Только глупец

День тянулся за днем. Солнце нехотя поднималось над Лондоном каждое утро и тяжело опускалось обратно за горизонт в конце дня, беспечно отдавая власть завистнице-Луне. Оловянное небо сливалось с мерцающими черепичными крышами, а те, в свою очередь, сливались с тусклыми окнами и многолюдными улицами, заполненными маленькими скучными людьми в своих старых скрипучих башмаках. Лорд Мельбурн не привык к такой одурманивающей праздности и был более чем готов вернуться к делам. Он занимал все свое время бумажной работой, сидел сутками, ссутулившись, за письменным столом. Все это продолжалось до тех пор, пока камердинер не попросил его прерваться и отдохнуть. Ему осточертел отдых. Но он повиновался как примерный школьник ─ что угодно, только бы не вступать в спор! Он вернулся в постель. Ему никогда не нравился дневной отдых. Он чувствовал свою бессмысленность. Он был из тех людей, которые не слоняются без дела. В детстве он много читал, позже в Кембридже на смену чтению пришли иные праздные и претенциозные занятия, многие из которых казались ему весьма спорными теперь, по прошествии лет. И сейчас он был очень занятым человеком. В какой-то момент лорд Мельбурн понял, что безделье заставляет его мозг думать о самых безрадостных вещах. Будучи подверженной меланхолии личностью, Мельбурн заменял тоску делами. Во время своей так называемой «болезни» его безрадостные настроения давали о себе знать еще чаще. Королева, несомненно, ожидала его. Королева. Он не забыл о том, что случилось. Хотя и пытался. То ли оттого, что это было слишком мучительно. Или, возможно, оттого, что это делало вещи еще запутаннее. Или просто оттого, что это было слишком прекрасно, и сейчас он знал, что это больше никогда не повторится. Он пытался стереть это из памяти – но все напрасно. Даже просто забыть одну крошечную частичку Виктории было бы достаточно, чтобы он полностью и бесповоротно сошел с ума. Это было выше его сил. Ее голубые глаза, большие и сияющие, он видел каждый раз, прикрывая свои веки. Ее рука, прижатая к его груди, казалась такой реальной, что он иногда сомневался, не была ли она рядом с ним и сейчас. Ее губы, о, ее губы пьянили его. Но как чудесен был этот дурман! Если это и было опьянением, то лучшей жизни и представить нельзя. И если это значило быть одурманенным, то он бы с радостью прожил так все отпущенное ему время. Он думал, что любил раньше, но никогда в нем не было чувства, по силе равного тому, которое он испытывал сейчас. Он убедил себя, что любовь заключена в лицезрении хорошенького личика перед собой. Каролина была хорошенькой. Он был уверен, что любовь заключена в приятных беседах. Его разговоры с Каролиной, особенно поначалу, были приятными, слегка смешными и слегка интересными. Он думал, что знал, что такое любовь. Он думал, что изведал все ее муки, все страдания, которые она влекла за собой, понял все души, порабощенные ею, и оценил время, которое она отбирала. Но правда была в том, что он никогда по-настоящему не любил Каролину. Каролина была его спутником жизни, она казалась весьма утонченной леди, возможно, она и была ею, даже несмотря на тот позор, которым она покрыла его. Она подарила ему сына, мысли о котором до сих пор бередили живую рану. Сына, по которому он безумно скучал, несмотря на все те страдания, что ему причиняли слабые кости, астма и мигрени. Его смерть до сих пор мучила его. И эту боль ничто не могло заглушить. Смерть Каролины тоже ранила его. Но эта боль не шла ни в какое сравнение с агонией, которую дарила Королева. Любовь заключена не в симпатичном личике. Любовь – в единственном лице, существующим для тебя во всем мире. Любовь заключена не в приятной беседе. Любовь – это поединок двух интеллектов, столь идеально сочетающихся друг с другом, что победителя просто не существует. Любовь не была Каролиной Понсонби. Любовь была Викторией. Любовь никогда бы не стала ничем иным кроме нее: его Виктории, его властительницы, его Королевы. И боже, как она любила! И какие страдания это причиняло ему! Маленькие оловянные людишки рассеивались в тумане. От его дыхания запотело стекло. Он даже не осознавал, что все это время стоял у окна и смотрел на улицы. На самом деле, он понятия не имел, почему смотрел на мир из своего окна. Каждая проезжающая карета посылала искру в его сердце. Возможно, он ждал ее, неосознанно надеясь, что маленькая неприглядная карета привезет ее как ответ на его молитвы. Но никто не приехал. И это было неудивительно. Ведь он был так жесток с нею. Это ранило его сильнее, чем она когда-либо была в состоянии осознать. Отвергать ее снова и снова, глядя, как влага собирается в ее глазах так же, как сейчас она появлялась на оконном стекле