шанталь привыкла сама обслуживать себя и лишь в исключительных случаях, когда приходилось иметь дело с особенно пышными театральными костюмами, прибегала к помощи других актрис труппы, поэтому, несмотря на то, что двигаться приходилось медленно и осторожно, одевание не заняло много времени. Наконец, собрав волосы в узел на затылке, она сколола их парой с трудом найденных на полу шпилек и, прокравшись к двери, осторожно выскользнула из комнаты. Дверь бесшумно закрылась за ее спиной. Не веря в свою удачу, позволившую ей с такой легкостью осуществить задуманное, Шанталь снова замерла, прислушиваясь и ожидая, что дверь вот-вот распахнется и на пороге появится разгневанный Альберт. Но секунды бежали одна за другой, а за дверью по-прежнему царила тишина. «Господи, неужели ты наконец-то услышал меня? Просто не верится. Впрочем, следует быть благодарной и за малые благодеяния. Спасибо за помощь. И помоги мне выбраться из этого дома и добраться до города. Умоляю тебя, помоги!» Ответом ей стал звонкий бой часов. Вздрогнув от неожиданности, Шанталь до боли закусила губу, подавляя инстинктивный вскрик. Часы пробили одиннадцать раз, и снова воцарилась тишина. Шанталь прислушалась. Из-за двери не донеслось ни звука. Облегченно вздохнув, она почти бегом бросилась по коридору, стремясь как можно быстрее вырваться из этого дома. К счастью, она запомнила дорогу. Коридор. Поворот и еще один коридор. Лестница. Еще коридор. Снова лестница и… Вот он, выход! Еще несколько ступеней, просторный зал фойе – и она свободна. - Добрый вечер, мадемуазель Шанталь, - обманчиво мягкий, прекрасно поставленный женский голос с прозвучавшими в нем нотками насмешки и презрения буквально пригвоздил ее к месту. Шанталь медленно обернулась. Позади нее в дверях, очевидно, ведущих в гостиную, стояла девушка. Длинные, тщательно уложенные локоны изумительного золотисто-каштанового оттенка, перевитые золотистой, в тон платью, шелковой лентой, каскадом спускались по плечам, под ровными полукружиями бровей сияли карие глаза, опушенные длинными темными ресницами. Чуть вздернутый прямой носик с изящными тонкими ноздрями и полные красиво очерченные губки придавали ее нежному бело-розовому личику, казалось бы, состоящему из одних плавных, гармонично перетекающих одна в другую линий, немного капризное выражение. Девушка была одета в платье из дорогого переливчато-золотистого шелка самого модного покроя, оставляющего обнаженными руки, шею и верхнюю часть груди и подчеркивающего красоту ее волос и стройность стана. Она была красива. «Даже очень красива», – невольно отметила про себя Шанталь. Но высокомерное выражение, застывшее на кукольном личике девушки, сводило на нет ее красоту, изящество и нежность. Надменность и гнев, почти ненависть, невидимым ореолом окружали ее хрупкую фигуру и волнами струились по комнате, а карие глаза обдали ее таким холодом и презрением, что Шанталь невольно отступила на шаг. Девушка стояла, опираясь спиной о косяк, положив одну ладонь на ручку открытой створки, а вторую – на нераскрытую створку двери, и смотрела прямо на нее с таким пристально-испепеляющим вниманием, что у актрисы невольно мелькнула мысль о том, что если бы взгляд мог убивать, то она была бы уже мертва, по меньшей мере, раз сто. «Господи, но ей-то я что сделала? – мысленно застонала Шанталь. – И кто она вообще? Может быть, его жена? Но… Уильям-Альберт Эндри не женат, иначе бы об этом было известно. А что если он скрывает это по каким-то своим причинам? А иначе как объяснить ее присутствие в этом доме в такой час и ее гнев? А может, она – не жена, а невеста? Тогда почему я ничего не слышала о помолвке? Уж если бы самый завидный холостяк Чикаго собрался жениться и сделал кому-то предложение, то наверняка об этом бы трубили на всех перекрестках. А может быть, он сделал предложение, но о помолвке еще не объявили. Тогда зачем весь этот маскарад с ревностью к Блэкбурну? Или он собрался жениться на этой красотке, а меня держать в любовницах? Нет, это на него не похоже. Судя по тому, что о нем говорят, мистер Эндри не такой человек. Все о нем отзываются как о честном, открытом и благородном. А чтобы задумать такое, нужно быть… Быть… Ну, я не знаю, кем! Кем-то вроде Блэкбурна! Нет, он не такой. Не такой. Тогда кто эта девушка?» Шанталь пристально всмотрелась в ее черты. Она была уверена, что они не знакомы, и, в то же время, ее не покидало смутное ощущение, что она уже где-то видела эту девушку. «Но где? Где мы могли встречаться? Она явно из богатой семьи. Где? На улице? В театре? Стоп! В театре! Конечно же! Во время премьеры "Мессалины"! Она была там вместе с мистером Эндри. Поль говорил, что они, кажется, состоят в родстве. Это объясняет ее присутствие здесь. Но непонятно, почему в такой час: не похоже, чтобы она тут жила. Скорее всего, приехала недавно и не собирается оставаться. И непонятно, почему она так злится. Я бы сказала, что она… ревнует? Но если они всего лишь родственники. Быть может, безответная любовь? Она любит его, а он у нее на глазах ухаживает за какой-то актрисой. М-да… Тогда ее гнев понятен. Бедная девочка. Но я не виновата в том, что он предпочел меня ей. Насильно мил не будешь. В конце концов, я об этом не просила и не поощряла его ухаживания. Наоборот. Впрочем, попробуй объясни это охваченной ревностью женщине. Вон, она так и пышет гневом. Даже слушать не станет. М-да… Ситуация…» Пока эти мысли проносились в голове застывшей в центре холла Шанталь, Элиза оторвалась от двери и неторопливо направилась к ней. По мере приближения ее лицо обретало все более презрительное, почти брезгливое выражение. Остановившись в двух шагах, она еще раз с откровенным пренебрежением медленно обвела взглядом измятое платье актрисы, растрепанные и кое-как заколотые пряди волос цвета воронова крыла, небрежно наброшенный на плечи плащ из простой грубой ткани - и по ее лицу