Когда мы встретимся вновь

Нам сегодня последняя ночь отдана Перед тем, как нагрянет беда. Посмотри, скрыта тучами ныне луна, Но печально сияет звезда… А наутро нас ждет неоконченный бой, Реки крови, крестовый поход… Мы с тобою уйдем за Звездой, Мы уйдем на восход, на восход… Ведь наутро… Ну, бой. Ну, подумаешь, бой! Битвы были и будут всегда. Мы с тобою уйдем за Звездой, Мы уйдем в никуда… Кира Сакуйя Смерть за твоею спиной, Мрак, тишина и безлюдье. Сердце простится с тобой, Сердце простит и забудет… Ярости нету в аду, Нету в раю утешенья. Где же тебя я найду, Чтоб попросить прощенья? Полночь не даст мне огня, Боль не пригреет сердце, Как, мне скажи, тебя Отвоевать у смерти? Дай мне последний вдох - Пухом в мои ладони, Дай мне крупицы слов, Дай мне свой взгляд вороний. Надо тебя отпустить, Надо в тебя поверить… Только… когда уходить Будешь – не хлопай дверью. Лучше ее приоткрой – Чтобы я тешилась ложью, Темной бессонной порой… Рогнеда. Конец октября 1918 года, Франция. Ночь была холодной и сырой. Тяжелые черные тучи мрачными клубами затянули небо, скрывая луну и звезды и делая царящую вокруг молчаливую тьму еще более глухой. Где-то в вышине тоскливо завывал ветер. Иногда из клубящейся тьмы начинал моросить промозглый мелкий дождь. В окопе было сыро и царила тишина. Холод и темнота камнем давили на плечи, отбивая желание не то что двигаться, но даже просто вымолвить лишнее слово. Пытаясь удержать ускользающее тепло и защититься от надвигающегося мрака, солдаты небольшими группами сгрудились вокруг едва тлеющих костерков. Большинство дремали, изредка что-то бормоча во сне, кто-то курил. Дохнув на окоченевшие ладони, Нил протянул их к огню. Умирающее тепло коснулось кожи, пронзив ее тысячами острых иголок, но он продолжал держать. Спустя еще несколько мгновений замерзшие суставы начали отходить и отозвались нестерпимой болью. Подавив вздох, Нил поднял голову и, чтобы хоть как-то отвлечься, медленно обвел угрюмым взглядом окоп. Взгляд темных, затуманенных болью глаз медленно переходил с одного знакомого и в то же время незнакомого лица на другое, всматривался, словно выискивая что-то в этих полных усталости и равнодушия застывших масках, и скользил дальше. Все они теперь были в одной лодке. И каждый день они шли в наступление, держали оборону и умирали. Смерть больше не пугала. Она превратилась в привычку, в обыденность, в неприметную серую тень, бесшумно, но неотрывно следующую по пятам. Так было вчера. Так было сегодня. И так будет завтра. Эта мысль уже не вызывала возмущения своей несправедливостью и жестокостью. Внутри было так же пусто, темно и холодно, как и снаружи. Наконец руки согрелись, боль притупилась. Нил отодвинулся от костра и, сложив руки на груди, сунул ладони подмышки, чтобы подольше сохранить тепло. На лицо упала холодая капля и медленно поползла по щеке. «Ну, вот. Опять дождь». Повернувшись, он взглянул на сидящего рядом Креста. Расслабленно привалившись спиной к земляной стене окопа, тот смотрел на отчаянно извивающееся пламя костра неподвижным отрешенно-застывшим взглядом и, казалось, не чувствовал ни холода, ни сырости. Черные глаза были так же бездонно холодны и пусты, как и клубящееся тучами ночное небо над их головами, и от этого жуткого, немигающего, словно бы мертвого, взгляда Нилу стало не по себе, а внутри зашевелилось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Протянув руку, он легко коснулся плеча Креста. - Что с тобой? Тот не вздрогнул, а лишь медленно перевел на него зияющий черной пустотой взгляд, изломленные брови чуть приподнялись. - Ничего. Его голос был таким же, как всегда: звонким, четким и совершенно невозмутимым, а лицо не изменило своего выражения, но Нила это не обмануло. Каким-то почти неуловимым чутьем он ощущал, что что-то не так. Беспокойство усилилось. И источником этого беспокойства был мужчина, который совершенно спокойно и неподвижно сидел сейчас рядом с ним в свободно накинутой на плечи грязной шинели и смотрел на умирающее пламя. - Врешь, - констатировал Нил, незаметно для себя переходя на такой же холодно-невозмутимый тон. Крест не сделал ни единого движения, даже не взглянул на него, и ничего не ответил. – Тебя что-то беспокоит, - продолжил Нил, переводя взгляд на костер. – И очень сильно. Что-то не так? Крест вздохнул и, запрокинув голову, посмотрел в беспросветное чернильное месиво. - Завтрашний бой, - наконец, спустя почти минуту, ответил он. - Завтрашний бой? – Нил не смог скрыть удивления. Меньше всего он ожидал услышать это. В отличие от многих, Креста, казалось, совершенно не волновало то, что они находятся на войне и могут погибнуть в любую минуту. Он относился к боям, как к нудной, но неизбежной обязанности, работе, которую нужно было выполнять. Иногда с тоскливым терпением, иногда с шутливой снисходительностью, но чаще всего с ледяным безразличием. И никогда со страхом. Словно ему было все равно – погибнет он или вернется. Тем более удивительно было слышать, что причиной столь сильного беспокойства стало именно это. – И что не так с завтрашним боем? Он будет таким же, как и позавчера, вчера и сегодня. Они все одинаковы. - Может быть. Но… - Крест снова перевел взгляд на огонь и задумчиво прищурился. – Ты не замечал, что с каждым днем они становятся все ожесточеннее и ожесточеннее. Сегодня было жарко, завтра будет еще жарче. Мы снова примем удар, и, кто знает, выдержим ли мы его? - Ты боишься? - Боюсь? – француз усмехнулся, как если бы услышал нечто очень забавное, но тут же вновь посерьезнел и чуть склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри. – Нет, это не страх. Скорее… - он помолчал мгновение, подбирая нужное слово, - …предчувствие, – наконец закончил он. - Предчувствие? – непонимающе переспросил Нил. - Да. - Предчувствие чего? Крест не ответил, а внезапно нахмурился и, закутавшись в шинель, лег на землю, повернувшись на бок и подложив согнутую руку под голову. - Не знаю, - тихо пробормотал он, закрывая глаза. – И, если честно, не хочу знать. Ложись-ка лучше спать, Кардинал. Завтра будет трудный день. Нил хмуро посмотрел на него, но не стал больше задавать вопросов, а покрепче завернулся в шинель и лег возле догорающего костра. - Здесь каждый день – трудный, - тихо возразил он и провалился в сон. С трудом разомкнув тяжелые веки, Крест моргнул несколько раз, прогоняя остатки сна, и, чуть приподняв голову, оглянулся по сторонам. Костры уже прогорели, и воздух был холодным и сырым. Вокруг царила тишина, изредка прерываемая сонным бормотанием. Не желая вставать, он снова откинулся на спину и уставился в небо. Оно было бледно-серое, почти белое, и какое-то мутное, словно затянутое дымом. От него веяло холодом и… тоской. Вздохнув, Крест заставил себя подняться и потянулся, разминая затекшие мышцы и чувствуя, как кровь быстрее заструилась по одеревеневшему телу, неся с собой долгожданное тепло. Набросив на плечи шинель, он подошел к краю окопа и посмотрел на восток. Свинцово-серые, похожие на грязные куски ваты тучи тяжело нависли над черной, распаханной взрывами землей, и лишь по самому краю горизонта, вспарывая серо-черную муть, растекалась тонкая, пока еще бледно-розовая полоса зари, похожая на свежую, начинающую наливаться кровью открытую рану. Словно вездесущая рука войны дотянулась и до неба, безжалостно вскрыв его белесую плоть гигантским невидимым мечом. «Почти рассвело. Еще один день войны. И кто-то опять отправится на вечное свидание». Позади послышался тихий шорох. Крест обернулся и увидел поднимающегося с земли Нила. Тряхнув головой, тот сонно потянулся, но тут же сморщился, когда онемевшие за ночь мышцы отозвались протестующей болью, и, зябко запахнув шинель, оперся о стену окопа. Постояв так минуту, он еще раз с силой тряхнул головой, очевидно, прогоняя остатки сна, и, выпрямившись, оглянулся по сторонам. Крест молча наблюдал за ним, не желая звать его, чтобы ненароком не разбудить остальных, и терпеливо ожидая, пока тот сам заметит его. Наконец Нил обернулся, и их взгляды встретились. Крест чуть склонил голову в безмолвном приветствии. Молодой человек ответил тем же, а затем снова опустился на землю, привалившись к стенке окопа, и, достав из вещмешка оставленный со вчерашнего