Когда мы встретимся вновь

Их голосам всегда сливаться в такт, И душам их дано бродить в цветах, И Вечностью дышать в одно дыханье, И встретиться — со вздохом на устах – На хрупких переправах и мостах, На узких перекрестках мирозданья. В. Высоцкий Ноябрь 1918 года. Франция, Марсель. Марсель был серым, промозглым и очень влажным, как, впрочем, большинство портовых городов. К тому же, городов, только что переживших ужасную войну. Небо было затянуто тяжелыми свинцово-серыми тучами, нависшими так низко, что, казалось, еще секунда – и они просто упадут на землю. Часто из этой мутной, клубящейся, словно котел ведьминого варева, пелены моросил мелкий надоедливый дождь, нередко смешанный с отвратительно мокрым липким снегом, а с моря неслись резкие порывы сурового соленого ветра, из-за влажности казавшегося более холодным, чем он был на самом деле. Но Нил не замечал этого. Он шел вниз по улице. Улочка была очень узкой. Вымощенную черным, отполированным влагой и годами камнем дорогу без тротуаров с обеих сторон окружали невысокие двухэтажные здания, хотя и аккуратные, но с облупившейся краской и потемневшим деревом, почти скрывавшиеся за высокими заборами, сложенными из грубого необработанного булыжника. Облетевшие ветви деревьев выглядывали из-за каменных стен и тоскливо свешивались вниз, так и норовя задеть головы прохожих. Очевидно, это была старая часть города, где, к тому же, проживали в лучшем случае буржуа средней руки. Однако Нил не замечал ни обветшалости домов, ни серости неба над головой, ни пронизывающего ветра. Он шел неторопливым прогулочным шагом, полуопустив веки, вслушиваясь в доносящийся издалека тихий шелест волн и с наслаждением вдыхая прохладный влажный воздух, сладко пахнущий морем, ветром и… свободой. Наконец-то свободой. Война закончилась. Странно, но когда он думал об этом, внутри отчего-то начинало шевелиться смутное неверие в реальность происходящего. Ему не верилось, что все закончилось. Что он-таки дошел до конца. И - что еще более удивительно, невероятно и совершенно неожиданно – дошел живым. Только от одной этой мысли начинала кружиться голова, а внутри поднимались легкость и невыразимое словами ощущение счастья бытия. Здесь, в холодной серости Марселя, исполненной тягучего покоя, неторопливости и тишины, только что окончившаяся война вдруг показалась далеким страшным сном. Полузабытым и полустертым, словно размытый дождем и полумраком силуэт. Да, он был жив. И он был счастлив. По крайней мере, пока. Нил старался не думать о предстоящем возвращении домой и о том, что его ждет по ту сторону океана. Ведь там, дома, ступив на родную землю Америки, ему вновь предстояло стать не более чем заключенным. И не просто заключенным, но осужденным на каторжные работы за убийство. И там, в серых каменных застенках, его поджидал помощник начальника тюрьмы Сент-Джеймс Стэнтон. «Впрочем, Стэнтон наверняка придумал что-нибудь, чтобы обмануть Элизу, а значит, получил солидный куш за мою смерть. Так что, может статься, его уже и нет в Сент-Джеймсе. Наверняка, прихватив денежки, он предпочел оставить столь низкопробное занятие и залег на дно где-нибудь подальше от Чикаго, чтобы всласть насладиться роскошной жизнью. Что ж… Тем лучше для меня! – по губам Нила скользнула едва заметная мрачная усмешка. Остановившись, он на мгновение закрыл глаза и тряхнул головой. – К черту! Еще будет время подумать о неприятном! Путешествие будет длинным. Но это еще нескоро. А пока какого черта травить себя тем, что не можешь изменить? Будем жить, пока живется, а там посмотрим, как обернется, - подумав об этом, Нил снова усмехнулся, но на этот раз это была уже иная усмешка, не ядовито-мрачная, а исполненная снисходительного веселья и легкой иронии над самим собой. – Ну, надо же! Я стал рассуждать совсем как этот худосочный проныра Штопор! – при воспоминании о вездесущем и неунывающем сквернослове-сокамернике Нил почувствовал, как снова поднимается настроение, и, открыв глаза, продолжил путь. – Интересно, где он сейчас? – после того, как его и Креста отпустили из военно-полевого госпиталя 1480, вернувшись в расположение штаба они узнали, что большая часть отделения, которым командовал сержант Девуазье, погибла, а тех, кто выжил, распределили по иным подразделениям, и они отправились на новое место службы. С тех пор они ничего не слышали о Штопоре. – А может, он… А вдруг он погиб? – от этой внезапно пришедшей в голову мысли Нил остановился, как вкопанный, но в следующую секунду снова тряхнул головой, прогоняя ее. – Нет, не может такого быть! Уж кто-кто, а Штопор сумеет о себе позаботиться. Он всегда был самым осторожным из нас, никогда не лез на рожон. Нет, он точно жив. Надо бы поспрашивать о нем. Да и о Кресте тоже, - вспомнив о французе, Нил нахмурился. Сердце нервно трепыхнулось и сжалось от непонятного беспокойства, а по спине пробежала холодная дрожь тревожного предчувствия. – Надеюсь, у него тоже все в порядке. Он был тяжело ранен. Наверное, все еще в госпитале. Скорее всего, его отправили в Париж. В таком случае, его будет нетрудно найти. Не то, что Штопора. Я не знаю даже имени этого чертового ирландца!» Отделение, в котором служил Нил, прибыло в Марсель неделю назад. Немедленно по прибытии они направились в военную комендатуру, где после переклички и регистрации сдали оружие и были расквартированы по небольшим домикам на западной окраине города, где им и предстояло жить до отплытия в Америку. Дома были тесными, очень простыми и скромными и напоминали бараки для бедных, но после стольких месяцев жизни в окопах под дождем, снегом и ветром, после бесконечных маршей, ночевок на голой земле при скудном тепле костров, с чувством вечного голода, недосыпания и усталости, жизнь, где можно было спокойно выспаться на нормальной кровати, застеленной чистыми простынями, под грубым шерстяным одеялом, где можно было обедать за столом и не спеша прогуливаться по улицам, не опасаясь каждую секунду услышать знакомый свист пуль, стрекот пулеметов или, того хуже, воющий гул бомбардировщиков, а просто бесцельно идти вперед, наслаждаясь тишиной и покоем, казалась почти раем. Приход лайнера «Аквитания», который должен был доставить в Америку его и остальных солдат Американских экспедиционных сил, что собирались сейчас здесь, в Марселе, ожидался через две недели, а потому у Нила в запасе была масса свободного времени, которое он собирался потратить на то, чтобы узнать хоть что-нибудь о судьбе Штопора и Креста. Если Креста в Марселе в ближайшее время просто не могло быть, то Штопор, как полагал Нил, должен был либо уже находиться здесь, либо вот-вот объявиться, поэтому, покончив с хлопотными формальностями, связанными с регистрацией, сдачей оружия и размещением во временное жилище, Нил тут же отправился проверять дома, где были размещены солдаты других отделений. Он медленно шел по городу, тщательно всматриваясь в лица встречных прохожих, облаченных в знакомую зеленую форму, в надежде увидеть знакомые черты. К вечеру, переговорив в командирами всех ранее прибывших в Марсель отделений, он уже знал, что Штопора в городе нет. Но подразделения прибывали ежедневно, и Нил не терял надежду все же узнать хоть что-нибудь о судьбе ирландца. Добравшись до конца улицы, Нил свернул за угол и остановился перед зданием военной комендатуры. Сегодня утром он получил приглашение, в котором ему предлагалось явиться в два часа в комендатуру к майору Стратфорду. Приглашение принес личный адъютант майора. Нилу этот вызов показался не столько странным, сколько неожиданным, ведь он был всего лишь рядовым и никогда даже не встречался с высшим командованием, а тем более с офицерами такого ранга, как майор. Однако приказы командира обсуждению не подлежали, а потому сейчас он стоял перед зданием военной комендатуры – приземистым, двухэтажным, с крышей из старой черепицы кроваво-красного цвета, ярким пятном выделявшейся на фоне бесцветно-белесого неба и серо-черных облупленных домов. Как и большинство зданий в Марселе, дом, где временно расположилась военная комендатура Американских экспедиционных сил, был очень старым, но сложенные из крупных необработанных серых камней стены, словно крепость времен раннего Средневековья, создавали впечатление мощности и неприступности, которое усиливалось небольшими узкими окнами с мрачно поблескивающими стеклами и потемневшим от влаги и времени деревом рам. Нил окинул здание задумчиво-равнодушным взглядом и, поднявшись по ступенькам на небольшое каменное крыльцо, вошел внутрь. Тяжелая деревянная дверь с массивной медной ручкой бесшумно закрылась за его спиной. Несмотря на то, что была середина дня, в холле никого не оказалось. Нил недоуменно оглянулся по сторонам и, пожав плечами, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Ему отчего-то казалось, что кабинет майора должен быть именно там. Поднявшись наверх, он замер. Прямо перед ним простирался длинный коридор, вдоль стен которого было множество дверей. Нил нерешительно переводил взгляд с одной двери на другую, размышляя, в какую лучше постучать, но в этот момент одна из дверей открылась, и в коридор вышел тот самый адъютант, который передал ему приказ. Увидев Нила, он приветственно улыбнулся и поспешил навстречу. - Добрый день, мистер Лэганн. - Добрый день, сэр, - Нил по привычке отдал честь. - Бросьте, - рассмеялся тот. – Мы же уже не на фронте. Кому сейчас есть дело до этих формальностей? Нил небрежно повел плечом и ничего не ответил. - Вы к майору Стратфорду? – между тем осведомился адъютант, не обратив внимания на этот жест. - Да, - коротко ответил Нил. – Как раз размышлял, за какой именно дверью его кабинет. - Туда, - мужчина указал на вторую дверь слева от него. - Спасибо, - Нил кивнул в знак благодарности и направился к указанной двери. – Полагаю, мне следует поспешить, - хмуро пояснил он на прощание. - Верно полагаете, мистер Лэганн, - усмехнулся адъютант. – Майор не любит ждать. До свидания. Развернувшись, он направился к лестнице. - До свидания, - пробормотал Нил, провожая его взглядом. Дождавшись, когда шаги адъютанта стихнут внизу, Нил повернулся к указанной двери и, одернув форму, коротко постучал. - Войдите, - донесся изнутри основательно приглушенный толщиной дерева густой мужской голос. Нил открыл дверь и решительно шагнул внутрь. Щелкнув каблуками, он привычным жестом, отшлифованным неустанными стараниями сержанта Девуазье почти до совершенства, отдал честь и четко и громко отчеканил: - Сэр, рядовой Лэганн по вашему приказанию прибыл! - Вольно, - пробормотал майор Стратфорд, отрываясь от разложенных перед ним бумаг. Откинувшись на спинку стула, он медленно обвел взглядом высокую худую фигуру Нила, застывшего навытяжку у двери, и, усмехнувшись, покачал головой. – Проходите, присаживайтесь, рядовой Лэганн. Немного расслабившись, Нил подошел к столу, опустился на единственный стоящий перед ним стул и вопросительно посмотрел на майора. Тем временем тот выдвинул ящик стола и, порывшись в нем, вытащил тонкую папку. Положив ее перед собой, он открыл ее и, аккуратно вынув несколько документов, принялся внимательно их изучать. Нил терпеливо ждал. Наконец майор отложил документы и снова посмотрел на него задумчиво-внимательным взглядом, меж сведенных бровей пролегла едва заметная морщинка. - Для начала я хотел бы кое-что уточнить. Ваше имя Дэниэл Лэганн. В феврале этого года вы были осуждены судом Чикаго за убийство и приговорены к каторжным работам, - майор сделал паузу, словно ожидая ответа. Нил молча кивнул, подтверждая сказанное. - Вы содержались в тюрьме Сент-Джеймс, но во время зимнего набора записались добровольцем в армию, - продолжил Стратфорд. - Вы прибыли во Францию в конце марта, прошли двухмесячную подготовку в тренировочном лагере и поступили в отделение под командованием сержанта Девуазье. Все это время вы воевали в отделениях авангарда во Фландрии. Нил снова кивнул. - Значит, не ошибся, - удовлетворенно вздохнул майор и задумчиво потер подбородок, словно обдумывая, с чего лучше начать. – Принимая во внимание вашу безупречную службу, тем более, что вы воевали в авангарде войск - место, прямо скажем, не самое приятное и, пожалуй, наиболее опасное - командование армии США поставило перед Правительством вопрос о помиловании или смягчении наказания заключенных, вступивших в армию добровольцами. Буду откровенен: до сегодняшнего дня дожили немногие. Практически единицы. Вы, мистер Лэганн, среди тех, кому повезло, потому как то, что вы выжили в течение нескольких месяцев боев в авангарде, иначе как удачей не назовешь. Правительство рассмотрело ходатайство главнокомандующего. В отношении вас, мистер Лэганн, а также в отношении остальных заключенный, отбывавших наказание в федеральной тюрьме Сент-Джеймс, принято решение о помиловании. С этого момента вы более не заключенный и после возвращения в Америку можете действовать по своему усмотрению. Майор замолчал, и в комнате воцарилась мертвая, напряженная тишина. Казалось, даже воздух застыл. Нил ошеломленно смотрел на сидящего перед ним мужчину, не в силах вымолвить ни слова. Идя на эту встречу, он ожидал услышать все, что угодно, но не это. Он никогда не воспринимал всерьез то, что сулил им в Сент-Джеймсе майор Брэдфорд, когда предлагал записаться добровольцами в армию, потому то, что эти обещания оказались не пустым звуком, стало для него полной неожиданностью. Нил был совершенно не готов к такому повороту событий, но уже спустя мгновение где-то глубоко внутри вспыхнуло и начало расти ощущение безмерной, всепоглощающей и почти забытой радости. - Я… - Нил бессознательно облизнул пересохшие губы. – Я рад, - наконец пробормотал он, немного придя в себя. И только тогда сообразил, что уже несколько минут молча сидит на стуле, тупо и ошарашенно глядя на майора, на лице которого играла легкая улыбка. - Я тоже, - еще шире улыбнулся майор Стратфорд. – Вступив в армию в такое сложное для всего мира и, в том числе, и Америки время, вы проявили незаурядное мужество. Надеюсь, это будет не единственная награда, которой наше Правительство отметит ваши заслуги, мистер Лэганн. Это все, что я хотел сказать вам. Можете идти. - Да, сэр. Все еще растерянный Нил поднялся и, машинально отдав честь, в ответ на что майор лишь усмехнулся и обреченно покачал головой, направился к двери. Но у порога Нил остановился и, обернувшись, нерешительно взглянул на сидящего за столом мужчину. - Простите, сэр, но могу я вас попросить об услуге? - Об услуге? – широкие прямые брови майора Стратфорда удивленно приподнялись. – И о чем именно идет речь? - Я бы хотел узнать о судьбе одного человека. Он тоже был заключенным тюрьмы Сент-Джеймс. Мы служили вместе, но в октябре он был тяжело ранен и отправлен в военно-полевой госпиталь 1480. Я бы хотел узнать, где он сейчас. - Вот как? Майор снова открыл стол и, порывшись в нем, достал еще одну папку. Только эта папка, в отличие от прежней, была значительно толще. Открыв ее, он принялся перелистывать аккуратно подшитые листы, внимательно изучая их. - Хм-м… Как звали это человека? – не отрываясь от своего занятия, поинтересовался он. - Кристиан-Пьер де Ла Вреньи, - ответил внимательно наблюдавший за ним Нил. – Он – француз. Полагаю, он захочет остаться во Франции, поэтому мне бы очень хотелось увидеть его еще раз до того, как я уеду. Вряд ли мне еще когда-нибудь представится возможность посетить Францию. - Вряд ли это посещение можно считать увеселительной поездкой, - пробормотал майор, продолжая листать документы. – Франция - очень красивая страна. Вам