скользнула презрительная усмешка. - Ну, надо же. Театральная актриса. Впрочем, этого и следовало ожидать. Всем известно, что у дядюшки Уильяма отвратительный вкус. Он всегда тратит свое внимание и деньги на недостойных убогих личностей. И где он только находит вас? Сначала эта бездомная и безродная выскочка Кенди, которую он додумался удочерить. Теперь ты. Какая безвкусица! Впрочем, теперь он стал умнее, так что на твоем месте я бы не рассчитывала на большой куш. В лучшем случае он поразвлекается с тобой недельку-другую – и поминай, как звали. Девушка явно хотела оскорбить ее и не скрывала этого. Шанталь подавила вспыхнувший от этих слов гнев, вовремя удержав готовый вырваться резкий ответ. - К вашему сведению, я ни на что не рассчитываю, - холодно отчеканила она, собрав в кулак всю свою волю и одарив противницу высокомерным взглядом, достойным истинной императрицы, а отнюдь не бедной театральной актрисы, к тому же, застигнутой в компрометирующей ситуации. - Все эти годы я прекрасно заботилась о себе сама и дальше собираюсь делать то же самое. Мне от вашего дядюшки ничего не нужно. Предпочитаю ни от кого не зависеть. В конце концов, это он преследовал меня, а не я его. - Да что вы говорите? – насмешливо пропела Элиза, красивые глаза орехового цвета сверкнули злорадной издевкой. - Ну, надо же… Браво, мисс Шанталь! Изумительно сыграно. Я почти вам поверила. Вот только вы напрасно тратили свой талант. Мне о вас все известно. - Все известно обо мне? – переспросила Шанталь, темные брови надменно выгнулись, придав ее лицу неприступно-высокомерное, почти жестокое выражение. - О, да, - торжествующе усмехнулась Элиза, буквально впившись взглядом в застывшее, словно мраморная маска, невозмутимо-прекрасное лицо женщины, осмелившейся встать у нее на дороге. Столь же прекрасное, сколь и ненавистное лицо удачливой соперницы, - И моему неразборчивому дядюшке тоже, - продолжила она, веско подчеркивая каждое слово. - Нам известно о ваших похождениях в Париже. Обо всех этих бесчисленных романах с богатыми и знатными аристократами, из которых вы стремились выжать деньги. О том, как вы пытались проложить себе путь в высший свет через постель маркиза де Сан-Сира. К счастью, маркиз оказался не так прост, как вы думали. Получил свое – и прощай. А вы остались у разбитого корыта и приехали в Америку в надежде, что здесь вам повезет больше. Мой дядюшка, конечно, глуп, но не до такой же степени! Шанталь изо всех сил старалась держать себя в руках, то и дело напоминая себе о том, что ей приходилось слышать оскорбления и похуже, а скандал, да еще и в этом доме, может повредить не только ей, но и всей труппе, театру и еще многим людям… Однако стоило ей услышать имя маркиза - и все ее самообладание моментально испарилось, подобно капле воды, упавшей в раскаленный песок бархана. Ее и без того бледное от гнева и усталости лицо побелело еще больше, брови угрожающе сошлись над переносицей, глаза полыхнули черным пламенем, а ладони непроизвольно сжались в кулаки так, что ногти впились в кожу. - Да как вы смеете! - яростно процедила она сквозь зубы. - Вам ничего не известно, кроме дурацких газетных сплетен! Ничего!!! - Неужели? – сладко мурлыкнула Элиза, наслаждаясь произведенным эффектом. - А вы хотите сказать, что все это ложь? – она картинно рассмеялась. - Боже, не смешите меня! Я могла бы поверить, что одна, ну две сплетни могут оказаться ложью - хотя, как известно, дыма без огня не бывает - но о вас писали на протяжении нескольких лет. С того самого момента, как вы появились на парижской сцене, о вас то и дело ходили нелицеприятные слухи. Вас видели то с одним богатым поклонником, то с другим. Вы принимали их дорогие подарки и драгоценности. И после этого вы хотите убедить меня, что все это лишь видимость, а на самом деле ничего не было? Что ж… Неплохая попытка, но вынуждена вас разочаровать, моя милая: я не так глупа, чтобы поверить в то, что драгоценности, подарки и знаки внимания, которыми одаряли вас все эти мужчины и которые вы принимали, были бескорыстны. Если вы хотели обвести меня вокруг пальца, то вам следовало бы придумать что-нибудь поубедительнее, нежели эта идиотская сказка. Элиза сделала паузу, рассчитывая, что Шанталь будет возражать или вновь примется убеждать ее в собственной невиновности, или, на худой конец, станет оправдываться. Но та не произнесла ни слова и молча смотрела на нее. Лицо актрисы было невозмутимым, черные глаза холодны и непроницаемы, и вся ее в меру высокая стройная фигурка, неподвижно застывшая в центре зала, невольно наводила на мысль о статуях античных богинь. Впрочем, это не произвело впечатления на Элизу, а лишь подстегнуло ее неумолимую ненависть к этой женщине. - Молчите? – ядовито усмехнулась она, злорадные искорки в ее глазах превратились в дьявольский огонь. – Я так и думала. Признаться, я была ошарашена, прочитав эти, как вы изволили выразиться, газетные сплетни. Столько мужчин… Вы так явно стремились попасть в высшее общество, что стали неразборчивы в средствах. И на что вы надеялись сейчас? Задурить голову моему бедному дядюшке, чтобы он женился на вас? Нет, это слишком невероятно. Даже вы не можете быть настолько глупы, чтобы хоть на секунду поверить, что он женится на женщине вашего круга, да еще и с такой репутацией. Леди Эндри – экс-театральная актриса и девица легкого поведения с чередой любовных романов за спиной, - Элиза презрительно расхохоталась. – Ты сама станешь посмешищем и его выставишь идиотом и шутом в глазах света. Разумеется, при условии, что мой дядюшка все же окажется настолько глуп, чтобы сделать предложение ТАКОЙ женщине. Ни общество, ни остальные члены нашей семьи никогда не примут тебя. Слышишь? Никогда. НИКОГДА! И ты, и он будете нежеланными гостями в любом приличном доме Чикаго. Да что там Чикаго, в любом приличном доме Америки, Европы, во всем мире! Боже правый, это