девушка с Плутона

Она была разбита. И я пытался собрать ее по кусочкам, медленно и постепенно, вкладывая во все это всего себя и душу. На меня это совершенно не похоже, ибо я бы давно наплевал на очередную девушку (боже, а совсем недавно я называл их шкурами), бросил бы под предлогом того, что у меня слишком плотный график из-за репетиций и записи очередного микстейпа, но с Юлей я не мог так поступить. У меня много дел, телефон разрывался от звонков Мамая и Вани с Порчи, но я упорно говорю им, что «пока не время». Они не понимают меня. В их голове сложился образ, что я конкретный алкоголик и «прожигатель» жизни, но с потрясающим внутренним миром и возможностью писать охуенные текста. Я не осуждаю их, ведь я сам выбрал именно такую маску и продолжаю жить ею, скрываться под ней. Я привык к подобному образу жизни и кажется, что не отвыкну от него. Не отвыкну от пьянок до рассвета, от физиономий вокруг, которые меняются со скоростью света превращаясь в сплошное безликое пятно. Я не отвык бы от этого. Но она. Блять какая-то обычная девочка по имени Юля изменила и перевернула игру. Привычную игру, в которой я вечный победитель. Она ворвалась, как ураган среди ясного дня, как сильнейшая гроза. Она сожгла все листы бумаги, что мирно покоились в углу моей комнаты, успевшие собрать слои пыли, а пепел развеяла по городу, оставляя после себя приятный темный шлейф. Она разожгла во мне желание жить и меняться, чего добилась однажды лишь одна женщина. Моя мать. Я помню ее голубые глаза, чем-то схожие с моими, приятные светло-русые волосы с редкой сединой. Ее добрая улыбка и маленькие морщинки вокруг глаз всегда напоминали о доме, о том, что меня там ждут. Я очень люблю ее голос. Такой бархатный и добрый, такой тихий, казалось, что она никогда не кричала и не надрывала голосовые связки, настолько он спокойный и мирный. Ее ладони всегда теплые и она очень любила щепать меня за щеки. Я очень сильно соскучился по маме. — Ты уверена? — спросил я ее, когда она напоследок подошла к зеркалу и проверила свой внешний вид. На лице не было и грамма макияжа, кожа постепенно начала принимать свой естественный цвет. Я заставлял ее правильно питаться, чтобы силы окончательно не покинули ее, заставлял гулять со мной и ходить на репетиции. — Да. — она встретилась со мной взглядом и пожала плечами. — Он должен знать, если уже не узнал. Отец имеет право знать.. Прошла неделя с похорон. Понятно, что она все еще не пришла в себя, но она настаивала на поездке, и я решился купить самый ближайший рейс на самолете. Юля планировала поехать на поезде (это двое суток, если не больше!), но я сразу высказался против и забронировал нам билеты на самолет. Я держал в правой руке один чемодан, а в левой ее сумку. Она напоследок осмотрела свою квартиру, попрощалась с Саймоном и взяла ключи, начав закрывать квартиру. — Пока, солнышко. Тетя Люда позаботится о тебе! — она чмокнула котика в лоб и повернула ключ пару раз. Взяла свою сумку, проверила паспорта и билеты на рейс. — Ты бывал когда-нибудь в Сургуте? — Нет, не повезло там оказаться. — я пожал плечами, заходя в лифт. — А как же концерты? — Вроде как не смогли договориться с менеджерами площадки. Я этим особо не увлекаюсь, Женя и Илья больше разбираются в этих делах. — мы вышли из лифта и сели в такси, которое повезло нас в международный аэропорт Санкт-Петербурга «Пулково». — Любишь самолеты? — Не летала на них никогда. — она улыбается и я чувствую, что улыбка эта вымучена. — Боюсь. — Не бойся. — беру девушку за руку и целую костяшки пальцев. — Я с тобой. Рядом.

***

Трехчасовой перелет прошел успешно. Как только мы сели и взлетели, Юля отпустила мою руку, на коже которой остались следы от ее ногтей, и уснула. Довольствуясь свободным временем, я включил тихую музыку и задумчиво смотрел то на нее, то на вид из окна. Вспомнилась фраза из песни довольно известной певицы ЛУНЫ — стремись увидеть самолеты — и, выхватив из своего рюкзака толстый и старый блокнот, в котором хранилось все мое вдохновение: песни из «Горгорода», из микстейпов прошлых лет и просто не увидевшие свет строчки. Я начал писать, выдвинув при этом раскидной столик и попивая терпкий растворимый кофе, который слишком любезно поднесла мне стюардесса. Спустя час нам подали обед, пришлось будить Юлю, чтобы она могла покушать. — Что пишешь? — спросила она, когда я засунул блокнот в карман впередистоящего кресла. — Мысли. — О чем думаешь? — Обо всем. О тебе, о Питере, о друзьях и о самолетах. — она улыбнулась, явно понимая, что я не скажу о чем пишу. Это не сказать, что слишком личное, просто оно мое и пока я не готов раскрыть сырые рифмы ей. Позже. Позже она услышит. Мы приземлились под вечер. Она, как маленький ребенок, смотрела в окно и наблюдала за тем, как снижался самолет, и как солнце медленно клонилось за горизонт. Салон самолета залило яркое зарево, Юлины светлые локоны окрасились в рыжий и я успел быстро сфотографировать ее, пока она смотрела в иллюминатор. Приятный голос капитана самолета оповестил нас о приземлении и пожелал удачного время провождения в северном городе. Мы быстро получили печати в паспорта, забрали вещи и заказали Uber в отель. Завтра тяжелый день, необходимо выспаться и собраться с силами. Пока мы ехали в такси, я заказал пиццу и роллы в наш отель. Заселение прошло быстро и через двадцать минут после приезда в гостиницу, мы уже были в душе, занимаясь страстной любовью, лаская друг друга и смывая усталость.

