Кошка, смотрящая на птиц. Книга вторая.

      Наталья Прокофьевна в сердцах бросила тряпку в ведро, брызги разлетелись так, что у неё на халате и на стене остались мокрые пятна. — Что за неугомонные дети! Только всех выставила, получаса не прошло, тащатся обратно. Невозможно работать. Ночевать никого не пущу! — кричит она, едва успев распахнуть двери. За порогом стоит Евгений. Он небритый и весь какой-то совсем чёрный, только в глазах отражаются блики уличных фонарей. — Ты чего? — грозно спрашивает Наталья Прокофьевна и тянет на себя ручку двери оставляя лишь небольшую вежливую щель для разговора. — Я, это, — мнётся мужчина, — денег занять хотел, а то, понимаешь, совсем караул. — Сейчас, — Наталья, помятуя его прошлый визит, запирает дверь, оставив нежданного просителя на улице. Она отыскивает кошелёк, пересчитывает купюры, раздумывая, сколько дать. Конечно, Лиза вернёт деньги в любом случае, но зачем ей эти обидные расходы? А совсем не дать вроде неудобно. Женщина то кладёт купюры обратно в кошелёк, то вынимает. Наконец принимает решение, возвращается к двери. На улице никого нет. Наталья, не отпуская дверной ручки, делает шаг за порог, смотрит туда-сюда — Евгения нет. За шумом улицы она не слышит, как в аудитории, выходящей окнами во двор, тихонько звякает форточка, кто-то аккуратно обходит оставленное посреди дороги ведро и спешно, но так же тихо взбегает по лестнице.       Снова полумрак, снова матовый блеск словно сотканных из паутины стёкол. В прошлый раз громя зеркала Рей испытал такое мрачное болезненное наслаждение, что теперь они пугают его. Зловеще кривятся его отражения в тонких, едва успевших нарасти, поверхностях. — Вот значит вы какие, — шепчет он, — упрямые. Уважаю. Только я тоже упрямый. Рей поднимает руки прикрывая голову и бросается в ближайшее зеркало, как в пропасть. Он падает долго, так долго, что успевает подумать — это всего лишь сон. Он заставляет себя открыть глаза, и белизна нещадно слепит его. Удар. Плеск. Обжигающий холод. Рей с некоторых пор ненавидит воду, не иначе как это месть зеркал — выбросить его в огромную, уже затянувшуюся тонкой плёночкой льда, полынью. Опять казалось, что он барахтается в воде целую вечность. Выбравшись на берег, Рей даже не оглянулся. Хотелось скорей оказаться подальше от водяных неприятностей.       Он поднимался в гору, лез, хватаясь за обледенелые камни цепкими пальцами. Одежда встала колом, в кроссовки набивался снег, но сразу же таял, потому что от натуги Рею жарко. Выбравшись наверх он наконец-то огляделся. Огромная снежная равнина, прорезанная руслами стекающих в одну котловину речек. Там и тут на снегу бурые бесформенные комья. Присмотревшись Рей понял, что это ошмётки растерзанных тел. А чуть дальше — огромная чёрная глыба льда, на фоне которой раскачивается светлое пятнышко, словно хризантема качает тяжёлой головкой цветка. Это рыдает Хрулеванка. Припадает к ледяному панцирю, сковавшему драконье тело, тяжестью льда изломавшему перепончатые крылья, не дающему закрыться огромным жёлтым глазам с навсегда вытянутым в тонкую полоску зрачком. Какое-то время Дракон ещё дышал, вокруг ноздрей лёд успел подтаять, но у Хрулеванки сильное колдовство. Такое сильное, что она и сама не смогла снять оковы ледяного заклятия. Слишком поздно она поняла, почему старый, примирившийся с судьбой, дракон набросился на крылатых стервей запада.