действительно просто смешно! Глупее ничего быть не может. Шанталь чуть прищурилась, внимательно изучая лицо стоящей перед ней девушки. Элиза раскраснелась, ее дыханье участилось, а глаза пылали праведным гневом, словно у религиозного фанатика, изобличающего грех и бичующего ересь во время проповеди. - А именно этого вы боитесь, не так ли? – вдруг произнесла актриса – и в комнате воцарилась тишина. Ошарашенная этим заявлением и тем, как неожиданно был нанесен удар, Элиза молча смотрела на нее широко распахнутыми глазами, не находя слов в ответ. - Вы боитесь и ревнуете, - между тем безжалостно продолжала Шанталь все тем же мягким тоном с нотками едва заметной иронии и жалостливого снисхождения. - Потому что, несмотря на то, что я всего лишь глупая, безродная театральная актриса со скандальной репутацией, он бегает за мной. А вас - умную, богатую, красивую, из хорошей семьи – не замечает. Ее слова падали в тишину, подобно ударам молотка, вбивая последний гвоздь в крышку гроба врага. Остолбеневшая Элиза начала понемногу приходить в себя, и ее лицо почернело от бешенства. - Может быть и так, - зло бросила она, выкладывая на стол последний козырь. - Но сегодня он добился своего, и скоро ты станешь ему не интересна. Он не станет афишировать вашу связь в обществе, чтобы не выставить себя на посмешище и избежать сплетен. Честь семьи Эндри для дядюшки Уильяма превыше всего. Но даже если он об этом забудет, ему напомнят. Напомнят те люди, мнение которых он не сможет проигнорировать. Он не сможет появляться вместе с тобой в общественных местах: ни в парке, ни в ресторане, ни на пикнике, ни на какой-нибудь самой захудалой вечеринке, не говоря уже о светском приеме в каком-нибудь приличном доме, ни даже просто на улице. А в итоге скоро ему станет скучно с тобой – глупой неотесанной девицей, подвизавшейся на подмостках. И тогда он бросит тебя. Все, на что ты можешь рассчитывать – это короткая любовная интрижка и плата за доставленное удовольствие, как падшей женщине - и прощай. А спустя месяц он не вспомнит даже твоего имени. А я останусь. Я очень терпелива. Я подожду, а в итоге стану победительницей, взяв главный приз. Вот так-то, дорогуша. Как видишь, что бы ни было между вами, тебе никогда не стать леди Эндри! Шанталь неторопливо смерила ее высокомерным взглядом и улыбнулась. Холодно, расчетливо, невозмутимо, с ядовитой насмешкой. - Может быть, – произнесла она ласково, а затем улыбка сошла с ее лица, мгновенно посуровевшего, и актриса жестко добавила, словно нанося последний удар. - Но и ты ею не станешь. И не дожидаясь ответа, резко развернулась и направилась к двери неторопливой, исполненной достоинства походкой. Словно королева, возвещающая обо окончании аудиенции назойливым и утомившим ее подданным. На улице было морозно, но Шанталь даже обрадовалась этому. Холодный воздух приятно освежил голову и заколол щеки. Запахнув поглубже плащ, она быстро спустилась по лестнице и, не оборачиваясь, направилась по аллее, ведущей к главным воротам. Она уже почти дошла до них, когда ее снова окликнули, но на этот раз мужской голос. На мгновение она решила, что это Альберт обнаружил ее исчезновение и догнал ее, чтобы вернуть назад. Вздрогнув, она нервно съежилась, еще глубже зарывшись в плащ, как будто он мог защитить ее, и обреченно обернулась. Это был не Альберт. В нескольких шагах позади нее стоял невысокий темноволосый мужчина с проседью на висках и темными, аккуратно подстриженными, ухоженными усами, еще не старик, но уже в летах, одетый в простой темный костюм и наброшенный на плечи теплый плащ. - Прошу вас, подождите, - снова попросил он, спешно приближаясь. Шанталь послушно подождала, пока он подойдет к ней вплотную, а затем подняла на него умоляющий взгляд. - Мне нужно вернуться в город, - эта простая фраза, произнесенная тихим пустым голосом, то и дело срывающимся в шепот, прозвучала почти как мольба. - Я знаю, - так же тихо ответил мужчина, и в его темных глазах светились такая бесконечная доброта, сочувствие и понимание, что Шанталь внезапно ощутила себя испуганной и отчаявшейся маленькой девочкой, заблудившейся в темном лесу и встретившей на тропинке всемогущего доброго волшебника. - Я устала. Я хочу домой. - Я отвезу вас, - предложил мужчина. – До города далеко. Вы не дойдете. Уже темно, да и мороз усиливается. Глядишь, еще и снег пойдет. - Кто вы? - Меня зовут Джордж, - мягко и успокаивающе произнес «волшебник», как если бы действительно разговаривал с маленьким напуганным ребенком, и улыбнулся, отчего в уголках его глаз, подобно солнечным лучам, брызнула россыпь тонких морщинок. - Я личный секретарь и помощник мистера Эндри. Волшебный образ покрылся трещинами и рассыпался в пыль… - Понятно, - только и нашлась что ответить Шанталь и быстро отвернулась, не желая, чтобы он видел ее лицо. Но очевидно, Джордж успел заметить разочарование, отчаяние, неуверенность и даже какую-то долю испуга, на мгновение исказившие его прекрасно-трогательную усталую неподвижность. - Поверьте, мисс… - Простите, но я не хочу сейчас разговаривать с кем бы то ни было, - перебила его девушка. - Просто отвезите меня в город - это все, чего я прошу. На этот раз ее голос прозвучал твердо и уверенно, с почти металлической четкостью, но… совершенно пусто. На мгновение Джорджу показалось, что он видит осколки хрусталя на черном камне, освещенные лунным светом. Сверкающие, серебрящиеся, прекрасные, призрачные… Мертвые. Да что-то подспудно билось в мозг, твердя о том, что сейчас не время для вопросов и лучше оставить все, как есть. - Хорошо, мисс. Как пожелаете, - тихо ответил он, чуть склонив голову, как если бы говорил с хозяйкой дома или почетной гостьей. – Подождите несколько минут, я приготовлю машину и отвезу вас. Стиснув кулаки, Элиза молча смотрела на закрытую дверь черным от ярости взглядом. Она никак не ожидала, что ее ненавистная