Рукопись, найденная в Смолевичах

Если бы Джеки Доукинс услышал, как кого-то называют ребенком, ему бы и в голову не пришло, что речь идет о нем. За свою короткую жизнь он слышал многое. Звали его отродьем, выродком, ублюдком, дрянью, гаденышем, висельником и еще множеством бранных слов, ни на одно из которых он не обижался. Потому что знал про себя — он таков и есть. Дрянь, гаденыш, выродок. Воровал Джеки сколько себя помнил, иногда попадался, по малолетству обычно бывал бит на месте, пару раз — до полусмерти. Но выжил зачем-то и продолжал воровать, пока однажды, в очередной раз попавшись на горячем, не угодил на суд, скорый и неправедный. Судья, маявшийся похмельем, глянул косо на подсудимого и вынес приговор: повесить. Так Джеки узнал, что он уже вырос достаточно, чтобы умереть. Тогда он закусил губы и, перепрыгнув через высокий барьер, за которым сидел судья, накинулся на служителя закона с кулаками. Когда опомнились полицейские, стоявшие с дубинками у входной двери, парик с судейской головы был уже сдернут, а сам судья изрядно избит — кулаки у Джеки были хоть и маленькие, но на редкость проворные. Выпучив красные с перепою глаза, судья заорал: «Повесить сегодня!». Тогда Джеки лягнул одного полицейского в пах, другого боднул под дых, вырвался — и тут свалился сам от удара какого-то джентльмена, с виду страшного, ни дать ни взять — череп обглоданный, но одетого прилично и скорее всего моряка. Когда Джеки очнулся, он было подумал, что его уже повесили и теперь он в Аду. Как выглядит Ад, он толком не знал, но слышал, что там повсюду расставлены котлы, в которых варятся голые женщины (примерно так же он представлял себе и баню, где отроду не бывал). Тут, правда, котлов не было и голых женщин тоже. Были полуголые мужчины, запертые в тесноте и темноте, и еще было душно и сыро и раскачивало из стороны в сторону. Потом Джеки узнал, что это называется — трюм, брюхо корабля. И они плывут по морю. И его выкупил у палача тот самый похожий на обглоданный череп моряк, который оказался капитаном и которому теперь Джеки принадлежал. Капитан был страшный. Джеки решил убежать при первом же случае. И сбежал бы, но случая так и не выпало. Примерно через три дня беспрестанной качки, от которой гудело в ушибленном виске и подступало к горлу тошнотой, люк в потолке открылся и их всех вывели наверх. На палубу. И там был адмирал. Ростом адмирал был даже ниже Джеки. Но это ничего не значило. Стоило только адмиралу глянуть в глаза любому из матросов, и тот повиновался безропотно, как куклы Панч и Джуди в уличном балагане повиновались умелым рукам кукловода. Матросы с остекленевшим взглядом одного за другим подводили к адмиралу людей из трюма и ставили на колени. Что там происходило дальше, Джеки не видел — он пытался понять, как бы поскорее отсюда смыться. По всему выходило, что бежать некуда, потому что вокруг на многие мили — только вода. Пока Джеки озирался вокруг, подошла и его очередь. Его пихнули под лопатки, и он упал на колени, больно стукнувшись о влажные доски палубы. Близко-близко он увидел квадратный мыс сапога с красивой затейливой пряжкой, не иначе как золотой. Не удержался и плюнул — прямо в серединку пряжки. Он пожалел об этом в ту же минуту, когда маленькая и тощая ручка с неимоверно длинными пальцами ухватила его за горло и подняла в воздух, почти сломав гортань — дышать стало больно и в глазах потемнело. — В глаза смотреть, щенок! Тонкий, почти женский голос, но Джеки аж перекорежило от страха. И он послушно заглянул в очень близко склонившиеся над ним глаза — сплошь черные, без зрачков. Шею пронзила острая короткая боль — и все кончилось. И все началось заново — только теперь без страха, без боли и без обид. Осталось лишь одно — стремление услужить адмиралу. В чем было великое счастье. Ничто на свете не могло сравниться со священной радостью повиновения. Это было прекрасно. Не думать. Не ждать. Не бояться. О побеге Джеки больше не вспоминал. Он вообще больше ничего не помнил. Делал изо дня в день то, что прикажут, получал перед сном миску чечевицы или пареного ячменя, засыпал быстрым тяжелым сном во влажной тесноте трюма, среди сотни таких же, как и он сам, лишенных воли и разума тел. Просыпался до рассвета с единственным желанием — выполнить любое желание адмирала. А потом — вдруг и внезапно — Джеки очнулся. В полной темноте. Он открыл глаза, потом закрыл — ничего не изменилось. Как он сюда попал, он помнил смутно — какой-то отряд шел в полумраке, и коптили факелы. А куда, зачем? Непонятно. Маячил на границе памяти какой-то злобный коротышка в расшитом золотом мундире с огромными эполетами — кто он, Джеки вспомнить не смог, но кожа вдруг пошла мурашками, и Джеки решил больше о нем не думать. Было очень тихо. Каким-то внутренним чутьем Джеки ощутил, что он тут совсем один. И стало страшно. Джеки не рискнул даже вытянуть руку вперед, чтобы ощупать окружающее пространство. Потому что можно было наткнуться на что-нибудь совсем ужасное. Или на кого-нибудь. И тогда Джеки сжался в клубок, уткнувшись головой в тощие коленки, и заплакал — громко, отчаянно, как маленький, заливаясь слезами, скопившимися в узкой груди за все годы его недолгой жизни. Плакал Джеки так долго и так сильно, что ослабел от слез, и поэтому уже почти не смог испугаться, когда холодные сильные пальцы впились вдруг ему в левое плечо и подняли на ноги. Мужской голос произнес мрачно: — Действительно, ребенок. Джеки пискнул затравленной мышью, и тогда кто-то еще сказал над правым его плечом: — Осторожнее, Сташек! Так ты его до смерти напугаешь. — Ничего, — проворчали слева, — смерть — это самое малое, чего ему стоит бояться. Но плечо выпустили. Тут выяснилось, что пока Джеки плакал, тишина и темнота вокруг него кончились: через опухшие веки он мог различить, что находится в каком-то каменном коридоре с неровными стенами, а вокруг толпятся ну очень странные люди: сурового вида высокий господин, явно джентльмен, еще один господин, пониже и на вид помягче, за ними стояло несколько тёток, видно, из благородных, хотя платья на них были испачканы вдрызг. Были там еще какие-то, позади, но их Джеки уже не разглядывал. Зато его разглядывали, пристально, внимательно. Особенно старались тётки, прямо сверлили глазами и почему-то улыбались. И все — все! — были ужасно бледными, и тетки, и джентльмены. Слезы снова брызнули у Джеки из глаз — видно, многовато их скопилось. — Ну, ну, — сказал тот господин, что был пониже ростом. — Успокойся. Мы не кусаемся. Высокий джентльмен хмыкнул, но промолчал. — Ты вот что, — продолжил низенький, — расскажи нам, ты что тут делаешь? Джеки сопел, всхлипывал, но ничего не говорил. Первый страх у него прошел — понятно было, что прям вот сейчас никто ему ничего плохого делать, кажется, не собирается — но он никак не мог вспомнить, за каким чертом его занесло в эту темноту и тесноту и вообще, где он, собственно, находится. — Ну? — ободряюще сказал низенький господин и погладил Джеки по встрепанной и грязной голове. Рука у него была такая же холодная, как у высокого джентльмена, и от ее прикосновения в черепушке у Джеки немного просветлело. Но что он тут делает, он все равно, хоть убей, вспомнить не мог. Низенький господин покачал головой: — Ну ладно… А как тебя зовут, ты знаешь? Тётки переглянулись и зашушукались: видно, решили, что Джеки совсем дурачок, не помнит собственного имени. Даже сквозь слезы ему стало обидно, и он открыл рот, чтобы ответить. И снова не смог сказать ни единого слова. Как его зовут? Он не знал. Ну как же так? — Что? — высокий джентльмен явно терял терпение. — Память отшибло? А низенький как-то так ловко и умело взял Джеки за подбородок и запрокинул голову назад, ничуточки даже не больно. — Один укус. Всё понятно, — низенький нахмурился. — Он и в самом деле ничего не помнит. Он недообращенный. Этот, с позволения сказать, адмирал (на этом слове Джеки вздрогнул, как будто его ударили молотком по коленке) нашел способ создавать для себя идеальных солдат. Я давно это подозревал. Гениальный ход! Один укус — и у тебя под рукой целая армия. И она же, если потребуется, запас продовольствия. — Гадость какая, — сказала одна из тёток, самая, пожалуй, молоденькая, в темном красном платье. — Но почему он?.. — Почему очнулся? — перебил ее низенький господин. — Не знаю, мадемуазель. Лично у меня не было подобного опыта. Возможно, гипнотическое воздействие укуса прекратилось после сильного испуга? — Вроде нападения летучих мышей? — спросил кто-то из темноты, и низенький господин согласно кивнул: да. И тут высокий как даст кулаком в стену! Пол под ногами Джеки тряхнуло, как палубу во время шторма, и где-то в отдалении раздался грохот упавших камней. — Сучья кровь! — процедил высокий джентльмен. — А ну-ка, сюда, щенок! — он ухватил Джеки за ворот матросской куртки. — Идем! И зашагал по неровному коридору, растолкав тех, кто стоял у него на пути. Джеки болтался у него в руке как мягкая тряпичная кукла. Слезы у него высохли — плакать, когда тебя волокут по воздуху, а ты едва касаешься земли пальцами ног, было не слишком удобно. — Сташек, ты что? Ребенок же не виноват! Оставь его! — Капитан, что с вами? — закричали вслед сразу несколько голосов. — Куда вы? Высокий джентльмен, оказавшийся