Кошка, смотрящая на птиц. Книга вторая.

      Время своей болезни я помню смутно. Вскоре после новогодних праздников свалилась с высоченной температурой. Пришлось вызывать врача, брать больничный впервые за все годы моей работы. Днём я лежала в полузабытьи не в силах пошевелиться. Ночь наваливалась на меня душным тяжёлым кошмаром. Не знаю, что это было — сны или бред — густая темнота обволакивала меня, а в ней что-то жило. Мне чудилось, что я слышу тяжёлое дыхание и звенящие металлом по камню шаги. Так продолжалось дней пять, потом таблетки и уколы от температуры возымели действие, стало полегче. Совсем болезнь отступила только через три недели. Я вскочила с постели так бодро, будто и не было ничего. Только сны остались, так и приходили почти каждую неделю до самой весны. Иногда темнота в них начинала серебриться, сквозь неё проступали смутные тени, слышался переливчатый женский смех и шорох то ли платьев, то ли крыльев. Я просыпалась в поту, совершенно обессиленная, прижималась к спящему рядом мужу и шептала: «Только не уезжай больше никуда. Мне так страшно. Я не могу без тебя». Он и сам не хотел больше никуда уезжать, подал рапорт о переводе в другое подразделение, а потом и вообще уволился из милиции.             Ну, не приглашала я эти воспоминания! Леночкин невинный вопрос растревожил их. Спать осталось от силы часа три, но вместо сна я провалилась в муторную темноту. На сей раз она не была такой липкой, и меня оттуда кто-то звал. Я вдруг подумала, что не так уж это и страшно, в конце концов это всего лишь сон, я в любой момент могу проснуться. И тогда я увидела, как от моих ног струится серебристая лунная дорожка. Шаг, другой…       Вдали над горизонтом висит бледный диск луны, но его свет слишком слаб, чтобы можно было разглядеть что-нибудь вокруг. Только дорога слюдяной нитью тянется через темноту. Я чувствую, что за моей спиной на дороге есть кто-то ещё. Он догоняет, я уже слышу его дыхание, вот-вот чужие руки лягут мне на плечи. Бах! Я подскакиваю на диване широко раскрыв глаза, но из сна, будто эхо, докатываются до меня слова: «Я же говорила, не спеши, ты её напугаешь». Уф, сердце колотится как бешеное. Оказывается уже пора вставать, а мне казалось, я только глаза закрыла.