соперница не только так быстро оправится от нанесенного ею смертельного, как она полагала, удара, но ударит в ответ. Да еще и так мастерски болезненно. Несколько минут она была так ошеломлена, что не нашлась, что сказать, а после было уже поздно. Шанталь ушла. Ушла неторопливо, с высоко поднятой головой. Не как поверженная и растоптанная пассия, пойманная на месте преступления и вынужденная скрываться во мраке от посторонних глаз, но как королева. Нет, скорее, как королевская куртизанка, горделиво бросающая в лицо обществу вознесшую ее порочную связь. Несущая свой позор, словно знамя. Словно символ оказанной чести. Символ власти. Ее власти. Власти, которой у нее, Элизы, пока не было и которую она так стремилась заполучить. Господи, как же она ненавидела сейчас эту женщину! Самозабвенно. Яростно. Безоглядно. Почти с упоением. Элизу даже немного удивила сила эмоций, которые она ощущала в этот момент. Она готова была на все, на любой самый низменный и ужасный поступок, чтобы уничтожить эту жалкую ничтожную актрису, стереть с лица земли, словно ее никогда и не было. Время, казалось, застыло. Секунды вяло перетекали одна в другую, словно стремясь продлить ее мучения. Но спустя несколько минут ценой поистине невероятных усилий ей все же удалось взять себя в руки. Окинув взглядом пустой темный холл, Элиза развернулась и снова направилась в гостиную. Она явилась сюда с намерением поговорить не только с Шанталь, но и с дядюшкой Уильямом. Какая-то часть ее сознания сомневалась в разумности этого шага, услужливо напоминая, как Альберт не любит, когда кто-то вмешивается в его дела. И уж он точно не обрадуется столь беспардонному вмешательству в столь личный и весьма щекотливый вопрос. Даже если это член семьи, действующий из лучших побуждений. Но в эту минуту ей было все равно. Разум отступил под натиском обуревающих ее эмоций. Они насмехались, дразнили, похлестывали, звали к действию. И она готова была рискнуть вызвать недовольство дядюшки. «Раз терпеливая осада не дала желаемых результатов, возможно, решительные действия изменят ситуацию. В конце концов, что я теряю? Максимум он разозлится и потребует, чтобы я не вмешивалась. Не страшно. Семена уже посеяны и дали всходы. Осталось лишь ждать плодов. А уж я позабочусь, чтобы это были те плоды, которые мне нужны. Я не позволю ему забыть о том, кто она, кем была и как подло обманывала его. Ни на секунду. Я буду растравлять его раны, пока он не выкинет ее из своей жизни. Пока не возненавидит ее. Пока не проклянет ее и не забудет о ней так, словно ее и не было. Я буду лелеять его гнев, его уязвленную гордость, его ненависть, а тем временем постараюсь утешить бедного обманутого дядюшку. Так что пусть злится. Мне это даже на руку. Злость со временем проходит, а вот переступить через гордость, забыть оскорбление – и какое оскорбление! - почти невозможно… Тем более, такому честному и благородному дядюшке Уильям. Именно так! И только так!» Довольно улыбаясь, Элиза удобно устроилась в кресле с высокой спинкой и принялась ждать. Пробуждение подкралось незаметно, словно ночной убийца. Зажмурившись, Альберт зарылся лицом в подушку и сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы. Он даже припомнить не мог, когда ему в последний раз было так плохо. Тело словно окаменело, а затем разбилось на тысячи мелких кусочков, каждый из которых корчился и вопил от боли. Суставы надсадно ныли, словно их всю ночь выкручивали на дыбе, потом вправляли и снова выкручивали. Голова болела, раскалывалась, как будто кто-то изнутри колотил по ней молотком в бешеной попытке выбраться наружу и, казалось, стоит сделать хоть одно самое маленькой движение, как она взорвется. Во рту было неприятно сухо, а язык казался разбухшим и неподвижным. Отчаянно хотелось пить, но не было сил пошевелиться. Каждое движение требовало неимоверных усилий и растекалось по телу волнами ноющей боли. «Черт побери, что произошло? – назойливый и резонный вопрос вынырнул из глубин измученного мозга и всплыл на поверхность, отпечатавшись в воспаленном сознании клеймом недоумения и гадкого предчувствия. - С чего это я так надрался? В последний раз такое похмелье у меня было… было… - Альберт собрал в кулак жалкие остатки силы воли, еще теплившиеся в его теле, и, сосредоточившись, попытался вспомнить. - Да, почти десять лет назад, когда я напился впервые! Тогда я пообещал себе, что больше никогда не буду так напиваться. И вот результат! М-да… Есть чем гордиться. Ну, как говорится, в жизни всякое бывает, ни от чего не надо зарекаться. Что же, черт возьми, произошло?» Он осторожно вытянулся в струнку и попытался расслабиться. Боль немного утихла, милосердно отступив во тьму, а на ее место хлынули воспоминания. Горькие, мучительные, сладостные, безжалостные, яркие, обжигающие гневом, болью, ужасом и наслаждением, ввергающие в пучину отчаянья и стыда. Цветастым калейдоскопом кружились они под опущенными веками, складывались в мозаики и тут же вновь разлетались на осколки под ударами крови, надсадным молотом стучащей в виски. «Этого не может быть! Я не мог этого сделать! НЕ МОГ! Только не я!!!» – мучительным эхом билось в сердце. А безжалостная память вновь и вновь услужливо рисовала картины предыдущего дня. Четкие, яркие, со всеми ужасающими подробностями. Альберта замутило, и он несколько раз сухо сглотнул, подавляя тошноту. «Как я мог?!!» Ответа не было. В комнате царили темнота и тишина. Превозмогая боль и слабость, Альберт перевернулся на другой бок. Постель была пуста, но смятая подушка и скомканная простыня в ногах кровати ясно свидетельствовали о том, что здесь произошло. Альберт обессилено откинулся на спину и закрыл глаза. Ужас, отчаяние и стыд лавиной обрушились на него, вытесняя боль. Впервые в жизни он, всегда защищавший слабых и помогавший им, оказался по ту сторону решетки. Он стал притеснителем. Он стал тираном. Он, даже