A Rose by Any Other Name / The Course of True Love (Espressaroma)

В первую неделю после открытия Espressaroma вызвал настоящий ажиотаж. Клиенты не могли пресытиться странностями магазина, который давал им и кофе, и цветы одновременно, как и его дружелюбными владельцами, которые всегда работали в гармонии друг с другом. Некоторые из клиентов продолжали возвращаться из-за Дэшика, который любил болтаться под столами в попытке заставить посетителей поиграть с ним. Статьи, написанные журналистами, с несколькими фотографиями Виктории и Мельбурна, сделанными во время открытия, принесли им блестящие рекомендации, так что слухи о них быстро разнеслись, и это привлекло дополнительных клиентов из числа тех, кто при иных обстоятельствах не услышал бы о кафе-магазине. Виктория собирала эти газетные вырезки в отдельную подборку, — вклеивая их в блокнот и окружив стикерами и набросками, сделанными гелевой ручкой с блёстками. Мельбурн рассмеялся, когда увидел, как она работает над этим — сидя на полу своей гостиной с чашкой кофе с одной стороны и с пиалой, полной конфет — с другой. Мельбурн не мог не поддаться искушению — он наклонился и стащил одну, с клубничным вкусом, пока на цыпочках осторожно пробирался мимо разбросанных художественных материалов Виктории. Они решили, что среда будет их единственным выходным днём, когда они будут отдыхать и проводить свободное время так, как им нравится. Виктория, скажем, заполнила свои среды прогулками со своими друзьями и посещением художественных занятий, в то время как Мельбурн оставался на своём участке большую часть времени — ему не было особенно чем заняться, и, если бы он всё ещё работал в одиночестве, он предпочёл бы держать магазин открытым каждый день. Но в условиях объединённых магазинов такой расклад не являлся жизнеспособным вариантом. Пятницы же будут днями доставки на следующую рабочую неделю: им привозили кофе, сиропы, продукты питания, молоко, цветы и всё остальное, в чём они нуждались. Когда наступила вторая неделя после открытия, стал наблюдаться явный спад количества клиентов, оставивший Викторию с тяжёлым сердцем. Был момент, когда она обрадовалась посетителям, зашедшим в кафе, но её руки опустились, когда она поняла, что эта пара зашла спросить дорогу, а не выпить кофе. Виктория сидела за стойкой, подперев голову руками, пытаясь придумать способ, который выведет бизнес из пике и заставит работать, как на прошлой неделе. Девушка барабанила длинными розовыми ногтями по столешнице, едва нарушив ритм стука, когда Дэш запрыгнул к ней на колени, чтобы приободрить её. Мельбурна же, более привычного к вялому течению бизнеса, это внезапное падение потока клиентов не обеспокоило ни в малейшей степени. В действительности, у него всё ещё было гораздо больше клиентов, чем в его первоначальном магазине до появления Виктории. Но он смотрел на нахохлившуюся Викторию и её усталые глаза в течение приблизительно получаса, прежде чем подойти к ней и вручить ей букетик маргариток шаста. "Похоже, что тебе нужен небольшой проблеск солнечного света. — сказал Мельбурн, улыбнувшись ей. — Вот, держи". Виктория улыбнулась ему, взяв маленький букет и понюхав цветы: "Спасибо, М". "Пожалуйста", — он наблюдал, как она связывает цветы вместе их же стеблями, как осторожно движутся её пальцы, как она с лёгкостью справляется с самой тонкой и трудной работой. Мельбурн засмеялся, он был рад видеть, что она занялась чем-то ещё, кроме сидения, подперев голову: "Половина предприятий терпят неудачу в первый год, — напомнил он ей. — Мы все ещё довольно новы, и у нас есть куча времени, чтобы битком набить это место