вечера небольшой и зачерствевший за ночь кусок хлеба, принялся медленно жевать его, глядя прямо перед собой задумчиво-отсутствующим взглядом. Понаблюдав за ним еще пару минут, Крест отвернулся и снова устремил взгляд на горизонт. Заря разгоралась все сильнее. Тонкая бледно-розовая полоска разлилась кроваво-алыми ручьями, разбросав по мутно-пепельному месиву туч сиреневые отсветы. Очередной день неумолимо вступал в свои права. Позади снова послышался шум, постепенно сменившийся приглушенным гулом голосов и тихим лязгом металла винтовок. «Скоро». В последний раз взглянув на рыдающую кровью зарю, Крест отвернулся и неторопливо направился к Нилу, который уже покончил со скудным завтраком и сосредоточенно чистил винтовку. «Пожалуй, стоит сделать то же самое, а то при такой погоде она скоро ржавчиной покроется». Опустившись на место, он взял свой «Спрингфилд» и принялся методично его разбирать, тщательно протирая отсыревшие за ночь детали. - Что ты там делал? Подняв голову, Крест встретился со слегка прищуренным взглядом темных глаз. Нил внимательно смотрел на него, но в его глазах не было ничего, кроме вежливого пустого любопытства, а на лице застыло выражение холодной невозмутимости. Крест пожал плечами и вернулся к прерванному занятию. - Смотрел, как встает солнце, - коротко и спокойно ответил он. - А-а… - протянул Нил. Закончив возиться с винтовкой, он отставил ее в сторону и, откинувшись назад, посмотрел в небо. – Почти рассвело. - Да, - все так же невозмутимо отозвался Крест, вытирая последние детали. - Уже скоро. - Что скоро? - Скоро начнется. - Тебя это беспокоит? Крест ничего не ответил, а лишь небрежно повел плечом и задумчиво посмотрел на Нила. - Я хочу тебя кое о чем попросить, - внезапно произнес он, меняя тему. Нил даже вздрогнул от удивления. Он провел рядом с этим человеком несколько месяцев, но ни разу не слышал, чтобы тот кого-то о чем-то просил. - И что ты хочешь? – ошеломленно пробормотал он. - Я уже говорил, что с каждым днем здесь становится все жарче, - Крест медленно обвел взглядом разобранную винтовку. – Если я погибну, напиши об этом Антуанет Делакруа в военно-полевой госпиталь 1478. Я не хочу, чтобы она ждала понапрасну, - помолчав, добавил он и, нахмурившись, занялся сборкой. - Брось, - пробормотал Нил, растерянно наблюдая за ловкими, отточенными, почти изящными движениями его рук. – Что за ерунда? С чего ты взял, что не вернешься? Мы прошли столько боев и до сих пор живы. Переживем и этот. - Может быть, - Крест безразлично пожал плечами, не отрываясь от своего занятия. – Но раз на раз не приходится, Кардинал. Все мы всего лишь игрушки в руках случая и капризной госпожи Удачи. Кстати, - француз поднял голову и чуть прищурился, сверля Нила тем самым острым испытывающим взглядом, который он так хорошо запомнил еще во время их первой встречи в каменных застенках Сент-Джеймса, - если не повезет тебе, мне сообщить об этом мадемуазель Жоа? – с хитрой усмешкой поинтересовался он. Но его старания оказались напрасными: с тех пор Нил научился скрывать свои чувства и с честью выдержал испытание - его лицо не дрогнуло, а взгляд остался равнодушным и абсолютно пустым. - Не стоит, - спокойно ответил он. – Меня и мисс Дюваль ничто не связывает. Полагаю, ей совершенно не интересна моя судьба. - Как знаешь, - Крест усмехнулся и снова склонился над винтовкой. Спустя еще несколько мгновений все было закончено. Отставив оружие в сторону, он поднялся и снова взглянул на восток. Заря медленно угасала, словно растворяясь в мглистой свинцовой серости. «Ну, вот и все». Поздний вечер того же дня… Нил спрыгнул в окоп и устало привалился к холодной земляной стенке. Все тело ныло от усталости, а голова гудела, словно колокол, по которому ударили молотом. В ушах все еще гремело эхо взрывов и воющего свиста пуль. Глубоко вздохнув несколько раз, он тяжело оперся на винтовку и заставил себя подняться. Собственное тело вдруг показалось чужим и неохотно подчинялось приказам мозга. Бой продолжался весь день. Сначала им удалось продвинуться немного вперед, но затем противник попросту начал закидывать их гранатами, и все оставшееся время они пытались удержать ранее отвоеванные позиции, но вынуждены были отступить перед столь мощным натиском. Шаг за шагом они отходили назад по дрожащей от взрывов земле, практически не видя друг друга в стелящихся вокруг клубах черного дыма. Подняв голову, Нил начал обшаривать взглядом траншею в поисках Креста. В ходе отступления он как-то незаметно для себя потерял его из виду. Взгляд темных глаз медленно переползал с одного изможденного усталостью лица на другое, вглядываясь в перепачканные копотью черты, пока не добрался до последнего. Креста в окопе не было. «Черт, - мысленно выругался Нил, где-то в глубине трепыхнулась смутная тревога, а в голове невольно промелькнуло воспоминание об утреннем разговоре. Тряхнув головой, он прогнал его. – Ерунда, его не могли убить. Только не Креста. Может быть, его ранили? Точно! Тогда он на поляне вместе с остальными ранеными». Осторожно выбравшись из окопа, Нил начал пробираться назад, пока не достиг кустарника. Здесь уже можно было идти стоя - густая поросль и подступающая темнота были надежным укрытием. «К тому же, бой все равно уже закончен. Вряд ли они снова откроют огонь. А даже если и откроют, с такого расстояния пуля не возьмет». Поднявшись, он почти бегом бросился через заросли, пока наконец не выбрался на небольшую полянку, где расположились палатки командира и связиста, а также их «походный медпункт», как насмешливо они именовали между собой докторскую палатку. В этот момент навес, закрывающий вход, приподнялся, и из палатки вышел сам доктор - еще не старый, но уже в летах невысокий мужчина с тщательно обритой головой и внимательным взглядом маленьких серых глаз, скрывающихся за круглыми стеклами очков. Хмуро оглянувшись по сторонам, он опустился рядом с палаткой и, сняв очки, устало потер переносицу. Нил быстро направился к нему. - Эй, док. - М-м? – тот открыл глаза и вопросительно посмотрел на него. Нил присел рядом. - Меня интересует кое-кто из раненых. Он называет себя Крест. Доктор чуть нахмурился, очевидно, пытаясь вспомнить, а затем покачал головой. - Не припомню такого. Но сегодня было много раненых, - подумав, добавил он. – И большинство в очень тяжелом состоянии и без сознания. И еще больше убитых и тех, кто умер еще до того, как пришли машины. Как он выглядит? - Высокий, очень худой. У него брови такие странные. И свежий шрам на лице с правой стороны, от уха до середины лба. Осколочное ранение… - А-а… Был такой, - доктор вздохнул, в серых глазах засветились грусть и сочувствие. – Осколками накрыло твоего друга, парень. Нил почувствовал, как внутри вдруг все окаменело, а откуда-то из самой глубины медленно поднимался невыносимый холод. - Он… Он… - пробормотал молодой человек, с трудом шевеля непослушными губами, но так и не смог заставить себя выговорить это слово. - Нет. По крайней мере, когда ушла машина, он был еще жив. Удивительно крепкий организм. Но рана очень тяжелая и грязная. Да и крови потерял немало. Он был без сознания. Впрочем, так даже лучше для него. Я отправил его в военно-полевой 1480, вот только, боюсь, не дотянет он до него. - Дотянет, - яростно возразил Нил. – Крест обязательно выживет. Он не из тех, кто так просто сдается! Доктор ничего не сказал и лишь внимательно посмотрел на него. В серых глазах плескались неверие, грусть и усталость. Не желая видеть их, Нил отвел взгляд… Если я погибну, напиши об этом Антуанет Делакруа в военно-полевой госпиталь 1478. Я не хочу, чтобы она ждала понапрасну. Нил вздрогнул. На мгновение ему показалось, что он действительно услышал голос Креста. Нахмурившись, он повернулся к доктору. - Скажите, вы можете передать срочное сообщение в военно-полевой госпиталь 1478? Услышав столь неожиданный и странный вопрос, доктор озадаченно моргнул. - В 1478? – ошеломленно переспросил он. - Да. Мне очень нужно передать срочное сообщение человеку, который там работает. А приезда почты еще ждать и ждать. - Ну, - доктор задумчиво почесал голову. – Вообще-то, нет. Но давайте попробуем вот как поступить: вы напишете записку тому человеку, а я передам ее