не подозревавший, что за зверь таится внутри него, вынужден был взглянуть в лицо этому зверю - и ужаснулся. Ему было жутко стыдно, но стыд не мог изменить того, что произошло. «Черт!» Часы мерно тикали, отсчитывая минуты. За окном, украшенным витиеватым морозными узорами, плескалась ночь. Наконец резким рывком Альберт сел на постели, проигнорировав взрыв тупой боли, пронесшийся по телу и раскаленным обручем охвативший голову. Он заставил себя подняться и зажечь лампу, стоящую на ночном столике у кровати. Зажмурив на секунду глаза от ударившего в лицо яркого света, он собрал разбросанную по полу одежду и принялся одеваться. «Где она? Ушла? Ну, разумеется, ушла! Неужели ты думал, что после того, что ты с ней сделал, она будет лежать рядом и ждать, когда ты проснешься? Может быть, это и к лучшему. Просто не представляю, что бы я мог сделать или сказать ей после всего этого. Плел красивые сказки о любви, а в итоге просто изнасиловал. Пусть она обманывала меня, пусть у нее было много романов и любовников до меня и будут после, но это не меняет сути того, что я сделал. Я не должен был… Черт, как я позволил гневу настолько затмить разум, чтобы решиться на такое? И черт меня дернул напиться! Хотя в тот момент я не соображал, что делаю. Я был в такой ярости, что если бы не напился, то точно или подрался бы с кем-то, или разнес бы что-нибудь. Впрочем, все есть так, как есть. И что дальше? Как давно она ушла? А если недавно? Господи, неужели она отправилась в город пешком? Ночью, в мороз, одна. Боже, только бы с ней ничего не случилось! Я не прощу себе этого. Никогда!» Одевшись, он подошел к зеркалу и долго всматривался в собственное лицо, словно видел его впервые. В какой-то мере так оно и было. Он смотрел в глаза Уильяма-Альберта Эндри, смиренно глядящего на него из серебряной глубины, а видел чужого человека. Человека, которого он никогда не встречал и совсем не знал. Человека, в глубинах души которого таился жестокий зверь. «Ну вот, Уильям-Альберт Эндри, вечный праведник, благородный рыцарь и защитник. Ты сбросил маску, показав всем, кто ты есть на самом деле. Такой же, как все. Такой же! Боже, как смешно и глупо. И отвратительно. Мерзко. Ты такой же избалованный богатый аристократ, считающий, что ему принадлежит весь мир только потому, что он родился богатым и знатным. Что ему все дозволено. Ты - отвратительный и мерзкий лгун, Уильям-Альберт. В таком случае, может, она была права, обманув тебя так же, как других? Что? Молчишь? Молчи. Слова ничего не изменят. Смешно, но в итоге ты оказался таким же, как все. Нет, хуже, чем все. В отличие от остальных, преследующих ее из похоти и не скрывающих этого, ты оказался жалким лицемером, прикрывшимся личиной пылкой любви. Все твои клятвы гроша ломаного не стоят! Вот так-то!» Отвернувшись от зеркала, он подошел к кровати. На белоснежном шелке простыни темнели небольшие пятна. «Кровь? Неужели она была… девственницей? Не может быть! Скорее всего, ты просто поранил ее, вот и все. М-да… Ну и хорош же ты оказался, Альберт, нечего сказать! Похоже, ты потерпел провал не только как человек и мужчина, но и как любовник. Пожалуй, почище Блэкбурна будешь! А, черт!!!» Одним яростным движением он сорвал простыню и, скомкав ее, швырнул в угол, чтобы не видеть этих пятен - немого укора и напоминания о происшедшем. Но это не помогло. Каким-то странным образом, пробыв в этих стенах, где ей не принадлежало ни единой вещи и где не осталось и следа ее присутствия, Шанталь осталась здесь навсегда. Словно призрак. «О, черт!» – мысленно простонал Альберт и, схватив подушку, зарылся в нее лицом. Но предательница-подушка тоже пахла ею. Тем самым тонким, почти неуловимым женским ароматом, присущим ей одной. «Дьявол побери всё на свете!!! Я не буду думать об этом сейчас, иначе сойду с ума. Я подумаю об этом потом. Не здесь. И не сейчас. Потом». Отшвырнув подушку, он поднялся и устало направился к двери. Что-то скрипнуло у него под ногой. Остановившись, Альберт нагнулся и, пошарив рукой по полу, поднял предмет. Это оказалась шпилька. Длинная, тонкая женская шпилька для волос. С минуту он смотрел на нее отсутствующим взглядом, как на некую диковину. О чем он думал в эту минуту? Что чувствовал? Никто этого не знал. Не знал и сам Альберт, тупо уставившийся отсутствующим взглядом на погнутую шпильку. А затем сунул ее в карман и почти бегом вышел из комнаты. В доме было тихо и темно. И пусто. Увешанные картинами и полускрытые бархатной драпировкой стражи-стены вытянулись по струнке. На высоких резных потолках танцевали ночные тени. Сонно плыло по коридорам мерное тиканье часов. Альберт начал спускаться на первый этаж. Его шаги звонким эхом летели по дому, разрывая сонное забытье. Тишина удивленно расступалась, а затем смыкалась за его спиной, провожая возмущенным молчанием. Потревоженные непривычным шумом, ночные тени испуганно метались. Но Альберт не замечал их. Глядя прямо перед собой и, казалось, позабыв обо всем на свете, он шел вперед. Четко и уверенно, постепенно убыстряя шаг. Шел в единственное место на земле, которое действительно считал своим домом - в библиотеку. Именно в этой комнате он провел большую часть детства: занимался с учителями, прятался от тетушки и посланных ею на его поиски слуг, мечтал, думал, просто сидел, удобно устроившись в уютном кресле, и…. Читал, читал, читал. Читал дни напролет, упоенно перелистывая шуршащие страницы и с жадностью постигая многообразный, красочный, фантастически прекрасный и безумно интересный мир, спрятанный в маленьких черных значках, разбросанных по белоснежному полю. Это вовсе не означало, что он проводил здесь ВСЁ свое время. Нет, Альберт был очень подвижным и страшно непослушным ребенком. Он любил бегать по лесу, ездить верхом, купаться в реке и заниматься еще тысячью вещей, которыми испокон веков занимаются все мальчишки в счастливую пору