посетителями". "Я знаю... Я думаю, что я просто нетерпелива, так как уже привыкла к заполненному магазину... и я также продолжаю думать о моем отце. Интересно, какой он, что бы он мне сказал, что бы подумал о кафе. Вот такого рода мысли — и они тоже не помогают". "Воспользуйся завтрашним днём, чтобы сделать что-нибудь расслабляющее, а затем ты сможешь вернуться в четверг с весной в походке", — предложил Мельбурн. Виктория кивнула и закончила плести венок из маргариток в тишине. Она поколебалась, подошла к Мельбурну и возложила венок на его голову вместо своей, смеясь про себя. Мельбурн показал ей язык, когда она пыталась сфотографировать его. Фото вышло размытым, но изображение её Уильяма в цветочном венке так и просилось сделать его обоями для телефона, что девушка и сделала в конце рабочего дня. Мельбурн быстро, но осторожно возложил венок на голову Виктории, где ему и было самое место. Она протянула ему несколько шпилек для волос из своего кармана, чтобы Мельбурн мог прикрепить его на место. "Цветы в волосах тебе очень идут, — сказал он ей. — Ты восхитительно выглядишь". Виктория, казалось, воспрянула духом. Дэш был рядом с ней, она владела собственным бизнесом, у неё в волосах были красивые цветы, на щеках румянец, и она была влюблена. Снова Мельбурн оказался её Суперменом; тем, на кого она могла рассчитывать, кто мог заставить её чувствовать себя, как будто ничто в её жизни не могло пойти наперекосяк. Уверенность в её видении будущего Espressaroma вернулось к ней, как будто оно никогда и не уходило, и все это благодаря уникальной способности Мельбурна всё исправить. В среду Виктория решила провести весь день с Флорой. Они отправились на прогулку по осеннему парку, укутанные в пальто и шарфы, прихватив на вынос стаканчики с кофе из Espressaroma и радостно смеясь. Флора могла бесконечно говорить о своих свиданиях Альбертом, которые всегда были весьма романтичны — и она бы просто лопнула, если бы не рассказала о том, как Альберт целуется — с детальными, сочными подробностями. Если глаза — окно души, то губы — коридор ума, сказала она. У Альберта были толстые, раскрасневшиеся губы, опухшие и дрожавшие от желания. Флора описала его язык как шелковистый и заманчивый, Альберт целовал её так страстно, что Флора чувствовала, что будто находилась под влиянием какого-то психотропного вещества, и должна была бороться за право дышать. А вот как, сказала Флора, вот как он обращается со словами. В один момент он мог говорить с мягкостью и романтичностью поэта, а в следующий миг — шептать соблазнительные и грязные вещи в её ухо, от чего у Флоры шли мурашки коже. Виктория съёжилась и сморщила нос: "Этого вполне достаточно! Это ведь о моём двоюродном брате ты говоришь — я вполне могла бы обойтись без этих образов в моей голове". Флора застенчиво улыбнулась, её лицо пылало: "Ну извини! Я просто считаю, что он такой невероятный, просто замечательный". "Я так рада, что ты нашла свое счастье, Флора". "Ты тоже могла бы, — сказала подруга Виктории. — Если бы ты только сказала некоему мистеру Мельбурну, что чувствуешь". Виктория изумлённо раскрыла глаза и вскинула подбородок: "Я понятия не имею, о чём ты говоришь", — произнесла она, но со слабой улыбкой, которая ни в малейшей степени не помогла убедить Флору в правдивости этого заявления. "Я могу сказать, что ты сражена им, Виктория, — рассмеялась Флора. — Не играйте со мной в невинность, умирающая от желания стать миссис Мельбурн. Я знаю, кому принадлежит твоё сердце". "А чего это ты так уверена?" – с вызовом спросила Виктория. "Потому что у меня есть глаза". Виктория рассмеялась, потягивая свой кофе: "Мои чувства к М только мои, и сначала я должна решить, что делать с ними, и хочу ли я вообще что-то предпринять". "Не позволяй хорошему человеку уплыть из рук, Виктория, ты будешь сожалеть об этом, если ничего не решишь". "О, посмотри на себя, Флора! Ты ходишь на свидания всего пару недель, и вот ты уже превращаешься в консультанта по отношениям", — с нежностью сказала Виктория. "Я только пытаюсь быть честной! Ладно, давай сменим тему — твоя мать забегала ко мне на завтрак и хотела, чтобы я передала тебе, что она желает видеть тебя на прощальном ужине для Эрнста и дядей, прежде чем они вернутся в Германию. Я, например, очень рада, что Альберт решил остаться в Англии". "Я очень рада за тебя, — сказала Виктория. — Я тогда лучше пойду повидаю маму, я позвоню тебе позже, ладно? Как всегда, очень рада была с тобой встретиться, дорогая", — Виктория поцеловала Флору в щеку, прежде чем вернуться назад тем же путём, которым они пришли. Мама Виктории жила в самом центре Ноттинг Хилл в шестиспальном доме, который она купила, когда её дети были маленькими. Здесь было достаточно комнат для каждого из её детей, спальня для неё самой, и ещё две гостевые спальни, позволявшие устраивать обеды и вечеринки, плавно переходящие в следующее утро. У матери Виктории не хватило духу продать часть дома и переоборудовать остаток, это было ниже её достоинства. Дом был оформлен в белых, кремовых и серых тонах с большими окнами, свет из которых отражался от мраморных поверхностей на кухне и в ванных комнатах. Виктория побежала вверх по лестнице к входной двери и трижды постучала молоточком в дверь. Её мама появилась минуту спустя, разодетая в пух и прах, хоть сейчас готовая к выходу на бал, но Виктория знала, что ей некуда было идти. "О, Дрина, это ты. Заходи, — она отошла от двери, чтобы впустить дочь. Обе устроились в гостиной с чашками чая. — Я полагаю, что Флора сказала тебе, что Альберт остаётся?" "Да, мама. Он, должно быть, очень привязался к ней, и поэтому не вернётся домой вместе с братом". Мать кивнула: "Всё равно, жаль, что ты не дала Альберту шанс". "Я рада этому, потому что он, кажется, нашёл настоящую любовь с Флорой, — запротестовала Виктория. — Я не желаю больше говорить об Альберте — Флора сказала, что ты хотела поговорить со мной об ужине". "Да, — сказала мама, осторожно поставив свою чашку на стол. — Мы ожидаем тебя в доме твоего дяди Леопольда на следующей неделе, и я считаю, что дяди хотят дать тебе кое-какое вознаграждение за твою затею с открытием своего дела". Виктория наклонила голову, любопытство охватило её: "Например?" "Ты должны сама прийти и выяснить это, потому что даже я не в курсе... они очень гордятся тобой, несмотря на твой довольно необычный выбор бизнеса, — сказала ей мама. — Они видели статьи в газетах". Вспышка счастья в груди Виктории быстро рассеялась, уступив место печали. Она посмотрела в пол и вздохнула: "Это очень приятно, но... Я бы хотела, чтобы папа всё ещё был жив, чтобы он видел меня и мои успехи. Гордость дядьёв, независимо от того, сколько их у меня есть — не то же самое, что гордость отца". Глаза матери Виктории расширились, она заёрзала в кресле, в горле пересохло, вне зависимости от того, сколько раз она глотала. Она облизала губы и уткнулась взглядом в чашку чая на журнальном столике, положив руки на колени так, чтобы дочь не смогла заметить её вспотевших ладоней. Виктория очень редко заговаривала о своём отце. "Дрина... есть кое-что о твоём отце, чего ты не знаешь, — осторожно сказала она, как будто бы боялась слов, которые произносила. — Я думаю, что ты достаточно взрослая, чтобы услышать правду".

