Рукопись, найденная в Смолевичах

8 августа 18… года Полная вода Мадемуазель Полине не сиделось. И не стоялось. Лечь полежать ей, разумеется, и в голову не пришло, а если бы и пришло — то не лежалось бы. Мадемуазель Полину била нервная дрожь. Давно забытое ощущение из далекой прошлой жизни, откуда-то из времени, залитого солнечным светом и заполненного до краев причитаниями матушки и ее поучениями — без всего этого Полина прекрасно обходилась последние полторы сотни лет. И без нервной дрожи — тоже. — Да что ты, девка, в самом деле? — спросила утомленно Марья Сидоровна. — Ровно лихоманка тебя бьет. Чего ёрзаешь? — Наверное, кто-то прошелся по ее могиле, потому и ёрзает, — сказала Натали, задумчиво накручивая на указательный палец длинный темный локон. С тех самых пор, как дамы, оглушенные ладанным дымом, вернулись в убежище, Натали одолевали какие-то мысли. — Кажется, такое есть в здешних местах поверье. — Не поверье, матушка, а самая что ни на есть истинная правда, — проворчала кикимора. — Только как на Польку посмотреть, так не прошелся, а прямо-таки барыню там отплясывает. Вприсядку. Барышни переглянулись и прыснули со смеху. — А ну вас, — сказала расстроенно Полина. На товарок она не обижалась. После того, как они все вместе одолели столько пиратов, обижаться на них она не могла. Смеются — ну, пусть смеются. Они же не со зла. Они тоже переживают, только виду не показывают. — Да ты сядь, — Марья Сидоровна улучила момент и ухватила Полину за руку. — Сядь, не мельтеши. А то вон, магистр наш волнуется… Магистр и правда волновался. Всё это время он просидел в дальнем углу, укутавшись в самую большую из бесчисленных шалей Марьи Сидоровны, только нос торчал наружу — видно, так ему казалось безопаснее. Только поначалу все бубнил себе под нос что-то явно недоброе, а порою — так и вовсе неприличное: про капитана с его мужицкими ухватками, про рулевого с его кабацкими манерами, про доктора с его идиотской жизнерадостностью, про штурмана с его тупой невозмутимой рожей, про плотника с его… На плотнике магистр споткнулся: как раз в это время в гроте оставались трое, сам магистр, доктор и Михалыч. Но если доктор на бубнеж Вольдемара внимания не обращал, прислушиваясь к тому, что происходило за пределами их убежища, то плотник наоборот, слушал во все уши, то и дело грозно зыркая на магистра из-под кустистых бровей. Так что Вольдемар ничего про плотника не сказал, плюнул и начал заново про капитана, штурмана и рулевого. Потом и дамочкам досталось, что-то уж совсем неблагопристойное. Ну, знаете ли, сами виноваты. Куда полезли? Контракт нарушили. Их дело было сидеть возле магистра и в рот ему глядеть, а если надо — защитить, на то они и ассистентки! На то и наняты были Его Сиятельством! Тут магистр вспомнил, как нехорошо поступил с ним Сиятельство, и окончательно расклеился. А ведь сколько надежд, сколько чаяний возлагалось на эту миссию! Сколько лет упорного труда ей предшествовало, сколько крови пролито, чужой, разумеется. Сколь премного унижений перенесено! От жалости к самому себе Вольдемар вконец скукожился и закутался в шаль с головой. В темноте и духоте он всегда чувствовал себя лучше. Так он и сидел, как гусеница в коконе, и даже не услышал, как вернулись одурманенные барышни. Снаружи что-то происходило, кролик притащил что-то такое, от чего все заохали, засуетились. Магистр когтем проковырял в узорчатой ткани крохотную дырочку и глянул. Ужас какой! Лучше бы не смотрел! Огромная голова, однозначно мертвая, поскольку тела при ней не наблюдалось, моталась, как какая-то забытая под зиму в огороде переспелая тыква, в пасти этого наглого до невозможности кролика и при этом пялилась прямо на магистра одним поблескивающим в полумраке глазом. Вторая глазница была пуста. Вольдемар от ужаса икнул: если этот кролик в состоянии отгрызть голову такому чудовищу… То плохи его, Вольдемара, дела. Кролика он ненавидел, хозяина его терпеть не мог и теперь за это поплатится. Додумать эту неприятную мысль магистр не успел. Мертвая непонятно чья голова вдруг подмигнула ему единственным глазом, а потом глаз вывалился и покатился по полу с дробным перестуком, слегка попрыгивая на камнях, и остановился, наткнувшись на Вольдемаровы парадные штиблеты — лаковые, с Невского проспекта, по девяти целковых за пару. Магистр еще раз икнул и затих, прямо сидя упав в обморок. Но