Гром и Молния

Что случилось? Губы, руки, тело такие твёрдые и горячие. Язык, исследующий глубь моего рта. Глаза — черные от возбуждения. Не может такого быть! Или может? Тело трясёт, по коже бегут мелкие мурашки. Сердце стучит гулко, но ясно где-то в горле. Что ты делаешь со мной? Но все кончается так же быстро, как и началось. Ты встаёшь, идешь прочь и пьёшь виски. Не говоришь больше ни слова. Молчишь и смотришь упрямо перед собой. Что мне делать? Уйти? Остаться? Скажи, покажи выход. Прошу тебя! Только не молчи. Но ты молчишь. Даже не смотришь на меня. Не замечаешь, что убиваешь этим. И я, как раненый зверь, сдаюсь. Нет сил сражаться. Нет сил сопротивляться. Уйду. Как хочешь. Как пожелаешь. Ты мой господин, ты и только ты. Закрываю за собой дверь в свою комнату и сползаю по ней вниз. Какая же я жалкая. Слёзы катятся по щекам, и я не в силах их остановить. Не могу. Не хочу. Пусть будут, это уже не важно. Важно то, что будет дальше. Как он будет смотреть? Будет ли вообще смотреть? А если нет, то что? А если да, то что? Бросаю майку на пол, снимаю шорты. Комнату озаряет светом, неровным, мимолётным. Молния. А за ней гром. Как это кстати. Улыбаюсь, нет, усмехаюсь. Над собой? Глупая девчонка. Тупая дура. Подхожу к окну, открываю, всасываю легкими свежий воздух. Холодная свежесть проникает в мое сердце, как медная гладкая сталь маггловского ножа. Боль пробегает по всем нервным клеткам. Капли дождя вонзаются в кожу. Как долго я так глубоко не дышала? Не помню. Война не даёт возможности дышать. Не даёт возможности жить. Но я стараюсь, как все стараются. Гарри, Рон, Джинни и даже Сириус. Сириус — моя единственная слабость в этом мире, и моя опора, пусть не настоящая, пусть только в голове. Но моя. Холодная постель обжигает кожу, я ёжусь. Снова мурашки, но уже не от поцелуев, не от прикосновений, а просто от всепоглощающего холода. Холодно, Мерлин, как же холодно. Надо спать. Надо забыть. Или оставить все, как есть? Остаться собой и оставить его быть им? А почему бы и нет? Ничего не было. Все осталось, как есть. Он — Сириус Блэк, дядька моего лучшего друга, а я Гермиона Грейнджер, самая умная и самая прилежная девочка. Заучка. Да, девочка. В этом и вся проблема. Кажется, сарказм мне не идет. И всё же… Почему люди так делают? Почему так поступают? Почему хотят всегда того, что нельзя получить? Зачем мы, зная это, все же пытаемся, стремимся, сломя голову во тьму бессонных ночей, подвергая свою душу разлому на кусочки? Зачем всё это? Да, оставить все, как есть. Не думать. Забыть. Спать. Что теперь? Бросить всё? Прыгнуть? Разбить себе голову об асфальт и забрызгать тротуар кровью и мозгами? Смешно. Наверное, все с большим облегчением вздохнут, когда меня всё-таки не станет. Наконец-то. Живучая шавка покончила свою никчемную жизнь самоубийством! Снэйпу бы точно понравилось. А Гермионе? После этой ночи, наверное тоже. Что за бред? Нет, что за бред лезет в голову? Ну ушла, ну забрала все светлое с собой. Что? Я не могу жить во мраке? Могу, даже лучше чем без. Столько лет жил и ничего. Отойти от окна, нет, не закрывать, пусть тело мучается. Может и душа успокоится? Залезть в кровать, укрыться. Все нормально. Все как всегда. Главное она. Главное — я не сделал с ней ничего. Не разрушил, не сломал. Она жива и может выйти замуж за Рона. И будет счастлива. Родит ему кучу детей и будет готовить завтраки. Да, это так надо, не для неё, для него, для меня. Тело трясёт. Не пойму, от холода или потери? Надеюсь, от холода. Надо спать. Неприятный холод постели убивает. Тело зябнет, не получается расслабиться. Забыть. Дышать. Спать. Липкий, вязкий