***

      Рей быстро осознал, насколько богаче этот мир наполнен магией, чем его родина. Он ощущал это всей кожей: магия отдавалась металлическим привкусом во рту, тонким пощипыванием языка, дрожью в пальцах. В голове тут же начали всплывать знания, которые многие века впихивал в него Колдун. Они с Хрулеванкой похоронили его там же у водопадов. Рей топил снег под тушей до тех пор, пока она не опустилась до самой земли, а потом Хрулеванка, направив в яму поток воды от одной из рек, разом заморозила всё. Тела жриц они не тронули. Тело Антер оставшиеся в живых унесли сразу, за остальными тоже вернутся, в этом можно не сомневаться. В путь к жилищу Хрулеванки оба двинулись совершенно опустошённые, но Рей чувствовал, что впитывает магию, как пересохшая губка, набирается так, только через край не течёт. Он стал пьян от магии. Ему хотелось всё делать при помощи магии. Теперь ему стало совершенно ясно, почему Колдун так рвался обратно в свой мир, хотя мог быть полновластным хозяином в реальности своего заточения.       День и ночь они молчали о Драконе, и только на второе утро завели разговор. Когда Хрулеванка узнала, кто Рей и откуда, она долго и горько смеялась, а потом сказала: — Всё-таки эти стерви облажались. Они надеялись обменять девочку на ключ, а обменяли на мага. Интересно, что по этому поводу скажет старик Давр? Не может быть, чтобы он да не предполагал подобного казуса. Ты пришёл мстить? Рей покачал головой: — Я хочу найти жену. — Раз она ушла, наверное, ей без тебя лучше. Зачем, зачем каждый раз возвращаться на ту же арену? Начни другую жизнь, может тогда она сама вернётся к тебе. — Ты говоришь, как все женщины. Наверное, ты права, только я не могу без неё. Я сто раз думал, как найду её. Что я захочу сделать первым делом: обнять, убить? Не знаю, не понимаю, поэтому буду искать. Может в этой жизни мне повезёт больше. — Мне надо-надо подумать. Оставайся до завтра? Рей задержался у Северных врат на неделю. Он ещё два раза ходил в Долину Водопадов. Раздувал налетевший снег и смотрел сквозь толщу льда на Дракона. Вот каков был его учитель, а вовсе не седой, вечно брюзжащий старик. Рей вспоминал и опробовал зазубренные давным-давно заклинания, перебрал все зелья у Хрулеванки. Хранительница многое напомнила и подсказала ему. На седьмое утро она достала с верхней полки слегка потрёпанный лист бумаги, испещрённый мелкими разноцветными пятнами и подписями. — Смотри, Маг. Здесь обозначены все миры, про которые знаю я, и знала моя предшественница. В мире четырёх врат такие оборотни, как твоя, не живут. Только где-то, где-то в восточной стороне есть небольшой анклав не то лис, не то собак. Думаю, тебе придётся ещё раз нырнуть. Сюда приходили волки, олени, альторы, кошек не было ни разу. Во всяком случае никто их не видел. А остальные доподлинно появлялись из северо-восточного русла. Я знаю заклятие, нужное для прохода. Рей представил ледяную глубину озера и его передёрнуло. — Терпеть не могу воду. Я думал, и мне почему-то кажется, что стоит поговорить с Давром. — Яснее ясного, что на Запад лучше не соваться. Если жрицы узнают, кто ты, они попытаются тебя убить. Совсем убить! — Ты сама первым делом вспомнила про Давра, — маг погрозил Хранительнице пальцем. — Ничего со мной не случится. У меня «лицо, вызывающее доверие», — усмехнулся он.