________________________________________

Мельбурн смотрел телевизор — снова новостной канал. Шторы были закрыты, как и всегда, и он был в своей самой удобной одежде, которая у него была, не считая пижамы— в дырявых джинсах и футболке, потёртой на рукавах. Квартира была теперь гораздо чище, влияние Виктории было положительным, все его бумаги были аккуратно подшиты в папку, лежащую на столе в гостиной. Он даже протёр полы и прибрался в кухне, но сохранил свою спальню в качестве частного пространства, находящегося в полном беспорядке. Вдруг в дверь так яростно забарабанили, что он подпрыгнул. Стук был довольно продолжительным, громким, почти паническим. Мельбурн вскочил так быстро, как только мог — поскользнувшись в носках на недавно вымытом полу. Когда ему, наконец, удалось добраться до двери и открыть её, Виктория стояла перед ним, выглядя ещё более маленькой, чем когда-либо прежде. Её лицо было едва узнаваемо, настолько оно было опухшим и красным. Глаза на мокром месте, покрасневшие, с опущенными веками, тушь для ресниц текла по щекам, и все её черты, казалось, расплылись под весом её щёк. Увидев Мельбурна, Виктория снова залилась слезами и бросилась к нему, обхватив его руками и что-то невнятно бормоча. Мельбурн обнял её в ответ и осторожно начал баюкать, пытаясь успокоить. Он усадил её на диван и сделал ей чашку чая, пока она продолжала заливаться слезами: "О, М, я никогда не хочу снова видеть маму!" — она отказалась от чая и вместо этого взяла стакан виски с кофейного столика Мельбурна. "Во имя всего святого, почему нет?" — спросил он, садясь на диван рядом с ней с коробкой салфеток. Виктория взяла одну и высморкалась. Потом взяла другую, чтобы вытереть глаза: "Она лгала мне всю мою жизнь!" "О чем?" "О моём отце!" — воскликнула она. Мельбурн нахмурился и положил руку ей на плечо: "А что насчёт него?" Из глаз Виктории снова брызнули слёзы. Сочетание глубокой печали и свирепого гнева поднималось внутри неё, и она не была уверена, которое из чувств выплеснется первым, или какое из них она должна была чувствовать: "Он жив". На мгновение воцарилась тишина, пока Мельбурн усваивал полученную информацию: "Это... хорошо, не так ли?" "Нет! — снова сорвалась на крик Виктория, почти охрипнув. — Ничего здесь хорошего нет, потому что мой отец — не мой отец!" Мельбурн поднял брови и сжал её плечо, придвигаясь к ней чуть ближе: "Что ты имеешь в виду?" Гнев снова охватил Викторию, и она закричала, чтобы выпустить его наружу, даже эта секунда заставила её почувствовать себя лучше, так как она задыхалась: "У мамы была интрижка на стороне… — она чувствовала себя так, как будто её рот наполнился ядом. — Джон Конрой — мой отец", — выплюнула она. "Как?!" — спросил Мельбурн, будучи теперь в таком же шоке, как и она сама недавно. "Они знают друг друга в течение длительного времени... они сходились и расходились с тех пор, как встретились. У мамы был роман с ним, когда она была замужем — за тем, кого я считала своим отцом..." "А Конрой вообще знает, что ты его дочь?" Виктория снова начала плакать: "Да! Как он может быть настолько жестоким, когда он всегда знал, что я его?! Он подлец, и я ненавижу их обоих за то, что они лгали мне и были настолько жестокими! Он никогда не станет мне отцом, и я больше не буду думать о ней, как о моей матери". Мельбурн крепко обнял Викторию: "Я знаю, что это не то же самое, но ты говоришь, что хотела бы, чтобы твой отец видел, как ты управляешь своим бизнесом... и, технически, он видит. Я бы хотел, чтобы мой сын видел меня успешным, но этого никогда не случится". "Ты прав, — рявкнула Виктория. — Это не то же самое, потому что Конрой не мой отец, независимо от того, что там может показать тест ДНК! — она вдруг смягчилась, когда до её сознания дошла вторая половина фразы Мельбурна. Она допила остаток виски, позволив напитку