обязательно следует побывать здесь еще раз, когда она залечит свои раны. Значит, Кристиан-Пьер де Ла Вреньи? Хм-м… Стратфорд перевернул очередной листок и, пробежав его глазами, нахмурился. Его лицо помрачнело, став жестко-неподвижным, нижняя челюсть заметно напряглась, а поджатые губы превратились узкую полоску с едва заметными морщинками горечи в уголках. Впрочем, майор тут же попытался вновь вернуть лицу прежнее выражение, скрывшись за маской холодного скучающего равнодушия, но цепкий внимательный взгляд Нила уже уловил это изменение, как и то, как едва заметно дрогнули руки майора, державшие папку. - В чем дело? – тихо спросил он, догадываясь, какой ответ сейчас услышит, и все же где-то глубоко в душе тая непонятную надежду на то, что он ошибается. Майор тяжело вздохнул и, подняв голову, посмотрел на него с нескрываемой грустью. - Увы, у меня для вас плохие новости, мистер Лэганн. По последней сводке, представленной военно-полевым госпиталем 1480, ваш друг скончался спустя несколько дней после поступления из-за заражения крови, - он помолчал секунду и тихо добавил. – Мне очень жаль. Нил почувствовал, как на мгновение остановилось сердце, сжалось от непонятной боли, превратившись в сочащийся кровью комочек, и… снова пошло. Это было странное ощущение. Словно кто-то невидимый с размаху полоснул по душе острым клинком, разрубив ее пополам. Но клинком таким острым, что он в первое мгновение не ощутил боли. Она пришла позже. Обожгла яркой вспышкой и превратилась в приглушенное ноющее пламя. Но уроки, полученные им в застенках Сент-Джеймса и на полях сражений, не прошли даром, и на лице Нила не отразились ни эта обжигающая боль, ни перехватившая горло горечь, ни бесконечная печаль, что кипели внутри, подобно лаве в жерле вулкана. Его лицо не дрогнуло, сохранив выражение покоя и непроницаемости, и лишь застыло, словно мраморная маска. - Понятно, - невозмутимо произнес Нил и повернулся к двери, собираясь выйти, но снова замялся и обернулся. – Я могу узнать, где он похоронен? - Я не обладаю подобной информацией, но обычно в таких случаях тело отправляется родным. У него были родные? Семья? - Может быть. Но мне ничего о них не известно. - Вот как, - майор нахмурился и задумчиво потер подбородок. – Что ж. Думаю, я смогу узнать, если хотите. В 1480 должны быть сведения об этом. - Буду весьма признателен. До свидания, сэр. - До свидания, мистер Лэганн. Я сообщу вам, когда получу информацию. - Спасибо, сэр, - сдержанно поблагодарил Нил и вышел из кабинета. Неделю спустя… Закинув руки за голову, Нил лежал на прикрытых сухой соломой досках повозки, отрешенно глядя на проплывающие в небе облака. Огромные, пушистые, сверкающие нетронутой снежной белизной, они то и дело меняли форму, складываясь в причудливые фигуры, и бесшумно и величественно уплывали в ясную сапфировую даль, мирно уносимые невидимым ветерком. Отчего-то эти облака напомнили ему о времени, проведенном в колледже святого Павла, когда он изредка исчезал, не сказав никому ни слова, и, найдя где-нибудь тихое место, ложился на землю вот так, закинув руки за голову, и смотрел на них, плывущих в холодной синей вышине, подобно айсбергам в бескрайних водах океана. Смотрел и ни о чем не думал. «Как же все было просто тогда. Просто и хорошо, - внезапно Нил поймал себя на том, что подумал о прошлом так, словно это было не два года назад, а давным-давно. Он вдруг увидел себя и свое прошлое, будто бы со стороны. Словно речь шла о постороннем, совершенно незнакомом ему мальчике, которого он когда-то случайно увидел и теперь вспомнил невзначай. – Странно. Ведь все это было не так уж и давно, а кажется, будто сто лет назад. В другой жизни. Впрочем, так оно и есть. Это и было в другой жизни. В жизни Нила Лэганна. А в жизни Кардинала есть только это небо и только эти облака, которые мирно и спокойно скользят сейчас в вышине и которым нет никакого дела до того, что творится внизу. И до меня тоже. Хорошо это или плохо? А какая, собственно, разница? Все есть так, как есть, и по-другому уже не будет. Прошлого не вернуть. Да и зачем, собственно?» Нил чуть усмехнулся кончиками губ и закрыл глаза. Мелко трясясь и пронзительно-жалобно поскрипывая колесами, повозка медленно ползла по дороге, оставляя на свежевыпавшем снегу черный, криво вихляющий след. Старый пегий тяжеловоз переставлял ноги так медленно и устало, что, казалось, еще секунда – и он упадет, уткнувшись шершавым широким носом в холодный мокрый снег. Время от времени он поднимал голову и, тяжело поводя боками и крупом, втягивал широкими ноздрями холодный влажный воздух, громко фыркал, а затем вновь опускал ее вниз, словно сетуя на свою нелегкую ношу и еще более нелегкую судьбу, уготовившую ему незавидную участь коня-работяги. Длинная грива седыми прядями свешивалась вниз, закрывая ему глаза, и казалась тем непосильным грузом, что клонил его голову к земле. Сидевший на козлах возница, который, судя по всему, был местным фермером, до странности напоминал своего коня. Это был невысокий коренастый мужчина, облаченный в темно-коричневый, изрядно поношенный плащ и потрепанную шляпу с широкими опущенными полями, надвинутую на глаза так низко, что складывалось впечатление, будто бы ее хозяин нелюдим или чем-то очень недоволен. Лицо его скрывал вязаный темно-красный шарф, обернутый вокруг шеи несколько раз, из-под которого выбивались клочья широкой седой бороды, а из-под краев шляпы виднелись неровно подстриженные пряди волос, таких же седых, как и грива его пегого тяжеловоза. Мужчина сидел ссутулившись и чуть наклонившись вперед. Поводья свободно болтались в его огрубевших от тяжелой работы и покрасневших от холода ладонях, расслабленно лежащих на коленях. Иногда он начинал дремать, и его голова склонялась все ниже и ниже, пока не падала на грудь. Тогда он вздрагивал, выпрямлялся и, недовольно тряхнув волосами и что-то ворчливо бормоча себе под нос, понукал старого коня. Тот натуженно всхрапывал, но послушно ускорял шаг, однако спустя несколько минут вновь замедлял его, и все начиналось сначала. Постепенно мирное покачивание повозки и тихий скрип колес убаюкали Нила, но тут повозка резко дернулась и остановилась. - Приехали, месье, - послышался грубовато-хриплый голос возницы, несколько смягченный мягким южно-французским выговором. Открыв глаза, Нил поспешно сел. Повозка стояла у развилки. Широкая извивающаяся лента дороги раздваивалась. Справа она убегала к горизонту, а слева уводила в сторону. Нил посмотрел туда, и его глаза изумленно расширились. - Это и есть поместье Ла Вреньи? – пробормотал он, разглядывая ошеломленно-растерянным взглядом чернеющий на фоне синего неба высокий силуэт. Имя брата ясно дало понять ему, что Крест не из простой семьи, но ожидал увидеть нечто более-менее современное. Может быть, невысокий, изящный, витиевато украшенный особнячок с большими окнами эпохи Людовика XV или в более позднем броском, кричаще-роскошном и пышном стиле барокко времен Марии-Антуанетты. Но то, что предстало перед его взором, было похоже на ожившую картинку из рыцарского романа или древнего свитка эпохи Средневековья. Мощный донжон, сложенный из крупных, обработанных до гладкости черных камней, был обнесен по углам высокими круглыми башнями, чем-то напомнившими Нилу бдительных стражей, застывших на вечном посту. Эти высокие, мощные и неприступные, как и сам донжон, угловые башни, в свою очередь, несли более миниатюрные башенки, чьи конусообразные остроконечные крыши, покрытые темной черепицей, угрожающе-высокомерно возносились в небо, словно пытались дотянуться до него и пронзить его холодную синеву своими черными пиками. Простые строгие линии этого шедевра эпохи расцвета готики придавали ему тонкость и изысканное безыскусное изящество, погребенное под громоздкой роскошью и излишествами более поздних архитектурных стилей, и, в то же время, рождали ощущение неприступности, могущества, несгибаемой воли и поистине королевского величия. Для полноты впечатления не хватало лишь двойной крепостной стены и наполненного водой рва вокруг, но и без них родовой замок де Ла Вреньи поражал воображение. На мгновение Нилу даже показалось, что вот-вот раздастся стук копыт, и на дороге появится кавалькада рыцарей в сверкающих доспехах с развевающимися знаменами. Это ощущение было настолько сильным, что он невольно прислушался, но вокруг царила мирная, напоенная покоем морозная тишина, нарушаемая лишь легким шелестом ветра в вышине. «Настоящая средневековая крепость, - с восхищением подумал он, внимательно и пристально изучая его взглядом. – Дом Креста. Верно говорят, что дом, где ты вырос, накладывает на тебя свой невидимый отпечаток». Перед мысленным взором Нила, как живой, встал образ Креста. Таким, каким он увидел его впервые в тюремной камере Сент-Джеймса. Невозмутимым, усталым, уверенным в себе, снисходительно-высокомерным, загадочным и непостижимым заключенным, окруженным невидимой аурой несгибаемой воли, превосходства, силы и властности, с насмешливым взглядом черных глаз, ироничной усмешкой, притаившейся в уголках надменных губ, и густой волной черных волос, падающих на плечи. Да, даже там, в облезлых серых стенах тюремной камеры, в каждом его движении, слове, жесте сквозил неуловимый налет истинно французского аристократизма. Того самого, исполненного холодного величия и подавляюще-невозмутимого достоинства, аристократизма, который присущ лишь самым древним и знатным родам, связанных кровными узами с первыми королями. Аристократизма, который шлифовался на протяжении веков и передавался из поколения в поколение вместе с титулом, гербом, богатством, могуществом и честью рода де Ла Вреньи, раз за разом все с большей отчетливостью и великолепием воплощаясь в каждом его представителе, словно хорошее вино, вкус которого с каждым пройденным годом становится все тоньше и изысканнее. Это были не просто манеры. Это невидимое глазу и неуловимое ощущение проявлялось во всем этом и многом другом. И этому невозможно было научиться, а лишь унаследовать с кровью отца, впитать с молоком матери. Только тогда это становится чем-то, что никогда не замечаешь сам в себе и о чем не задумываешься, но что незримо и неизменно сопровождает тебя на протяжении всей жизни, где бы ты ни был и кем бы ты ни стал. Становится твоей сутью, вторым «я», частью твоей души, от которой не отречешься и которую не изменишь, сколько бы ты ни менял свое имя. Именно такой аристократизм был присущ Кресту. Как и этому величественному древнему замку, который вместе с пылью веков, казалось, впитал в себя гордость, честь и силу живших в нем людей. Это был символ рода. Воплощение его наследия, его души. Всего лучшего и дорогого, что воспитывалось и хранилось веками, и за что сражались и умирали славные представители этой семьи. Этому каменному оплоту было не страшно беспрерывное течение времени, ускользающего, словно песок сквозь пальцы. Многие поколения этого рода уже ушли в мир иной, их души обрели покой, а тела обратились в прах, но память о них и их делах продолжала жить в этих стенах. А теперь к ним прибавилась и память о Кресте. Вернее, о Кристиане-Пьере, наследнике рода де Ла Вреньи, который когда-то жил здесь. Замок словно застыл в ожидании. Он ждал хозяина. Но он ждал Кристиана-Пьера. Человека, которого уже давно не было на свете, ведь эти полные холодного высокомерия и немого величия стены не знали Креста. И, быть может, не приняли бы его. Но Нилу почему-то показалось, что частичка души Креста все же осталась здесь. Может быть, та самая, которая принадлежала Кристиану-Пьеру и которая жила в нем до самого последнего дня, даже когда стал Крестом. «Воистину, каков хозяин, таков и дом. Или наоборот? Не имеет значения. Но как странно похожи друг на друга. Крест производил такое же впечатление – изящество и простота, чистые сдержанные линии и… скрытая за ними сила. Наверное, вот так бы выглядел Крест, если бы вдруг превратился в здание, - эта забавная мысль рассмешила Нила, и на его губах заигарала легкая полуулыбка. – Впрочем, с такой же легкостью можно предположить, что так выглядел бы любой граф де Ла Вреньи, когда-либо живший на этой земле, если бы его вдруг превратили в здание. Этот замок олицетворяет их всех. От первого до последнего. Это, как… Невидимое присутствие, что ли? Нет, скорее, тавро. Дом метит своих обитателей, как и они оставляют на нем свой след. «Кто-то – заметный, а кто-то – нет, но все оставляют свой след…» Впрочем, это уже философия, а я никогда не был в ней силен. А вот Крест был. Интересно, что бы он сказал на это? Скорее всего, просто расхохотался бы. А Штопор попросту не понял бы, о чем речь. Так вот каковы твои корни, заключенный чикагской тюрьмы Сент-Джеймс по прозвищу Крест? Нет, граф Кристиан-Пьер де Ла Вреньи. Интересно, кем же ты был больше: заключенным, осужденным за убийство, или французским аристократом, наследником знатного рода? Или, быть может, обоими? Кем ты был на самом деле? – перед глазами Нила, устремленными на родовой замок де Ла Вреньи, снова мелькнул знакомый образ. – Да, он был аристократом. Даже в тюрьме. И не удивительно, если он вырос здесь. Такое наследие отмечает тебя своей печатью навсегда». - С вами все в порядке, месье? – хриплый голос возницы ворвался в его мысли, вернув на землю. Обернувшись, он с минуту удивленно смотрел на него, пока не сообразил, что так засмотрелся на замок, что совершенно забыл о нем, как и о том, что до сих пор сидит в повозке, ошеломленно глазея на высокий темный силуэт замка. - Да. Просто задумался, - коротко ответил Нил. Тряхнув головой, он оперся рукой о край невысокого бортика и ловко спрыгнул на землю. - Спасибо, месье. - Не за что, - кивнул возница. – Идите по этой дороге. Она ведет прямехонько к замку. До свидания, месье. - До свидания, - пробормотал Нил. Мужчина тронул поводья. Конь недовольно всхрапнул, но, качнув головой, послушно шагнул вперед. Колеса заскрипели, и повозка, мелко трясясь и покачиваясь, поползла по дороге. С минуту Нил смотрел ей вслед, а затем вздохнул и, развернувшись, направился к замку. С того памятного разговора с майором Страфордом, когда тот сообщил ему, что он больше не каторжник, осужденный за убийство, и обещал узнать, где похоронен Крест, прошла неделя. Нил не особенно рассчитывал, что майор сдержит свое слово, а потому был очень удивлен, когда спустя пять дней после их разговора к нему пришел знакомый адъютант и сообщил, что тело рядового Кристиана-Пьера де Ла Вреньи, умершего от ран в военно-полевом госпитале 1480, было направлено его брату графу Жаку-Франсуа де Ла Вреньи, в его поместье, расположенное рядом с небольшим городком под названием Лавферезе. На вопрос Нила, где находится это место, адъютант любезно пояснил, что Лавферезе находится неподалеку от Марселя, и с улыбкой добавил, что майор Стратфорд дает ему, Нилу, разрешение покинуть город, но с одним условием – он должен вернуться до отплытия «Аквитании», намеченного на предстоящее воскресенье. До воскресенья была еще целая неделя, а потому Нил заверил его, что обязательно вернется к назначенному сроку, и в тот же день отправился в путь. И вот наконец от поместья Ла Вреньи его отделяла всего лишь какая-то пара миль. Нил ускорил шаг. Спустя еще четверть часа дорога привела его к высокому, угрожающе-мощному, под стать замку, сложенному из грубого неотесанного серого камня забору, в центре которого красовалась высокие резные ворота. Решетчатые створки из железных прутьев, заостренных на концах, украшенные металлическими узорами, были распахнуты