шоферу. Скоро должна будет прийти еще одна машина за оставшимися ранеными. Кто знает, вдруг он сможет передать ее и в 1478? - Хорошо. У вас нет клочка бумаги и чернил? - Сейчас поищу. Доктор вошел в палатку, но спустя несколько минут появился снова и протянул Нилу письменные принадлежности. - Спасибо. Положив листок бумаги на колено, Нил старательно вывел: «Мадемуазель Антуанет Делакруа…» Спустя сутки. Военно-полевой госпиталь 1478, раннее утро. До начала дежурства было еще целых полчаса. Надев фартук, Антуанет собрала волосы в аккуратный узел, заколола их шпильками и потянулась за косынкой. В этот момент дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала Жоа. Антуанет удивленно посмотрела на запыхавшуюся девушку. - Что случилось, Жоа? Пытаясь прийти в себя от быстрого бега, та молча протянула ей небольшой, сложенный в несколько раз листок бумаги. - Что это? – недоуменно спросила Антуанет. - Это тебе, - просто ответила Жоа. – Вчера вечером пришла машина. Шофер сказал, что его попросил передать это тебе доктор одного из медпунктов на передовой, когда он отвозил раненых в 1480. Твое дежурство только что закончилось, и мы решили тебя не будить. - Вот как? Антуанет нахмурилась и повертела листок в руках. На обратной стороне было написано ее имя. Почерк был незнакомый и очень неровный, словно писавшему что-то мешало. Пожав плечами, она развернула листок и принялась читать. Жоа тихо стояла в стороне и с интересом наблюдала за старшей подругой. Это было первое письмо, которое та получила за все время, что они работали вместе в этом госпитале. Внезапно Антуанет пошатнулась и, словно натолкнувшись на невидимую преграду, отступила назад. Кровь схлынула с ее лица, которое стало таким же белым, как листок бумаги в ее трясущихся руках. Письмо выпало из ослабевших пальцев и мягко спланировало на пол. На мгновение Жоа показалось, что старшая медсестра сейчас просто упадет. - Антуанет! – девушка бросилась вперед и, осторожно подхватив ее под локоть, мягко усадила на стоявшую рядом кровать. – Что с тобой? Что случилось? - Крис, - беззвучно прошептала та помертвевшими губами. - Что? – непонимающе переспросила Жоа. Антуанет ничего не ответила, а ее остекленевший взгляд был устремлен куда-то в пустоту. «Письмо…» Жоа подняла лежавший на полу листок бумаги и нерешительно посмотрела на сидящую на кровати женщину. - Можно? Антуанет ничего не ответила, словно не слышала ее. Вздохнув, Жоа развернула листок и быстро пробежала глазами короткое послание. - Но… Он только ранен, - положив письмо на стоящую рядом с кроватью тумбочку, Жоа схватила Антуанет за плечи и с силой тряхнула, пытаясь привести в чувство. – Слышишь? Он только ранен! Взгляд карих глаз прояснился, но тут же затуманился болью и слезами. - Я должна его увидеть, - глухо прошептала она. – Я должна… - Ты обязательно его увидишь, - успокаивающе прошептала Жоа и ласково погладила ее по щеке. – Потом. А сейчас ты просто ляжешь и будешь ждать меня здесь, - она осторожно помогла ей лечь. Впавшая в глухое отупение Антуанет не сопротивлялась. Двигаясь, словно лунатик, она послушно вытянулась на кровати, но тут же инстинктивно свернулась калачиком, обхватив себя руками за плечи, будто ей было холодно, и неподвижно застыла, глядя куда-то перед собой пустым невидящим взглядом. – У тебя такое ледяные руки. И ты очень бледна… - бормотала Жоа, укрывая ее своим одеялом. – В таком состоянии ты все равно не сможешь работать. Тебе нужно отдохнуть. А мне нужно сделать кое-что. Жди меня здесь, слышишь? Никуда не выходи из комнаты, пока я не вернусь. Я быстро! Однако Антуанет никак не отреагировала на ее слова, словно не слышала ее, и продолжала неподвижно лежать на постели, глядя в пустоту неестественно-застывшим взглядом. Жоа тяжело вздохнула и, нахмурившись, спешно вышла из комнаты. Его, как всегда, разбудил скрип двери. Вздрогнув, доктор Люмьер поднял голову и сонно оглянулся по сторонам, пытаясь сообразить, где, собственно, находится. Спустя еще секунду его сознание окончательно освободилось от остатков сна, и он понял, что сидит в своем кабинете, в любимом кресле. На столе перед ним лежал раскрытый где-то на середине толстенный фолиант по хирургии в потрескавшемся темном переплете. Вчера после дежурства, как ему помнилось, он долго не мог заснуть, а потому решил еще раз полистать его, но, очевидно, так устал, что не заметил, как отключился. «Или это еще сегодня?..» - вдруг подумалось ему. Нахмурившись, доктор захлопнул книгу и, поправив очки, провел рукой по волосам, пытаясь пригладить растрепавшиеся седые пряди. И тут же сморщился, когда затекшие от долгого пребывания в неудобной позе мышцы и кости напомнили о себе мерзкой ноющей болью. «Э-эх… Старость – не радость! Вроде и устал, что едва ноги тащил, а вот заснуть не мог, а как открыл книгу, так упал и не заметил. И все бы ничего, да только годы уж не те, чтобы спать, сидя в кресле и положив голову на раскрытую книгу, словно студент какой. Вон суставы-то как заныли. Да и спина побаливает. Что, старина Жак? Уже не двадцать лет? Да уж…» Он еще раз тряхнул головой и, вытянув руки вперед, несколько раз согнул и разогнул их, разминая суставы. Со стороны двери донесся шорох. Вздрогнув от неожиданности, доктор Люмьер поднял голову и посмотрел туда. У порога стояли Кенди, Жоа и Флэнни. Он тут же вспомнил тихий скрип двери, который разбудил его и о котором он спросонья сразу же забыл. «Так вот что это было». - Доброе утро, доктор Люмьер, - мягко произнесла Флэнни, выступая вперед. «Значит, это все-таки было вчера», - мысленно отметил старичок. - Доброе? - хмуро пробормотал он и с наигранной суровостью смерил их взглядом из-под насупленных седых бровей. – Хм-м… А по вашему виду не скажешь, - тяжело вздохнув, доктор махнул рукой, молчаливо предлагая им подойти ближе. - Что стряслось на этот раз? – коротко осведомился он, внимательно изучая их слегка прищуренным проницательным взглядом. - Мадемуазель Делакруа нужно уехать на несколько дней из госпиталя, - ответила Флэнни своим привычно невозмутимым тоном, как если бы говорила о чем-то совершенно обыденном и незначительном. Доктору на мгновение показалось, что он ослышался. Седые брови изумленно взлетели, а глаза под морщинистыми веками округлились от удивления. - Что? – ошарашенно переспросил он. – Уехать? Куда? Зачем? Вы что, с ума сошли? – в его голосе послышалось пробуждающееся возмущение. – Вы не забыли случаем, что мы на войне, а не на загородной прогулке?!! Бои все ожесточеннее, поток раненых растет с каждым днем. У нас каждая пара рук на счету!!! А вы говорите «уехать»!!! - эту тираду девушки встретили молчанием, терпеливо ожидая, когда буря уляжется и можно будет продолжать разговор. Наконец доктор начал успокаиваться. - И в чем, позвольте узнать, причина?!! – мрачно поинтересовался он, откидываясь на спинку кресла. - Дело в том, что единственный близкий человек, который остался у мадемуазель Антуанет, вчера был ранен в бою и сейчас находится в военно-полевом госпитале 1480 в очень тяжелом состоянии. Доктор, который отправил его в госпиталь, сообщил, что его шансы выжить весьма невелики, - по-прежнему сохраняя спокойствие и выдержку, пояснила Флэнни. - Вот как? – седые брови удивленно приподнялись. – И кто же этот человек? Насколько мне известно, у мадемуазель Делакура нет родственников. - Я не сказала, что они состоят в родственных отношениях, - возразила девушка. – Это мужчина, которого она любит. Они не виделись восемнадцать лет и встретились совсем недавно. Он очень тяжело ранен и, вероятно, не выживет, но если она отправиться в 1480 сегодня, то, может быть, еще успеет увидеть его и попрощаться. Мы надеемся на вашу доброту и понимание, доктор. Это очень важно для Антуанет. - Да, - поддержала подругу Жоа. – К тому же, Антуанет сейчас так подавлена и расстроена, что все равно не сможет работать. Она вообще ни о чем, кроме него, думать не может. Наверное, будь я на ее месте, я бы тоже не смогла ни о чем думать. Кроме того, если вы не отпустите ее и он умрет, то, боюсь, это может окончательно добить Антуанет. Она может просто сойти с ума. Она любила и ждала его восемнадцать лет. И вот, когда она только-только обрела его, когда у них появился шанс