обжечь её грудь, когда жидкость заструилась вниз по горлу: "Твой сын? Я не знала, что ты отец". Он покачал головой и вздохнул: "Был им. Джордж был очень болен со дня его рождения — много осложнений, постоянное пребывание в больницах, операции — он умер за несколько дней до своего десятого дня рождения. Я хотел бы, чтобы он видел меня, нас и наш бизнес, но этого никогда не случится". Виктория шмыгнула носом, вдруг почувствовав себя виноватой за свою вспышку: "Мне очень жаль..." "Всё нормально... Кэролайн и я знали, что это в конце концов произойдёт. Дело в том, Виктория, что я пытаюсь сказать, это то, что у тебя есть возможность сделать все правильно с твоей матерью и с Конроем, если ты захочешь. Если ты захочешь, ты сможешь иметь второй шанс на семью, но это будет полностью твоим выбором — я только хочу, чтобы ты поняла, что для тебя есть такой вариант". "Не хочу, — решительно сказала Виктория. — Они лгали мне всю мою жизнь, и я не уверена, что я когда-нибудь смогу встретиться с ними снова... Они разбили мое сердце и сделали из меня посмешище". Мельбурн сочувственно хмыкнул и крепче сжал её в объятиях: "Может быть, ты будешь чувствовать себя лучше завтра, когда мы откроем магазин? Это может помочь твоим мыслям сосредоточиться на чём-то ещё". Виктория огорчённо вздохнула, её плечи опустились, руки дрожали. Она покачала головой, пытаясь сдержать новый поток слёз: "Нет. Я не могу пойти туда и делать вид, что мой мир не развалился! Это слишком сложно..." "Я знаю, — сказал он ей спокойно. — Я помню, как я себя чувствовал, когда Джордж умер, и каким онемевшим я чувствовал себя во время похорон... прибавим ещё к этому тот факт, что из-за стресса у Кэролайн случился выкидыш, — сказал Мельбурн, уткнувшись взглядом в колени. — Это вбило ещё больший клин между нами, и она, в конечном итоге, завела интрижку на стороне. Это было очень трудное время, я не хотел вставать по утрам и работать. Я впал в глубокую депрессию, — признался он. — Я оставался в постели большую часть времени, я спал намного больше, чем когда-либо раньше, я много пил, я не мог есть, я не мог собраться с силами для того, чтобы прибраться или просто принять душ или побриться... Будто бы моя жизнь просто остановилась. Это был порочный круг, и я думал о продаже магазина, потому что я просто не мог справляться". "В самом деле?" — прервала его Виктория. "Да. Но мне нужны были деньги, которые давал мне магазин, плюс садоводство держало меня занятым в те минуты, когда у меня находилось немного энергии. Клиентов почти не было, но я оставался здесь, и я продолжал жить дальше, несмотря на то, насколько я хотел бы лечь в постель и оставаться там... — он сделал паузу и заглянул Виктории в глаза. — Я никогда не думал, что я когда-нибудь почувствую себя счастливым снова, но потом я стал твоим деловым партнёром и твоим другом. Ты не вернёшь мне моего сына или дочь, которую я никогда не увижу, но ты дала мне повод продолжать жить, и ты должна сделать то же самое. Завтра спускайся вниз, улыбайся и обслуживай клиентов, и никогда не давай им понять, какими усилиями тебе это даётся". Виктория кивнула и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы попытаться успокоить себя, но идея продолжения работы во время её душевных мук казалась невыполнимой задачей: "Ты ведь будешь рядом, чтобы помочь", — сказала она, как будто пыталась убедиться в том, правда ли это. "Конечно буду, — сказал он, улыбаясь. — Я всегда буду здесь, чтобы помочь". "Спасибо, что рассказал мне всё, что... это на самом деле позволило взглянуть на вещи в перспективе. События всегда могут стать хуже. Я пересплю с этой информацией, которой накормила меня мама, и решу, что делать дальше. Завтра я буду чувствовать себя лучше", — пообещала она. Мельбурн пожал плечами: "Даже если ты не почувствуешь себя лучше, я буду рядом, чтобы