***

      Путь — такое короткое слово, но каким долгим бывает его воплощение. «И пошли до городу Парижа. Бредут лесами темными. Идут степями широкими. Лезут горами высокими. Ну, по пути в городах концерты давали, с большим успехом. Ну, вот так до Парижу и добрались.» Парк встретил мага запустением. Запертый дом молчал, тёмные окна спали. Рей осмотрел всю усадьбу на всякий случай, хотя и так было ясно: нет здесь ни молодой хозяйки, ни её мужа, и нет уже давненько. Дверь, ведущая в дом с террасы, оказалась не заперта, но брошенный в одиночестве дом выглядел уж слишком обиженно, Рей не стал его тревожить. Он нашёл в парке выложенный кирпичом круг — место для костра — вокруг которого в изобилии стелились по земле помидорные плети, кое-где на них ещё алели мелкие, не больше сливы, помидорины. Жаль, что Дина и Холо здесь не живут. Рей надеялся, что они помогут ему перемолвиться парой слов со слепым предсказателем. Рыцарь заверил Рея, что Дина ни в коем случае не станет доносить о нём храмовницам.       С Рыцарем они столкнулись в одном из постоялых домов на перекрёстке Восточной и Северной дорог. Дождь молотил по крышам, и промозглый сквозняк норовил прорваться в помещение вместе с каждым, открывавшим двери, пришельцем. Рей сразу узнал его. Нет, Рыцаря он никогда раньше не видел, видел другого, там, у себя. На щеголеватого, манерного Художника, вечно и непреклонно воняющего одеколоном, Рыцарь походил только внешне. Впрочем, первое впечатление бывает обманчиво. Мужчины не стали утомлять друг друга своими историями. Было сказано лишь по несколько слов, как приправа к постному ужину. Узнав о затее Рея, Рыцарь, ни секунды не задумываясь, предложил ему обратиться к своей воспитаннице. — Заодно передайте им мои самые наилучшие пожелания. — Может поедем вместе? Обтрёпанный плащ Рыцаря и весь его благородный, но запущенный вид говорили о том, что он давно не знал тепла и уюта домашнего очага. — Нет. Только не подумайте, что мне не по нраву Ваше общество. Просто пока я не чувствую в себе сил вернуться туда, — Рыцарь будто хотел ещё что-то добавить, но промолчал. Больше всего он сейчас напоминал Рею благородного Атоса. Маг поймал себя на мысли, что о Художнике никогда бы так не подумал.

***

      Ночью в парковых кустах кто-то шуршал и поскуливал. Рей поцокал языком так, как всегда подзывал собак. Шуршание затихло, Рей не шевелился, чувствуя, что его разглядывают, но из зарослей так никто и не вышел. Перед рассветом, когда огонь почти погас, магу сквозь сон послышалось чьё-то дыхание, но он так устал, что не проснулся.       Солнце успело прогреть влажный воздух в парке, когда Рей вышел на дорогу, ведущую к городу. Он не успел отойти далеко, когда навстречу ему проскакал молодой кентавр. Эта дорога вела только к усадьбе, Рей подумал, возможно это и есть муж хозяйки. Он остановился и закурил выжидательно поглядывая назад. Кентавр, однако, в парк заходить не спешил. Он прогарцевал от ворот влево, потом вправо, будто стараясь высмотреть кого-то в усадьбе, хотя ворота находились так далеко от дома, что вряд ли можно было определить, есть ли там кто-нибудь. В этот момент за оградой громко хрустнула сломанная ветка, кентавр шарахнулся так, будто ожидал по меньшей мере нападения невиданного чудовища. Рей хмыкнул: такой атлет, красавчик с кокетливой чёлкой и начищенным до блеска нагрудником, а веточки напугался. Кентавр тем временем принюхался, его ноздрей, видимо достиг запах сигаретного дыма. Тут он и соизволил обратить внимание на мага. Рей откинул капюшон одолженного в усадьбе плаща и состроил приветливое лицо. Кентавр приблизился. — Здравствуйте, Вы случайно не Холо? Кентавр оглядел Рея с головы до ног: — Нет. Я Алхель. А ты, случайно, не Давра собираешься посетить? — Ну, положим, была такая мысль. Кентавр скривил губы: — Тогда всё понятно. Он послал меня передать тебе, чтобы ты был в саду. Рей вопросительно изогнул брови. Кентавр неохотно пояснил: — В смысле здесь в парке. Стоило мне тащиться в такую даль из-за такой ерунды, — Алхель