быть вместе, быть счастливыми, вдруг снова потерять его. Вот так внезапно. Это ужасно. Я бы такого просто не перенесла. - В таком случае, может быть, будет лучше, если она не увидит, как он умирает? – тихо поинтересовался доктор Люмьер. – Вы не думали, что ей будет легче простить себя, если она будет знать, что ничего не могла сделать? А ей будет проще убедить себя в этом, если она останется здесь. Гораздо сложнее убедить себя в том, что ты ничего не мог сделать, если любимый человек умирает у тебя на руках. - Но еще сложнее простить себя за то, что в тот момент, когда он умирал где-то там, в одиночестве, и отчаянно нуждался в тебе, тебя не было рядом, - твердо возразила Кенди. – Простить такое невозможно. Антуанет сможет пережить его смерть, я в этом уверена. Даже если он умрет у нее на руках. Но она никогда не простит себе того, что не поехала в 1480 и ее не было рядом в его последние минуты. Доктор Люмьер помолчал, глядя куда-то в сторону, а затем снова нахмурился. - Черт побери, но нам сейчас так нужны рабочие руки! – мрачно пробормотал он, но в его голосе явно прозвучали нотки неуверенности и сожаления. - К тому же, Антуанет – старшая медсестра… - Мы уже подумали об этом, - снова вступила в разговор Флэнни, протягивая ему сложенный вчетверо листок бумаги, который до этого держала в руках. – Мы готовы заменить ее. Это новый график дежурств. Доктор взял листок и, развернув его, быстро пробежал глазами. - Я вижу, вы все предусмотрели, - заметил он, положив его на стол. – Но ваши смены увеличатся по продолжительности в полтора раза. Вы уверены, что выдержите? - Да, - твердо ответила Кенди. – Мы выдержим. Кроме того, пока не будет Антуанет, вы можете назначить Флэнни старшей медсестрой. В конце концов, она уже выполняла эти обязанности, когда та уезжала в 1480 и, кажется, неплохо справлялась. - Верно, - старичок усмехнулся в пышные седые усы. – Что ж… Так и быть. Передайте мадемуазель Делакруа, что она может отправляться в 1480. Машина придет в 12-00. Мисс Гамильтон, вы назначаетесь старшей медсестрой на время отсутствия мадемуазель Антуанет, а дежурить будете по вашему графику. Но чтобы я не слышал ни каких жалоб!!! Услышав его слова, Кенди и Жоа расплылись в сияющих улыбках. - Спасибо, доктор Люмьер, - все так же спокойно отозвалась Флэнни. – Вы не пожалеете о своем решении. Я немедленно организую работу. До свидания. - Очень на это надеюсь, - хмуро пробурчал старичок. – А теперь брысь отсюда! Работа не ждет! Флэнни быстро направилась к двери, Кенди и Жоа бесшумно последовали за ней, но едва они вышли из кабинета, Флэнни остановилась и повернулась к ним. - Кенди, мы немедленно отправляемся на дежурство, - привычно-сдержанно распорядилась она, - а ты, Жоа, сообщи обо всем Антуанет. - Хорошо, - Жоа кивнула и поспешила к себе. Антуанет лежала на кровати в той самой позе, в которой она ее оставила, а ее застывший, отрешенный взгляд был по-прежнему устремлен в никуда. - Антуанет, - Жоа присела на край постели и осторожно коснулась плеча подруги. – Тебе нужно собираться. На мгновение ей показалось, что та ее не слышит, но тут француженка медленно повернулась и посмотрела на нее жутким немигающим взглядом. - Куда? – ее голос звучал глухо и как-то потерянно, но в то же время совершенно четко. - Ты едешь в 1480, - просто ответила Жоа и улыбнулась, увидев, как расширились от изумления и неверия карие глаза. – Поторопись. Скоро придет машина. - Но… как? – потрясенно прошептала Антуанет. - Я рассказала обо всем Флэнни и Кенди, и они согласились помочь, - пояснила девушка, снова одарив ее сияющей улыбкой. - Мы заменим тебя на несколько дней. Флэнни взяла на себя обязанности старшей медсестры. Мы уже составили новый график дежурств и даже поговорили с доктором Люмьером. Он согласился отпустить тебя. Так что вставай и начинай собираться. Доктор сказал, что машина придет в 12-00, и ты должна быть готова к этому времени. - Но… Я… Я даже не знаю, что сказать, - наконец едва слышно прошептала Антуанет, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Она попыталась сдержать их, но безуспешно, и серебристые соленые капли медленно заскользили по ее щекам. Жоа посерьезнела и, протянув руку, ласково поправила пышную каштановую прядку, выбившуюся из прически и упавшую на висок Антуанет. - А ничего и не нужно говорить, - мягко ответила она. – Ты наш друг, Антуанет. Если бы такое случилось с кем-нибудь из нас, разве ты поступила бы иначе? Уверена, что нет. Ты сделала бы то же самое для меня, Кенди или Флэнни. И они это знают так же, как и я. Мы понимаем, что ты сейчас чувствуешь, и хотим тебе помочь. А теперь вставай и собирайся. У тебя не так много времени, а мне уже пора, - Жоа поднялась с постели и направилась к двери, но у порога обернулась и добавила. – Мы очень надеемся, что все обойдется, Антуанет. Что месье Крест поправится, и ты скоро вернешься к нам, а после войны ты и он снова будете вместе. И будете очень-очень счастливы. Вы это заслужили. До свидания. Она уже хотела выйти, но Антуанет окликнула ее. - Жоа. - Да? – девушка обернулась. - Спасибо. Жоа чуть улыбнулась и отрицательно покачала головой. - Не за что. - И все же спасибо. И передай мою благодарность Кенди и Флэнни. Я никогда не забуду, что вы сделали для меня. Жоа молча кивнула и вышла из комнаты. Несколько часов спустя… Военно-полевой госпиталь 1480. Прижавшись лбом к холодному, заляпанному грязью стеклу, Антуанет молча смотрела неподвижным немигающим взглядом на проплывающую внизу раскисшую от дождя землю. Мотор фыркнул в последний раз и затих, машина остановилась, но она продолжала сидеть неподвижно. - Приехали, мисс, - раздался над ее ухом тихий голос шофера. Антуанет чуть вздрогнула, приходя в себя, и, подняв голову, обнаружила, что они уже на месте. За окном, прямо перед ними, возвышался темный барак, где, как она помнила, располагался кабинет начальника госпиталя и комнаты врачей и медсестер. Открыв дверцу, она выбралась из машины и торопливо направилась к приземистому строению. Внутри было тихо и темно. Быстро миновав длинный пустой коридор, Антуанет остановилась перед знакомой дверью, постучала и, не дожидаясь ответа, вошла внутрь. Кабинет начальника военно-полевого госпиталя 1480 был почти точной копией кабинета доктора Люмьера и являл собой очень маленькую квадратную комнатку с низким потолком. Справа от двери, у стены, красовался высокий массивный шкаф из темного дерева, слева в углу стояла узкая приземистая лежанка, аккуратно заправленная темным одеялом, а прямо напротив двери, у небольшого окна, наполовину закрытого простой ситцевой занавеской, примостились добротные, хотя и грубоватые стол и два стула, на одном из которых восседал сам хозяин кабинета, начальник военно-полевого госпиталя 1480, доктор Пьер Ла Салль. Перед ним лежала раскрытая книга, а чуть подальше, на подоконнике, слабо чадила зажженная керосиновая лампа, чей приглушенный свет явно проигрывал надвигающейся ночи. Впрочем, судя по всему, его было вполне достаточно месье Ла Саллю, который так погрузился в чтение, что, очевидно, не услышал, как она вошла. - Добрый вечер, месье Ла Салль, - громко поздоровалась Антуанет, подходя ближе. Мужчина чуть вздрогнул и, обернувшись, посмотрел на нее поверх стекол очков, блеснувших в скудном свете лампы. Царящий вокруг полумрак скрыл выражение его лица, но Антуанет интуитивно ощутила охватившее его глубокое удивление. - Мадемуазель Делакруа? – донеслось до нее его ошеломленное бормотание. – Но… Как вы здесь очутились? – однако спустя еще секунду он пришел в себя и, отложив книгу, вскочил с места. – Прошу прощения, мадемуазель. Проходите, присаживайтесь, - Антуанет подошла к столу и устало опустилась на предложенный стул. Несколько часов тряски в холодной машине по бездорожью, соединенные с отчаянием и тревогой, снедающими душу изнутри, высосали из нее все силы. - Я так удивился, что совершенно забыл о правилах приличия. Впрочем, кому сейчас есть дело до таких мелочей? - продолжил между тем доктор Ла Салль и, нахмурившись, тяжело вздохнул. – Чем труднее наша жизнь, тем проще мы становимся. Но, увы, не могу сказать, что это всегда хорошо. В конце концов, умение вести себя иной раз единственное, что отличает