***

Утро встретило меня яркими лучами, пробивающимися через тонкую белую занавеску. Я поморщилась, когда почувствовала лучи на лице. Перевернувшись и не увидев рядом с собой Мирона, я резко оторвалась от подушки, от чего у меня заболела голова. Блять. Номер пустовал. Я встала с кровати и подошла к столу, на котором покоилась большая упаковка от пиццы с недоеденными кусками. Взяв один, я откусила, и озадаченно посмотрев на кровать, начала вспоминать нашу совместную ночь и то, как мне было хорошо с ним. Как нам обоим было хорошо друг с другом. Откусив еще кусочек, я почувствовала неприятное ощущение в животе. Момент. И я уже бегу в ванную комнату выворачивая свой желудок наизнанку. Боже, как же хреново. Покончив с этим, я умылась, и прополоскала рот. Ведь я же не могла отравиться, верно? — Юль? — слышу Мирона и характерный стук входной двери. Я накинула халат и начала чистить зубы, делая вид, что не услышала его. — Вот ты где… — вижу его в зеркале с пакетом из продуктового магазина. — Прости, что не разбудил, ты очень сладко и крепко спала. — он приобнимает меня со спины за талию, я выплевываю пасту и полощу рот. — Все нормально? — Да-да, конечно. — быстро говорю, разворачиваюсь к нему и чмокаю в губы. — Просто немножко нервничаю. — Все будет хорошо. Собирайся. Ваше «свидание» назначено на два часа дня. Накануне я отправила заявление в исправительную колонию и попросила назначить нам с отцом встречу. Не забыла сообщить о Мироне, чтобы его тоже пропустили туда. Я вышла из ванной, быстро переоделась, сложила вещи в сумку и отказалась от предложенной Мироном еды, сказав, что уже скушала кусок пиццы. — Покушаем после, хорошо? — сказала я, закрывая дверь номера. Дорога была долгой, уверена, что счетчик такси набрал большую сумму, но Мирон молча сунул водителю тысячную купюру и попросил его приехать через полтора часа. Тюрьма угнетает. В этом месте нет любви, нет доброты и света. Вокруг ходят унылые и грустные люди, которые не представляют что такое счастье. Для них его просто не существует. Не важно, зэк ты или просто работаешь в этом месте. Просто кто-то здесь, потому что заслужил, а кто-то из-за того, что обязан. Тюрьма – место, где искалеченные души калечатся еще сильнее. Тюрьма никого не исправила и не исправит. Нет таких на свете людей, которые выйдя из этого гнилого, и затхлого места крикнут миру; хэй, я изменился и я замечательный! Тюрьма хуже смерти. После тюрьмы в жизни нет перспектив, нет желания жить. Это желание забрали решетки, за которыми сидят такие же убийцы, как и ты сам. Это желание забрало осознание своего проступка. Мой отец не изменился. Мама верила, что за столько лет, он осознал, что сделал. Может быть, и осознал. Но изменился ли? Осознать мало. Неужели только в тюрьме люди начинают что-то делать, просто понимая, что иного варианта у них нет? Он зэк, потерявший все — семью, жену и дочь, работу, друзей и деньги — потерявший себя. Во всяком случае, я надеюсь на лучшее. Надеюсь, что он, правда, изменился. Как об этом сказала мне мама и Мирон. — Вы к кому? — спрашивает надзиратель, глядя своими маленькими глазами полные серости. — К Миронову Владимиру Александровичу. — К Миронычу? К нему никто не приходил около семи лет. — говорит мужчина, беря мой паспорт. — Первые три года к нему наведывались друзья, но и они утратили интерес. — он начал искать мое заявление. — Кем приходитесь заключенному? Мне не хотелось говорить, но… — Дочерью. — сглатываю и надзиратель как-то странно посмотрел на меня. С сочувствием. — А рядом мужчина? — Мой… — черт, что сказать-то?! — молодой человек. Фёдоров Мирон Янович. Его я тоже в заявление указала. — Да, я вижу. — он поставил печати на заявлении. — Проходите. Заключённый уже ожидает. Нас и наши вещи проверили в металлоискателях, еще и милые овчарки обнюхали. Я не заметила, как взяла Мирона за руку, боясь отпускать. Комната для свиданий выглядят обыкновенно. По периметру рассредоточены надзиратели с оружием, стоят столы и прикованные к ним преступники. Я не видела отца около десяти лет, и из памяти стерся образ. Помню, что у него были темные волосы, темнее, чем у мамы. Голубые глаза и щербинка между зубов, из-за которой