***

       Вернувшись домой, я малодушно пожаловалась мужу на кошмарную ночь. — Давай, я тебя поцелую, ты уснёшь, и всё будет хорошо. Почему-то таким словам всегда веришь. Вот понимаешь, что это наивно, глупо, как в детстве, а веришь. Ночью меня снова позвала дорога, отполированная луной. Снова сзади надвигается кто-то шумный, тяжёлый. Беги! Беги быстрее! А ещё лучше — лети! И я лечу. Нет больше ни луны, ни дороги, а есть напоённое солнцем небо. Внизу прекрасная страна, раскинувшаяся на пологих склонах гор, поросших сочными травами. И там, внизу, приминая всё это полевое разноцветье мощными копытами, мчится кентавр. От быстрого бега развеваются его длинные серебристые волосы и хвост. Он вовсе не страшный, и хохочет так заразительно, что я тоже смеюсь. Кентавр обогнал меня, раскинул руки преграждая дорогу, но не стал ловить. Мы понеслись наперегонки дальше. Мне стало так легко и весело, захотелось обнять весь этот цветущий мир! Мой спутник, обернувшись, поймал меня, закружил, снова выпустил. Я и не заметила, как мы оказались в огромном зале с колоннами. На мозаичном полу играют солнечные блики, мрамор розовеет под лучами заходящего солнца. Я вижу других кентавров и прекрасных женщин с разноцветными крыльями. «Ну, конечно же, сегодня ночь Золотой луны, — вспоминаю я, — большой праздник!»       И тут мой полёт внезапно оборвался. Муж трясёт меня за плечи, лицо его искажено не то гневом, не то страхом. — Что, — кричит он, — что тебе снилось? Говори сейчас же! Я не могу говорить, у меня от такой побудки всё захолонуло внутри. Я с трудом выдавливаю из себя: — Кентавр. Весёлый такой. Смеялся. — Ржал он, как мерин, — муж бросил меня обратно на подушки и нервно забегал по квартире. Мне немедленно захотелось плакать. — Женя, ты офонарел? Зачем ты меня разбудил? Ты что не понимаешь, как ты меня напугал? — Не ори! Сына разбудишь, — злобно рыкнул муж и закрылся в ванной. Ну, вот! Я же ещё и виновата. Который хоть час-то? До будильника ещё полчаса. Утро протекало в глухом молчании. Я собирала сына в школу, муж нервно смотрел телевизор — покачивающийся на ноге тапок монотонно хлопал по пятке. Ну, разве я могу быть виноватой в том, что мне сон приснился? Нет, он из-за чего-то другого бесится. Может опять без работы остался?       Когда я вернулась из школы, муж перетряхивал свои вещи. Перед шкафчиком с инструментами уже навалена куча барахла: банки с гвоздями, куски проволоки, разорванные упаковки из-под чего-то, что давно рассыпалось по всему ящику, и другой, неизбежный в такой свалке, мусор. Вместе с ним в этой куче что-то усердно выискивает и Фрося, цепляя когтями рваные пакетики, она пытается засунуть морду в самую серёдку — в скомканные рабочие брюки. Она нашла первая и тут же ринулась прятаться под диван! Я успела схватить кошку за хвост и отнять добычу, но не успела даже взглянуть, что это. Муж бросился ко мне с воплем «Не бери!» и ударил по руке. Кусочек тонкого зеркального стекла не выпал, а врезался в ладонь, кровь потекла на пол мелкими рубиновыми каплями. Муж орал: «Вот что ты харю свою любопытную везде суёшь? Что ты вылупилась на меня?» А я стояла не шевелясь и, наверное, взаправду выпучив глаза, потому что я вдруг вспомнила. Вспомнила нечто такое, во что невозможно поверить. Муж всё орал, а я всё никак не могла решить, прозрела я или окончательно сошла с ума. Я почти воочию увидела, как бегу по коридору, а он всё не кончается, и в зеркалах мелькают и мелькают мои отражения, но я не смотрю на них, потому что самое главное ждёт меня впереди. И мне нисколечки не страшно, даже в самом конце коридора, когда меж последними зеркалами неведомая сила подхватывает и кружит меня, страх ни на секунду не затмевает моего сознания, только восторг от того, что я разлетелась по крупицам, а потом собралась заново, сбросив с себя гнёт несвободы. И упоение ночей полнолуния тоже вспомнила я. Как бесстрашно выпрыгивая в окно, отдавалась безоглядному бегу по пустым улицам, как окуналась в море запахов и звуков, недоступное человеческому пониманию. Как всем существом ощущала полноту и достаточность мира.