нас от животных, поэтому, полагаю, никогда не следует пренебрегать общепринятыми нормами морали и правилами поведения, дабы не потерять человеческий облик. Впрочем, что-то я заболтался, - спохватившись, виновато пробормотал он и внимательно посмотрел на сидящую перед ним женщину. – Признаюсь, не ожидал. Никак не ожидал, но все же очень рад вас видеть, мадемуазель. Что привело вас к нам? Помнится, я не запрашивал помощи у 1478. - Все верно, - подтвердила Антуанет. – Я приехала… по личному делу. - По личному? – седые брови доктора изумленно взлетели. - Да. Я получила сообщение, что близкого мне человека тяжело ранили в бою, и он был направлен сюда. Он должен был поступить к вам позавчера. - Может быть, - вздохнул доктор и нахмурился. – Но бои сейчас идут особенно активно, поэтому к нам ежедневно поступает очень много раненых. Вы уверены, что его направили в 1480? - Да. - А как его имя? - Его имя … - Антуанет нерешительно замялась. – Его имя Кристиан-Пьер де Ла Вреньи, но он иногда называет себя Крест. - Кристиан-Пьер де Ла Вреньи, - задумчиво повторил Пьер Ла Салль и нахмурился, силясь вспомнить. - Нет, не припоминаю. А что за ранение? - Я не знаю, - потерянно пробормотала Антуанет. – Знаю только, что очень тяжелое. Доктор, который направил его сюда, не был уверен, что он дотянет даже до госпиталя. - В таком случае… - доктор замолчал, так и не закончив предложение и глядя в переполненные болью и отчаянной надеждой глаза этой женщины, не в силах произнести вслух, что дорогого ей человека, ради которого она проделала столь долгий и трудный путь, возможно, уже нет на свете. Но Антуанет прекрасно поняла, что он хотел сказать. - Нет, я уверена, что он еще жив и находится сейчас здесь, - тихо, но твердо возразила она. В комнате воцарилась неестественная напряженная тишина. - Что ж, – наконец вздохнул доктор Ла Салль, отводя взгляд. – Хорошо. Вы помните Жанну Ланком, нашу старшую медсестру? - Да. - Идите к ней и опишите вашего знакомого. Может, она знает что-нибудь о нем? А если нет, то скажите, что я распорядился, чтобы она показала вам всех раненых, что находятся у нас. Может быть, среди них есть тот, кого вы ищите. - Спасибо, доктор Ла Салль. Антуанет вскочила с места и почти бегом бросилась к двери. - Мадемуазель Делакруа. Обернувшись, она вопросительно посмотрела на него. - Да? С минуту Пьер Ла Салль молча смотрел на нее, а затем вздохнул и покачал головой. - Постарайтесь не слишком обнадеживать себя, иначе разочарование и боль, если вы не найдете его, окажутся просто невыносимы. Он действительно мог не дотянуть до госпиталя. Такое часто случается. Особенно, если ранение тяжелое. Многие умирают еще в дороге. Впрочем, что я вам говорю, вы ведь все это прекрасно и сами знаете. - Да, я знаю, - мягко ответила Антуанет и вдруг улыбнулась. Слабо, одними кончиками губ, но все же улыбнулась. – Но я знаю, что он жив и сейчас где-то здесь. Совсем рядом. - Вы так в этом уверены? А вам не приходило в голову, что вы просто обманываете себя? Вам хочется верить в это, поэтому вы принимаете желаемое за действительное. Не поймите меня неправильно. Самообман – это защитная реакция, придуманная нашим сознанием, чтобы помочь нам справиться с тем или иным потрясением. Но иногда плата за это минутное облегчение бывает слишком высока, ибо разочарование и боль, когда спадают шоры, становятся стократ сильнее. Я всего лишь хочу уберечь вас от этого. - Я понимаю, - очень серьезно произнесла Антуанет. – Но я не обманываю себя, доктор. Я знаю, что он в очень тяжелом состоянии, но я уверена, что он все еще жив. Я это чувствую, – и, отвернувшись, вышла из комнаты. Она нашла старшую медсестру военно-полевого госпиталя 1480 в кладовой, где хранилось чистое постельное белье и принадлежности, предназначенные для перевязки раненых. Та стояла спиной к двери и занималась тем, что методично раскладывала выстиранное белье по комплектам, а потому не заметила ее появления. С минуту Антуанет молча наблюдала за ней, а затем подошла ближе и осторожно коснулась ее плеча. - Здравствуй, Жанна. Женщина обернулась. - Антуанет? – на ее лице отразилось нескрываемое удивление. – Как ты здесь оказалась? Неужели тебя снова направили к нам помогать? Странно, но доктор Ла Салль не упоминал, что ты должна приехать. - Я приехала сюда не работать, - перебила ее Антуанет. – Я приехала навестить одного человека. Он недавно поступил к вам с тяжелым ранением. Доктор Ла Салль сказал, чтобы я обратилась к тебе. - Вот как? – Жанна слегка нахмурилась. – И как его зовут? - Кристиан-Пьер де Ла Вреньи, но он называет себя Крест. - Хм-м... – старшая медсестра нахмурилась еще сильнее, а затем покачала головой. – Не припомню. Говоришь, тяжело ранен и поступил недавно. А как он выглядит? - Высокий, худощавый, черные волосы и глаза, необычный рисунок бровей... - …и шрам от мочки правого уха до середины лба, - закончила Жанна и тяжело вздохнула. – Ты права, твой знакомый у нас. - И как он? – тихо спросила Антуанет, встревоженная беспокойством и печалью, отчетливо прозвучавшими в голосе медсестры. - Жив, - вздохнула та. – Но очень плох. Обширное осколочное ранение в живот, сильно поврежден кишечник и большая кровопотеря. Мы промыли рану, но, похоже, началось заражение. - Ты хочешь сказать, – Антуанет споткнулась и нервно сглотнула, но все заставила себя закончить. – Он умирает? Жанна ничего не ответила и отвела взгляд. - Жанна. - Я не знаю, - тихо ответила та, по-прежнему избегая ее взгляда. – У него удивительно крепкий организм и невероятная жажда жизни. С такой раной он должен был бы умереть до того, как попал к нам, но он все еще жив и продолжает бороться. Я не берусь что-либо утверждать о том, чем все закончится, хотя, не буду тебя обманывать, надежды почти нет. У него началось заражение крови, а против этого мы, увы, бессильны. - Понятно, - едва слышно пробормотала Антуанет ставшими вдруг непослушными губами, чувствуя, как кровь медленно отхлынула от лица, а откуда-то изнутри начал подниматься невыносимый холод, медленно расползаясь по венам. – Я... Я хочу его видеть, - она умоляюще посмотрела на старшую медсестру. - Хорошо, - вздохнула та. - Иди за мной, - и, подхватив сложенное белье, направилась к двери. Антуанет молча последовала за ней. Они быстро миновали длинный полутемный коридор с расположенными вдоль стен дверями, ведущими в палаты, где лежали раненные, пока не остановились возле одной из них. - Это здесь, - тихо сказала Жанна. – Но прежде чем мы войдем, хочу предупредить: это... - Я знаю, что это, - перебила ее Антуанет. Она прекрасно поняла, что собиралась сказать ей старшая медсестра. Это была палата для безнадежных. Такие палаты были в каждом госпитале и предназначались для тех, в отношении кого врачи уже ничего не могли сделать и чья судьба была предопределена, чтобы остальные пациенты не видели их мучительной агонии и могли хоть на миг забыть о бесшумно, но неотвязно следующей по пятам смерти и сосредоточить оставшиеся слабые силы на борьбе за собственную жизнь. Тем же, кто попадал в такую палату, было все равно, ибо они, как правило, были уже без сознания. И здесь, в этих четырех стенах, ограждающих их от бушующего жизнью мира, они тихо уходили в объятия вечности. Кто-то в мучительной агонии, сгорая в лихорадочном жаре и бреду, где шумел нескончаемый бой, приветствуя смерть, словно избавление, а кто-то незаметно, словно засыпая... – Палата для безнадежных, не так ли? - Да. - Я готова, Жанна, - невероятным усилием Антуанет выдавила слабую улыбку, превратившую ее застывшее, белое, как мел, лицо в какую-то неестественную жуткую маску. - Я готова ко всему. Я хочу его видеть. - Хорошо, - вздохнула та и, открыв дверь, решительно вошла внутрь. Антуанет молча последовала за ней. В комнате было почти темно. Свет единственной лампы, стоявшей на низеньком столике в углу, не рассеивал, а лишь сгущал царящий здесь полумрак, а в воздухе удушливой волной висел знакомый дух карболки, лекарств, смешивающийся с резким запахом пота, спекшейся крови и чего-то еще. Где-то в самом центре этого водоворота типичных больничных запахов клубился странный аромат. Тонкий, холодный и легкий, словно осенняя туманная дымка, и в то же время какой-то необъяснимо