он шепелявил. Вижу в конце зала, слева, одинокого мужчину в черной тюремной робе с номером Щ-262. Он озадаченным взглядом смотрит на других посетителей, явно ожидая того, кто к нему подойдет. И этот кто-то — я. Подхожу и сажусь напротив. Мирон садится рядом. Владимир косо поглядел сначала на Фёдорова, а затем встретился взглядом со мной. Узнал. Он узнал меня. — Юля? — спросил он дрожащим и сиплым голосом, от которого мне сразу стало не по себе. На миг мне показалось, что он вскочит со своего места, достанет ремень и начнет меня бить. Я вздрогнула от этой мысли. — Да. — сжала я под столом ладонь Мирона. — Юля. — Ты так изменилась… Такая красивая… — замечаю, как рукой он тянется ко мне, но я синхронно начинаю отклоняться и вижу, что наручники не позволяют ему дотронуться до меня и выдыхаю. — Я тебя больше не ударю.. — Я этому премного рада. — фальшиво говорю я, впитав в каждое слово сарказм. — А где мама? — спрашивает, все так же, не отрывая от меня взгляда. Это меня добило. Мне так хотелось встать и закричать от боли, избить его, заставить изнывать от боли и страданий, которые переживаю я. Он ждал ее. Ждал потому что понимал, что она даст ему шанс. А я нет. — Правда, хочешь знать, где она? — шепчу. — Похоронена на Зеленогорском кладбище. Кап. Кап. Чувствую горячие слезы на щеках, закрываю глаза и слышу всхлип. Он закрыл лицо своими старыми руками и плачет. Сидит передо мной и всхлипывает. Проебал единственного человека, на котором смог бы паразитировать, мудак? — Как давно? — спрашивает он. — Полторы недели назад. Мгновенная сердечная смерть. Он кивнул и отвернулся. Прошло пару минут, Мирон сказал, что ему лучше отойти и дать отцу поговорить со мной наедине. Я боялась оставаться с ним один на один, но решила не подавать виду. — Она простила меня? — Простила. — А ты? Простила? — Нет. Вытираю свежие слезы и шмыгаю носом. — Накануне она показала мне твои письма. Сказала, что ты исправился. Сунула мне твое последнее и попросила съездить. — я отворачиваюсь от него, боясь встретиться с его жалкими глазами. — Я сказала, что не поеду к тому, кто угробил мое детство и изуродовал мое тело. Она умоляла меня. — выдыхаю. — Мы поссорились. Наутро следующего дня мне позвонил врач и сказал, что она скончалась во сне. Ее тело била сильнейшая судорога. Я виновата в ее смерти. — Не вини себя в этом. Ты не виновата в том, что не хотела ехать ко мне. Это твой сознательный выбор. Она умерла из-за того, что знала, что мы никогда больше не станем семьей. — он утер слезы. — Я знаю, что ты ненавидишь меня и приехала сюда просто, потому что должна была, ты здесь ради нее, но услышь меня, Юленька… Мне очень жаль. Жаль, что я был таким плохим отцом и отвратительным человеком по жизни. Мне так жаль, что две самые прекрасные женщины, которых в душе я очень любил, хоть и не проявлял этого в жизни, страдали от моих рук. — он покосился на свои ладони, они причинили много боли нам с мамой. — Я не прошу прощения, ибо я его не заслужу у тебя никогда. Я прошу тебя отпустить меня. Отпустить ту боль, которая хранится у тебя в сердце. — он указал на грудь и сжал свою робу. — Отпусти… Я не прошу тебя ни о чем более. Отпусти боль и начни жить. Я смотрю на него и начинаю просто дрожать всем телом. Я вспомнила счастливые дни. Когда мы всей семьей ходили в парк, я бегала от папы, а мама сидела на траве и смеялась. Тогда он не пил неделю и это одни из тех выходных, когда он был человеком. Я вспомнила, как он заступился за меня в школе, когда мальчики начали меня задирать и обзывать коровой. Он научил меня подавать мяч по-волейбольному. Но что еще лучше, он подарил мне как-то книгу «Волшебник из страны Оз», которая стояла у мамы в шкафу. Да, боль трудно забыть, но еще труднее вспомнить радость. Счастье не оставляет памятных шрамов. — Я начну. — шепчу ему и говорю напоследок, вставая со стула. — Прощай, пап. — Прощай, Юль. Мне стало легче. Мне казалось, что мне пришили новые крылья. Я отпустила. Я, правда, отпустила. Отпустила его из своего сердца навсегда, ему там больше нет места. Отпустила из головы. Отпустила плохие воспоминания, связанные с ним. И хорошие отпустила тоже. Я начала жить с этой минуты.