поскольку сидел он внутри кокона из узорчатой шали, этого никто не заметил. В блаженном бессознании Вольдемар пробыл недолго. Мысль о том, как подло с ним поступили, назойливой мухой пробилась через зыбкую обморочную пелену и загнусила в мозгу, заставив магистра очнуться. «Предали! Предали!» — зудело в голове. — «Посулами заманили и на гибель бросили! Дураком обрядили, бумажки эти дурацкие писать заставили…» Магистр снова выглянул в дырочку. Кипы исписанных листов, составленные одна на другую, теснились у противоположной стены вавилонскими башнями; кое-где страницы выбивались из-под перехвативших их крест-накрест бечевок и краями топорщились вверх. По всему видать, это Марья Сидоровна писала, ее корявый почерк. От малого умения и излишнего усердия кикимора так нажимала на перо, что бумагу продавливала почти насквозь, и завивались страницы как рябина кудрявая, белые цветы. Ох, и бранил ее тогда магистр — уж больно по-простецки писево ее выглядело, не то, что у Натали с ее тонкой каллиграфией и даже у Полины с ее летучими косыми буковками. Стыдно будет Его Сиятельству показать… И снова как больной клык языком задел! Кому теперь все это нужно? Мусор, мусор, бумажный хлам! Сжечь все к чертям, чтобы глаза не застило! Вольдемар подался было вперед, чтобы тут же и запалить всю эту канцелярию, но зацепился штиблетой за окаянный глаз. Тот так и продолжал пялиться на магистра помутневшим разрезом узкого зрачка, как будто приглядывался уже оттуда, из запредельной тьмы. Наглость какая! И магистр наподдал лаковым узким носком: нечего тут таращиться! Глаз улетел со свистом и упал где-то в не видном из дырочки месте. Штиблеты эти еще! Девять рублей как одна копейка! Где взять научному работнику такие деньжищи? Вестимо, не сам платил. Выследил на Невском кого поприличнее, в бобровых воротниках. Неделю караулил у обувного магазина, пока подходящего номера и фасона дождался, очень уж хотелось ненадеванные. Шубу тоже уволок — не пропадать же добру. Вольдемар злился, злился. Вот расколошматит Балфер этих недоумков с их эмиссаром-нерусью, недолго уже осталось, и потащат адмираловы подручные магистра на правеж — в ненадеванных штиблетах. Лаковых, чтоб им пусто было! И тут Вольдемара осенило. Решение было таким простым, таким очевидным! Нужно просто переодеться. Цивильное платье долой, напялить что-нибудь попроще. Дамское, может быть? Жаль, не получится. Сразу раскусят. Откуда здесь лишней даме взяться? Все наперечёт. А вот морское что-нибудь, пиратское… Взгляд магистра через дырочку перекинулся на лежащего посреди грота покойника. Этот — подойдет! Мелко извиваясь, сполз магистр на четвереньки, потом распластался и припадая к полу устремился к своей цели. — Сядь, девка, не мельтеши, — Марья Сидоровна усадила Полину рядом с собой на каменный выступ, протянувшийся вдоль стены — ни дать, ни взять завалинка. — А то вон, магистр наш волнуется… А и где же он? Матушки вы мои! Только что тут был! Цветастая шаль кучкой валялась в углу, но магистра внутри нее уже не было. — Вольдемарушка! — звала Марья Сидоровна. — Воротись! Пропадешь ведь! Куда тебя понесла нелегкая? — Да полно вам, не вопите, — Натали болезненно сморщилась — голос у кикиморы был звучный и пронзительный. — Вон он, магистр ваш. Никуда не делся. Натали взмахнула рукой, и прикрывавшая покойника ткань взметнулась в воздух, открывая неприглядную картину: магистр сидел полуголый, без фрака, без манишки, и стаскивал с мертвого моряка сильно поношенные сапоги. — Да ты что, голубчик мой, совсем уж одичал, что ли? — еще громче заверещала Марья Сидоровна. — Отдай сапог, батюшка, на кой он тебе сдался? Магистр шипел, урчал, держался за сапог цепко и отпускать не собирался. Он вообще как-то вдруг перестал походить на человека, стал тощим и слишком длинным, а нос вытянулся и повис кривоватой дулей над бледными, почти зелеными губами. — Наташка, чего расселась? Помоги-ка! Надо его в чувство привести. Вишь, как его скрутило! Натали поднялась неохотно. Скрутило магистра, и впрямь, знатно, но это ей было безразлично. А вот оставить без помощи подругу она не могла. И пока они пытались успокоить Вольдемара и уговорить его одеться («Да что ж ты, государь мой, так и будешь в одних подштанниках по камням скакать?»), Полина потихоньку поднялась и выскользнула из грота. Потому что знала: сейчас ей нужно быть совсем в другом месте.