беззаботного детства. Но именно здесь, в этой комнате с огромными окнами, занавешенными темными бархатными портьерами, и множеством громадных, от пола до потолка, стеллажей, заставленных в несколько рядов книгами, появился Альберт - мечтатель, путешественник, любитель зверей и птиц. Здесь, в этой комнате, он впервые и пока еще мысленно вдохнул ветер далеких странствий, ощутил соленый запах моря, палящий зной пустыни, головокружительную свежесть гор. Здесь научился ценить друзей, помогать нуждающимся, защищать слабых. Здесь он стал самим собой. И именно здесь он проводил большую часть времени, посещая Лэйквуд. Возвращаясь после долгого отсутствия, он вновь входил в эту комнату, садился в старое уютное кресло с высокой спинкой, обтянутое вытершимся от времени бархатом, и раскрывал какой-нибудь томик, пусть даже не выбранный специально, а просто первый попавшийся, взятый с ближайшей полки. В воздухе витал до боли знакомый и родной запах пыли, кожи и старой бумаги, и ему казалось, что он вновь обретает себя. Время отступало, словно морская волна во время отлива, унося с собой переживания, страдания, заботы, неприятности непростой взрослой жизни, все наносное и лживое, мешающее увидеть верный путь, и он вновь становился мальчишкой. Здесь он был самим собой. Эти стены знали многое, о чем никто даже не догадывался. Пожалуй, только они знали истинного Альберта. Но они надежно хранили его секреты. И вот он снова шел туда, чтобы в который раз поделиться с этими молчаливыми стражами своими бедами и подумать в их уютной тишине о том, что же ему делать дальше. Миновав последнюю ступеньку лестницы, он ступил на мраморный пол просторного холла. Эхо его шагов усилилось и заметалось по залу, гулко отражаясь от стен. Альберт замер на секунду, прислушиваясь, а затем продолжил путь. Но тут дверь, ведущая в малую гостиную, открылась и в холл вышла... - Элиза? – словно внезапно наткнувшись на невидимую стену, Альберт замер на месте, изумленно глядя на стоящую в дверях девушку. На ней были те же меховые шляпка и пальто, что и утром, и, судя по всему, она только что приехала или, наоборот, собиралась покинуть дом. Довольная произведенным эффектом, Элиза с трудом подавила торжествующую улыбку и подошла ближе. - Добрый вечер, дядюшка, - выдержав эффектную паузу, она чуть наклонила голову вбок и неторопливо смерила его задумчивым, пожалуй, даже слишком задумчивым и серьезным взглядом, после чего добавила. - Или, скорее, доброй ночи. - Что вы здесь делаете? – только и смог вымолвить все еще не пришедший в себя Альберт. - Ну, - Элиза мастерски изобразила на лице легкое замешательство "неожиданным" вопросом. - Вообще-то вы сами разрешили мне, Нилу и маме посещать Лэйквуд, когда мы захотим. По крайней мере, так утверждала бабушка Элрой. Неужели не помните? Правда, это было так давно. Мы были еще детьми. В те времена мы часто посещали Лэйквуд всей семьей, как и О’Коннелы. Я полагала, что разрешение остается в силе. Я и теперь часто здесь бываю. Дело в том, что в последнее время я слишком устаю от суеты и шума городской жизни. Особенно после смерти Нила. Мы практически нигде не бываем, а дома мама только и делает, что плачет да постоянно вспоминает о Ниле. Я знаю, что так нельзя говорить, но иногда она просто невыносима. Бабушка уже стара, к тому же, она быстро устает. У подруг свои дела. Вот я и приезжаю сюда, чтобы немного побыть одной, отдохнуть, подумать, просто посидеть в тишине или погулять по парку. Здесь так тихо и спокойно, что кажется, будто попадаешь в другой мир. Волшебный мир, где всё всегда хорошо. Где не может быть иначе. - Понимаю. Простите, что помешал. Альберт безразлично повел плечом и отвернулся, явно собираясь продолжить путь. Но Элиза не намеревалась отпускать свою жертву так быстро. Сегодня он унизил ее и должен был заплатить за это. Здесь и сейчас. Немедленно! Красивые карие глаза сверкнули нескрываемой злостью и хищно сощурились, а губы чуть изогнулись в улыбке усталого снисхождения. - О, вы вовсе мне не мешаете. В конце концов, меня побеспокоили до вас. Альберт замер, но не обернулся, ожидая продолжения. Впрочем, на этот раз Элиза не заставила его ждать. - Как вы думаете, кого я встретила здесь, когда приехала несколько часов назад? – она сделала эффектную паузу. - Шанталь! – объявила девушка секунду спустя, сверля затылок Альберта осуждающим взглядом, полным обжигающей злости и ледяной ненависти, и жалея, что не видит его лица в эту секунду. - Ту самую актрису, о которой мы так долго говорили не далее, как сегодня утром! Подумать только, какое совпадение! Я была так ошеломлена, что поначалу даже несколько растерялась. А она вела себя так уверенно и заносчиво, я бы даже сказала, нагло, - Элиза снова сделала паузу и вкрадчиво добавила. - Словно хозяйка. И я вот о чем подумала:она бы не осмелилась явиться сюда и вести себя подобным образом, если бы… у нее не было разрешения этого самого хозяина, то есть… вашего разрешения? А тем более стала бы она грубить гостящей здесь леди, которая, к тому же, приходится родственницей хозяину дома? - закончила она, подчеркнуто обращаясь к стоящему перед ней мужчине на "вы" и старательно выделив слово "вашего". Ее слова не оставляли ему путей для отступления. Но Альберт не собирался отступать. Ни сейчас. И никогда более. Неторопливо обернувшись, он смерил свою неожиданную гостью вызывающе спокойным взглядом и невозмутимо кинул. - Ты права, это я привез ее сюда. Несколько ошеломленная столь откровенным признанием и его поведением без единого признака нервозности или смущения, Элиза постаралась придать своему лицу выражение шока и гневного возмущения. - Я знала, - прошептала она дрожащим, исполненным трагизма голосом, словно речь шла не о банальной любовной интрижке аристократа с театральной актрисой, а, по меньшей мере, о конце света. - Господи, как вы могли?!! И это после того, как вы