перед ним. Ее глаза тоже, в некотором роде, были окнами в огромный и бесконечно прекрасный мир. Эта вселенная за окном становилась размытой, она темнела и скрывалась во мраке. Больше всего на свете он хотел высушить эти слезы в ее глазах, чтобы картина стала вновь четкой и яркой. Чтобы изучать целую вселенную в ледяной синеве ее глаз. Но он не мог. Ком в его горле грозил задушить его, а Мельбурн просто стоял и смотрел в окно. Он чувствовал, что у него нет больше сил отвергать ее. Да и к чему это? Почему мир заставляет его отказаться от нее? Если так будет продолжаться, он сойдет с ума. Она была такой юной, и наивной, и романтичной, и нежной, и любящей, и совершенно замечательной. А он был глупцом. ─ Лорд Мельбурн, сэр? ─ Что такое? ─ его голос прозвучал резче, чем он намеревался. Он отвернулся от окна, растерянный и измученный. Стоявший в дверях слуга хотел было спросить, в порядке ли он. Мельбурн выглядел нехорошо. Но это не болезнь подтачивала его. ─ Говори, что случилось. ─ Для вас принесли приглашение, сэр, ─ выпалил слуга, протягивая подрагивающую руку с конвертом. ─ Оставь его на моем столе, ─ ответил Мельбурн рассеянно. Приглашение? Он сразу же подумал о Виктории. Его сердце вело его к ней. Как и всегда. Как корабль ищет свою гавань. Она была его маяком. Нет, должно быть, это не от нее. Конечно, не могла же она быть настолько безрассудной, чтобы пригласить его на бал после всех тех гнусных сплетен. О них до сих пор сплетничают? Слуга неуверенно подошел к столу, заваленному бумагами, перьями, чернильницами всех цветов и размеров, некогда расставленными и разложенными в строгом порядке, а сейчас превратившимися в лихорадочную мешанину после долгих часов работы по ночам. Он положил приглашение сверху на стопку документов, резко развернулся и ретировался из комнаты настолько быстро, насколько ему позволяли приличия. В дверях его настиг голос хозяина: ─ Спасибо, ─ поблагодарил Мельбурн, желая немного загладить предыдущую резкость. Слуга кивнул и скрылся окончательно, притворив за собой дверь. Мельбурн не сразу подошел к столу, подробно обдумывая возможные исходы развития событий. Если приглашение было от леди Портман, то ему не стоило беспокоиться. Если оно было от Роберта Пиля, то ему стоило беспокоиться не больше, чем если бы оно пришло от любого другого из Тори. Но если оно было от королевы… Конечно, она не могла быть столь опрометчивой. Но это было именно то, что так нравилось ему в Виктории – ее безрассудство. Что тогда ему сделать? Принять приглашение? Безусловно, он не мог этого сделать. Безусловно, он должен был отказать. Но он не мог отказать. Его монарх звал его. Без сомнения, он мог бы пойти на бал. Это бы не причинило ему сильного вреда, не так ли? Со стороны Премьер-министра было бы непозволительной грубостью не прийти. Сэр Роберт Пиль и Веллингтон не смогли бы ничего сказать, поскольку Мельбурн просто выполнял свои обязанности, посещая этот бал. Без сомнения, так и есть. Тори: никогда не знаешь, чего от них ожидать. Он приблизился к письму, вокруг которого сейчас вращалась вся его вселенная. И увидел почерк. Прелестный аккуратный почерк. Некрупный и элегантный. Лорд М. Конечно, она была именно настолько безрассудна. Он взял письмо в руки и сломал восковую печать. Его сердце ухнуло куда-то вглубь грудной клетки. Письмо было от нее. Он узнал этот почерк. Это было приглашение на бал, правда, он не знал, в честь чего. Казалось, Виктории вовсе не нужен был повод, чтобы устраивать балы и приемы. Ей они, очевидно, очень нравились, несмотря на расходы и потраченные усилия. Но этот бал был неожиданным. Он застал Мельбурна врасплох. Он гадал, когда к ней пришла эта идея. Он гадал, почему. И приглашение было, без сомнения, адресовано ему. Она приглашала его на бал, который должен был состояться через неделю в Букингемском Дворце. Сейчас в нем говорило не сознание лорда Мельбурна. Вместо него внутри звучал другой голос, голос того человека, которого он не слышал уже очень-очень давно. Этот голос когда-то отвечал его матери, когда он был совсем еще ребенком. Это был голос, когда-то подсказавший ему подойти и заговорить с Каролиной. Это был голос, говоривший с его сыном, пока его рука держала маленькую ладошку мальчика, напряженную поначалу, а потом расслабившуюся во сне. Сны убаюкивали малютку, очаровывая его, разглаживая его розовеющее личико и сторожа его до самого утра. Это было не сознание Лорда Мельбурна. Не разум Премьер-министра. Лорд Мельбурн, британский Премьер-министр, исчез. Остался только Уильям. Это был голос Уильяма, сознание Уильяма, разум Уильяма. Только голос Уильяма Лэма звучал в его голове, он говорил что-то, нет, он кричал, громко и четко: Люби ее.