настежь, но не так, словно приглашали войти внутрь, а словно хозяева навсегда покинули дом и в спешке забыли закрыть их. «А может быть, брат Креста и в самом деле сейчас не здесь? Война все же. Он мог уехать за границу. Какого черта я не спросил об этом того крестьянина? В любом случае, я ведь пришел сюда не для того, чтобы встретиться с графом де Ла Вреньи, а для того, чтобы навестить могилу Креста. Майор сказал, что тело отправили сюда, значит, те, кто хоронил его, должны быть сейчас здесь и покажут мне, где его могила. Это все, что мне нужно». Нил миновал ворота и, следуя изгибам вымощенной темным камнем дороги, вышел прямо к парадному входу. Поднявшись по широким каменным ступеням, он остановился перед двустворчатыми дверями. Они тоже были под стать замку: высокие, почти в два его роста, мощные, сделанные из темного дерева и украшенные по периметру изящной, но не вычурной резьбой, изысканно подчеркивающей цвет и фактуру дерева. Одну из створок украшала тяжелая, начищенная до блеска медная ручка. «Значит, в доме все же кто-то живет», - отметил про себя Нил. Взявшись за ручку, он дважды постучал и прислушался, но добротное толстое дерево двери не пропускало ни единого звука. Спустя минуту дверь тяжело, но бесшумно распахнулась, и на пороге появился мужчина лет сорока в строгом темном костюме, безукоризненно сидящем на его невысокой, но, благодаря почти военной выправке, надменно выпяченному подбородку, недовольно поджатым тонким губам и вежливо-непроницаемому взгляду из-под полуопущенных век, казавшейся весьма представительной фигуре. Темные волосы с наметившейся проседью были коротко подстрижены и аккуратно зачесаны назад, а застывшее и бледное, словно гипсовая маска, лицо с мелкими неприметными чертами - гладко выбрито. В целом весь его сдержанно-холеный, невозмутимо-услужливый вид ясно дал понять Нилу, что перед ним типичный дворецкий аристократического дома, до такой степени преисполненный почтения и благоговейной гордости от оказанной ему чести служить столь высокородным хозяевам, что он совершенно не замечал снисходительно-насмешливых улыбок, вызванных его высокомерными и, в то же время, приниженными манерами. «Впрочем, даже если бы он и заметил подобное, то наверняка отнесся бы к этому с таким же презрительно-надменным равнодушием, с каким смотрит сейчас на меня», - внезапно подумал Нил и почувствовал, как его губы невольно дрогнули в улыбке. - Добрый день, - мягко поприветствовал он мажордома таким тоном, словно говорил с равным. Впрочем, его вежливость и дружелюбие, судя по всему, остались незамеченными – лицо дворецкого не изменило выражения, оставшись невозмутимым и зеркально-непроницаемым. - Добрый день, месье, - отозвался он безукоризненно вежливо, но совершенно ничего не выражающим, как и его лицо, тоном. – Чем могу служить? - Я бы хотел встретиться с графом Жаком-Франсуа де Ла Вреньи, - все так же сдержанно-вежливо продолжил Нил. – Надеюсь, он сейчас здесь? - Да, месье, - мажордом отступил в сторону, освобождая ему дорогу, и сделал приглашающий жест. – Прошу вас, проходите. Нил прошел мимо него, но, войдя внутрь, ошеломленно замер. Хотя снаружи дом выглядел как самая настоящая средневековая крепость, внутри он был не менее величественным и великолепным, но вполне современным, спокойно-уютным и… жилым. Нил стоял в просторном холле. Высокие стены, отделенные резными панелями цвета слоновой кости и драпировками из тяжелого бархата того же цвета, строгими простыми линиями уходили вверх и сходились воедино, образуя свод, окаймленный изящной лепкой. В самом центре этого куполообразного свода висела внушительных размеров люстра из черненного резного серебра, богато украшенная хрусталем. Прямо перед ним находились закрытые двустворчатые двери, ведущие, очевидно, в большую гостиную, справа и слева гармонично расположились две дугообразные широкие лестницы, застеленные темными ковровыми дорожками, которые вели на галерею второго этажа, а под лестницами темнели коридоры, входы в которые были отделаны на манер древнегреческих колонных арок. Благодаря четырем не слишком широким, но высоким окнам по обе стороны от входной двери, здесь было достаточно света, который усиливал ощущение высоты и пространства. - Как о вас доложить? – между тем осведомился дворецкий, закрывая входную дверь. - Мое имя Дэниэл Лэганн, - ответил Нил. – Но, боюсь, графу оно ни о чем не скажет, - быстро добавил он. - Мы не знакомы. Передайте месье де Ла Вреньи, что я хотел бы поговорить с ним о его брате Кристиане-Пьере. Услышав имя Креста, дворецкий вздрогнул и, забыв о манерах и достоинстве, уставился на Нила. Маска невозмутимости слетела с его лица, на котором отразилось бесконечное удивление, почти шок. - О Кристине-Пьере?! – едва слышно повторил он, но тут же, опомнившись, постарался взять себя в руки. – Д-да, конечно… Разумеется… - забормотал он, понемногу приходя в себя. – О Кристиане-Пьере, - его лицо вновь приняло прежнее безразличное выражение. - Я немедленно доложу о вас месье графу, - невозмутимо провозгласил он, после чего неторопливой, исполненной степенного достоинства, походкой пересек холл и скрылся в левом коридоре. Нил проводил его взглядом, а затем подошел к окну и посмотрел в убегающую к горизонту бесконечную синеву неба. Здесь было так тихо и спокойно. Этот древний замок каким-то чудесным образом сумел избежать жестокого, разрушительного прикосновения вездесущей длани войны, которая простерлась над миром. Он будто бы существовал в некоем параллельном мире, застывшем вне времени и пространства, как пузырек воздуха в янтаре. «Такое чувство, будто огненная лавина разрушения и смерти, прокатившаяся по Франции, не коснулась этого места». Размышления Нила были прерваны донесшимся из коридора звуком торопливых шагов. Обернувшись, он увидел входящего в холл дворецкого. Тот старался идти неторопливо и степенно, но его запыхавшийся вид явно свидетельствовал о том, что он очень спешил. - Граф примет вас, месье, - провозгласил он. – Прошу следовать за мной. Эти две короткие фразы были произнесены так пафосно, тоном, представлявшим такую смесь высокомерного апломба, детского воодушевления и, в то же время, почти менторской сдержанности, что ему позавидовали бы самые прославленные короли сцены. Нил с трудом подавил острое желание расхохотаться и молча последовал за мажордомом. Их путь оказался недолгим. Оказавшись в коридоре, дворецкий остановился у ближайшей двери и, распахнув ее, отступил в сторону. - Прошу вас, месье. - Благодарю, - Нил шагнул внутрь, дверь с тихим щелчком закрылась за его спиной. Остановившись у порога, он обвел комнату неторопливым изучающим взглядом. Судя по обстановке, это была библиотека. Вдоль стен стояли высокие, до самого потолка, стеллажи, сверху до низу заставленные книгами в дорогих кожаных переплетах с золотым и серебряным тиснением на корешках. Слева от двери уютно устроился небольшой камин с черной узорной решеткой. Яркий солнечный свет весело струился из трех огромных окон с собранными по бокам в элегантные складки тяжелыми портьерами из темно-вишневого бархата, украшенными по краям золотой бахромой. Стены и потолок этой комнаты также были украшены лепкой, как и холл, но отделана она была, в отличие от холла, в несколько мрачноватых, хотя и изысканно-строгих красно-коричневых тонах. Прямо напротив двери, у которой застыл Нил, возвышался массивный письменный стол, тускло поблескивая лакированной поверхностью из темного дерева, а перед ним стояли два старинных кресла с высокими спинками и широкими сиденьями, отделанными тем же темно-вишневым бархатом, что и портьеры, резными подлокотниками и изогнутыми ножками. - Нравится? Нил медленно повернулся и, взглянув в сторону письменного стола, откуда донесся этот глубокий мужской голос, ошеломленно замер. На мгновение ему показалось, что там, за столом, откинувшись на высокую спинку старинного кресла и закинув ногу на ногу, сидит Крест. Хотя умом он понимал, что это невозможно, но сходство между его погибшим другом и сидящим перед ним мужчиной было просто невероятным. То же худощавое лицо с красивой утонченно-изящной линией высоких скул и упрямым подбородком, те же тонкие крылья носа с легкой горбинкой, те же яркие черные глаза под странно изломленными бровями, обрамленные такими же не по-мужски длинными ресницами, и даже густые пряди блестящих иссиня-черных волос падали на широкие плечи так же, как у Креста. И голос был таким же. Глубокий, звучный, несколько смягченный теплыми интонациями местного диалекта, он напоминал таинственно-мерцающие переливы темного бархата, с теми же неуловимыми нотками холодной властности, не допускающий даже мысли об ослушании. Мужчина сидел спиной к окну, и его лицо и фигура находились в тени, отчего он казался старше и еще больше похожим на брата. Да, это вне всякого сомнения был граф Жак-Франсуа де Ла Вреньи, младший брат заключенного чикагской тюрьмы Сент-Джеймс по прозвищу Крест. Впрочем, всмотревшись в его черты попристальнее, Нил обнаружил и, может быть, не слишком явные, но, тем не менее, отличия. Кресту было тридцать шесть лет, но окружавшая его аура неприступности, ледяного высокомерия и презрительного равнодушия с почти неуловимым металлическим привкусом жестокости заставляла его казаться старше своего возраста, его брату же едва ли можно было дать больше двадцати шести, в уголках его глаз не было морщин, а их взгляд был открытым, ясным и чистым, словно звездное небо в теплую августовскую ночь, без единого намека на жестокость, непроницаемую отстраненность или холодную равнодушную пустоту, что были присущи взгляду его старшего брата, а в надменно-чувственном изгибе губ не чувствовалось горькой иронии и настороженности человека, готового в любой момент принять удар или… нанести его. Человека, разочаровавшегося в жизни, не доверяющего никому и живущего по своим собственным законам и правилам, с безразличием и презрительной усталостью взирая на окружающий его мир. Все это было в Кресте, но не в сидящем в кресле мужчине. Он еще не был отмечен страшными метками, которые оставляют на человеке годы нелегкой жизни и жестоких испытаний. Одет Жак-Франсуа был в черный костюм, идеально сидящий на его высокой худощавой фигуре и, очевидно, сшитый на заказ, и такие же черные рубашку и галстук. «Траур, - догадался Нил. – Он носит траур по брату». Он начал понемногу приходить в себя и вспомнил, что тот о чем-то спросил его. - Очень нравится, - серьезно ответил молодой человек, припомнив вопрос. - Этот замок был построен графом Шарлем де Ла Вреньи еще во времена Гуго Капета. В то время это была одна из самых хорошо укрепленных крепостей Франции. На протяжении нескольких веков она существовала в первозданном виде, пока мой прапрадед, граф Филипп де Ла Вреньи, не провел полное переустройство замка. Обе крепостные стены и ров срыли. Вы должны были видеть остатки внутренней стены, которые теперь служат оградой. Внешний вид самого замка почти не изменился, за исключением окон и балконов, а вот внутри перестроено было почти все. От башней до подвалов. Должен сказать, это мудрое решение. Было бы смешно в двадцатом веке жить в средневековом замке без отопления, электричества, водопровода и прочих изобретений современности. Со времен Филиппа каждый последующий граф де Ла Вреньи проводил реконструкцию поместья, привнося в него все самое лучшее, что было в то время. Каждый из них оставил здесь свой след, - Жак-Франсуа окинул библиотеку задумчивым взглядом. – Так что сейчас этот дом представляет собой своеобразную, но, безусловно, уникальную и вполне гармоничную смесь стилей разных эпох, - внезапно он замолчал и улыбнулся. Тепло, ясно, открыто и немного смущенно, отчего сразу же стал совсем не похож на Креста. Эта улыбка буквально осветила лицо графа, сделав его еще моложе, волшебным лучом коснулась его глаз, озарив их темную глубину смешливыми искорками. «Наверное, Крест тоже так улыбался, - подумал Нил и почувствовал, как внутри все сжалось от непонятной грусти. – Раньше. Когда был Кристианом-Пьером. Впрочем, если бы граф прошел через то, через что прошел Крест, то вряд ли смог бы так улыбаться». Но Нилу неожиданно стало легче от этой так внезапно, резко и явно обозначившейся непохожести. Словно внутри развязался какой-то узел. Между тем, граф поднял руку и элегантным взмахом указал на одно из кресел, стоящих перед столом. - Присаживайтесь, - мягко предложил он. – Я так растерялся, когда Просперо сообщил, что вы хотите поговорить со мной о брате, что совсем забыл о правилах приличия. Надеюсь, вы извините мне мою невежливость. Это было непреднамеренно. - Я понимаю. Не стоит извиняться. Подойдя к столу, Нил опустился в предложенное кресло и внимательно посмотрел на графа. Тот ответил ему таким же внимательным взглядом. С минуту они молча изучали друг друга. Первым не выдержал Жак-Франсуа. - Что вам известно о моем брате? – спросил он, и в его голосе явственно прозвучали нотки нетерпения. – Вы были знакомы с ним? - Да, - спокойно ответил Нил. – Мы вместе воевали в составе Американских экспедиционных сил. - Американских экспедиционных сил?! – странно изломленные брови изумленно взлетели. – Вы хотите сказать, что мой брат воевал в Американских экспедиционных силах? - Да, - подтвердил Нил и чуть нахмурился. Ему была непонятна столь странная реакция графа. – Я думал, вы знаете об этом. Разве вы не знали, что ваш брат воевал здесь, во Франции? - Да, я знал, что он воевал, но полагал, что он воевал во французской армии. В похоронном письме сообщались лишь дата, место и причина смерти, но ничего не говорилось о том, где он служил. - Понятно, - вздохнул Нил. - Но… - Жак-Франсуа споткнулся, подбирая слова. – Почему именно в Американских экспедиционных силах? Как он попал туда? Нил не спешил с ответом. Прищурившись, он отвел взгляд и посмотрел поверх плеча графа в синеющее за окном небо, обдумывая, что ответить. Нельзя сказать, чтобы этот вопрос оказался для него такой уж неожиданностью. Но хотя Нил и знал, что он будет задан, но вот что ему ответить на него – не имел ни малейшего представления. Проще всего было сказать правду. Но сказать правду означало рассказать этому человеку, который смотрел на него с такой радостной надеждой, что его брат был преступником, приговоренным к тюремному заключению. Что он, как Нил и другие заключенные, вынужден был выбирать между войной и застенком и предпочел жизнь среди стрекота пулеметных очередей, заунывного пронзительного свиста пуль и грохота взрывов, от которых содрогалась земля, а небо затягивало черным, пахнущим гарью и копотью, дымом. Жизнь, где им приходилось голодать и спать по четыре часа в сутки на голой земле под снегом, дождем и ветром, завернувшись в изношенную шинель, и где смерть постоянно бродила рядом, бой за боем тихо и равнодушно забирая тех, кто сражался рядом, заглядывая в глаза своими пустыми невидящими глазницами, словно напоминая, что, быть может, завтра наступит и их черед. Да, он, Крест и другие заключенные предпочли эту жизнь, где им приходилось ежесекундно скользить по острию бритвы над зияющей пропастью смерти и забвения, рискуя сорваться вниз и исчезнуть в ней навсегда, оставляя за собой кровавый след, жалкому существованию в холодном каменном колодце со спертым воздухом и грязными зарешеченными квадратиками окон, сквозь которые скудно просачивался дневной свет, где их всех терпеливо поджидал давно известный конец – медленная и мучительная смерть от чахотки с выворачивающим внутренности наизнанку кровавым кашлем и многочасовой