цедил слова лениво, а сам то и дело бросал тревожные взгляды в сторону ограды. — Ты, человек, мог бы и сам догадаться, что тебе нечего делать в Закатном городе. — Что: все в сад? Вот так прямо и сказал? Алхель, уже направившийся в обратную сторону, досадливо дёрнул плечами. Он прекрасно понимал, что слова предсказателя положено передавать дословно кому бы то ни было, но обнаружив, что адресат всего лишь человек, подумал не заморачиваться. Он рассердился. Хотя вопрос незнакомца и не звучал, как замечание, но по сути являлся именно им. Человеку-то можно дать по голове, но с Давром лучше не связываться. Всё равно петь ни за какие коврижки не заставите! Тоном, которым занудный педагог делает выговор заядлому двоечнику, Алхель продекламировал: — Расцвела сирень в моём садочке. Ты пришла в сиреневом платочке. Ты пришла, я пришёл. И тебе, и мене хорошо, — последние слова он договаривал уже на ходу, даже не глядя, слушает его Рей или нет. Неужто предсказатель сам почтит его своим визитом? Вряд ли. Опять пришлёт кого-нибудь, и хорошо, если это не будет отряд стражников. Драться Рею не хотелось. Лет двести уже как вышел он из щенячьего возраста, когда по любому поводу охота кулаками размахивать, ну, или молнии разбрасывать. Рождённому в этой жизни под знаком Льва, Рею лучше всего давалась магия огня. Его забавляло, что здесь он может прикурить сигарету всего лишь щелчком пальцев, и костёр разжечь не проблема, только вот пожрать нечего. Рей припомнил сонное заклятие. Первый раз что-то не пошло: в парке поднялся жуткий гвалт, птицы сорвались с деревьев и начали мотать круги над вершинами. Пришлось выждать. Со второго раза всё получилось, он подобрал пару каких-то жирных клушек надеясь, что они окажутся съедобными. Остальные проснутся через пару часов и опять себе зачирикают. Ночь маг всё так же проводил у теплящегося костра. Уснул он легко, но потом сон стал каким-то нервным, Рей всё время выныривал из него, вертелся на плаще, не мог понять, что ему мешает. В конце концов он открыл глаза. Он был в училище. Кажется, это аудитория на самом верху, помнится, там ещё стояла гипсовая Венера. Рей сидел на полу под окном. Свет от фонарей прокрадывался через неаккуратно завешенные чёрными шторами окна, скабрезно подсвечивал бедро той самой колчерукой Венеры.       Посреди аудитории обычный натурный подиум, над ним горит в пол-накала светильник. Тишина. Впрочем, нет: слышно, как где-то капает вода. Или это не вода, а часы тикают? Кто-то тихонько смеётся: «Это не часы, это слова». Голос начинает напевать знакомую песенку: «Брызнет сердце то ли кровью, То ли тёртою морковью: Ах, поверьте, всё равно. Всё равно жестокой болью, То ли гневом, толь любовью Наше сердце пронзено. И слезами плачут куклы, И огнём сияют буквы, И взорвался барабан. И пошла под гром оваций Перемена декораций — Здравствуй, новый балаган!» * На подиуме появляется фигура. Лиза! Нет, не Лиза. Фигура уже не одна. Это мимы в белых масках. Они протягивают руки и раскланиваются, обращаясь к зрителям. Рей смотрит туда же, куда и они, но никого не видит. — Кто вы? Что вы здесь делаете? — он подбегает и хватает одного из мимов за руку. Что-то больно впивается в ладонь, маг понимает, что держит обломанную сухую ветку. Некоторое время он ещё видит сквозь листву стены, полки с планшетами, брошенные на пол драпировки, но свет скоро размывает картинку. Только мимы всё ещё пляшут в догорающем костре. В парк входит утро.       