прочли те газеты, что я дала вам утром?!! Вы с ума сошли? Она же… Она же… Ничтожество! Гулящая девица, выжимающая деньги из своих глупых богатых поклонников! И вы знали это, когда привезли ее сюда. В этот дом. Дом, который принадлежит вашей семье уже несколько поколений! Господи, я уверена, что ни один из предыдущих глав рода не допускал такого позора. Под эту сень входили лишь достойные уважения леди, пока вы не начали приводить сюда безродных нищих вульгарных выскочек! Сначала Кенди, затем ее подружка Анни, но ту хоть удочерила приличная семья, а теперь эта Шанталь! Кто будет следующей? Какая-нибудь гулящая девица, предлагающая свои услуги морякам в портовых кабаках? Так, может, сразу превратить Лэйквуд в бордель?!! - Элиза! – в голосе Альберта явственно прозвучало предупреждение и пока еще едва заметная тень пробуждающегося гнева. Но Элиза не обратила на это внимания. Собственные слова подстегнули утихшую было ярость, и наигранный гнев перерос в настоящий. Не замечая ничего вокруг, она захлебывалась злобой и ненавистью. - Господи, вы ведь всё знаете о ее прошлом! – прошипела она, выплевывая слова, словно отравленные стрелы. - Вы знаете, кем она была во Франции. Сколько любовников у нее было и как она выжимала из них деньги и драгоценности в надежде, что какой-нибудь богатый и старый дурачок с родовитой фамилией женится на ней, сделав ее уважаемой леди. Но я никак не думала, что среди этих глупцов, позарившихся на ее потрепанные прелести, окажетесь вы. Вы же глава нашей семьи! Если кто-то узнает о том, что эта женщина была здесь, разгорится скандал. Все газеты только и будут делать, что писать об этом. Однако позор падет не только на вас, но на всех нас. И какой позор! Пострадаем мы все. Я понимаю, что вам все равно, что будет со мной и мамой – вы всегда относились к нам со снисходительным терпением. Но бабушка! Вы подумали о ней? Как она переживет этот ужасный скандал? В ее-то возрасте! И, зная все это, вы на центральной улице, на глазах у всех усаживаете ее в свою машину и привозите не куда-нибудь, а сюда, в загородное родовое поместье. Да это же все равно, что самому дать объявление на первой странице «Чикаго ньюз»! И теперь каждый, – Элиза повысила голос, подчеркивая значимость своих слов, - каждый в Чикаго – начиная от глав уважаемых семейств и заканчивая последним оборванцем - будет шептаться о нас, тыкать в нас пальцем и смеяться у нас за спиной, мешая наши имена с именем этой парижской шлюхи! Если вы хотели унизить нас, то вы своего добились. Вряд ли можно придумать большее оскорбление, больший позор. Надеюсь, вы довольны? – последние слова были произнесены горьким свистящим шепотом, в котором явственно слышались слезы. Слезы боли, унижения и бессильной ярости. Но на Альберта этот исполненный драматизма монолог, казалось, не произвел впечатления. Еще раз смерив девушку невозмутимым взглядом, он вскинул голову, отчего подбородок упрямо выпятился вперед, придав его лицу холодно-надменное, почти высокомерное выражение. - Во-первых, мисс Лэганн, я бы советовал вам сменить тон, - произнес он с каким-то почти неестественным спокойствием и равнодушием, отчего его слова прозвучали резко, холодно и жестоко, словно свист кнута в тишине, располосовав ее на ошметки. - Как я говорил вам сегодня утром, я не люблю, когда кто-то вмешивается в мои дела и мои решения. Даже если это кто-то из родственников и им движут самые лучшие побуждения. Как вы верно заметили, я – глава семьи. И я не потерплю, чтобы кто-то в моем же собственном доме указывал мне, что и как делать! Я всегда действовал и буду действовать так, как сочту нужным. И только я буду решать, кто имеет право находиться под крышей моего дома и под покровительством моей фамилии. И никак иначе. Если мне когда-нибудь потребуется ваш совет, я сообщу вам об этом. В противном случае я буду вынужден пересмотреть данное вам разрешение посещать Лэйквуд. Во-вторых, - продолжил он тем же не терпящим возражений тоном, - никакого скандала не будет! Да, Шанталь была здесь сегодня. Да, ее привез сюда я. Но и только. Мне плевать, кто и что были в ее прошлом. Оно меня не касается, как, впрочем, и она сама. Между мной и этой женщиной ничего нет. Вряд ли она когда-нибудь еще появится в этом доме. А если кто-то и начнет строить какие-то догадки, то скоро все слухи улягутся сами собой, не получив должного подтверждения. Таким образом, ни честь семьи Эндри, ни честь семьи Лэганнов не пострадает. Что же касается тетушки, то тут, пожалуй, вы правы – ей будет крайне неприятно услышать об этом… - Альберт замялся на секунду, подбирая слово, - …инциденте, - наконец продолжил он. - Но тетушка достаточно сильная и волевая женщина и, уверен, достойно перенесет те несколько неприятных моментов и вопросов, которые могут возникнуть. ЕСЛИ – старательно подчеркнул он, - они возникнут, разумеется. Потому как я не уверен, что хоть одна уважаемая газета решится опубликовать что-нибудь касающееся нашей семьи, не удостоверившись в подлинности фактов. Им не нужны неприятности. К тому же, их репутация сильно пострадает, если глава семьи Эндри обвинит их в клевете. Нет, они будут искать подтверждения, а когда не найдут его, то предпочтут замять дело, решив, что ошиблись. Бульварные же издания моя уважаемая тетушка игнорирует. Как и все почтенные жители Чикаго. Таким образом, тетушка попросту ничего не узнает, если только кто-то… – он снова сделал паузу и внимательно посмотрел на нее, - …не расскажет ей. - Разумеется, я ничего не скажу! – Элиза не стала делать вид, что не поняла столь откровенного и прямого намека на собственное беспардонное вмешательство, но предпочла не заострять на этом внимания и не разыгрывать оскобленную в лучшем порыве невинность, интуитивно чувствуя, что сейчас не время и не место для такого спектакля. - Я вовсе не хочу расстраивать бабушку. Ей и без того хватает неприятностей. Взять