агонией, когда секунды кажутся бесконечными, а последний вздох расцветает радостной и умиротворенной улыбкой на бледных, покрытых кровавой пеной губах, приветствуя смерть как величайшее благословение. Долгожданное избавление от мук. И ты уходишь в последний путь, сопровождаемый угрюмым молчанием и бросаемыми украдкой исподлобья равнодушными взглядами сокамерников, знающих, что придет день - и они пойдут тем же путем, сопровождаемые таким же молчанием и взглядами и брезгливым презрением охранников, чтобы быть похороненным в безымянной могиле вместе с нищими, бродягами и прочим сбродом и забытым навсегда, словно ты никогда не существовал. Он мог бы сказать такую правду. Но Нилу почему-то казалось, что Крест не хотел бы, чтобы его брат знал об этом. - Я точно не знаю, как он попал в Американские экспедиционные силы, - наконец сдержанно и спокойно ответил он. - Но думаю, что как и все мы: либо его призвали, либо он вызвался добровольцем. Мы познакомились здесь, во Франции. - Вот как, - тихо пробормотал Жак-Франсуа, на этот раз в его голосе явственно прозвучало разочарование. – А он вам не рассказывал о себе? Какие-нибудь ситуации, города. Может быть, упоминал чьи-то имена? Нил чуть нахмурился, сделав вид, что пытается вспомнить. Выдержав паузу, он покачал головой и вздохнул. - Нет, - ответил он, искренне надеясь, что его ложь прозвучит достаточно убедительно. – Мы слишком недолго знали друг друга, чтобы рассказывать о каких-то личных вещах. Кроме того, на войне нет времени делиться впечатлениями и воспоминаниями. Нам и отдохнуть толком не всегда удавалось, а на долгие разговоры и рассказы времени не оставалось вообще. Извините. - Неужели? – неуловимым летящим движением Жак-Франсуа немного наклонился вперед и чуть прищурился, сверля его пристальным изучающим взглядом. - А как же, в таком случае, вы узнали обо мне и о том, где я живу? Нил едва не рассмеялся над этой неуклюжей попыткой поймать его на лжи, но сдержался. И лишь уголки его губ дрогнули в едва заметной, призрачной усмешке, которая, впрочем, тут же исчезла. - Мне сообщили в военной комендатуре, - невозмутимо пояснил он. - Я попросил майора Стратфорда узнать, где похоронен Кристиан-Пьер. Он навел справки в военно-полевом госпитале, где тот умер, и они сообщили, что его тело было отправлено графу Жаку-Франсуа де Ла Вреньи в его поместье, расположенное неподалеку от городка Лавферезе в Провансе. Очевидно, этот вполне логично все объясняющий и, что еще более важно, незамедлительно последовавший ответ, как и спокойное и естественное поведение Нила, убедили графа в его правдивости. - Понятно, - разочарованно пробормотал он и, откинувшись на спинку кресла, тяжело вздохнул. - Очень жаль. Крис ушел из дома восемнадцать лет назад. С тех пор нам не было ничего известно о его судьбе, пока месяц назад не пришло похоронное письмо, но там сообщались лишь дата и место смерти. Я очень надеялся, что вы сможете рассказать мне хоть что-нибудь о нем. Где он был все эти годы? Чем занимался? Почему он вообще ушел вот так, не сказав ни слова? Я знаю, что незадолго до своего исчезновения он сильно повздорил с отцом. Правда, мне трудно даже предположить из-за чего именно. Крис никогда не говорил о своих спорах с отцом. Да, впрочем, это никого особенно и не удивляло. Они часто ссорились. Порой из-за таких пустяков, что становилось просто смешно. Наверное, оттого, что были очень похожи. Оба властные, вспыльчивые, гордые и так невыносимо упрямые, что иной раз хотелось схватить их, встряхнуть, как следует, и кулаками вбить в них хоть маленькую толику разума и терпимости!!! Но, увы. Про таких говорят: «Горбатого могила исправит». Хотя, по-моему, таких непримиримых гордецов не исправит уже ничто, даже могила. И то, что произошло восемнадцать лет назад, лишь подтверждает это. Как бы то ни было, их ссоре никто особенно не удивился. Просто сочли очередной вспышкой. Думали, покипят немного – и все снова вернется на круги своя, как бывало раньше. Никто даже внимания не обращал на эту размолвку, пока Крис не исчез. Лишь тогда мы поняли, что произошло что-то серьезное. Гораздо серьезнее, чем их обычная ссора. Но вопросов, разумеется, никто задавать не стал. Не осмелились. А меня тем более никто не потрудился поставить в известность о том, что происходит. Даже о том, что Крис исчез, я узнал, лишь подслушав разговор горничных. Так же я узнал и том, что незадолго перед этим у него было очередное столкновение с отцом. Из-за чего – не знал никто. Но я до сих пор помню искаженное гневом и беспокойством лицо отца… Он пришел в такую ярость, что запретил упоминать даже имя Криса. Естественно, никто не осмелился его ослушаться. Никто, кроме меня. Но кто станет отвечать на вопросы восьмилетнего мальчишки, а тем более вопреки приказу графа? Нет, окружающие отделывались невнятным бормотанием, меняли тему или просто молчали. К тому же, как я выяснил много позднее, никому ничего толком и не было известно. Кроме отца. Но никто не был особенно обеспокоен происшедшем. Окружающим даже в голову не приходило, что Крис может бросить все и вся и исчезнуть. В конце концов, он был старшим сыном, наследником громкого титула и большого состояния, да и, что там говорить, всеобщим любимцем. Поначалу думали, что это просто бездумный импульсивный выверт обиженного молодого человека. Позерство. Дескать, проветрится, одумается и вернется. Но он не вернулся. Со временем отец успокоился, но по-прежнему не желал разговаривать о брате. Хотя и беспокоился, - Жак-Франсуа чуть усмехнулся, взгляд черных глаз затуманился воспоминаниями. – Он искал его. Но Крис словно сквозь землю провалился. Поиски так и не увенчались успехом. Полное отсутствие каких бы то ни было следов. Это было странно и необъяснимо. В конце концов, все заговорили о том, что, вероятно, Криса уже нет в живых. Сначала об этом шептались с опаской, но постепенно стали говорить открыто, как о вполне очевидном и подтвердившемся факте. Разумеется, при отце об этом не упоминалось. Никто не желал испытать на себе его гнев, - Жак-Франсуа снова усмехнулся. – Он умел внушить людям страх. Его боялись до самого последнего дня. Даже когда у него уже не было сил встать с постели. Поэтому все свято блюли его давний запрет – не упоминать даже имени своенравного старшего сына, посмевшего ослушаться отца. Так что отец ничего не знал об этих слухах. Он до самого последнего мгновения верил, что Крис жив. Как и я, - помолчав, с горечью добавил граф и расстроенно тряхнул головой, но тут же снова взял себя в руки и, посмотрев на Нила, виновато улыбнулся. – Прошу прощения. Вам, наверное, совсем неинтересны наши семейные дрязги двадцатилетней давности. Просто я был очень привязан к Крису. Впрочем, его любили все. Но я… Я восхищался им и очень хотел быть похожим на него. Он был замечательным старшим братом. Мне было восемь, когда он исчез, но я как сейчас помню его. Особенно его улыбку. Она словно зажигала его глаза. Как-то Просперо – один из старых слуг - обмолвился, что когда Крис улыбался, то становился очень похожим на мать. Не знаю, правда это или нет. Я совсем не помню маму. Она умерла от воспаления легких, когда мне было три. И я не видел ни одного портрета или хотя бы просто рисунка, где бы она была изображена улыбающейся, - Жак-Франсуа снова замолчал, глядя прямо перед собой застывшим пустым взглядом, так похожим на обычный взгляд Креста, что Нилу стало не по себе. Ему снова показалось, что он разговаривает с самим Крестом, а не с его младшим братом. И вдруг Нил совершенно четко и явно ощутил его присутствие, как если бы тот действительно находился сейчас в этой комнате и стоял рядом. Странное и почти неуловимое ощущение коснулось сознания, окутав его знакомой аурой загадочности, силы и властности, невидимым ветерком пронеслось по коже, отозвавшись холодной дрожью и покалыванием, словно в тело внезапно вонзились тысячи мелких, острых иголок. Но тут граф заговорил снова, и наваждение рассеялось, словно дым. – Может быть, внешне Крис и был чем-то похож на мать, но в остальном он был точной копией отца. После смерти отца я много думал о том, что произошло. Пытался понять, почему все так получилось. И, как мне кажется, понял. Все дело именно в этом. В том, что Крис был слишком похож на отца. Слишком, чтобы они могли спокойно жить рядом. И виноват в этом был отец. Гордыня… - граф горько усмехнулся. – Он воспитывал нас по своему образу и подобию, словно пытался создать второго себя. Не знаю, как насчет меня, но с Крисом у него это получилось замечательно. Отец им очень гордился, хотя и никогда не признавался в этом. Он был сторонником строгого воспитания, считая похвалу ненужным излишеством, которое лишь портит детей. Я вовсе не хочу сказать, что он не любил нас или был жесток. Ни в коем случае. Любил. Но по-своему. Как умел. Все, что он делал, он делал ради нашего блага. По крайней мере, он был твердо в этом убежден. Но беда в том, что, пытаясь сделать нас счастливыми, он забывал самое главное – спросить, чего хотим мы. Он не был эгоистом. Просто верил, что только он знает, что для нас хорошо, а что - плохо. Наши желания в расчет не брались. Полагаю, отец бы очень удивился, узнав, что у нас вообще есть какие-то желания, а тем более собственное представление о счастье, отличное от того, которое он считал единственно возможным и приемлемым. Но даже если бы он узнал об этом, то наверняка счел бы все это глупостью, пустой ребяческой блажью. Он жил в своем замкнутом мирке, где все мы были лишь марионетками, которые должны были подчиняться его воле. Где все обязано было быть и было так, как он хотел. Он даже мысли не допускал, что может быть иначе. Впрочем, оставим это. Как говориться, о мертвых - или хорошо, или ничего. Каким бы он ни был, он был неплохим человеком и достойно прожил жизнь. Много достойнее, чем другие. Он совершил лишь одну ошибку: захотел уподобиться Богу, вершащему судьбы окружающих по своему желанию. Одна-единственная, но огромная и непростительная ошибка. И он жестоко поплатился за нее уже при жизни, хотя вряд ли кто-то догадывался об этом. Если у меня и остальных обитателей замка и даже городка не хватало мужества противостоять отцу, то Крису это удавалось просто блестяще. Как я уже говорил, они были очень похожи. Не только внешне, но и характерами. Крис был таким же сильным, безумно упрямым, а временами - просто упертым и бескомпромиссным. Но ко всему этому он еще обладал железной волей и горячим нравом. Опасное сочетание. Если он что-то решал, то его невозможно было переубедить или заставить свернуть с намеченного пути. А когда он злился, то становился абсолютно неуправляемым и способным на любой импульсивный, а иногда и совершенно безумный поступок, хотя впоследствии зачастую жалел о своих выходках. Может быть, и в тот раз все было именно так. Он разозлился, сбежал из дома, а потом пожалел об этом, но гордость и упрямство не позволили ему вернуться. Может быть. Кто теперь скажет? Поначалу отец очень терпеливо относился к его выходкам и непослушанию. Я бы даже сказал - со снисходительной усмешкой. Как к своеобразной забаве. Развлечению. Иногда мне начинало казаться, что он очень доволен сопротивлением Криса, а порою просто провоцирует его. Уверен, в душе он гордился выходками Криса, видя в них проявление силы, воли, гордости. Всего того, что он так старался воспитать в нас. Но со временем сопротивление Криса становилось все сильнее, явнее и нетерпимее. Он отказывался жить в стальных тисках правил и ограничений, которые установил отец. Отца же начало выводить из себя его непокорство и откровенное пренебрежение всеми правилами, которые тот считал незыблемыми основами жизни, не подлежащими обсуждению и сомнению, а лишь беспрекословному исполнению, как церковные догматы. Мне кажется, отец просто начал понимать, чем были чреваты своеволие, упрямство и горячий нрав его старшего сына. Их споры становились все более яростными, пока в один прекрасный день коса не нашла на камень, и… все рухнуло. Теперь я понимаю, что рано или поздно это должно было произойти - два льва не могут жить на одной территории. Уже тогда, когда Крис был еще совсем юношей, им было тесно под одной крышей. Один из них должен был уйти. И Крис ушел. Теперь я понимаю, что этот исход был предопределен изначально. Мне неизвестно, что именно послужило поводом к той ссоре, которая стала последней каплей и решила все. Но я точно уверен, что даже если бы именно этого повода не было, нашлась бы другая причина, но итог, в конце концов, был бы тем же. Это был лишь вопрос времени. Впрочем, теперь все это не имеет значения. Крис ушел. Отец потерял его. Потерял сына, которым так гордился и которому надеялся однажды передать имя, состояние, положение и все прочее, чем обладал наша семья, и упокоиться в мире с чувством выполненного долга, сознавая, что оставил великое наследие древнего рода де Ла Вреньи в руках достойного наследника. И вдруг все рухнуло. Все, что он создавал и лелеял долгие годы и с чем были связаны все его планы и надежды, в одно мгновение разлетелось вдребезги. И только потому, что сын оказался слишком похож на отца. Ирония судьбы. Думаю, это и сломило его. Исчезновение Криса и сознание, что именно он и только он виноват в том, что все так получилось, хотя он и отрицал это до самого последнего мгновения. Отец умер спустя четыре года после ухода Криса. Но за все эти четыре года он ни разу ни с кем не заговорил о нем и даже не произнес его имя. Он был очень упрям. И очень горд, - Жак-Франсуа замолчал, задумчиво и хмуро глядя куда-то прямо перед собой. Нил тоже молчал. У него было такое чувство, что, погрузившись в воспоминания, граф совершенно забыл о его присутствии и говорил уже скорее сам с собой. И тот факт, что Жак-Франсуа рассказал эту семейную драму, разыгравшуюся много лет назад, которую, к тому же, столько лет хранили в тайне, ему, незнакомому человеку - ведь он впервые видел Нила и ничего не знал о нем – являлось живейшим тому подтверждением. Но Нил не сказал ни слова и молча ждал. Секунды текли своим чередом. Наконец граф едва заметно вздрогнул и, подняв голову, посмотрел на молодого человека так удивленно, словно только сейчас заметил его присутствие. – Прошу прощения, - растерянно пробормотал он. – Я, верно, наскучил вам своими историями двадцатилетней давности? Вам это должно быть неинтересно. - Отнюдь, - невозмутимо возразил Нил и чуть улыбнулся. – Нам всем иногда нужно выговориться. Просто поговорить с кем-то, пусть даже с совсем незнакомым человеком, чтобы освободиться от груза эмоций, воспоминаний или чтобы просто разобраться в происходящем вокруг, а, быть может, в самом себе. Но, к сожалению, не всегда мы находим время, чтобы сделать это, или, что еще более важно, человека, готового нас выслушать. Все вокруг становится проще и яснее, если выразить это словами, - заметив удивление, отразившееся на лице графа, Нил понимающе улыбнулся и пояснил. - К сожалению, это не мои слова. Они принадлежат вашему брату. Вы так тепло говорили о нем. Чувствуется, что он был вам очень дорог. - Да, - согласился Жак-Франсуа и, усмехнувшись, покачал головой. – Очень. Я тяжело пережил его уход. Никак не могу понять: почему он так поступил? Ушел, не сказав ни слова. Не прощаясь… Словно я и все остальные для него ничего не значили. Какое-то время я даже злился на него. Глупо, я знаю. Но тогда, в восемь лет, мне так не казалось. Я был обижен и ужасно зол. И ничего не хотел знать. И лишь позже, когда я стал старше, начал понимать, почему он так