капитаном, на миг остановился: — Хватит с меня! Может, он и гений. Может, он и готов посылать вместо себя на бой сопливых пацанов. Но я — не готов драться с детьми. Меня от этого увольте! Идем, юнга. Поговорим с твоим адмиралом. Лично. Пасмурный вечер уже спускался на взморье, и вода поднялась почти до середины скал. Тащиться к парадному входу в пещеру, откуда шли и куда потом бежали подвластные воле Балфера отряды матросов с затуманенным рассудком, Стах не стал. Вышел, как и вошел, через «черный ход», встал посреди маленького пятачка на вершине каменного утеса, которым заканчивалась старая потайная тропа контрабандистов, и крикнул что было сил: — Эй, Авертах Балфер, лорд Слейтаверти! Тебя призывает Стах из рода Вольских из герба Геральта! У меня твой человек! Иди сюда, поговорим! Вокруг было пусто, лишь далеко над морем, упрямо прорываясь к берегу, боролась с встречным ветром черная птица. По морю бежали валы бутылочно-зеленой воды, а по небу — серые рваные облака. — Подождем, — сказал Стах. Мальчишка ничего не ответил, только захныкал жалобно, да Стах и не ждал от него ответа. Что он мог сказать, маленький осколок ненужной жизни, попавший под сапог древнейшего бессмертного? — Капитан! — позвали сзади. Стах обернулся. За спиной у него стоял рыжий штурман Воронцов. Только этого тут не хватало! — Чего тебе? — резко спросил капитан. — Убирайся. — Нет, — ответил штурман. — Убирайся! — повторил Стах. — Поединок — это разговор для двоих. Больше никто ничего сказать не успел — из-за края утеса поднялся то ли клок облака, то ли обрывок тумана. — Вот и явился твой хозяин, — сказал Стах мальчишке. Того затрясло как в лихорадке, и в руку эмиссара, сжимающую тощее детское плечо, ударил ток закипающей от страха крови — аж пальцы закололо. Эмиссар обернулся. Они все были здесь — и рулевой Лендер, и Полина, и древняя кикимора Марья Сидоровна, белобрысый увалень Винни, мадемуазель Натали и даже худенькая девушка-шелки Джилл. И Веня, конечно же. Все они были тут, скрытые каменной стеной — просто на площадке им не хватило бы места. — Ступай, — сказал Стах и слегка подтолкнул мальчишку к лазу в скале. — Иди к мамзелям, они тебя не обидят. Штурман посторонился, пропуская незадачливого юнгу, и тот не успел и пискнуть, как его втащили в лаз сразу несколько бледных и неестественно длинных женских рук. Стах успел мельком усомниться, так ли уж безопасна для мальчишки компания мамзелей, но уж лучше с ними, чем с адмиралом… На краю обрыва соткалась из тумана и сошла на твердые камни человеческая фигура. Адмирал Авертах Балфер, лорд Слейтаверти, и впрямь был ростом с десятилетнего ребенка, но скала дрогнула, когда он ступил на нее. — Ты звал меня, Стах без роду, без племени, и я пришел, — прозвучал пронзительно высокий резкий голос. — Ты хочешь поединка? — Да. — Каким оружием? — спросил адмирал. — Без оружия, — ответил Стах. Лицо адмирала исказила презрительная гримаса, а потом он медленно склонил голову в знак согласия и развел в стороны руки, показывая, что при нем никакого оружия нет. Стах вынул из-за пояса прадедовский кинжал в деревянных ножнах, отбросил в сторону на камни — тот звякнул коротко, ударившись истертой рукоятью. — Твой человек, — сказал адмирал. — Пусть уйдет. Штурман за спиной эмиссара не шевельнулся. — Нечестная игра, — проскрипел адмирал. — Уходи, — сказал Стах и повернулся к Воронцову. Трехствольный пистоль с кремневым замком, странное на вид приспособление, любимое в старину, а нынче почти забытое, выплевывающее литые пули одну за другой без перезарядки… Нынче никто таким не пользуется, потому что на смену пришло другое оружие, и удобнее, и легче. Никто таким не пользуется. Почти никто. Адмирал выхватил пистолет из-под полы своего расшитого золотом камзола. Стах не успел узнать его, потому что никогда подобного оружия не видел — оно появилось уже после него. Но узнал другой, тот, кому приходилось собственноручно отливать круглые серебряные пули, чтобы выстрелить ими, тремя сразу, в особого, не умирающего противника. — Капитан! — крикнул Охотник и рванулся вперед, оттолкнув Стаха с линии огня. Стах отлетел в сторону, перевернувшись в воздухе. «…В чёрной вершине три серебряные звезды*», — всплыло в памяти эмиссара совершенно не к месту: он успел увидеть, как несутся, прошивая надвигающиеся сумерки, три круглые пули светлого металла и влетают одна за другой, в брызгах алой крови, в грудь рыжего штурмана. ____________________ * Стаху вспоминается описание герба рода Воронцовых из читанного им во время плавания «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи» (часть 1, 1-е отделение, стр.28)