Всегда маятно чего-то ждать, особенно, когда не знаешь — чего. Рей ещё раз обошёл парк. Запущено всё, кругом сушняк, оплетённый девичьим виноградом, колючки — не пролезешь. Рей не такой уж ценитель порядка, но от вынужденного безделья его начинает подташнивать. Он собирает мусор, бросает в костёр. Огонь мурчит от удовольствия, маг чувствует это и продолжает выбирать из травы и, где достанет, обламывать мёртвые ветки. Это на некоторое время отвлекает его от ожидания. И снова приходит ночь. Только теперь Рей боится спать. Он снова видит меж стволов силуэты окон, витые чугунные ступеньки лесенки. Он не знает, что её уже разобрали. Рей не хочет возвращаться туда. Не хочет! По этому изо всех сил таращит глаза, не давая себе выпасть из этой реальности. Но под утро он всё-таки засыпает. Ему видится во сне странная комната неправильной формы, с вытянутыми углами и потолком, клонящимся на одну сторону. Рей трогает потолок в том углу, где может до него дотянуться. Потолок колышется, как вода, волны разбегаются по нему, переходят на стены, но те более упруги, они не принимают в себя свободу. «А ведь это не мой сон, — думает Рей, — это Лизин сон. Я точно помню, как она мне его рассказывала.»       Близится третья ночь. Всё правильно: раньше третьего раза никогда ничего не решается. Рей снова у костра. Ему надоело бегать за дровами, надоело сидеть тихо, прятаться, будто он мышь в норе. Он окидывает парк сетью простых заклинаний, теперь ветки сами ползут к костру. Сгнившие и высохшие кусты и деревья вытаскивают из земли остатки корней, протискиваются меж молодой поросли медленно смыкая вокруг мага кольцо готовых к смерти. Нет, не к смерти, а к перерождению. Огонь пылает так, что его наверняка видно из города. Где же вы, гости дорогие? Нет гостей. Неужели опасаются? Усмешка кривит лицо мага. Что ж, обойдёмся без предсказателей. Огненный столб, огороженный магическим щитом, гудит, в таком пламени хоть металл выплавляй. К утру от костра остаётся лишь гора пепла высотой в человеческий рост. Волосы, лицо и плащ мага припорошены серым. Он собирает в мешок нехитрый скарб — всё, что он нашёл в усадьбе, пригодное для долгого путешествия, и спускается к ручью ополоснуть лицо. Кто-то скулит тоненько, жалобно. Рей оглядывается. Расчищенный парк теперь почти прозрачен. За ивняком, вжавшись спиной в промоину песчаного берегового откоса свернулась калачиком женщина. Она вся в грязи, волосы давно нечёсаны, какая-то серая хламида прикрывает ей плечи. Рей узнаёт свою жену. Он в ту же секунду понимает, что это не она, потому что серые лохмотья это вовсе не тряпки, как он в начале подумал, а перья. Огромные крылья перепачканы не то речным илом, не то ещё чем-то таким, что склеило перья, и теперь половина их оборвана. Рей ошеломлён, он видит живое доказательство своей магической мощи. Его создание получило воплощение в других мирах. Он протягивает к женщине руки, осторожно, чтобы не напугать её, делает шаг. Они смотрят друг другу в глаза, грязь на щеках у обоих размывается слезами. Так и не встав на ноги, на четвереньках жрица подползает к магу и утыкается в него лбом. Рей сидит рядом на песке, он прижимает голову плачущей женщины к своей груди, гладит свалявшиеся волосы и шепчет «Лиза, Лизонька». Женщина издаёт странный утробный звук, похожий на ворчание животного, отстраняется от мага. Она шевелит губами будто с трудом вспоминая, как воспроизводят человеческую речь, и произносит по слогам: «О-зи-ли. Я — Озили».

***

      Снова надрывный звонок отвлекает Наталью Прокофьевну от уборки. Она свирепеет! Она бежит к двери ругаясь и приговаривая: «Ну, уж теперь-то я ему точно ничего не дам. Ни копеечки! Ни даже сигареты!» Но за дверью стоит девочка. От неожиданности Наталья Прокофьевна некоторое время хлопает ртом как рыба, вытащенная на берег. Девочка довольно высокая и широка в кости, но всё равно как-то сразу понятно, что она ещё ребёнок, уставший и несчастный. — Девочка, тебе кого? Девочка долго молчит рассматривая вахтёршу. В её представлении женщина, за которой её послали, выглядеть должна совсем не так. — Вы — Елизавета Романовна? — в конце концов спрашивает она. Наталья Прокофьевна медлит с ответом, соображая про кого спрашивает девочка. Наконец до неё доходит: — Нет её. — А где я могу её найти? — Да вот если бы хоть кто-нибудь знал, где её можно найти, — вздыхает Наталья Прокофьевна. — Тогда мне нужен Антон Лебедев, — голос у девочки дрожит, но полон решимости. — Золотко моё, минут тридцать, как выгнала его со товарищи. Он должен был тебя дождаться? Девочка молчит, смотрит в сторону. Вид у неё уставший и