поступил. Наверное, окажись я на его месте, то сделал бы точно так же: ушел, не сказав никому ни слова. Так проще и легче. И для того, кто уходит, и для тех, кто остается. Прощание лишь усиливает боль и тоску расставания. Да и что он мог сказать? Нередко мы сами не знаем толком, почему и зачем поступаем так или иначе, не говоря уже о том, чтобы объяснить окружающим причины наших поступков. А прощание… Что ж… Иной раз сказать «прощай» - это простое короткое слово - едва ли не самая сложная вещь в жизни. Вероятно, так чувствовал себя и Крис, когда уходил. А быть может, не хотел все усложнять. Тяжело расставаться с теми, кто тебе дорог. Смотреть в их лица и понимать, что видишь их в последний раз. Видеть их боль и слезы, знать, что причина этому – ты, и в то же время понимать, что иного пути нет. А быть может, он боялся, что ему помешают. Вне всякого сомнения, узнай отец о планах Криса, он бы не позволил ему уйти. И один Бог знает, чем бы это закончилось, так что, может, оно и к лучшему, что все так вышло. Не знаю, как сложилась его жизнь, но если бы он не ушел тогда, то, вероятно, ушел бы позже, или отец в конце концов сломил бы его. Кроме того, то, что он не попрощался, дало мне надежду, что когда-нибудь он вернется. И все эти годы я жил этой надеждой. Прощание же означало бы, что мы больше никогда не увидим его. Прощание – это конец. Точка в конце предложения, после которой ничего нет и никогда не будет. Поэтому сейчас я даже благодарен ему за то, что он ушел вот так, тихо, не говоря никому ни слова и не омрачая наши и свои воспоминания горечью прощания. Он оставил нам надежду. Надежду, что однажды он вернется. И он вернулся. Не так, как я надеялся, но все же вернулся. - Мне очень жаль, - тихо произнес Нил. - Да, - по губам графа скользнула призрачная грустная улыбка. – Мне тоже очень жаль. Но ничего уже не изменишь. Все есть так, как есть. Отца больше нет. И Криса тоже. Кто прав, кто виноват - больше не имеет значения. С мертвых не спросишь. Пусть покоятся в мире. Спасибо вам, мистер Лэганн. Брови Нила поползли вверх, а в глазах отразилось бесконечное удивление. - За что? - За возможность поговорить о брате, - Жак-Франсуа улыбнулся. – Вы не поверите, но за восемнадцать лет я впервые вот так спокойно и открыто говорю о нем. Изумление на лице Нила сменилось откровенным неверием и замешательством. - Вы правы, - пробормотал он. - В это трудно поверить. - И, тем не менее, это так. Я уже говорил, что отец запретил даже упоминать его имя. Слуги? Слуги в этом доме всегда были хорошо вышколены. Даже сейчас, после стольких лет со смерти отца, мне не удается вытянуть из них ни слова, кроме односложных убогих ответов вроде «да, ваша светлость» или «нет, ваша светлость», какой бы вопрос я ни задал. Словно молчаливые тени, исполняющие приказания. Да и большинство теперешних слуг появились в этом доме уже после исчезновения Криса. Беседовать с горожанами? Что они могут знать о моем брате, чего не знал бы я? К тому же, я не уверен, что беседа получилось бы, даже если бы я и попытался поговорить с кем-нибудь из них. Отец внушал страх не только слугам. Его уже больше десяти лет нет в живых, а у горожан до сих пор при моем появлении дрожат колени и язык заплетается. О каком разговоре может быть речь, если даже на простое приветствие они отводят взгляд, бормочут нечто нечленораздельное и спешат пройти мимо, словно я их сейчас ударю?!! – в голосе графа послышалось недовольное раздражение, и он досадливо поморщился. – Да если бы я только упомянул имя Криса в присутствии кого-нибудь из них, почти уверен, что у этого человека моментально отнялся бы язык или он упал бы в обморок, или у него случился бы сердечный приступ! А ведь Криса любили в Лавферезе. А теперь ведут себя так, словно он не сбежал из дома, а убил кого-нибудь. Словно он – преступник!!! – на этот раз в голосе Жака-Франсуа послышалось яростное возмущение, почти гнев, и… обида. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и покачал головой. – Ладно, оставим. Что толку теперь об этом рассуждать? Кроме того, действительно, что могут знать горожане о Крисе? Отец не любил выставлять семейные дела напоказ. Уверен, он позаботился о том, чтобы то, что произошло, по возможности осталось в тайне. Кроме того, у окружающих своих проблем полно. Кому есть дело до сбежавшего из дома графского сына? К тому же, многие наверняка решили, что это всего лишь красивый жест, а потом завертелось, забылось. Жизни пошла своим чередом, и всем стало не до этого. Началась война. Я даже не уверен, что кто-то из горожан еще помнит, что у старого графа был старший сын, не говоря уже о том, каким он был или как его звали. Хотя… Был один человек, - голос Жака-Франсуа снова стал тихим и задумчивым, а взгляд затуманился воспоминаниями. – Ее звали Антуанет. Дочь бывшего городского доктора. Я плохо ее помню. Мы почти не общались. Крис был влюблен в нее. И, судя по всему, это было очень серьезно, потому что даже отец был обеспокоен их отношениями. Крис был очень красив, обаятелен, к тому же, он был наследником громкого титула и огромного состояния. Все местные красавицы весьма благоволили ему. Стоило ему только пальцем поманить - и он мог получить любую из них. Вероятно, он не раз этим пользовался. Но отец никогда не обращал внимания на его увлечения, смотрел на них сквозь пальцы, как на проявления бурной молодости. До тех пор, пока Крис не влюбился в Антуанет. Я сам слышал несколько раз, как они ссорились из-за нее. Отец требовал, чтобы он прекратил встречаться с ней. Полагаю, отец рассчитывал, что Крис женится на женщине, равной ему по социальному положению. У отца было стандартное для нашего круга отношение к браку, как к сделке, целью которой является объединение состояний, титулов, установление связей и в которой чувства не имеют никакого значения. А Антуанет была всего лишь дочерью городского врача, не обладающей ни положением в обществе, ни богатством, ни связями, ни титулом, а значит, по мнению отца, совершенно не подходила на роль графини и продолжательницы древнего и знатного рода де Ла Вреньи. Но Крис проявил свое всегдашнее упрямство и продолжал ухаживать за ней. Отец был в ярости. Они сильно поссорились. Очень сильно. Так сильно они не ссорились еще никогда. А спустя несколько месяцев произошла еще одна ссора, после которой Крис исчез. Очевидно, отец был так зол на бедную девушку, что запретил мне даже близко подходить к ней, не то что разговаривать. В то время я еще не смел его ослушаться, хотя иногда наблюдал за ней издалека. Мне показалось, что она была очень расстроена исчезновением Криса. Впрочем, я могу и ошибаться, я прочти не знал ее. К тому же, и Антуанет, и Крис были очень молоды. А потом она уехала. Ее отец сказал, что она отправилась учиться в Париж. После этого я видел ее всего раз, спустя десять лет. Она приезжала на похороны своего отца, и мы случайно встретились на улице. Она была в трауре и выглядела такой грустной, бледной и измученной, что мне не хватило мужества заговорить с ней о Крисе. К тому же, быть может, она не хотела вспоминать о нем, да и момент был явно неподходящим. В общем, мы поприветствовали друг друга и… разошлись. Больше я ее не видел. По слухам, она вернулась в Париж. Я ничего не знал об Антуанет до тех пор, пока месяц назад отец Филипп, священник нашей городской церкви, не обратился ко мне со странной просьбой. Он попросил разрешения похоронить тело Антуанет Делакруа рядом с телом Криса. Признаться, я был несказанно удивлен. Просто ошарашен. Выяснилось, что Антуанет работала медсестрой в военно-полевом госпитале и погибла во время налета, когда они перевозили раненых. В похоронном письме говорилось, что ее последним желанием было, чтобы ее похоронили рядом с Крисом. Очевидно, она все-таки любила его. И они оба воевали. Может быть, они все же встретились? Наверное. Ведь Крис умер в военно-полевом госпитале. Да и, судя по последнему желанию, Антуанет знала, что брата уже нет в живых и что он похоронен здесь. Как бы то ни было, я не видел причин для отказа. Тем более, что это было последнее желание. Да и Крис любил ее. По крайней мере, когда-то. Так что теперь они покоятся рядом на городском кладбище. - На городском кладбище? – удивленно переспросил Нил. - Да, - подтвердил Жак-Франсуа, бросив на него недоуменный взгляд. - А что вас так удивило? - Да нет. Ничего. Просто обычно представителей знатных семей хоронят в семейных склепах. - А-а… - понимающе протянул граф и улыбнулся. - Верно. Но Крис ужасно не любил наш семейный склеп. Помню, он частенько говорил, что обязательно завещает, чтобы его похоронили где-нибудь в другом месте. Где угодно, но только не в этом каменном колодце, - при упоминании каменного колодца сердце Нила нервно ёкнуло, а перед глазами мелькнули холодные серые стены Сент-Джеймса. Он вздрогнул и невольно поежился. К счастью, Жак-Франсуа был так поглощен воспоминаниями, что не заметил его странного поведения, - …и, желательно, под открытым небом, - продолжал между тем граф. - Поэтому я принял решение похоронить его на городском кладбище, как он и хотел, а не в семейном склепе. Признаться, мне и самому не очень-то хочется покоиться в этом мрачном колодце под тяжеленной мраморной плитой, даже в окружении своих славных предков. Усилием воли отогнав неприятные воспоминания, Нил заставил себя сосредоточиться на словах графа. - Так значит Кре…- вовремя спохватившись, он моментально поправился. - Кристиан-Пьер похоронен на городском кладбище? Жаль, что я не знал этого раньше, а то сразу бы направился туда и не стал вас беспокоить. - Ну что вы, - возразил Жак-Франсуа в самой что ни на есть великосветской манере, исполненной вежливости и витиеватого изящества. – Никакого беспокойства. Наоборот, я очень рад нашей встрече, - он замолчал, чуть прищурившись, внимательно и задумчиво посмотрел на Нила и внезапно попросил. – Расскажите мне о Крисе. Нил бросил на него недоуменный взгляд и нахмурился. - Я уже говорил, что мы были почти не знакомы. - Я не об этом. Каким он был, когда вы познакомились? - Хм-м, - чуть склонив голову, Нил задумчиво посмотрел поверх его плеча в синеющее за окном небо. – Каким он был? Даже не знаю, - наконец пробормотал он. – Он был…необычным. В солдатской форме и в шинели, с винтовкой руках он смотрелся странно. Ни к месту. Как орел, случайно залетевший в курятник. Теперь, когда я знаю, кем он был на самом деле, я понимаю, почему. Но тогда… Тогда это производило просто ошеломляющее впечатление. Казалось бы, он ничего такого особенного не делал и не говорил. Вел себя так же, как мы, ел из общего котелка, сидел у костра, спал на земле, воевал. Разве что был более молчалив и замкнут, словно сторонился. Он редко разговаривал, еще реже смеялся, все больше сидел в стороне, глядя в небо, или чистил винтовку. Хотя у меня сложилось впечатление, что это было непреднамеренно. Просто привычка. Всегда спокойный, невозмутимый, уверенный в себе. Казалось, его ничто не могло удивить, вывести из себя. Но именно из-за этого у окружающих рождалось ощущение, что он относится к ним с высокомерным презрением, и его старались избегать. Кроме того, у меня сложилось впечатление, что он всегда был… - Нил замялся, подбирая слово, - …напряжен и замкнут не только снаружи, но и внутри. Словно в ожидании удара. Его просто невозможно было застать врасплох. Он даже просыпался мгновенно. Он никогда не нервничал и не суетился. А в бою иногда казался таким равнодушным, словно ему был неведом страх. Он относился к бою… нет, вообще к войне, с каким-то снисходительно-насмешливым презрением и равнодушием, как к какой-то игре. Словно ему было все равно, останется он в живых или погибнет. Но при всем при этом он, безусловно, был смел и… честен. Да, именно честен. Кре… Кристиан-Пьер никогда не лгал ни себе, ни другим, - разумеется, это было не совсем правдой: Нил действительно не помнил, чтобы Крест хоть раз опустился до лжи, но понимал, что причина этого крылась вовсе не в заботе о его чести или мнении других, а скорее в том, что он не видел в этом необходимости. Но Жаку-Франсуа знать об этом и о многом другом, что касалось его брата, о том, каким он был и почему он таким стал, и о его жизни вдали от этого дома было совсем не обязательно. – Ему можно было верить, - продолжил Нил. - И на него можно было положиться в трудную минуту. Вот, пожалуй, и все. Как я уже говорил, мы слишком мало были знакомы, хотя иной раз именно там, в окопах, под градом пуль, ты за считанные секунды узнаешь о человеке больше, чем смог бы при иных обстоятельствах, даже если бы прожил с ним рядом всю жизнь. Все самое сложное, скрытое глубоко внутри, моментально становится там простым, ясным и явным. На войне учишься быстро узнавать цену тем, кто находится рядом с тобой, потому что зачастую от этого зависит твоя жизнь. Нил замолчал, лихорадочно прокручивая в мыслях сказанное и пытаясь определить, не сболтнул ли он чего лишнего. Он очень надеялся, что описание, которое он дал Кресту прозвучит достаточно мягко и расплывчато, словно нарисованное небрежными хаотичными мазками краски на огромном холсте. Словно они действительно были едва знакомы. Очевидно, ему это удалось, поскольку Жак-Франсуа не стал больше задавать вопросов, а лишь тяжело вздохнул. - Понимаю. Спасибо за рассказ, месье Лэганн. Это немного, но все же лучше, чем ничего. Судя по вашим словам, Крис очень изменился за эти годы. Наверное, у него была нелегкая жизнь. Жаль, что он не смог победить свою гордость и вернуться. Очень жаль. Я так надеялся. Даже после стольких лет, когда все вокруг были уверены, что он погиб. Сообщение о его смерти стало для меня сильным ударом. Говорят, самое страшное в жизни - это неизвестность. Может быть, так оно и есть, но бывают случаи, когда не знаешь, что лучше: неизвестность, в которой есть пусть маленькая и слабая, но все же надежда, или такое вот известие, после которого надеяться больше не на что. Впрочем, все эти философские рассуждения теперь бессмысленны. Крис мертв – и ничто не может это изменить, - граф снова вздохнул и посмотрел на Нила. – Если я правильно понял, вы хотите навестить могилу Криса, не так ли? - Да, - согласился Нил. - В таком случае, не будете возражать, если я составлю вам компанию? К тому же, кладбище старое и довольно большое… Боюсь, без помощи вам будет сложно найти его могилу. - Буду весьма признателен, - в голосе Нила прозвучали нотки сдержанной, но искренней благодарности. - Хорошо. В таком случае, быть может, мы сначала пообедаем, а потом отправимся на кладбище? Вы ведь с дороги и наверняка голодны. Нил задумался на мгновение, а затем покачал головой. - Нет, благодарю вас. Дело в том, что мне нужно как можно скорее вернуться в Марсель, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд графа. – Корабль, на котором я возвращаюсь в Америку, уходит в воскресенье, но до своего отъезда я должен разузнать о судьбе еще одного моего товарища. Я планировал покинуть Лавферезе сегодня же, вечерним поездом. Так что, если вы не возражаете, то я хотел бы отправиться на кладбище немедленно. - Что ж… - Жак-Франсуа разочарованно вздохнул, но не стал спорить. - Как пожелаете. Я только возьму плащ. Поднявшись, он обогнул стол и направился к двери. «Даже походка как у брата, - мысленно отметил Нил, проводив его взглядом. – Разве что более легкая». Он тоже поднялся с места, собираясь последовать за графом, но, обернувшись, ошеломленно застыл на месте. Над входной дверью висел большой портрет. Нил сразу же узнал Креста, хотя между