***

      В каком виде я явилась к Наталье Прокофьевне страшно сказать. Порезанная ладонь продолжала кровить, и я в дороге перепачкала и одежду, и лицо; нос и глаза покраснели и опухли от слёз и соплей. С порога я бросилась на неё с вопросами: — Наташа! Помнишь, я в том году болела долго? А скажи мне, что перед этим происходило? — В каком смысле «перед этим»? — Наталья Прокофьевна была настолько шокирована моим появлением, что никак не могла взять в толк, чего я хочу от неё услышать. — Ты помнишь, как мой муж из командировки вернулся? — Конечно помню. Я его тогда в первый раз и увидела. — А потом? — А что потом? — Наталья Прокофьевна нерешительно пожала плечами. — Вот, если говорить честно, мы тогда решили, что это он с тобой что-нибудь сотворил. Он несколько раз сюда прибегал якобы тебя искать, однажды даже ночью. Перепугал меня. Мне показалось, что у него с головой не всё в порядке: глаза стеклянные какие-то, что говорит — не пойму, но вроде не пьяный. Проскочил в училище, чего-то там рыскал наверху, грохотал. Я уж подумала милицию вызывать, но он тут как раз и ушёл. Я ещё тогда хотела спросить у тебя, что с ним, а ты как раз и заболела. — Ну, а ещё что-нибудь такое? Кошку, кошку ты здесь не видела, кроме нашего Васеньки? — Кошку не видела, а вот шерсти полно было! Один раз, два ли раза после твоей смены весь диван был в шерсти. Словно тут у тебя целый кошачий табун ночевал. Нинка ругалась на чём свет стоит, а я ей говорю «да не может быть такого», а она… Но я уже не слушала её, я взлетела на площадку третьего этажа и забилась в двери. Запыхавшаяся Наталья Прокофьевна догнала меня и попыталась оттащить. На шум из седьмой аудитории выглянули студенты. Я бестолково дёргала навесной замок и причитала: — Всё-всё хочет он сломать! Всю жизнь мою порушить! — Кто — он? Завхоз? — Ну, при чём тут завхоз! — рассердилась я. — Муж мой всё! — и взмолилась. — Наташенька, миленькая, ну открой мне эту дверь, пожалуйста, мне очень надо. Студенты переглядывались между собой — странно и страшно, когда на твоих глазах давно знакомый человек вдруг сходит с ума. — Женя, — обратилась Наталья Прокофьевна к одному из парней, — не в службу, а в дружбу сходи за ключом, он висит на доске в самом низу, и бирочка на нём такая прозрачная. Высокий и тощий Женька вернулся через минуту шагая через три ступеньки. Наталья Прокофьевна попыталась сунуть ключ в замок, но её словно под руку что-то толкало. Ключ не желал поворачиваться в замочной скважине. Я сопела нетерпеливо у неё за плечом, в конце концов оттолкнув сменщицу, сама попыталась открыть, но руки тряслись так, что я даже в замок попасть не смогла. В отчаянии я забарабанила кулаками по двери: — Господи! Да откройте же мне эту проклятую дверь! — Ребят, сходите кто-нибудь ещё раз: на вахте под диваном лежит топор, отдерём доски с другой стороны, — распорядилась Наталья Прокофьевна. Известно: с психами лучше не спорить. Все спустились на второй этаж, прошли через коридор на большую лестницу и снова поднялись. Провозившись минут десять мальчишки сумели оторвать доски, которыми была заколочена дверь с этой стороны коридора. Я, запинаясь об эти самые доски, ворвалась внутрь и щёлкнула выключателем. Лампа мигнула укоризненно и погасла. Впрочем, света, падающего внутрь с лестничной площадки вполне хватило, чтобы разглядеть разгром, творящийся в коридоре. Весь пол засыпан осколками, вдоль стен с обеих сторон пустые тёмные рамы, кое-где в них торчат осколки стекла. Огонёк от зажжённой спички тысячекратно отразился в зеркальной россыпи — Наталья в прострации закурила прямо на лестнице при студентах, которые завороженно озирались вокруг. — Что это? — Лёха взъерошил волосы, которые и без того обычно стояли торчком. — Этого же здесь не было никогда. — Было! — зло крикнула я. — Всё было, только вы не видели, не знали! А всё Он! — я схватила пригоршню зеркального крошева и с силой швырнула в пустую раму. Из мелких порезов на ладони тут же начала сочиться кровь, я, не обращая внимания, считала пустые рамы идя вдоль стены. — Раз пара, два пара, четыре, пять… Стойте! Здесь нет одного зеркала. Посветите мне. Снова чиркнула спичка. Огонёк осветил тёмную нишу, украшенную барельефом. — Почему здесь это? — озадаченно спросила я. — Но он всегда здесь был, барельеф со стариком и деревом, — сказал кто-то из ребят. — Но тут сейчас не старик, — Наталья Прокофьевна зажгла ещё одну спичку. — Дерево вижу, но под ним не старик, а кот какой-то. Я прекратила рыдать и сыпать проклятиями, как-то разом сникла, вышла на лестницу и присела на ступеньку. — А у Вас кровь идёт, — Лёха смотрел на меня сверху вниз неуклюже пытаясь спрятать за спиной большой плотницкий топор. — А? — я опомнилась. — Сейчас спущусь, промою и перевяжу чем-нибудь…