хотя бы эту историю с Нилом. Альберт удовлетворенно кивнул. - Очень на это надеюсь. И советую – СОВЕТУЮ! – снова подчеркнул он, не оставляя сомнений в истинном смысле своего совета и того, что может последовать в случае его игнорирования, - не затевать никаких игр и интриг за моей спиной. Я всегда могу узнать, кто и что рассказал моей дорогой тетушке. А теперь прошу меня простить, но я хотел бы побыть один. Совершенно ошеломленная его резкой отповедью и вызывающе надменным, почти грубым поведением, Элиза предпочла отступить и смиренно склонила голову. - Как пожелаете. - Как давно она ушла? Он не произнес имени, но Элиза прекрасно поняла, о ком шла речь. Но она была так взбудоражена и ошеломлена происшедшими и совершенно неожиданными событиями, что не высказала возмущения его откровенным интересом к судьбе ее ненавистной соперницы или хоть сколько-нибудь ядовитых комментариев, по своему обыкновению, а просто ответила: - Несколько часов назад. Кажется, в десять или немного позже. Я не обратила внимания. - Хорошо, - Альберт отвернулся, явно собираясь уйти, но, помедлив секунду, снова обернулся и холодно посмотрел на нее. - И вот еще что, Элиза… Кендис Уайт – моя приемная дочь. Она – полноправный член семьи Эндри, что бы вы и тетушка ни думали по этому поводу. Советую не забывать об этом. При упоминании еще одного ненавистного имени ладони Элизы невольно сжались в кулаки, а по лицу пробежала едва заметная судорога, исказив на секунду прекрасные классические черты. Так налетевший ветерок искажает неподвижную хрустально-серебристую, словно зеркало, гладь горного озера. Однако Элиза сдержала себя. Скрипнув зубами от злости, она заставила себя разжать ладони и одарила Альберта самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна, и лишь в самой глубине прекрасных карих глаз по-прежнему пылали обжигающе-колючие искры ярости и ненависти - Хорошо, дядюшка, - мягко произнесла она. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, - Альберт рассеяно кивнул и, отвернувшись, направился к библиотеке. - И не называй меня дядюшкой. - Прошу прощения. Я немного расстроена и забыла. К тому же, мне пора возвращаться домой. Я заказала экипаж, и он, должно быть, уже ждет у ворот. Несколько секунд Элиза по-прежнему неподвижно стояла в центре опустевшего холла. Ее красивое лицо было холодно и неподвижно, губы поджаты, а в глазах плескались злость и разочарование. «Черт побери, кажется, я все испортила. Или нет? Пожалуй, все же не надо было так давить на него. Ну, ничего. Теперь у меня есть время, чтобы все исправить, если что-то пошло не так. В конце концов, он объявил, что между ними ничего нет и не будет. И, похоже, не лгал. Разумеется, не лгал. Наш честный и благородный дядюшка Уильям совсем не умеет лгать. У него на лице все написано. А значит… Значит, все идет по плану. Черт, но теперь я не могу рассказать о его интрижке с этой девицей бабушке Элрой. Какая досада! А ее вмешательство было бы крайне желательно. Пусть он и говорит, что между ними ничего нет, но я уверена, узнай об этом бабушка, уж она бы позаботилась, чтобы это стало правдой. С другой стороны, я не могу рассказать ей об этом, но ведь это может сделать кто-то другой. Например, Дэйзи или ее матушка на каком-нибудь чаепитии могут задать пару-тройку вопросов о слухах, которые ходят в обществе. М-м… А это идея! Превосходная идея! Просто блестящая! И все решится само собой. А я останусь в стороне и совсем не при чем. Хм-м… Завтра этим и займемся!» Часы пробили два раза. Альберт вздрогнул и, оторвав взгляд от пустого бокала, удивленно посмотрел на них. Он и не заметил, что уже прошло так много времени. Для него время остановилось. Дверь бесшумно открылась, и в библиотеку вошел Джордж. Альберт молча перевел на него взгляд, в его глазах читался один-единственный немой вопрос. Джордж нервно откашлялся. - Я отвез ее в город, - наконец тихо сказал он человеку, которому он служил и помогал почти всю свою жизнь. – Она так попросила. Стыд и тревога, холодной змей обвившиеся вокруг его сердца, чуть ослабили свои тугие удушающие кольца, но не отпустили. Альберт молча кивнул и снова уставился на пустой бокал в своей руке. Воцарилась тишина. - Как ты мог, Альберт?!! – наконец, не выдержав, взорвался Джордж, в его голосе слышалась непонятная мольба, почти слезы. Он словно умолял опровергнуть все то, свидетелем чему он стал в этот день и что полностью перевернуло его отношение к своему хозяину, которого он знал с самого детства, который вырос у него на глазах и которого он любил, как собственного сына. Никогда за всю его жизнь Джордж даже помыслить не мог, что его воспитанник окажется способным на то, что он сделал сегодня. На такую почти звериную жестокость. - Господи, как ты мог поступить так с этой девушкой? Ты хоть понимаешь… - Прости, Джордж, но я бы хотел остаться один. Странно, но голос Альберта напомнил ему голос той девушки, когда она попросила отвезти ее домой. Такой же полный безнадежности и пустой, словно голос умирающего. А быть может, умершего? Джордж тряхнул головой, прогоняя наваждение, и нахмурился, упрямо выпятив подбородок. Этот разговор был слишком серьезным и важным, чтобы так легко отступать. - Но… - начал было он. - Джордж, умоляю, оставь меня. Я хочу побыть один. На этот раз голос Альберта прозвучал резче, но Джорджу отчего-то показалось, что еще мгновение – и молодой человек разрыдается. Минуту он молча смотрел на своего воспитанника и господина, а затем развернулся и тихо вышел из библиотеки, осторожно прикрыв за собой дверь. Альберт, казалось, не заметил его ухода. Он отсутствующим взглядом наблюдал за повторяющимися, словно заезженная пластинка, движениями своих пальцев, бесцельно вертящих пустой бокал, а затем поставил его на стол и подошел к окну. За холодным, разрисованным снежными узорами стеклом было темно и пусто. Как и в его душе.