подростком, изображенным на холсте в строгом черном костюме с темным галстуком, замысловатым узлом охватывавшим выглядывавшую из отложного воротничка белоснежной рубашки худую шею, и тем мужчиной, образ которого хранился в его памяти, было мало что общего. Художнику удалось даже передать ощущение мешковатости, с которой чопорный костюм сидел на его высокой, очень худой и по-юношески угловато-нескладной фигуре. Судя по всему, когда рисовался этот портрет, Крест находился в том сложном возрасте, когда мальчик уже не мальчик, но еще и не юноша. Черный цвет и строгий классический покрой костюма делали его старше, но непослушные прядки, упрямо выбивавшиеся из тщательно расчесанных, тяжелых волн волос, аккуратными крыльями спадавших на плечи, и сияющие черные глаза, в глубине которых светились смешливые искорки озорства ребенка, задумавшего очередную шалость и уже предвкушающего ее удачное осуществление, сводили на нет это ощущение взрослости. Чувствовалось, что мальчику очень не нравилось позировать, но, очевидно, необходимость делать это была подкреплена соответствующим воздействием со стороны отца, которому он, несмотря на все свое недовольство и возмущение, был вынужден подчиниться. Кристиан-Пьер стоял в классической позе: чуть повернувшись боком, откинув голову назад и глядя на художника прямым, открытым взглядом. Его подбородок был упрямо вздернут, темный костюм сдержанными линиями подчеркивал элегантный разворот пока еще не слишком широких, угловатых плеч, а согнутая в локте левая рука с длинными изящными пальцами свободно-расслабленно покоилась на спинке стоящего рядом кресла. На лице мальчика красовалось подобающее моменту и положению и такое до боли знакомое невозмутимо-высокомерное выражение, но где-то в самом уголке его надменно-изогнутых губ притаилась почти неуловимая, вызывающе-насмешливая улыбка, явно свидетельствовавшая о том, что его высокомерие и невозмутимость - не более чем искусная маска, дань необходимости подчиняться чужим правилам, а от высокой, полной юношеской гибкости и силы фигуры исходили невидимые волны одновременно яростного протеста и тоскливого терпения… Словно от дикого животного, которого внезапно лишили свободы и посадили на цепь. Рядом с Крестом была изображена женщина. Едва взглянув на нее, Нил понял от кого тот унаследовал роскошные черные волосы, изысканно-красивую линию высоких скул и этот странный рисунок бровей. Правда, у его матери их полет был не таким резким, по-женски сглаженным, а густые иссиня-черные волны были убраны в высокую строгую прическу, скрепленную диадемой в виде тонкого золотого обруча, украшенного резьбой и рубинами, и только пара локонов расчетливо-изящно спускалась вдоль стройной шеи и падала на плечо. Темнота ее волос и черные глаза, опушенные длинными загнутыми ресницами, ярко контрастировали с молочной белизной кожи. Ее лицо было красиво, но тонкой и какой-то бездушно-холодной красотой. Красотой не земного создания, а мраморной статуи, которая вызвала лишь благоговейное преклонение, но не желание прикоснуться. Высокий лоб, тонкий прямой носик, округлые щеки, чувственно-надменный изгиб полных губ, мягкая округлая линия подбородка. Ею можно было любоваться, но любоваться издалека, как каким-нибудь дорогим произведением искусства, восхищаясь мастерством его создателя, но не испытывая к нему влечения и не ожидая от него тепла. Графиня была одета в простое, но, судя по струящимся блестящим складкам, сшитое из дорогого шелка темное платье, оживленное белоснежными, широкими кружевными манжетами и пелериной. Женщина сидела в кресле, напряженно выпрямив спину и расправив плечи, что подчеркивало ее великолепную осанку и гордый, может быть даже слишком гордый, поворот головы. В устремленном на художника взгляде светились покой и зеркальная непроницаемость, но высокая стройная фигурка и тонкие белые руки с длинными изящными пальцами рождали ощущение о почти хрустальной хрупкости ее обладательницы. На коленях женщина держала ребенка лет двух или трех. «Должно быть, Жак-Франсуа», - решил Нил, скользнув взглядом по пухлому с широко распахнутыми черными глазенками, горящими любопытством и недоумением, личику малыша. Взгляд Нила поднялся выше и, добравшись до высокого мужчины, стоявшего позади кресла, замер. Жак-Франсуа ничуть не погрешил против истины, когда описывал отца. Властный. Да, именно так сказал бы Нил, если бы его попросили описать графа де Ла Вреньи. Очень властный. И эта властность проявлялась буквально во всем. В тяжелом холодно-высокомерном взгляде черных глаз, взирающих на художника из-под прямых широких вразлет бровей. Взгляде свысока, с почти неуловимым оттенком презрения и превосходства истинного аристократа, снизошедшего до недостойного его окружения. В линии высокого лба, длинного, с легкой горбинкой носа, в надменной складке тонких губ с опущенными уголками, в которых пряталось то ли недовольство, то ли усмешка, в твердом упрямо вздернутом подбородке. В каждой линии этого резкого, словно вытесанного из гранита, худощавого лица. Темные, коротко подстриженные волосы графа были аккуратно зачесаны назад, на висках их тронула седина. Одет он был в выгодно подчеркивающий его высокую статную фигуру строгий темный костюм классического покроя, белую рубашку и темный галстук, завязанный вопреки тогдашней моде простым незамысловатым узлом. Правая рука графа была согнута в локте, ладонь заложена за борт сюртука, а левая покоилась на спинке кресла, в котором сидела графиня, но не свободным, полным изящества жестом, что характеризовал позу его сына, а уверенно и тяжело, словно утверждая право хозяина. Отмечая все, что его окружало, невидимой печатью своей собственности. Холодная властность и угрюмая сила волнами исходили от этой высокой надменной фигуры графа, заставляя все вокруг тускнеть и отступать на второй план, склоняя голову, подобно придворным при появлении короля, пронизывали картину и, вырываясь из нее, струились по комнате, окутывая смотрящего незримой таинственной дымкой. Впечатление было настолько сильным, что Нилу на мгновение показалось, что он чувствует присутствие бывшего хозяина этого дома, как если бы тот действительно был сейчас здесь, в этой комнате. Нил всей кожей ощутил его пронзительный тяжелый взгляд, устремленный на него. Он словно упирался ему в затылок, а затем скользнул вниз и лег на плечи невидимым грузом ледяного высокомерия. Нилу стало не по себе. Вздрогнув, он тряхнул головой, прогоняя наваждение, и чуть усмехнулся. «Да уж… Неудивительно, что ни у кого не хватало смелости противостоять этому человеку. Если его изображение двадцатилетней давности производит такое впечатление, то представляю, каково это было, когда он был жив. Такой человек без труда подчинит себе все и вся. Что ж… Теперь понятно, у кого Крест взял свою властность. Жак-Франсуа прав, они не смогли бы существовать под одной крышей. Слишком похожи. Слишком, – его взгляд снова переместился на сидящую в кресле графиню. – Под стать мужу. Такая же красивая, гордая и… холодная. Аристократка до мозга костей. С другой стороны, с чего я взял, что она – аристократка? То, что она так выглядит, еще ничего не означает. Хотя, нет. Она точно аристократка. Учитывая то, что рассказал Жак-Франсуа, граф мог жениться только на женщине, которая была равна ему по положению. Иначе вряд ли он стал бы противиться отношениям Креста и Антуанет только потому, что Антуанет была дочерью городского врача. Интересно, граф любил жену или это был типичный великосветский брак – расчетливый холодный альянс двух незнакомых людей, соответствующих друг другу по богатству и положению, где нет, не может быть и изначально не допускается существование каких-либо чувств, будь то любовь или ненависть? А она его? – Нил всмотрелся в черные глаза графини, светящийся непроницаемым покоем. Ее красивое холодное лицо было подобно зеркальной стене, надежно скрывающей все ее чувства. По нему невозможно было ничего прочесть, словно его хозяйке были вообще неведомы эмоции, тревоги, волнения. - Как статуя. Или механическая кукла, - подумал Нил и перевел взгляд на графа. Его лицо было точно таким же: спокойным, холодным и непроницаемым. Что бы ни связало эту пару – долг, правила, предписываемые обществом, или чувства - оно было надежно скрыто от глаз посторонних. Перед мысленным взором Нила проплыли лица его собственных родителей, и он попытался вспомнить, как они относились друг к другу, но в памяти крутились лишь какие-то мутно-расплывчивые образы и обрывки пустых, ничего не значащих, исполненных вежливого равнодушия фраз. И он вдруг понял, что никогда не обращал внимания на их отношения. Хотя и не мог вспомнить, чтобы они когда-нибудь ссорились в его присутствии, выказывали друг другу свое недовольство или, наоборот, радовались, обсуждали какие-нибудь повседневные мелочи, спорили. Чтобы они вообще проявляли хоть какие-то эмоции по отношению к друг другу. Всегда только спокойное, холодное, вежливое безразличие. Словно два незнакомца, которым общественным мнением было предписано жить в одном доме и которые беспрекословно подчинялись этим негласным правилам, не допуская даже мысли о том, что их можно изменить или даже просто нарушить. Они спали в одной постели, ели за одним столом, воспитывали детей, посещали званые вечера и светские рауты, встречались с друзьями и знакомыми, говорили о чем-то. Но при этом каждый из них существовал в параллельном мире, своей собственной маленькой Вселенной, куда не было доступа другому. – Может быть, и этих людей связывали такие же отношения? Наверное, так и было, иначе граф не был бы таким, каким описал его Жак-Франсуа». Его размышления были прерваны приходом Жака-Франсуа. Заметив его внимательно-задумчивый взгляд, устремленный на картину, граф понимающе улыбнулся. - Это наш единственный семейный портрет, - пояснил он. – Нарисован за месяц до смерти мамы. Крису тогда было тринадцать. - Понятно, - взгляд Нила бессознательно скользнул вниз и снова остановился на Кресте. Он всмотрелся в его юное, открытое лицо и внезапно где-то в глубине его души наконец-то окончательно установилась уверенность, что он поступил правильно, не рассказав Жаку-Франсуа о прошлом его брата. «Пусть он помнит его вот таким. Полным света и надежд. Помнит Кристиана-Пьера, которым он был когда-то, а не Креста, которым он стал… Крест сполна заплатил за все и заслуживает доброй памяти. Пусть покоится в мире». Но он, разумеется, не произнес это вслух. - Вы с братом очень похожи, - только и сказал Нил и, отведя взгляд от портрета над дверью, посмотрел на Жака-Франсуа. - Только внешне, - граф улыбнулся, но его улыбка вышла грустной, с каким-то странным смирением. – К сожалению, вынужден признать, что мне никогда не стать таким, как Крис. Мы слишком разные. Он был энергичным, подвижным, веселым, смелым. А я, наоборот, слишком тихим и спокойным. Он успевал везде и всюду, делал, что хотел. Казалось, дай ему шанс – и он сможет перевернуть весь мир. Мне же больше нравилось наблюдать за жизнью со стороны, не участвуя в ней. Просто следить за ее бурным течением и размышлять. По характеру я – полная противоположность Криса, а потому стал настоящим разочарованием для отца. Поначалу он еще пытался перекроить меня на свой лад, словно бы пытался сделать второго Криса, но со временем понял, что это невозможно, и оставил свои попытки. К тому же, после ухода Криса он стал менее настойчивым. Он так и не оправился от этого удара. А тут еще и я со своей непохожестью. Но у него не было выбора, он вынужден был назначить меня своим наследником. Хотя я бы не возражал, если бы все сложилось иначе. Если бы Крис вернулся, я бы с удовольствием уступил ему его место, - он помолчал несколько секунд, а затем добавил, меняя тему. – Машина готова. Мы можем ехать, - и вышел из библиотеки. Нил еще раз взглянул на портрет и последовал за графом. На кладбище было тихо и безлюдно. И мирно. Словно это место каким-то непонятным образом вырвалось из шумного мира жизни, кипящей за низенькой оградой из необработанного камня, и существовало по своим собственным законам – законам тишины и застывшего безмолвного покоя спящих вечным сном под потрескавшимися от времени и поросшими увядшей травой плитами. Пахнущий зимой и солью ветер беззвучно гнал влажную почерневшую листву… Следуя за графом, Нил обогнул старую церковь, чьи темные острые шпили упирались в серую прозрачность неба, и они медленно пошли по узкой тропинке, петляющей между могил, засыпанных листьями вперемешку с грязным тающим снегом и с покосившимся кое-где крестами. Дорога прошла в молчании. Жак-Франсуа сосредоточенно вел машину и казался целиком поглощенным этим занятием. Нил же удобно устроился на соседнем сидении и равнодушно смотрел, как проплывает за холодным стеклом унылый зимний пейзаж. Думать ни о чем не хотелось. Мерное покачивание и тихое урчание автомобиля убаюкивало, и постепенно он задремал. К несчастью, дорога оказалась не слишком длинной, и спустя четверть часа машина не спеша прокатилась по узким улочкам города и замерла перед городской церковью. И вот он уже шагает за графом в застывшей тишине, вдыхая холодный влажный воздух. Обогнув очередной холм, покрытый торчащими в разные стороны сухими стеблями травы, тропинка резко повернула в сторону и… Нил с трудом удержался, чтобы не открыть от изумления рот. Прямо перед ним, возле самой ограды, возвышался широкий свеженасыпанный могильный холм. Дорожка вокруг него была вымощена мраморной плиткой, а в основании высился мраморный постамент с отделанной изящной резьбой траурной доской в центре и статуей наверху. Вернее, статуй было две. Мужчина и женщина. В мужчине Нил без труда узнал Креста. Правда, и здесь он больше походил не на того мужчину, которого он знал, а на того мальчика со смеющимися глазами и притаившейся в уголках губ улыбкой, который был изображен на портрете в библиотеке графского замка. «Хотя, нет. Здесь он постарше, - мысленно отметил Нил, ошеломленно разглядывая статую. – И все же так молод. Лет шестнадцать. Или, быть может, восемнадцать». Он перевел взгляд на женщину и снова испытал шок. Несмотря на то, что она, как и Крест, была изображена совсем юной, Нил сразу же узнал ее. Это была одна из медсестер, что ухаживала за ними в военно-полевом госпитале 1480. Женщина с пышными каштановыми волосами, добрыми карими глазами и ласковыми руками. Та самая, которая была подругой. «Жоа…» Стоило Нилу лишь вспомнить это имя, как перед его глазами, словно наяву, встал знакомый образ: водопад огненных локонов, едва удерживаемых скромной белой косынкой медсестры, яркие фиалковые глаза, озорной носик и полные чувственные губки. Ему даже на мгновение показалось, что он услышал ее звонкий, согревающий душу смех. Нил нахмурился и мысленно отчитал себя за легкомыслие. «Ты стоишь перед могилой друга и его женщины, которые погибли совсем недавно! – строго напомнил он себе. – Как ты можешь в такую минуту думать о какой-то там девушке, пусть даже такой милой и красивой, как Жоа?!! Ты пришел сюда, чтобы отдать последнюю дань уважения своему другу, не так ли? Так сделай это как положено! Сейчас определенно не место и не время для подобных и, к тому же, совершенно глупых, напрасных и пустых мыслей. Неужели ты растерял последние остатки чести и совести, Кардинал? Тем более, что тебя и мадемуазель Дюваль ничего не связывает. Ей нет до тебя никакого дела. Она даже не узнала тебя. Да и виделись вы всего два раза и то благодаря случайному стечению обстоятельств. Так что тебе лучше выбросить ее из головы как можно быстрее и заняться своими собственными делами! Так будет лучше. Для всех. И, в первую очередь, для тебя самого! - Нил нахмурился еще сильнее и незаметно тряхнул головой, прогоняя образ рыжеволосой медсестры-француженки, и снова посмотрел на статую женщины. – Антуанет… Значит, это была Антуанет. Женщина, которая любила Креста на протяжении восемнадцати лет. И которую любил Крест. – Нил вспомнил странную просьбу друга в то утро, перед самым боем, который унес его жизнь. - Точно любил. Вот уж действительно, иногда судьба преподносит нам неожиданные сюрпризы. Встретиться спустя столько лет. И где? В военно-полевом госпитале! И, не успев встретиться… погибли. Оба. Жестоко. И несправедливо. Впрочем, как и вся наша жизнь. Но… - неожиданно пришедшая в голову мысль снова заставила Нила тревожно вздрогнуть. – Жак-Франсуа сказал, что Антуанет погибла во время налета, когда они перевозили раненых. А Жоа говорила, что они работают вместе. Значит, во время налета Жоа тоже была там. А если погибла Антуанет, то… Господи, неужели Жоа тоже… - мысль повисла в воздухе. Нил не мог заставить себя закончить ее. Мир пошатнулся и завертелся в сумасшедшем вихре, уплывая в шагнувшую навстречу темноту. Нил внезапно ощутил, как тревожно сжалось сердце, перед глазами затрепетала серая туманная пелена, а где-то глубоко внутри, затопляя душу ледяным холодом, зашевелился отвратительный липкий страх. По телу разлилась неприятная слабость, а колени мелко задрожали. Усилием воли он взял себя в руки и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Помогло. Дрожь прекратилась, туман перед глазами рассеялся. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. – Нет, не может быть! Все это глупости!!! Игра воображения!!! С такой же вероятностью можно предположить, что Жоа там не было. Она могла быть в это время в другом госпитале. Она сама говорила, что их частенько отправляют в соседние госпиталя, когда там требуется помощь. Кроме того, даже если во время налета она была там, это вовсе не означает, что она была ранена или погибла. Да и какое мне, собственно, дело?!! – с внезапной яростью подумал Нил. – Какая МНЕ разница, что произошло или происходит сейчас с этой рыжей медсестрой?!! Она ничего не значит для меня, как и я для нее, так какого черта?!! Эта встреча в 1480 была всего лишь случайностью. Скорее всего, мы больше никогда не встретимся. К тому же, не похоже, чтобы мадемуазель Дюваль испытывала хоть какой-то интерес к моей персоне. Я для нее был всего лишь одним из множества пациентов, за которым она должна была ухаживать. Это было ее обязанностью. Вот и все! Так что прекрати думать о ней, Нил Лэганн! К тому же, такая девушка все равно не для тебя! Ты только испортишь ей жизнь. Кроме того, это совершенно бесполезно, потому что вы больше не встретитесь!» - Что с вами, месье? – бархатный голос графа неожиданно ворвался в его сознание. Нил вздрогнул и, подняв голову, встретился со взглядом черных глаз, в которых светилось беспокойство. – Вы побледнели. Вам плохо? - Нет, - Нил покачал головой и заставил себя улыбнуться. – Все в порядке. Просто задумался, - чтобы отвлечь внимание Жака-Франсуа, он кивнул на статую. – Просто изумительно. Великолепная работа. - Да, - согласился граф. – Абсолютно с вами согласен – работа просто изумительная. Ее сделал месье Моррель. Он – резчик по камню и уже много лет живет в Лавферезе. Совсем уже старик, но каждое его творение – шедевр. Что еще более удивительно, он сделал это по памяти. Он знал и моего брата, и Антуанет. К тому же, он был хорошим другом отца Антуанет, покойного месье Делакруа, так что это скорее дань памяти Антуанет, чем моему брату. Впрочем, какое это имеет значение? По какой бы причине месье Моррель ни сделал это, его творение все равно прекрасно. Нил смог лишь молча кивнуть головой в знак своего полного согласия. Выразившись столь высокопарно, Жак-Франсуа нисколько не погрешил против истины – статуи действительно были великолепны. Чувствовалось, что мастер не просто выполнял заказ, но вложил в это дело всю свою душу и умение. И в его искусных руках мертвых холодный мрамор ожил, превратившись в юношу и девушку. Они стояли совсем рядом. Правой рукой юноша обнимал талию девушки, словно поддерживая ее, чтобы она ненароком не оступилась. Спина и плечи девушки были чуть откинуты назад, создавая впечатление, что она опирается на обнимающую ее руку. Лица Креста и Антуанет были обращены друг к другу, а на губах играли улыбки. Невидимый ветер развевал их волосы и юбку Антуанет. Они выглядели такими юными, одухотворенными, полными жизни, радости и света, что Нилу на мгновение показалось, что еще секунда – и они действительно шагнут со своего мраморного пьедестала и, смеясь, пойдут к нему навстречу. - Не знаю, что там было между моим братом и Антуанет, - продолжал между тем Жак-Франсуа, - но здесь они выглядят так, словно действительно любили друг друга. - Они любили, - тихо ответил Нил, не отрывая взгляда от каменных лиц, озаренных любовью и счастьем. - Что? – переспросил граф и, обернувшись, удивленно посмотрел на Нила. - Они любили, - спокойно повторил тот. – Антуанет Делакруа работала военной медсестрой. Она и Крест встретились в сентябре этого года в военно-полевом госпитале 1480. Она ухаживала за нами. После… В тот день… - Нил споткнулся, - когда его снова ранили, - наконец неуклюже продолжил он, - рано утром, перед боем ваш брат попросил написать ей, если с ним что-нибудь случится. Он сказал, что не хочет, чтобы она ждала понапрасну. Я выполнил его просьбу. - Вот как… - пробормотал Жак-Франсуа. – Это многое объясняет. Например, ее последнее желание. Должно быть, она получила ваше письмо и знала, что Крис погиб, а его тело отправили сюда, - он еще раз взглянул на статую. – Значит, Крис все-таки любил ее. И они встретились и сразу же погибли. Несправедливо. - Да, - согласился Нил. – Но на войне нет места справедливости. Смерть не выбирает. Но, по крайней мере, она забрала их обоих. Было бы еще более несправедливо, если бы погиб лишь один из них. Особенно сейчас, когда они только встретились. Это было бы слишком больно: обрести надежду на счастье и тут же снова потерять ее. - Да, наверное, - пробормотал граф, и они замолчали. Нил подошел ближе и, присев на корточки, чуть коснулся кончиками пальцев траурной плиты, на которой были высечены имена Антуанет и Креста и даты их рождения и смерти. От черного мрамора веяло холодом. Нил закрыл глаза. На протяжении этих дней, что прошли с того мгновения, когда майор Стратфорд сообщил ему, что Крест мертв, он часто думал о своем странном друге. Нилу казалось, что он хочет сказать так много, но здесь и сейчас, возле его могилы, он никак не мог найти нужные слова. Мысли путались и разбегались, и он никак не мог собрать их воедино. И внезапно он понял, что совсем не хочет ничего говорить. Любые слова были теперь бессмысленны. Креста больше не было, и для него больше не имели значения ни равнодушное молчание, ни злобные сплетни, ни едкие насмешки, ни изъявления благодарности. Ничто из того, что принадлежало миру живых, составляло саму его суть, но было слишком мелким и ничтожным по сравнению с немым величием Вечности. Все это не имело и не могло иметь ровным счетом никакого значения для того, кто переступил тонкую грань, отделяющую жизнь от смерти, и растворился в ее холодных объятиях, оставив после себя лишь холод могильной плиты, да… память. Свой образ, частицу себя, которая продолжала жить в сердцах тех, кому он был дорог. Налетевший ветерок мягко коснулся щеки Нила и устало погнал глухо шуршащую листву по тропинке, но он не заметил этого. Закрыв глаза, он думал о Кресте. Он думал о человеке, которого когда-то встретил в стенах чикагской тюрьмы Сент-Джеймс, у которого многому научился и благодаря которому многое понял в этой жизни. О человеке, вместе с которым ушел на войну и бился насмерть бок о бок в течение долгих месяцев, которому не раз спасал жизнь и который не раз спасал жизнь ему, который стал ему другом и… который однажды не вернулся из боя. О человеке, который ушел, не прощаясь, и благодаря которому он, Нил Лэганн, заключенный чикагской тюрьмы Сент-Джеймс по прозвищу Кардинал, остался жить на этой земле. «Все, что нам остается, это помнить о тебе, Крест. Каким ты был и что ты для нас сделал. Жак-Франсуа будет помнить Кристиана-Пьера, но я… Я буду помнить тебя, Крест. Я буду помнить. Обещаю». Пронзительный гудок паровоза медленно проплыл над просыпающимся городом и растаял в прозрачном сером небе. Надсадно свистя и громыхая колесами, поезд медленно прополз вдоль платформы и, вздрогнув и испустив тяжкий вздох, остановился. Зыбкую морозную тишину марсельского вокзала нарушили гулкий топот множества ног и тихий гул голосов приезжих и встречающих, изредка прерываемые фырканьем и шипением пара, выпускаемого из паровозных котлов. Нил вышел из вагона и, равнодушно скользнув взглядом по столпившимся на платформе людям, быстро поспешил к выходу. Марсель был таким же, как всегда: серым, промозглым и каким-то недовольно-настороженным, словно ощетинившийся еж, почувствовавший опасность, но не могущий определить, откуда она исходит. «Надо зайти в комендатуру и доложить майору Стратфорду, что я вернулся». Свернув в ближайший переулок, Нил направился к центру города, где находилась здание комендатуры. Навстречу ему то и дело попадались солдаты, облаченные в такую же, как у него, зеленую форму, которые неспешно прогуливались по улицам, наслаждаясь тишиной и покоем. «А их стало больше, чем позавчера, - мимоходом отметил Нил. – Значит, прибыло еще одно отделение. Надо бы поискать среди них Штопора. Не верю, что он погиб. Кто угодно, но только не он. Этот чертов тощий ирландец живуч, как крыса. Нет, он точно жив, а значит, рано или поздно объявится здесь». Свернув за угол, он остановился перед знакомым двухэтажным зданием с крышей из кроваво-красной черепицы. Как ни странно, но вокруг не было ни одного солдата, а само здание казалось темным и пустым, словно бы спящим. Окинув его недоуменным взглядом, Нил пожал плечами и, поднявшись на крыльцо, решительно вошел внутрь. Здесь, так же, как и на площади перед зданием, было пусто и царила тишина. Нил быстро поднялся по лестнице и, остановившись перед знакомой дверью, постучал. Изнутри не донеслось ни звука. «Что происходит? – растерянно подумал Нил. - Куда все подевались? Весь город буквально забит солдатами, а в военной комендатуре - ни души!» Он постучал еще раз. Так, на всякий случай, не рассчитывая услышать ответ. Но тут, к его удивлению, за дверью послышались быстрые шаги, а спустя секунду она распахнулась, и перед Нилом предстал уже знакомый ему адъютант майора. - Доброе утро, - приветственно улыбнулся он. - Доброе утро, сэр, - машинально пробормотал Нил, растерянно глядя на него. Впрочем, спустя мгновение он опомнился и, чуть нахмурившись, продолжил уже вполне уверенным тоном. – Я зашел, чтобы доложить о своем возвращении майору Стратфорду. Он просил об этом. - Да, я помню, - кивнул адъютант. – Майора сейчас нет в комендатуре. У нас возникли кое-какие проблемы с размещением прибывающих солдат, и майор отправился в магистрат. - И когда он вернется? - Не имею ни малейшего представления. Но вы можете отправляться к себе, мистер Лэганн. Я сообщу майору о вашем возвращении. - Спасибо, сэр. До свидания. - До свидания. Отвернувшись, Нил направился к лестнице. За его спиной раздался тихий стук закрывшейся двери. Спустившись вниз, он вышел на улицу и, закрыв глаза, с наслаждением вдохнул холодный влажный воздух. - Да это никак наш Кардинал собственной персоной? – донесся откуда-то со стороны насмешливый мужской голос с до боли знакомым ирландским акцентом. Нил не открыл глаза, но по его губам скользнула едва заметная улыбка облегчения, тут же, впрочем, превратившаяся в надменно-сардоническую усмешку. - Рад слышать твой надоедливый голос, ирландец, - насмешливо бросил он. - Да неужто?!! – на этот раз голос прозвучал значительно ближе. – Звучит так, словно ты не сомневался, что я жив. Нил открыл глаза и, смерив подходящего к нему Штопора высокомерно-снисходительным взглядом, снова усмехнулся. - Действительно, не сомневался. В нашем беспардонном мире почему-то везет только таким отъявленным прохвостам, как ты. - Неужели? – Штопор вскинул голову, вызывающе выпятив подбородок явно наигранным жестом. – В таком случае, ты недалеко ушел! – осклабился он, радостно сверкнув глазами. – Ведь ты тоже жив. - Очевидно, ты прав, - Нил слабо рассмеялся и, шагнув ему навстречу, дружески похлопал его по плечу. – Рад тебя видеть, Штопор. - И я рад, паря! – улыбнулся тот, но на этот раз простой, доброй улыбкой. – Очень надеялся, что с тобой все хорошо. - Я тоже. Мое отделение в Марселе уже полторы недели, и я сразу же начал искать тебя, но не нашел. Ты уже знаешь, что нас помиловали? - Да. Мы прибыли вчера. В комендатуре мне сообщили, о пересмотре приговора. Признаться, не ожидал, но, черт побери, рад! Я ведь даже и не надеялся, что чушь, которую нес тот майор в Сент-Джеймсе, окажется правдой. Видимо, Бог все же еще не совсем отвернулся от нас. Там же, в комендатуре, я узнал, что ты тоже здесь, но ненадолго покинул город. Кстати! - он взглянул на Нила и чуть прищурился, сверля его внимательным взглядом. – А куда это тебя носило? - Долго объяснять, - вздохнул тот. - Ладно, - ирландец безразлично пожал плечами. – Не хочешь говорить – твое дело. А где Крест? Вы же вроде вместе тогда в госпиталь угодили? Повисла тяжелая тишина. Штопор недоуменно посмотрел на Нила, но тот отвел взгляд. - Креста больше нет, - наконец тихо ответил он. – Крест погиб. - Что?!! – глаза ирландца округлились до невероятных размеров. – Но… Невероятно! Вот уж действительно. Ну… - растерянно забормотал он. - Тьфу ты черт! Не ожидал! Никак не ожидал! Чтобы такой, как он… Он один стоил всех, кто сидел в этой дыре под названием Сент-Джеймс, вместе взятых! Никогда бы не подумал. Да кто угодно, только не он! Как это получилось?! – совладав-таки со своим изумлением, требовательно осведомился он. - Я же сказал: это долгая история, - вздохнул Нил. - А нам спешить некуда! Нил поднял голову и задумчиво посмотрел в небо. Ему совсем не хотелось сейчас вспоминать то, что было связано с гибелью Креста. Рана была еще слишком свежа. Но Штопор тоже был его другом и, что еще более важно, другом Креста. Они многое разделили в этой жизни. И не только во время этой глупой бессмысленной войны, но и до нее, в серых каменных стенах Сент-Джеймса. Они сражались рядом и не раз спасали друг другу жизнь. Штопор имел право знать о том, что произошло с Крестом. - Хорошо, - наконец вздохнул Нил. – Пойдем позавтракаем где-нибудь. А заодно и поговорим. - Хорошая идея, – с энтузиазмом согласился ирландец, и они направились вниз по улице. Спустя несколько дней… Тяжелый корабельный гудок взмыл в затянутое серыми ватными тучами небо и торжественно поплыл над волнующейся гладью Средиземного моря. Только сейчас оно не радовало глаз лазурной синевой, а напоминало скорее колышущуюся чернильную гущу. «Вот и все, - Терри закрыл глаза и вдохнул влажный морской воздух, пахнущий ветром и солью. – Мы возвращаемся домой. Прощай, Франция! И, наверное, навсегда. Вряд ли я когда-нибудь еще приеду сюда. Слишком уж много плохих воспоминаний теперь связано с этим местом. Слишком много людей погибло здесь. Даже женщины. А Кенди… - при воспоминании о любимой девушки, сердце невольно сжалось от грусти и тревоги. - Подумать только, и ты тоже была