жестокий, жуткий и темный, словно зверь, идущий по кровавому следу, знающий, что как бы его жертва ни металась и сколько бы она ни убегала, ей все же суждено стать его добычей... и терпеливо поджидающий своего часа, скрываясь во мраке ночи. Аромат крови и цветов, с едва заметным постным привкусом воска и церковных благовоний. Запах смерти, чье незримое присутствие, казалось, пропитало все вокруг, сами стены этой комнаты, кружилось в воздухе и невидимым темным покрывалом окутывало плечи, мучая душу холодным обещанием грядущей встречи. Как старшей медсестре, Антуанет не раз приходилось работать в таких палатах, но никогда раньше она так остро не ощущала это гнетущее невидимое присутствие. Когда, кажется, даже воздух застывает в преддверии темного таинственного ритуала перехода еще одной человеческой души из мира живых в распростертые в терпеливом ожидании ледяные объятия вечности. В комнате стояло несколько низких кроватей, на которых лежали раненые. Тихие стоны смешивались с редкими отрывистыми фразами мечущихся в бреду. Жанна быстро прошла по узкому проходу между кроватями и остановилась возле одной из них. Антуанет хотела было последовать за ней, но внезапно почувствовала, что не в силах пошевелиться. Тело сковала непонятно откуда взявшаяся ужасная слабость, по спине пронесся ледяной озноб, а колени мелко задрожали. Предметы вокруг утратили четкость, подернувшись странной черной дымкой, и медленно поплыли по кругу, а пол под ногами покачнулся. Закрыв глаза, Антуанет попыталась справиться с собой, но ничего не получилось. Тьма подбиралась все ближе, окутывая душу покрывалом отвратительно-липкого страха, который медленно поднимался откуда-то изнутри, расползаясь морозной дрожью по коже, подчиняя себе тело и разум. У нее было такое чувство, что стоит ей сделать шаг - и пол под ногами разверзнется, и этот жуткий пахнущий кровью и карболкой мрак поглотит ее навеки. К горлу подкатила тошнота. «Немедленно возьми себя в руки! – строго одернула она себя. – Сейчас не время для слабости! Ты нужна ему! Думай об этом. Думай только о нем. А бояться и рыдать будешь, когда ему станет лучше!» Не открывая глаз, Антуанет несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь подавить тошноту и подчинить себе непослушное тело. Страх медленно, словно нехотя, отступил, унося с собой неприятные ощущения. Открыв глаза, она натолкнулась на вопросительно-обеспокоенный взгляд Жанны Ланком и заставила себя сделать шаг. Собрав в кулак остатки воли и уцепившись за вопросительных взгляд темных глаз старшей медсестры, словно утопающий за соломинку, на негнущихся ватных ногах, будто деревянная марионетка, управляемая неумелыми руками ребенка, Антуанет медленно прошла по узкому проходу странной неуклюжей походкой и встала рядом. Ей пришлось буквально заставить себя повернуть голову и взглянуть на лежащего на постели мужчину. Это был он. Прямо перед ней на узкой деревянной лежанке укрытый до плеч темным шерстяным одеялом лежал Крест. Он выглядел очень изможденным и обессиленным. На лбу и висках выступили крупные капли пота, кожа приобрела нездоровый землисто-серый оттенок, щеки полыхали неестественно-ярким воспаленным румянцем, а губы пересохли и потрескались. Тяжелое дыхание с надсадным хрипом вырывалось из его груди. Казалось, каждый вздох стоил ему неимоверных усилий и отбирал последние силы, каким-то чудом все еще теплящиеся внутри этого измученного тела. Присев на край лежанки, Антуанет протянула руку и мягко коснулась его щеки тыльной стороной ладони. Она была обжигающе горячей и сухой. «Лихорадка. Он весь горит. Судя по всему, это действительно заражение». Словно почувствовав ее прикосновение, Крест открыл глаза. Он смотрел прямо на нее, но Антуанет поняла, что он ее не видит. Его воспаленный мутный взгляд прошел сквозь нее и был отсутствующим и пустым, словно взгляд слепого. Длинные темные ресницы слабо дрогнули и снова опустились. - Когда началась лихорадка? - Его уже привезли в таком состоянии, - тихо ответила Жанна. - Понятно. - пробормотала Антуанет, не сводя взгляда с лица лежащего перед ней мужчины, и чуть нахмурилась. - Когда была последняя перевязка? - Полчаса назад. - Ясно, - она вздохнула и, обернувшись, посмотрела на старшую медсестру. – Ты не могла бы включить меня в график дежурств? Раз уж я здесь, то могу помочь тебе ухаживать за теми, кто лежит в этой палате. Жанна улыбнулась, в темных глазах блеснули искры тепла и благодарности. - Это было бы очень кстати, - признала она. - Для того, чтобы ухаживать за такими тяжелыми больными, нужен немалый опыт, выдержка и умение, а большинство здешних медсестер еще совсем неопытные девочки. Да и морально они еще не готовы к такой работе. Из этой палаты, как правило, не возвращаются, а ты сама знаешь, каково это, когда твой подопечный умирает у тебя на руках. А уж наблюдать изо дня в день его мучения, знать, что он умирает, и понимать, что ты ни чем не можешь ему помочь. К тому же, в большинстве случаев в этой палате наши обязанности сводятся к роли сиделки при умирающем, чья единственная задача – проводить его в последний путь. Страшно умирать в одиночествею Тут воистину нужны железные нервы. Не каждая такое вынесет. Они прошли испытание смертью, но, боюсь, еще не готовы к испытанию бессилием. И чем позже они с этим столкнутся, тем лучше. Поэтому я очень рада, что ты здесь, Антуанет, и что ты согласна помочь. Пойдем, я провожу тебя в свою комнату. Там есть свободная кровать, и ты сможешь отдохнуть немного перед сменой. - Но я не устала, - попыталась возразить Антуанет. - Разумеется, устала, - перебила ее Жанна непререкаемым тоном. - Несколько часов тряски в машине по грязи кого угодно вымотают. К тому же, нет смысла так истязать себя. Силы нам еще понадобятся. Поток раненых растет с каждым днем. Так что не спорь со мной и отдыхай! В конце концов, я здесь старшая и сейчас моя смена. Ты сменишь меня через три часа, а я, тем временем, составлю новый график дежурств. Идем. Жанна направилась к двери. Антуанет вздохнула и, еще раз взглянув на лежащего перед ней мужчину, ласково погладила его по щеке. - Я скоро вернусь, - прошептала она и, поднявшись, последовала за старшей медсестрой. Она бежала вслед за ним по пшеничному полю. Огромное, величественное и бесконечное, оно напоминало океан. Ветер мягко гнал золотые волны к горизонту, где они таяли в безоблачной синеве неба, а прямо над головой сияло ослепительно яркое солнце. Спелые колосья тяжело клонились к земле. Она разводила их руками, но они тут же снова падали вперед, закрывая дорогу. А он уходил все дальше и дальше в сияние золота и синевы. - Крис! Она кричала из всех сил, но почему-то не слышала своего голоса. Очередной порыв ветра мягко всколыхнул волосы, бросив в лицо густую каштановую прядь. Она была сухой и горячей, словно пропитанной солнечным светом. Золотые волны снова устремились вслед уходящему мужчине. - КРИС!!! Тишина. - Подожди меня! Шелестит ветер в бескрайней синей вышине, бегут золотые волны. Он не слышит. Уходит все дальше и дальше. - Подожди! – беззвучно шепчут губы. - Подожди… Подожди… - шелестит эхо, переливаясь в тяжелых золотых волнах, и тает в тихом стоне ветра. Откуда эхо на пшеничном поле? Впрочем, не имеет значения. Сейчас главное – догнать его, не дать ему уйти. Тяжелые колосья цепляются за ноги, мешая бежать, удерживают, не пускают. - Не уходи!!! Подожди меня! Подожди… Тишина. Высокий темный мужской силуэт исчезает в сияющем золоте, сливается с ним. - Вернись!!! Ветер усиливается. Безжалостной рукой треплет рассыпавшиеся пряди волос, бросает их в лицо, мешая видеть. Мягкие, плавно перекатывающиеся пшеничные волны превращаются в бушующий океан. Золото сливается с синевой и солнечным светом, кружится водоворотом, слепит. - Крис!!! Почему он не слышит ее? Почему она никак не может догнать его? Она побежала быстрее, но тяжелые колосья, словно цепкий плющ, вдруг обвили лодыжки, и она, споткнувшись, полетела на землю. Вскочив на ноги, она снова бросилась вперед, но внезапно обнаружила, что Крест исчез. Она растерянно оглянулась по сторонам, но его нигде не было. Ветер начал успокаиваться, снова превратившись в ласковый бриз, пшеничные волны плавно потекли к горизонту. Она