***

— Роджи, только смотри, не опоздай к обеду, — крикнула вслед ему матушка. — И за речку не бегай! — Хорошо! — прокричал он в ответ и побежал через лужайку к изгороди, за которой начинался лес. Стояло лето, и деревья шумели свежей листвой. Где-то в глубине леса закуковала кукушка. Интересно, где она прячется? — Ку-ку! — звонко кричала невидимая птица, кажется, совсем рядом, а вроде бы и нет. — Ку-ку! — звала она кого-то, и мальчик понял — его и крикнул ей: — Иду! И побежал в глубь леса, туда, где текла между старыми деревьями неширокая, но довольно глубокая речка — матушка строго-настрого запрещала переходить на тот берег, потому что мостик был стар и плох, а еще потому, что за речкой начинался королевский лес, а туда лучше бы не соваться. Мальчик подбежал к мосту и остановился. Мост и впрямь глядел развалиной, сквозь прорехи трухлявого настила было видно бегущую быстро зеленую воду и плывущие по ней узкие серебристые листья — берега реки густо поросли ракитой и тальником. — Ку-ку! — раздавалось как раз с той, запретной стороны реки. — Ку-ку! Мальчик оглянулся. Отсюда уже не было видно лесной опушки и изгороди, за которой стоял их дом, и ему вдруг стало немного боязно. — Ку-ку, — пропела кукушка. — Иди сюда! Неужели он испугается? Ведь благородный муж не должен бояться неведомого. Но матушка не велела ходить за реку. — Ку-ку! — насмехалась над ним птица. — Сюда! Ку-ку! Ну уж нет! Смеяться над собой он никому не позволит. И он шагнул на мост. — Роджер! — позвали сзади. — Роджер, вернись! И ухватили за плечо, не пуская, никак не пуская на ту сторону реки, где куковала кукушка. — Роджер! Очнись, слышишь? — его тряхнули так сильно, что все тело заболело и заныло. — Кому говорят! Патрикевна, помогай! Маленький шершавый язычок лизал ему нос, а Роджер не мог понять, где он. И кто он. В голове мутилось, плыло, и звенело эхо птичьего крика: «Ку-ку!». Чья-то рука сдавливала ему шею, зажимая рану, и жар разливался от нее по всей спине. — Ну же, Роджер, возвращайся! — сказали ему, а он не понимал, куда ему идти. — Ку-ку! — торжествовала кукушка. — Это кто? Это что? Это Роджер? Что с ним? Он ведь не умер? — заговорил еще кто-то, смутно знакомый. — Держи вот здесь, — ответил первый голос. — Зажми, зажми сильнее. Нужно остановить кровь. Горячую руку сменила другая, легкая и холодная, и от этой прохлады стало легче. Вторая ледяная ладонь легла ему на голову, разгоняя морок и туман. — Возвращайся, Роджер, — звали его уже на два голоса. — Не уходите, господин Сакаи! И кукушка запнулась: — Ку… И затихла. В голове немного просветлело, и Роджер попытался сказать хоть что-нибудь, но смог лишь коротко и жалко заскулить. — Нет, Роджер, не надо, не перекидывайся! Оставайся так! И теперь он узнал: говорила Джилл. А второй голос? Ну конечно, эта смешная барышня Полина. Надо же, прибежала. А он, как назло, где-то оставил ее гарпун. Он хотел сказать ей, что обязательно найдет гарпун потом, и, если она захочет, покажет, как с ним обращаться. Но не смог, ничего не смог он ей сказать: ведь говорить человеческим голосом волкам дано только в старых сказках. И тогда, чтобы не показаться совсем уж невежей, превозмогая навалившуюся слабость, он пару раз вильнул хвостом.