здесь. Ты тоже воевала. Не так, как мы, по-своему, но воевала. Надеюсь, у тебя все хорошо, Тарзан-с-веснушками. Надеюсь, ты жива, здорова и скоро вернешься домой, в Америку, как и мы. А быть может, уже вернулась. Война-то ведь закончилась. Разумеется, так и будет. Иначе просто не может быть! С тобой не могло ничего случиться. Это было бы слишком ужасно и несправедливо. Обещаю, как только вернусь, я постараюсь узнать, что с тобой. Пусть мы больше не встретимся и не увидим друг друга, но я должен знать, что ты вернулась и у тебя все в порядке. Лишь зная это, я смогу жить спокойно». - Терри! – знакомый голос ворвался в его размышления. Терри обернулся и увидел Чарли и Шарля. Они стояли за его спиной на расстоянии шага, но он так задумался, что совершенно не слышал, как они подошли. Они внимательно смотрели на него и улыбались сдержанными, добродушно-насмешливыми улыбками, но их глаза горели той самой беззаботной, всепоглощающей радостью, которая воцарилась в душе каждого солдата с того момента, как было объявлено об окончании войны. Радости, которая мгновенно сделала их лица юными и чистыми, какими они были когда-то, в теперь уже оставшейся в далеком и невозвратимом прошлом жизни. Словно и не было этих долгих месяцев жестоких кровавых боев, когда им приходилось убивать других, погибать самим, терять друзей, когда каждая минута казалась нескончаемо долгой, подобной Вечности. - Ты чего такой смурной? – продолжал между тем Чарли, подходя еще ближе. – О чем задумался? Брось! В такой день грех думать о неприятном и щеголять такой мрачной физиономией! Ты только подумай: война закончилась, и мы едем домой! Вслушайся, как это звучит! Мы едем домой!!! Домой!!! Боже, никогда не думал, что буду так радоваться возвращению в Америку! Но, видимо, верно говорят: всюду хорошо, а дома лучше. Даже если тебя там никто не ждет. Зато все вокруг знакомо до мелочей. Так что забудь о своих тревогах и неприятностях и порадуйся вместе с нами. - Ты прав, Чарли, - согласился Терри. - В такой день не стоит думать о грустном. Ничто не должно омрачать нашу радость, - он улыбнулся, но улыбка вышла неуверенной и натянутой, а в изумрудных глазах по-прежнему светилось беспокойство. - Что с тобой, Терри? – тихо спросил Шарль. – Ты словно чем-то встревожен. Что-нибудь случилось? - Ничего, - Терри постарался как можно беззаботнее пожать плечами и, отвернувшись, посмотрел на расстилающийся за боротом «Аквитании» Марсель. – Все в порядке. Просто задумался. - Это неправда, - тихо и очень серьезно возразил Шарль. – Тебя что-то беспокоит. - Оставь его, Шарль, - решительно вмешался Чарли. – Кажется, я понял, в чем тут дело, - Терри вздрогнул и, обернувшись, строго посмотрел на него, в его глазах светились вопрос и удивленное высокомерие. Но Чарли лишь усмехнулся и вызывающе-насмешливо выгнул бровь. – Голову даю на отсечение, ты думал о ней! – объявил он. - О ком? – непонимающе переспросил Шарль, переводя горящий удивлением взгляд с Чарли на Терри и обратно. - О некоей золотоволосой красавице, от которой наш Терри совсем потерял голову, - начал было Чарли, в его голосе звучало добродушное подтрунивание. - Чарли, сделай мне любезность – заткнись! – резко перебил его Терри, угрожающе сверкнув глазами. - Ого! – усмехнулся неугомонный капитан Грант. – Вот это реакция! Ладно-ладно, молчу! – быстро пробормотал он, заметив, как сурово сдвинулись брови Терри. – Да не волнуйся ты так! С ней все в порядке, я в этом уверен. Не может быть, чтобы с такой девушкой, как она, случилось что-нибудь плохое. Это было бы слишком жестоко и несправедливо! К тому же, она умеет за себя постоять. Скоро мы вернемся домой, и ты снова увидишь ее. И все у вас будет хорошо, понял? Перед мысленным взором Терри проплыло кукольное личико Сюзанны, на котором светились отчаяние и почти детская растерянность, а в огромных синих глазах стояли слезы. Странно, но оно было каким-то мутным и расплывчатым, словно подернутым туманной дымкой. Терри сосредоточился и попытался вспомнить, как она выглядела в тот день, когда он видел ее в последний раз, но ничего не получилось. Образ юной актрисы побледнел и стерся, будто старая, потрескавшаяся от времени и замусоленная чужими руками фотография, забытая в углу старого сундука на пыльном чердаке. Но то, что ее образ не сохранился в его памяти, ничего не меняло в их отношениях. Сюзанна ждала его. Ждала все эти долгие месяцы, пока он воевал. Ждала, беспокоилась, молилась за него, писала письма. Он снова был в долгу перед ней, ибо понимал, что нет ничего хуже такого вот терпеливого одинокого ожидания. Ожидания в постоянном страхе перед неизвестностью, когда с надеждой ждешь очередного письма, но испуганно вздрагиваешь, когда тебе наконец приносят конверт. И долго смотришь на него, боясь вскрыть и обнаружить в нем вместо мятого клочка бумаги, исписанного знакомым неровным почерком, две короткие фразы с выражением равнодушного соболезнования, начертанные незнакомой рукой на плотном листе казенной бумаги. А для Сюзанны эта ноша была тяжелой вдвойне, ведь в ее жизни больше не было театра. В ее жизни не было ничего, кроме этого мучительного ожидания. И теперь, когда война закончилась, он должен был вернуться к ней. Но этот долг, словно горькое лекарство, отравлял ту радость, которую он испытывал при мысли о возвращении домой. Потому что там, по ту сторону океана, его ждала не Кенди, а Сюзанна. Он возвращался к Сюзанне. Терри усмехнулся и покачал головой. - Нет, не будет, - пробормотал он, но ни Чарли, ни Шарль не расслышали его слов. - Перестань грустить, Терри, - Шарль дружески похлопал его по плечу. – Все однажды проходит. Жизни свойственно меняться. Ни ты, ни я не знаем, что нас ожидает завтра, но я точно знаю, что в итоге все будет хорошо. Мы прошли через ад, и мы все еще живы - разве этого мало? Я бы сказал, это неплохое начало и добрый знак. Так что приободрись, дружище. С твоей девушкой все в порядке. Скоро вы снова будете вместе, а впереди вас ждет много светлых и радостных минут. - Вот и я то же самое говорю, - поддержал его Чарли с нескрываемым энтузиазмом. – Мы такое пережили, что нам теперь сам черт не страшен! Лично у меня такое ощущение, что теперь я смогу справиться с любыми трудностями! – он задумчиво посмотрел на раскинувшийся на берегу город, подернутый холодной туманной дымкой. - А для начала разыщу эту «снежную королеву» по имени Флэнни Гамильтон, - прошептал он. - Что ты сказал? – машинально переспросил Терри, услышав его невнятное бормотание. - Да так. Ничего особенного, - неуклюже отмахнулся Чарли и повернулся к Шарлю.– Эй, Шарль, а ты уверен, что хочешь поехать с нами? - поинтересовался он, пытаясь отвлечь их внимание, чтобы избежать ненужных расспросов. - Ведь ты француз и всегда жил здесь, во Франции. Еще не поздно передумать. Если Шарль и заметил его явную и не слишком изящную попытку сменить тему, то никак не показал этого. - О, нет, - легко рассмеялся он. – Я уже прошел всю Францию вдоль и поперек. Где я только ни был и кем я только ни работал. Даже актером, как и ты, Терри. Причем в одном из Парижских театров. Правда, до главных ролей дослужиться не успел, но талантом не был обделен. По крайней мере, по мнению нашего режиссера. Но теперь, мне кажется, пора посмотреть мир. Так почему бы не начать с Америки? Здесь у меня все равно никого нет - ни семьи, ни друзей. А там - новый свет, новые люди, новые отношения… Новая жизнь. Уверен, моя судьба ждет меня именно там! Да и за вами надо кому-то приглядывать, чтобы вы глупостей не наделали! А то знаю я вас! Вам только дай волю - и неприятностей не оберешься! – шутливо закончил он. Услышав это пафосное заявление, Терри и Чарли не удержались и весело рассмеялись. - Ну, все, хватит, - отсмеявшись, подвел итог Чарли. – Все у нас будет замечательно. Главное – война закончилась. А теперь айда в столовую. Сейчас корабль выйдет в море, и будем обедать. Черт возьми, я голоден, как новорожденный птенец!!! - Не сквернословь! – строго одернул его Шарль. - Ах, ну да, - насмешливо пропел Чарли, склоняясь в преувеличенно вежливом поклоне, но его глаза искрились смехом. – Я совсем забыл о том, что вы у нас натура возвышенная, благовоспитанная с тонкой душевной организацией. Примите мои глубочайшие извинения, месье де Шарни. Я ни в коем случае не хотел ранить ваш нежный слух. - Извинения приняты, - сухо и церемонно ответил Шарль, искусно придав своему лицу высокомерно-презрительное выражение истинного принца крови, но в глубине черных глазах горели те же искры неудержимого веселья. – А будете паясничать, я вызову вас на дуэль, месье Грант. Или нет,- добавил он на самом, что ни на есть, простонародном наречии. - Лучше просто накостыляю тебе по шее, парень! Чарли снова расхохотался, и они направились к трапу, ведущему на вторую палубу, где располагалась столовая. Терри двинулся следом, его взгляд мимолетно прошелся по палубе и, добравшись до носа корабля… ошеломленно замер. Там стоял мужчина. Грубая солдатская шинель, расстегнутая спереди и явно большего, чем необходимо, размера, свободно болталась на его высокой худощавой фигуре, а голову покрывала едва начавшая отрастать темная щетина. Облокотившись о поручни, он смотрел на раскинувшийся за бортом туманный город, на его лице застыло задумчиво-отрешенное выражение, а тонкие изящно-длинные пальцы уверенно и сильно сжимали толстый металлический стержень ограждения. Налетевший ветер яростно затрепал полы его шинели, словно пытаясь сорвать ее, но солдат не обратил на это никакого внимания. Несмотря на царящий вокруг холод, многократно усиленный суровым северным ветром и влажностью, который проникал сквозь одежду и пронизывал до костей, заставляя зябко дрожать и кутаться в жалких попытках сохранить быстро тающее тепло, этот мужчина стоял совершенно прямо и неподвижно в своей поношенной, распахнутой настежь шинели и, казалось, совсем не чувствовал ни ветра, ни холода. Ничего. Он стоял, повернувшись боком, так что Терри был отчетливо виден его профиль. Ломаные резкие линии четко обрисовывали высокий лоб, прямой заострившийся нос, упрямо выдвинутый вперед подбородок. Худая впалая щека, поросшая щетиной, и темные тени под прищуренным глазом подчеркивали чистый рисунок и высоту скулы, а опущенный уголок тонких губ и хмурый излом брови придавали его лицу выражение мрачной угрюмой неприступности. От этого человека словно исходили невидимые волны равнодушия, усталости и одиночества, но в его жилистом теле, несмотря на худобу, чувствовались сила и выносливость. Чуть наклонившись вперед он, казалось, увлеченно рассматривал раскинувшийся за бортом город, но, даже находясь на расстоянии, Терри явственно ощутил, что мысли этого человека витают где-то очень далеко. В первую минуту он даже не понял, что именно в нем так поразило его. Мужчина выглядел обычным солдатом, который возвращался с войны домой и, стоя у поручней, задумался о чем-то своем. Но что-то в нем было таким необъяснимо, до боли, знакомым. Чуть прищурившись, Терри всмотрелся в его лицо и… Озарившая его догадка поражала своей неожиданностью и абсурдностью до такой степени, что Терри вздрогнул и невольно отступил назад. Стоящий у поручней мужчина был похож на… Нила Лэганна. И в то же время не похож. «Нет, не может быть, - Терри тряхнул головой и снова всмотрелся в высокую темную фигуру в солдатской шинели, замершую на носу «Аквитании». – И все же что-то есть. Но это не может быть Нил. Определенно не может. А почему, собственно, нет? Его ведь могли призвать. Да нет! Если бы его только попытались призвать в армию, уверен, его родители использовали бы все имеющиеся в их распоряжении средства и связи, чтобы только он остался дома. А добровольцем. Боже, да об этом даже думать смешно!!! Чтобы такой отъявленный трус и подлец, как Нил Лэганн, записался добровольцем в армию, да еще и с вполне явной перспективой отправиться на войну в Европу, чтобы, возможно, умереть там непонятно за что? Абсурд!!! Слишком невероятно. Да что там невероятно, этого просто НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! А значит, этот человек не Нил Лэганн. Просто похож, вот и все». - Эй, Терри, ты идешь?! – ворвался в его мысли громкий голос Чарли. Все еще ошеломленный, Терри обернулся и удивленно уставился на друзей, пытаясь сообразить, куда, собственно, надо идти и что они вообще здесь делают. Вид того человека и пришедшая в его голову мысль так ошеломили его, что он совершенно забыл об их присутствии. Чарли и Шарль ответили ему такими же вопросительно-удивленными взглядами. Однако спустя мгновение Терри вспомнил о чем, они говорили до того, как он увидел странного незнакомца, и, заставив себя улыбнуться, направился к ним. - Что с тобой? – тихо поинтересовался Шарль, когда он подошел ближе. – Ты выглядишь так, словно привидение увидел. - Что-то вроде, - Терри усмехнулся и покачал головой. – Мне показалось, что я узнал в одном из пассажиров человека, которого никак не ожидал встретить здесь. Но потом понял, что он просто не может быть тем человеком, которого я знаю. Наверное, они просто похожи, и я обознался. - Может быть, - согласился Чарли, пожимая плечами. – С кем не бывает. Ладно, идемте. - Идем, - улыбнулся Терри, и они продолжили свой путь. Уже у самой лестницы Терри обернулся и еще раз взглянул в ту сторону. Мужчина по-прежнему неподвижно стоял на носу корабля в той же позе, напряженно всматриваясь вдаль. «Нет, это определенно не может быть Нил», - решил Терри. Нахмурившись, он резко отвернулся и шагнул на ступеньку трапа. Нил безразлично смотрел на раскинувшийся внизу город, тающий в туманной дымке. За его спиной послышались мужские голоса. Нил не обернулся. Мужчины о чем-то тихо поговорили, а затем раздался смех и звук уходящих шагов, после чего, наконец, воцарилась благодатная тишина. Он закрыл глаза и с наслаждением вдохнул холодный морской воздух. «Вот и все. Я возвращаюсь домой. Как-то даже странно. Странно, что я не погиб. И что я теперь буду делать? В Америке меня не ждут. Для них я, скорее всего, уже давно мертв. Ладно. Поживем - увидим. Что толку мучить себя раньше времени? Что от этого изменится? Ничего. Иной раз почти жалею, что не погиб. Смешно, но смерть решила бы все и навсегда. И самым наилучшим образом для окружающих. Но мое упрямство и живучесть, как всегда, все испортили. Что ж… Придется этому миру смириться с моим существованием. Вот только что МНЕ делать теперь? Как жить дальше? Никто не скажет. Теперь уже никто. Креста с его насмешливыми советами и молчаливой иронией больше нет. Впрочем, он и так много сделал для меня. Намного больше, чем кто-либо еще. Так пусть покоится в мире. Он это заслужил. Как и то, чтобы о нем помнили. Я буду помнить о тебе, Крест. Спасибо за то, что спас меня в Сент-Джеймсе. За все твои уроки. Спасибо за все. Прощай». И внезапно ему показалось, что шелестящий в вышине ледяной, пронизывающий до костей ветер, то и дело с остервенением хлеставший его по лицу, донес до него знакомый насмешливый шепот: - Прощай. А вслед за ним – едва различимое эхо женского смеха. Коснувшись на мгновение его слуха, они закружились вокруг, словно призраки в невидимом танце, обдав душу обжигающей волной невыразимого тепла, покоя и счастья, и, снова слившись с ветром, унеслись прочь, растаяв в сером прозрачном небе. Нил вздрогнул и прислушался, но вокруг уже снова царила тишина. Только морские волны мерно бились о железную обшивку корабля, обдавая их солеными брызгами и клочьями седой пены, да в вышине одиноко шелестел ветер. Продолжение следует…