замерла, тяжело дыша и чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Внутри все сжалось от внезапно нахлынувшего отчаяния, а откуда-то из самой глубины, сметая все на своем пути, вдруг поднялась нечеловеческая боль и каменной рукой сжала сердце, обдав тело ледяным дыханием. Мир перед глазами завертелся сумасшедшей каруселью, уплывая в надвигающуюся тьму. Она не чувствовала ничего, кроме этой жуткой, разрывающей на части агонии. - ВЕРНИСЬ!!! Золотое беззвучие мягко поглотило ее крик. Сердце оборвалось, замерло на мгновение и рухнуло в пустоту. - Антуанет… Его голос. Совсем рядом. Только какой-то странный, едва слышный и хриплый, словно… Словно ему очень-очень больно. Она оглянулась по сторонам, но вокруг никого не было. - Антуанет… Ветер ударил в лицо знакомым удушливым ароматом крови, карболки и церковных благовоний, в стороне шевельнулась серая тень, и чья-то рука легко коснулась ее плеча. Вздрогнув, Антуанет резко села, сонно озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, где находится. «Как темно. И тихо». За окном расплывалась густая черная темнота. Судя по всему, сейчас была середина ночи. Спустя еще мгновение сознание прояснилось, и она поняла, что сидит на стуле у постели Креста в палате для безнадежных. Вернее, спит. Она и сама не заметила, как заснула. «Боже мой, и сколько же я проспала?!! – обернувшись, Антуанет испуганно посмотрела на висящие в углу старые часы. Стрелки показывали без пяти минут четыре. – Всего двадцать минут? – она почувствовал, как отлегло от сердца, и с облегчением вздохнула. - Уф-ф… Заснуть во время дежурства. Немыслимо!!! Может, потому мне и приснился такой странный сон? В час Волка всегда снятся странные сны. Хорошо, что он почти закончился. Отец всегда говорил, что вместе с часом Волка уходит ночь». - Антуанет, это действительно ты? - прерывистый хриплый шепот прошелестел по комнате и затих. Вздрогнув, она повернулась и встретилась взглядом с черными глазами, внимательно смотрящими на нее из-под полуопущенных длинных ресниц. Их взгляд был ясным и чистым. Лихорадочный румянец ушел, сменившись землисто-синеватой бледностью, тонкие резкие черты странно заострились, стали четче и определеннее, а кожа на скулах и лбу натянулась и стала похожа на сухой пергамент. Его лицо напоминало застывшую восковую маску и словно светилось изнутри какой-то нездешней, неземной красотой. Красотой вечного покоя и умиротворения. За время своей работы ей не раз приходилось видеть эту неестественную красоту. Красоту приближающейся смерти, которая, подобно невидимому покрывалу, ложилась на лица умирающих, скрывая следы страданий и боли. Делая их такими невыносимо прекрасными в своей ледяной невозмутимости. Словно ставила печать своего незримого присутствия. Антуанет почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Сердце зашлось в безумном ритме, а затем замерло и рухнуло в темную пустоту, из которой медленно поднимался отвратительный липкий страх. «Глупости. Он не умирает. Он не может умереть. Тебе просто показалось», - мысленно попыталась уверить она себя, глядя на него сквозь пелену слез, застилающую глаза. Усилием воли она отогнала страх и заставила себя улыбнуться. Широко и весело, словно ничего ужасного не происходило. Словно не сомневалась, что он поправится. - Это действительно я, - прошептала она и, наклонившись ближе, ласково погладила его по щеке. - Хорошо, - прошептал он, с трудом шевеля пересохшими и потрескавшимися губами. Его голос звучал тихо и устало и… как-то отстраненно-равнодушно. – Я уже не различаю, где бред, а где явь. Я так хотел тебя увидеть, коснуться тебя еще хотя бы раз. Иногда я вижу тебя… Но не успеваю дотянуться, и ты уходишь. Из его груди снова вырвался надсадный хрип, и он замолчал. С трудом сдерживая слезы, Антуанет коснулась его руки и нежно сжала ее в своих ладонях. - Это действительно я, Крис. Настоящая. Теперь я рядом. Теперь я всегда буду рядом, - успокаивающе забормотала она, хотя и не знала, кого пытается успокоить больше – его или себя. – Ты скоро поправишься, Крис. А когда закончится война, мы вместе поедем в Лавферезе к твоему брату. Жак-Франсуа очень обрадуется. Мы будем очень счастливы, слышишь? Очень-очень. Просто нужно немного потерпеть. Ты уже очнулся, и жар прошел – это хороший знак. Ты поправляешься. Нужно сказать им, чтобы тебя перевели отсюда. Она уже не замечала, что именно говорит. Это было неважно. Важно было хоть немного облегчить его боль, дать надежду, заставить поверить его и себя, что все будет хорошо. И ради этого она была готова говорить что угодно. С минуту Крест молча смотрел на нее странным грустным взглядом. Словно прощался. А затем уголки его губ дрогнули в едва заметной, призрачной улыбке. - Я умираю, Антуанет. Это был не вопрос, а утверждение. Спокойная констатация факта. Он сказал это тихо, просто и как-то походя, а его голос был ясен и невозмутим и, в то же время, как-то странно мягок и нежен. Словно он пытался успокоить ее. А еще в нем явственно прозвучали нотки какого-то неестественного, отстраненного смирения. Смирения человека, признавшего свое поражение, склонившего голову пред неумолимо надвигающейся судьбой и терпеливо ожидающего уготованной ему и уже известной развязки. И почти желающего ее наступления. И, в то же время, понимающего, что эта самая развязка, несущая желанный покой его измученному телу и с наступлением которой для него наконец-то все закончится, принесет боль дорогому ему человеку, и пытающегося облегчить эту боль, подготовить к ее неотвратимому приходу. Антуанет побледнела, но в следующую секунду ее лицо словно окаменело. - Не смей! – прошептала она, зло прищурившись, расширившиеся от ужаса зрачки блеснули гневом и упрямством. – Не смей так говорить, слышишь?! Не смей говорить мне, что ты умираешь! Это неправда! Ты НЕ умрешь! Ты всего лишь ранен. Тяжело ранен, и у тебя была лихорадка. Но теперь все позади. Ты уже поправляешься, слышишь? Ты уже поправляешься! И не смей сомневаться в этом! Я запрещаю тебе даже думать о смерти! Ты поправишься. Я обе… - Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, - перебил ее Крест. Его голос по-прежнему был спокоен, грустен и устал, с теми же едва заметными нотками прощальной отстраненности, словно звон треснутого хрусталя. По его губам скользнула слабая улыбка, но тут же увяла, и он поморщился от боли. - Я знаю, что умираю. Я это чувствую, - тихо продолжил он. – Я чувствую, как уходит жизнь. У меня больше нет сил. Странно, что я вообще еще жив. С такой-то раной. Но я не мог уйти, не увидев тебя еще хотя бы раз. Я знал, что ты придешь, Антуанет. Я ждал тебя. Я так долго ждал тебя. Мне очень жаль, что все вышло так… Так ужасно глупо. Это моя вина. Прости, если можешь. Я был глупым, самонадеянным мальчишкой. Я сам все разрушил. Только я. Прости… - он помолчал минуту, а затем задумчиво посмотрел в потолок и добавил. - Может быть, так даже лучше. Теперь неважно, кто я: Крест или Кристиан-Пьер де Ла Вреньи. Для мертвых имена не имеют значения. - Не смей так говорить! – Антуанет почувствовала, что не в силах больше сдерживать слезы, и горько-соленые дорожки заскользили по щекам. – Ты не умрешь, слышишь?! Ты не умираешь. Ты всего лишь ранен. Не смей прощаться со мной, слышишь?! Я запрещаю тебе прощаться со мной! – она закусила губу, подавляя готовое вырваться рыдание, и умоляюще прошептала. - Не сдавайся, прошу тебя. Не оставляй меня одну. Ты уже однажды оставил меня. Я ждала тебя восемнадцать лет. Ты не можешь снова так поступить со мной. Я этого не переживу. Я не смогу без тебя, Крис. Теперь не смогу. - Сможешь, - он через силу улыбнулся. - Ты очень сильная, Антуанет. Очень. Поэтому я не смог тебя забыть. Поэтому я так сильно тебя люблю. Ты будешь жить. К тому же, я не собираюсь оставлять тебя. Я всегда буду рядом. Теперь я всегда рядом с тобой, - его ладонь слабо приподнялась и снова упала на одеяло и замерла. - Возьми меня за руку, - попросил он. - Я хочу еще раз ощутить твое прикосновение. Мне что-то холодно. Антуанет осторожно прилегла рядом и обняла его, его голова обессилено опустилась на ее плечо. - Все будет хорошо, Крис, - чуть слышно прошептала она, слепо глядя вперед. - Ты только держись, - она