***

— А почему, — Полина все-таки решилась задать этот мучавший ее вопрос, — почему ему лучше оставаться в этом виде? — Потому, — отдуваясь, сказала Джилл, — что так он быстрее поправится. Знаешь, говорят: заживет, как на собаке? — Ну да, знаю. — Ну и вот. Все, пошли дальше. Нет, я сама, ты лучше показывай дорогу. Далеко еще? Джилл устала. Идти было трудно, то и дело она спотыкалась об лезущие под ноги камни, а руки того и гляди оторвутся. Но никому и ни за что на свете не передала бы она эту ношу. Своего капитана и друга, пусть и в волчьем обличии, она донесет сама. Так что Полине оставалось только показывать дорогу. И Полина шла, нервно сжимая в объятиях пушистую белую лисичку — чуть сильнее, чем надо бы, но лисичка терпела. Саму же Полину вело через лабиринт переходов собственное чутье вампира — и лиловый кролик. Кролик не имел права заблудиться сейчас, когда от него зависело, как быстро доберутся они до убежища. А там Укушенному помогут. Там есть вода. Там должен быть доктор. А если доктор еще не пришел, то кролик быстренько за ним сбегает. И все будет хорошо. Все непременно будет хорошо. Они столкнулись со своими нос к носу перед самым убежищем, в том зальчике, где когда-то — кажется, жизнь назад — Теодор ненароком прихлопнул чесночным ящиком неприметную серую тварь, первого лазутчика адмирала Балфера. Полина вышла из левого коридора и остановилась, поджидая Джилл. Кролик терся внизу у подола платья, а потом вдруг скакнул вверх и вперед — и оказался на руках у Лендера. Тот как раз появился из коридора по правую сторону зала, а за ним вышли и остальные: растрепанный против обыкновения Воронцов (где-то в пылу схватки штурман потерял свой шнурок для волос), доктор с неизменным саквояжем, мрачный капитан. Последним шел Винни. Но именно его Джилл увидела первым, не замечая больше никого, и сказала, сдерживая прорывающееся рыдание: — Винни, наш капитан… Винни рванулся вперед, едва не сметая с ног весь небольшой отряд, но первой успела его летучая и могучая рука — подхватила капитана, освобождая уставшую Джилл. — Положите, положите его! — доктор уже склонялся над израненным волком, умудряясь одновременно искать пульс под окровавленной шерстью, прощупывать иссеченную лезвиями голову, вглядываться в темноту, рассматривая что-то видное только ему, и ободряюще похлопывать Джилл по плечу. — Так, воды сюда, быстро. Рука не задумалась ни на секунду — откинула замки на докторском саквояже, сунулась внутрь, с грохотом покопалась там и унеслась к ручью, сжимая в кулаке пузатую колбу из толстого зеленого стекла. — Ничего, голубушка, ничего, — говорил доктор и споро раскладывал на камнях содержимое своего саквояжа. — Жив покуда и еще поживет. Уж вы мне поверьте. Хотя, конечно, я не ветеринар… — Как это произошло? — спросил Стах у Полины. Та пожала плечами: — Когда я прибежала, все уже было кончено. — Мы напоролись на какой-то дикий отряд, — сказала Джилл. — Их было одиннадцать. Стах кивнул: понятно. Те, что сбежали от воздушной атаки летучих мышей. — Их было одиннадцать, — повторила Джилл. — И ни один не ушел. Только вот капитан… Волк дернулся под докторскими руками и коротко заскулил. — Ну вот, так-то лучше, — довольно сказал пан Вениамин. — Поживет, поживет еще. Слово краковского студента! Давайте-ка перенесем его. Только осторожно.