помочь". Виктория шмыгнула носом и поймала взгляд Мельбурна. Его глаза были тёплого, тёмного цвета, как горячий шоколад в дождливые дни — она теперь не была уверена, чем было вызвано тепло в груди — Мельбурном или его виски: "Ты такой замечательный. Это ужасно, что Кэролайн тебе изменила и бросила тебя — я бы никогда так с тобой не поступила", — она посмотрела на губы Мельбурна, её мысли, чувства, здравый смысл — всё смешалось и запуталось... "Я уверен в этом", — согласился Мельбурн, сняв руку с её плеча, чтобы вместо этого сжать её ладонь. Он начал гладить ладонь Виктории указательным пальцем. Разговор о Джордже напомнил Мельбурну, как всякий раз, когда Джордж был огорчен, ему просто нужно было погладить линии на ладошках сына, чтобы расслабить его — повторяющиеся движения для Джорджа были чем-то очень успокаивающим. Мельбурн представлял себе, что эффект будет бы таким же и для Виктории. Наступил момент тишины, в который эмоции, которые они разделяли, начали оседать, как песок после бури, но чувства Виктории одолели её. Её любовь к Мельбурну, сумбур в голове, оставшийся после признания её матери, её признательность к Мельбурну за утешение, виски, — всё, казалось, захлестнуло через край, и она не задумывалась. Виктория хотела Мельбурна, и она хотела его прямо сейчас, так как она уже ждала достаточно долго. Она рванулась вперед, чтобы поцеловать его, чувствуя, как бьётся её пульс в ушах и странную, неопределённую уверенность в себе. Это было не так, как она представляла их первый поцелуй — небрежный, с ним в его удобной одежде, с её тушью, растёкшейся по щекам и слезами, оба на эмоциях — но Виктория решила взять то, что она могла получить. Она не думала, что Мельбурн когда-либо сделает первый шаг, так что это был единственный способ для них развить их дружбу в другом направлении. Виктория решила, что ей нужно принять меры и нужно сделать это сейчас. Бабочки, живущие в её животе, порхали сильнее, чем когда-либо прежде, в предвкушении их первого поцелуя — того, который изменит их отношения навсегда. Тем не менее, её губы не нашли его, и она уткнулась в плечо Мельбурна. Он отодвинулся на диване и теперь сидел с закрытыми глазами, крепко держа её на расстоянии вытянутой руки. "Нет, — пробормотал он. — Ты расстроена и устала. Я думаю, ты должна пойти домой и немного отдохнуть", — он не мог открыть глаза, чтобы увидеть её реакцию. Она была такой уязвимой, и он так хотел поцеловать её, чтобы заставить её чувствовать себя лучше, но не мог заставить себя сделать это. Что если она попыталась поцеловать его только потому, что она была расстроена и растеряна? Мельбурн не хотел, чтобы она потом жалела об этом. Целовать Викторию сейчас было бы равносильно тому, чтобы пользоваться её уязвимостью — и он никогда не смог бы так поступить ни с одной женщиной. Виктория почувствовала, что мир обрушивается на неё во второй раз за этот день. Человек, которого она ненавидела, оказался её отцом, а теперь человек, которого она любила, отверг её, и она не была уверена, как чувствует себя сейчас — её тело наливалось тяжестью пустоты. Она едва чувствовала, как её ноги подняли её тело с дивана и как её руки разгладили одежду — но зато могла чувствовать покалывание слез в глазах. Виктория мысленно запретила себе снова плакать перед Мельбурном. "О, — только и смогла она сказать. Ей понадобилась минута, чтобы найти в себе силы держать себя в руках и попытаться добраться до своей квартиры, пока голос и тело не подвели её. — Я сожалею, что потревожила вас, мистер Мельбурн". Виктория ушла с высоко поднятой головой, контролируя своё дыхание, и не смея оглянуться на Мельбурна. Все её эмоции оставались внутри неё, пока она не заперлась в своей квартире, где упала на пол, прислонившись к входной двери. Она подтянула колени к груди и рыдала, пока её тело не начало болеть.