не замечала ползущих по щекам слез. Окружающий мир утратил очертания и рассыпался мириадами искр в хрустальных соленых каплях. - Потерпи еще немного, и все будет хорошо. А потом мы поедем в Лавферезе. Мы вернемся домой, Крис. Ты встретишься с Жаком-Франсуа. Он ждет тебя. И мы снова будем вместе. Только на этот раз навсегда. Слышишь? Навсегда. Я обещаю. Мы снова будем встречать рассвет. Рассвет в Лавферезе… Помнишь, как мы встречали его на башне? Мы снова увидим его. Алые полосы в синеве, и встающее солнце, словно огромный огненный шар. Мы снова увидим это, слышишь? Ты только потерпи немного. Боль скоро уйдет. Ты уже поправляешься. Черные глаза подернулись мутной дымкой. - Я не чувствую боли, - чуть слышно шепнул он одними губами. – Только холод. И тебя. Я люблю тебя, Антуанет. Теперь я всегда буду рядом. Его голос становился все тише и тише, словно угасающее пламя свечи. Темные ресницы медленно опустились, скрывая начинающие тускнеть глаза и отбросив длинные тени на восковые щеки, грудь слабо приподнялась, опустилась и замерла. Легкий вздох коснулся ее щеки, обдав на мгновение едва заметным теплом, и… Золотые волны потекли к горизонту, сливаясь с яркой синевой неба. Тишина. Никогда еще в своей жизни она не слышала такой пустой, оглушающе-тяжелой тишины. Антуанет молча смотрела прямо перед собой, боясь пошевелиться и чувствуя, как тяжелеет его тело в ее объятиях. Она не видела его лица, но отчетливо представляла, как оно выглядит в эту минуту. Спокойное, холодное. И такое невозмутимо-прекрасное в застывшем умиротворении, отмеченное печатью смерти. Красота вечного покоя. Единственная, перед которой бессильно даже время. Она не могла, не хотела видеть его таким. Потому что увидеть означало признать, что его больше нет. Признать, что он ушел, что все, о чем они мечтали, никогда не случится. Признать, что все кончено. Все. Навсегда. «Нет! Не уходи, Крис. Я не разрешаю тебе уйти, слышишь? Не оставляй меня». Тишина. Темнота ответила молчанием. За окном плескалась ночь. Бой закончился. Она проиграла. Проиграла его жизнь холодной серой тени, замершей в углу. Антуанет зажмурилась, чувствуя, как обжигающе горячие слезы заливают лицо. Ей хотелось крикнуть, зарыдать, но с побелевших губ не сорвалось ни звука. Крик умер в груди, горло сдавило спазмом. Утопая в безмолвном горе, она судорожно прижала к груди его неподвижное тяжелое тело, словно хотела предать ему частичку собственной жизни. - Я тоже люблю тебя, Крис. Не открывая глаз, она коснулась пылающими солеными от слез губами его уже начавшей холодеть щеки. - Прости меня. В углу, мерно отсчитывая секунды, тикали часы. Резные стрелки показывали одну минуту пятого. Час Волка закончился. Жанна Ланком вошла в палату и замерла. Антуанет сидела на том же самом месте, где она ее оставила – возле постели того раненого. Она сидела совершенно неподвижно, чуть наклонившись вперед, и смотрела на него застывшим взглядом, а ее и без того бледное лицо в скудном свете, просачивающемся сквозь небольшое окошко, казалось совершенно белым и каким-то расплывчато-прозрачным, нереальным, словно лицо призрака. Антуанет не произнесла ни слова и даже не взглянула в ее сторону, словно не заметила ее появления, но Жанна и без слов прекрасно поняла, что произошло. Горе и печаль ее подруги были почти осязаемы. Темным покрывалом они окутывали хрупкие плечи сидящей в отдалении женщины, невидимым туманом стелились по полу и заполняли и без того небольшое пространство комнаты своим холодным незримым присутствием. Горе, печаль и… смерть. И, казалось, все предметы, находящиеся в комнате, и даже сами стены вдруг вытянулись по струнке, подобно вышколенным стражам на торжественном посту, и замерли, склонившись в безмолвном уважении перед величием и глубиной ее молчаливой скорби. Бесшумно скользнув по узкому проходу, Жанна подошла к подруге и ласково коснулась ее плеча. - Антуанет. Антуанет не обернулась и ничего не ответила. Ее взгляд не отрывался от красивого лица мужчины, лежащего на постели, а плечо под рукой старшей медсестры было напряженным и твердым, словно камень. - Антуанет, - громче позвала Жанна и обеспокоенно нахмурилась. - Тише, - едва слышно прошептала та, не поднимая головы. – Не нужно шуметь. Дай мне еще мгновение. Еще только одно мгновение. Жанна осторожно присела на край постели рядом с подругой и с тревогой всмотрелась в ее лицо. Оно было спокойно и непроницаемо, словно гладкая серебряная поверхность зеркала, длинные полуопущенные ресницы скрывали глаза. Но ей вдруг показалась, что перед ней совсем незнакомая женщина. Другая Антуанет. Та же и… другая. Словно вместе со смертью этого мужчины что-то безвозвратно ушло из ее души, умерло вместе с ним. А может быть, это и была душа? Внезапно Антуанет протянула ей руку, в ее пальцах был зажат небольшой клочок бумаги. Жанна взяла его и, развернув, быстро пробежала глазами. Там было всего несколько слов: «Прованс. Лавферезе. Поместье Ла Вреньи. Граф Жак-Франсуа де Ла Вреньи». - Что это? – недоуменно спросила она, поднимая голову. - Это его брат, - тихо ответила Антуанет. - Отправьте его тело туда. - Понятно. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Жанне очень хотелось сказать или сделать хоть что-то, чтобы утешить подругу и разрушить эту жуткую, напоенную горечью и смертью звенящую тишину, но она не знала, что же именно ей сказать. Да и зачем? Никакие слова не могли облегчить боль этой женщины, которая сидела рядом с ней такая спокойная и застывшая, словно мраморная статуя. Секунды плавно и неумолимо бежали одна за другой. Напряжение росло, молчание становилось невыносимым. Наконец, когда она уже готова была сдаться и заговорить – все равно что, лишь бы уничтожить эту невозможную тишину - Антуанет вдруг резко поднялась и, сняв косынку, накрыла ею лицо лежащего на постели мужчины. Ее движения были нежны и осторожны, словно она боялась разбудить его. Еще мгновение она стояла рядом, молча глядя на него, а затем отвернулась и медленной, тяжелой походкой направилась к двери. - Антуанет, - Жанна и сама не поняла, что заставило ее позвать подругу. Антуанет обернулась и посмотрела на нее, изящные дуги бровей вопросительно приподнялись над невозмутимым сиянием ее ореховых глаз, ставших похожими на два глубоких темных омута. - Да? – голос Антуанет звучал ясно и твердо, но Жанне стало не по себе от ее неестественно-спокойного взгляда. - С тобой все в порядке? - Да, - Антуанет чуть улыбнулась одними уголками губ, словно заводная механическая кукла. Эта улыбка превратила ее и без того ужасное в своей мертвенной бесстрастности лицо в какую-то жуткую маску. – Все в порядке, Жанна, - спокойно и мягко продолжила она, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и незначительном. - Со мной все прекрасно. Последний обход был полчаса назад, я промыла раны и сменила повязки. - Хорошо. Это была не первая смерть в ее жизни. За долгое время своей нелегкой работы, Жанна Ланком имела возможность наблюдать самые разные реакции людей на смерть близкого человека: от неподвижного тупого молчания до нервных срывов, истерик и сердечных приступов. Но еще никогда ей не приходилось видеть такого абсолютно нереального, холодного, мертвенно-равнодушного и, в то же время, совершенно явно трезвого и осознанного спокойствия и смирения. Каким-то неуловимым внутренним чутьем она поняла, что лучше отложить на время расспросы и утешения и оставить все как есть. Она ничем не могла помочь этой женщине. Только оставить ее в покое, наедине с ее горем. - Когда будет машина? – между тем спросила Антуанет. - Через час. Ты хочешь уехать прямо сегодня? - Да. Я обещала, что вернусь как можно быстрее. - Ну, что ж. До свидания, Антуанет, - старшая медсестра тяжело вздохнула и чуть улыбнулась, но улыбка вышла неуверенной, обеспокоенной и совсем не веселой. Но Антуанет, казалось, не заметила этого и лишь мягко улыбнулась в ответ все той же неестественной кукольной улыбкой. - Прощай, Жанна. Дверь бесшумно закрылась за ее спиной, но Жанна продолжала сидеть на месте, неподвижно глядя на потемневшие от времени доски, и в ее глазах плескалась тревога. Она никак не могла понять почему, но у нее вдруг возникло ощущение, что Антуанет прощалась с ней.