какой-то отчаянный. В конце-концов она спрашивает: — А Вы знаете, как до него добраться? Наталья Прокофьевна знает, но так же она знает, что уже половина двенадцатого ночи, транспорт не ходит, а ребёнок совершенно один. — Заходи! — говорит она так строго, что Италия не отваживается ей возражать. Наталья Прокофьевна, сама мать двоих детей, несмотря ни на какие служебные инструкции и запреты, не может позволить себе ночью выставить девочку на улицу! Галю усаживают на вахтенный диван, не спрашивая суют ей в руки огроменную чашку с остывшим, затянувшимся тоненькой масляной плёночкой, чаем, который измучившаяся жаждой девочка выпивает не отрываясь. Наталья Прокофьевна тем временем сама себе не веря всё же набирает номер Лизы, слушает долгие гудки в трубке, хмурится. Вторая чашка чая пьётся уже не так быстро, во-первых, потому что горячая, во-вторых, потому что девочка должна отдышаться.Только после этого начинается допрос. Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Ты откуда? Почему ищешь Антона, так поздно, одна? Игалия мнётся. Она не хочет врать, она ведь никогда не врёт, но и правду сказать этой суровой женщине она не решается. Впрочем-то, что касается девочки Гали, можно, пожалуй, и не скрывать. — Господи! — восклицает Наталья Прокофьевна. — Да куда же я тебя отпущу? Даже не думай, останешься здесь до утра, в учительской прекрасный диван, поспишь там. Утром Антон твой приедет, никуда не денется. А родители знают, где ты? — Нет, — автоматически отвечает Игалия и тут же жалеет об этом, потому что Наталья Прокофьевна так всплёскивает руками, что со стола слетает и рассыпается по комнатке с вешалками стопка газет, а сама она куда-то уносится, басовито причитая на бегу что «это просто ужас что такое».       Через полчаса в дверь снова звонят. Под окном посверкивает мигалкой патрульная машина. Входит милиционер, а за ним в училище врывается раздёрганная, заплаканная женщина и бросается к Игалии. Она падает на диван рядом с девочкой, обхватывает её, прижимает к себе, отстраняет, рассматривает — цела ли, снова прижимает к себе. Следом за женщиной входит мужчина в военной форме. Он явно сердится, очень строго смотрит на девочку, открывает рот, но тут же закрывает его. Он бы её не то что отругал, он бы её прямо здесь выпорол! Выросла кобыла бестолковая, мать чуть с ума не сошла, а она сидит, как памятник, только глазами хлопает, ни «здравствуйте, дорогие родители», ни «извините». Однако, справедливости ради, поначалу надо узнать, что случилось.       Серебряное крылышко на груди Игалии жжётся, оно норовит тащить её ещё куда-то. Сквозь причитания матери Игалия слышит шёпот зеркал. Она понимает, что они совсем рядом. Почему жрицы не выпустили её прямо здесь? Она бы не таскалась весь день по огромному чужому городу, она сразу бы нашла всех, кого нужно и, должно быть, уже вернулась бы к Хрулеванке и Дракону. За окном тёплым жёлтым светом горят фонари, они похожи на маленькие солнышки. Кеды на ногах у Игалии завязаны смешными цветными верёвочками. Женщина обнимает её так истово, как не обнимал никто и никогда. Игалия сглатывает, с трудом пропихивает через горло и занемевшими губами проговаривает такое чуждое ей слово «мама». И уже громко, бросая вызов всем мирам и жрицам, почти торжественно повторяет: «Мама!». Прижимается лбом к тёплому родному плечу и тихонько, неумело как-то плачет. Девочка Галя Синягина потихоньку стаскивает с шеи цепочку с кусающимся медальоном и разжимает пальцы. Серебряное крылышко заваливается куда-то за диван, и сразу наступает облегчение, потому что решение принято. Галя, с трудом оторвавшись от мамы, подходит к отцу. Тот смотрит сурово, немножко даже страшно. Но Галя, она ведь на самом деле смелая охотница, глядит ему прямо в глаза: — Прости меня, папа. Я больше никогда так не буду, — и так же решительно, как она бросилась в озеро Долины Водопадов, она обнимает мужчину в военном кителе, прижимается щекой к холодным форменным пуговицам, говорит новые для себя, но такие вкусные слова. — Я люблю тебя, папа.