холод окутывает тело. Непроходимый туман ложится на плечи, тянет вниз. Опускаюсь на колени. Не хочу. Не надо. Ничего не видно. Тру глаза, где все? Где я? Бегу. Спотыкаюсь, встаю, бегу дальше. Куда? Не знаю! Надо. Где ты? — Гермиона! Крик будит. Мягкие подушечки пальцев прикасаются ко лбу. Моргаю. Пришла? — Тихо, — шепчет еле слышно. Но в моей голове будто крик. — Расслабься, я здесь и никуда не денусь, — рука проделывает путь от шеи к ключице, а другая убирает мокрые волосы со лба. — Все хорошо. Ш-ш-ш. Я здесь. Да, она здесь, и неважно, сон это или явь. Зарываюсь лицом в волосы. Фиалки… Не важно. Пусть будет сон. Она так близко, колени касаются моих бёдер. Пьянящий жар её тела. Хочу. Сейчас. Протягиваю руку, касаюсь бедра. Легко, только пальцами. Проделываю путь по тонкой талии к изгибу маленькой, но совершенной груди. Дальше, к затылку. Губы касаются губ. Язык проникает во внутрь, играет. Стоны, руки по коже, поцелуи в губы. Переворачиваю на спину и наваливаюсь сверху. Глаза горят огнем, отражая свечи. Ты так прекрасна. Так желанна. Руки блуждают по телу, исследуя каждый его дюйм. Хочу знать всё. Всё почувствовать. Всё запомнить. Ты выгибаешься мне навстречу, и я ощущаю твои несмелые ласки. И мне, Мерлин видит, это нравится. Член становится невыносимо твердым и уже начинает ныть. Я хочу тебя, хочу погрузиться в сладкую влажную глубь твоего тела. Хочу заполнить тебя. Рука скользит по плоскому животику и оказывается там, где уже мокро и жарко. Где ты ждешь меня. Стоны превращаются в мурлыканье, и я поддаюсь порыву. Целую. Губы, ключицы, твердые соски, дрогнувший животик. Пробегаюсь по полоске кучерявых волосков и погружаюсь в чуть солёный вкус твоего тела. Ты уже не сдерживаешься. Кричишь. Моё имя из твоих губ, как мёд по коже. Лижу, кусаю, всасываю твою плоть. Проникаю пальцами. Ты дрожишь. — Давай, кончи для меня. Хриплый голос. Язык сдавливает сгусток нервов клитора, а пальцы безошибочно находят ту самую точку. Мышцы сокращаются, и ты вопишь. Кричишь моё имя. И да, я твой. Делай, что хочешь. Всё для тебя. Всё. Кончики пальцев сводят судорогой, и я чувствую накатывающийся оргазм. Глаза закатываются, и миллионы звёздочек мелькают, тело пробирает дрожь. Боже, так никогда не было. Много чего было, но Так… Голос срывается, охрипает. Сквозь пелену наслаждения слышу сдавленный стон, по телу пробегает ещё одна волна наслаждения — это я, это из-за меня Он так стонет. Протягиваю руки и тяну его на себя. Глаза в глаза. Немой вопрос: Уверена? Боже, да. Как ни когда в своей никчемной жизни. Улыбка растягивает губы, в глазах проступают слёзы. Не понимаю, как ты можешь сомневаться, не понимаю, как ты не понимаешь. Ответная улыбка ласкает, словно горячий шоколад, и обжигает, как хороший глоток старого огневиски. Ты понимаешь, ты знаешь, ты хочешь. И ты берёшь. Горячая твёрдая плоть проникает в меня, и я забываю, как думать, как дышать. Гортанное рычание смешивается с моим громким стоном. Мы одно дыхание на двоих. Твоя голова падает на моё плечо, и я зарываюсь пальцами в волосы. Мягкие. Сигареты и вишня. Твои пальцы оставят на моих бёдрах синяки. Горячее дыхание опаляет жаром, по виску стекает капля пота, ногти царапают кожу. Глаза в глаза. Горячие губы. Язык оставляет влажный сосок и переходит к другому. Всасывает, кусает. Нет сил молчать, да и незачем, не сегодня, не сейчас, не здесь, не с ним. — Сириус. — Боже, ты совершенство, — прошептал он в самое ухо. Кончики пальцев левой ноги сводит в предвкушении. Мурашки по коже. Боже, это ты, это всё ты. Даже в своих самых смелых мечтах я никогда не представляла, что будет так. Именно так.