***

Стах окинул взглядом ставший вдруг очень тесным грот. Не так он представлял себе место своей последней битвы. Посреди грота, как и прежде, возлежал неизвестный покойник, укрытый дамской шалью в «огурцах». По стенам теснился наваленный кое-как скарб: сундуки стояли боком, чемоданы, прежде аккуратно составленные по размеру, внизу большие, сверху маленькие, теперь лежали как бог на душу положит. Щегольской дорожный сундук с монограммой так и вовсе был поставлен на-попа и подпирал покосившуюся пирамиду исписанных листков бумаги. Марья Сидоровна как ни в чем не бывало преспокойно восседала на чем-то свернутом в трубочку и замотанном тоже в шаль — странно, ковра среди унесенного с «Дмитрия» имущества вроде бы не было. Кикимора выглядела слегка взъерошенной, прическа ее развалилась, букли развились, а кокетливая кружевная косынка на груди в нескольких местах зияла отчетливыми прорехами. Но это Марью Сидоровну ничуть не смущало, как и сидящую рядышком Натали — тоже довольно растрепанную. В дальнем углу уложили волка. Левая задняя лапа его была примотана к какой-то деревяшке и от этого неестественно выпрямлена, а вот повязку с головы волк, едва только смог раскрыть глаза, содрал. Когда же доктор попробовал наложить новую, зверь оскалил зубы и зарычал, так что пан Вениамин, рассудив, что дело уже идет к улучшению, решил оставить все как есть. И вот теперь волк дремал, то и дело чутко вспрядывая ушами. На спине его неизменным сторожем сидела на посту белая лисичка. Вот и собрались они снова все вместе. Не было только Михалыча — он по-прежнему караулил черный ход в пещеру и от смены отказался. Семь пар глаз смотрели на капитана и ждали его слова. — Ну что ж, — сказал Стах. — Мы держались сколько могли. И я скажу, что держались молодцом. Все. Лиловый кролик проворчал что-то грозное и положил лапу на безглазую змеиную голову — он первым делом, как только они вернулись в убежище, притащил ее к Теодору — показывать. И рулевой сразу же узнал ее: да, та самая гадина с адмиральского флагмана. И кролику досталась изрядная доля похвалы — и от хозяина, и от капитана, и даже белая лисичка, озабоченная сверх меры, отвлеклась на минутку от Роджера и приветливо махнула кролику кончиком самого длинного хвоста. А объяснить, что он тут вовсе и не причем, кролик не смог — не успел. Всем было немного не до этого. Ну, ничего. Он еще успеет рассказать, как нашел эту жуть и приволок сюда - потом, когда все снова станет хорошо. А пока кролик просто ее покараулит. А то мало ли, вдруг она и дохлая может навредить? — Мы все сделали что могли. Что должны были сделать, - говорил капитан. — И цели своей достигли. Ночь не за горами. Он замолчал, не зная, какие подобрать слова, чтобы сказать самое трудное. — Не за горами… — повторил Стах, собираясь с мыслями. — Теперь, наверное, пора разойтись. Все, кто может, уходите. Уходите тенью, туманом. Летучей мышью. Кто как может. Теодор хмыкнул и глянул на Воронцова. Штурман смотрел на капитана из-под встрепанных рыжих прядей, закрывающих ему лицо, и о чем он думает, понять было невозможно. — Вам, Винни, придется, наверное, отсидеться в дальних горизонтах возле пропасти. Пару дней зверями продержитесь, а там и капитан ваш встанет. И уйдете морем, через нижний грот. Вот так. — А вы? — спросила Полина. — А как же вы, капитан? Стах не ответил. Венька никуда не уйдет, пока раненый Сакаи не поправится. А он никуда не уйдет без Веньки. Да и Вольдемара, какой бы дрянью он не был, бросить не получится. И не в том дело, что он, Стах, дал слово Его Сиятельству Владу Цепешу доставить магистра до места назначения в целости и сохранности — чего оно стоит, это слово, теперь, когда стало ясно, что Вольдемара нарочно вырядили великим вампиром, да еще и с тремя сопровождающими барышнями? Всем давным-давно известна эта повадка Цепеша, и расчет был именно на то, чтобы этого дурака магистра за Сиятельство приняли. Не в слове дело. Но они же доверились ему и рассчитывали на его помощь и защиту… — А где магистр? — Стах вдруг спохватился, что так и не видел Вольдемара после возвращения. Неужели магистр преткновения свалил тихой сапой в закат, а то и сдался на милость адмирала Балфера — пока они все пытались его худо-бедно защитить? Вот ведь дрянь… — Да тут он, батюшка, — Марья Сидоровна похлопала ладошкой по цветастому свертку, на котором сидела. Сверток забубнил, заворочался и попытался сбросить барышень на пол, но ему это не удалось. — Ишь, злится, — миролюбиво сказала кикимора. — Ты, Станислав Федотыч, внимания не обращай. Магистр наш взбеленился немного — вишь, как разметал тут всё. Вот мы с Наташкой его и успокоили. Так что вреда от него теперь никому не будет. Ты лучше вот что скажи. Сам ты тенью от ворога не уйдешь, это ясно. Так неужто ты, государь мой, решил, что мы тебя тут одного бросим? А? Нет уж. Начали дело вместе, вместе и заканчивать будем. Стах не успел ничего сказать в ответ. В пещере раздался странный звук. Барышни разом вскинулись, будто их окропили святой водой, запереглядывались тревожно. Где-то недалеко, за парой переходов кто-то плакал. — Что это? — спросила Натали. — Это откуда же здесь? Это же ребенок плачет? — Он самый, матушка моя, — ответила, поднимаясь с запакованного магистра, Марья Сидоровна. — Вот только ребенков нам тута и не хватало, — пробурчал Винни.