Walking in my shoes

Вопрос. Как ты чувствовал себя «в отпуске» - после побега от дементоров? Где вы с гиппогрифом были? Как там было вообще? Первые часы были ужасны. Я никак не мог отойти от пережитого накануне. Если бы мне лет пятнадцать назад сказали, что наступит день, когда Сириус Блэк будет орать от страха, я бы даже не обиделся - настолько это нелепо. И вот я вижу эти темные полчища и глохну от собственных воплей, и словно из-под воды - голос Гарри: «Экспекто Патронум! Экспекто Патронум!.. Экспекто Патронум...» Мне кажется, за эти сутки я умер и воскрес, воскрес и умер бесконечное множество раз... Когда меня заперли в кабинете, я уже ничего не чувствовал. Я стоял, привалившись к стене, и грыз веревку на запястьях. Не для того чтобы освободиться, нет. Просто чтобы что-то делать. Я хотел оставаться в сознании, когда за мной придут. Хотел осознавать каждую долю секунды. Пока я еще есть - я буду. До последнего. Дверь открывается, но на пороге - не палач и не дементоры. Я делаю шаг навстречу профессору Дамблдору. Ноги меня не слушаются. Я падаю перед ним на колени. Цепляюсь за подол его мантии. - Гарри... жив?.. Профессор кивает. Едва заметное движение волшебной палочкой - и я свободно опускаю руки... И чувствую, что уплываю... Он рывком заставляет меня подняться. Усаживает в кресло. Треплет по плечу, располосованному волком, так что я вскидываюсь, вскрикнув от боли. - Не засыпай! Легко ему говорить... Мне снится огромный белый орел... нет, конь... птица-конь... конь-птица... Гарри и его подруга - верхом. Заклятьем выбивают стекло. Зовут меня... Мы втроем... вчетвером... стоим на площадке Западной башни. - Я хочу с тобой. Я смотрю ему в глаза. Джеймс и Лил... Лил и Джеймс... Держась одной рукой за цепь на шее у гиппогрифа, второй я крепко обнимаю крестника. Еще немного - и я не смогу его отпустить... Не зря его подруга так нервничает. - Скорее же! Время, время!.. - В другой раз, - шепчу я на ухо Гарри. - Мы еще увидимся... Гиппогриф пролетел ночь насквозь. Пролетел через утро. Днем опустился где-то в лесу у залива. Гарри вскользь назвал его имя. Я не запомнил. - Эй, Клюв... Клювленд... Когда я наконец проснулся, солнце уже клонилось к закату. Гиппогрифа поблизости не было. Что ж, он свою миссию выполнил. Теперь он вольная птица... птица-конь. Небо бережно гладит воду. Вода возвращает небу солнечное тепло. Я - между водой и небом. Сижу на траве. Смотрю на темнеющую полоску деревьев на другом берегу. Слушаю лес за спиной... Греюсь в последних лучах... Пустею и переполняюсь... Дышу... Просыпаюсь оттого, что мне становится душно. Открываю глаза - ничего не вижу, провожу рукой в темноте - пальцы вязнут в пуху и перьях. Гиппогриф приподнимает крыло - и я щурюсь на солнце. Он глядит на меня недовольно: мол, долго дрыхнешь, день на дворе. Затем тянется ко мне клювом и самым его кончиком, очень осторожно принимается шарить у меня в волосах. Сперва я решаю, что он ищет блох. Потом понимаю: он пытается меня причесать. Я торжественно клянусь, что при первой же возможности приведу себя в порядок и никогда больше не оскорблю его эстетических чувств. Он ловит меня на слове. - Ты когда-нибудь видел пальмовые аллеи, Клювленд? А буддийские пагоды? А пирамиды ацтеков? А тропических бабочек?.. Я столько времени провел в темноте, что на ярком свету едва не ослеп. Эти полгода вдали от Англии запестрели пятнами, пронеслись перед моими глазами радужным калейдоскопом, прошумели ветром в ушах, высохли на лице солеными брызгами, ультрафиолетом впечатались в кожу, запутались в волосах белыми лепестками, засели в складках одежды оранжевой пылью... Если цепь с гиппогрифа я сорвал одним махом, то собственные цепи носил еще долго, снимал их медленно, размыкая звенья одно за другим, пока наконец не ступил на Дорогу Мертвых в Теотиуакане, где из-под моих ног взметнулся крохотный осколок солнца и устремился на трепещущих крыльях к своей пирамиде. Гиппогриф щелкнул клювом. Впервые за эту чертову дюжину лет я рассмеялся так искренне, радостно, с открытым сердцем. - Это мой Патронус. Не ешь его. Конец осени. Поздний вечер. Захудалый бар на юге Техаса. Над головой у хозяина худо-бедно работает телевизор. Пока тот внимает сводке новостей, его руки сами собой забирают со стойки пустую кружку и принимаются натирать ее тряпкой. - Ты смотри-ка, он уже в Мехико! - Что?.. Единственный посетитель расплатился и собирается уходить. Впрочем, никто его и не держит. Хозяину привычно разговаривать с телевизором. - Да ирландец этот! Он тычет пальцем в экран - в фотографию, которую за последние полтора года не видел только слепой. - С чего вы взяли, что он ирландец? - Да все они одна мафия. Вот подожди, рано или поздно он и дружков своих из тюрем повытащит... - Нет у него дружков. - Тебе-то откуда знать? - А вы приглядитесь получше. У него же на лбу написано, что он чокнутый. Такие бандами не заправляют. Действуют в одиночку. Исподтишка. Подкрадываются бесшумно. И пока вы стоите к нему спиной, ни о чем не подозревая... Бармен вздрагивает. Медленно, очень медленно, очень осторожно, боясь поверить, оборачивается. Кружка выскальзывает у него из рук. Я приветливо ему улыбаюсь. - Согласитесь, в жизни я симпатичнее. Прихватив с собой с барной стойки полную миску бесплатных орешков, я направляюсь за угол, где на стоянке в компании с чьим-то пикапом меня дожидается гиппогриф. Орешки он любит да и пластиковой миской хрустит, не брезгуя. От этого звука мне становится тошно. Мне кажется, я уже слышу машину шерифа на пустынном шоссе. Хозяин забегаловки, перепуганный вусмерть, обещал выждать десять минут прежде чем вызывать полицию - соврал. Ну да я и не рассчитывал на его честность. Мне-то что, я превратился и был таков, а вот друг мой слишком заметен. И уж кто-кто, а полицейские маглы вряд ли отвесят ему поклон. - Не знаю, как ты, Клюв, а я хочу домой. Судя по тому, как нетерпеливо он бьет крыльями, он только и ждал, когда я наконец это скажу...