***
Я не знаю, когда это всё началось. Не заметила, когда он стал мне больше, чем дядька моего лучшего друга. Он всегда был весел. Улыбался. Шутил. Но я знала, что это всё наигранно, что это просто не правда. Ему было плохо, грустно и больно. Он был подавлен. Он был сломлен. Почему же он так себя вёл? Зачем ему всё это? Зачем эта наигранная весёлость? Зачем смех и радость? Я его не понимала. Хотелось успокоить, обнять, попросить, чтоб рассказал. Но я не могла, он просто не замечал меня. Нет, конечно, он разговаривал со мной, смеялся, но это было просто общение, просто слова, просто два знакомых человека. Снова этот пустой смех. Не могу больше слушать его. Почему он не может быть собой? Зачем притворяется? Конечно я знаю, зачем и почему. Ему страшно. Он боится нас спугнуть. Боится признаться, что не контролирует ситуацию. Боится за Гарри и за нас всех. Но это не выход, и он это знает. Но видать, притворяться легче, и я его не осуждаю. Но неужели он думает, что мы его не поймем? Не поможем? Но это наверно что-то мужское. То самое, что я не понимаю по отношению к Гарри или к Рону. Когда они так же себя ведут. Молчат и страдают, не желая посветить меня в свои мысли. И я молчу. Не хочу лезть в душу. Может, когда-нибудь? Днём он спокоен, беззаботен. Когда мы рядом, он даже нормальный. Но это все показуха. Моя комната следующая по коридору, и каждую ночь я слышу, как он стонет во сне, как кричит, когда спит. Если он спит, конечно. Он вообще редко спит. Это видно на следующий день, когда у него серая кожа и большие тёмные круги под глазами. Волосы, когда-то такие черные и шелковистые, свисают мертвой темно-серой массой. Морщин на лице больше, щеки впалые, и он, кажется, ещё больше похудел. Такое ощущение, что он скоро совсем исчезнет. Может, он на это и рассчитывает? Но все это не мешает мне им любоваться. Да, именно любоваться. Я не понимаю своих чувств. Я и боюсь его, и хочу защитить. Хочу избавить его от этой пустоты. Хочу показать свет и радость. Хочу, просто хочу быть рядом. И поэтому я каждый день провожу возле него, говорю, смеюсь. Пытаюсь хоть как-то вернуть к нему те чувства, какие были раньше. Чувство нужды, спокойствия и, может быть, радости. Но это я так, просто пытаюсь. Я же глупая, наивная девчонка. Но мне хочется верить, что я справлюсь. Хочется поверить в то, что это я смогу, и только я. Хочется поверить, что он заметит меня, не меня — ребёнка, а меня — Гермиону Грейнджер, не совсем взрослую, но уже и не маленькое дитя. Я замечаю, что он стал ещё более укрытым. Круги под глазами стали сильно заметны. Он почти не ест. И я знаю, что не спит. Уже почти четыре дня, или ночи. А если засыпает в гостиной, то обязательно вскакивает через полчаса от ужаса полностью открытыми глазами, бормоча что-то себе под нос, идет как всегда на кухню и наливает себе огневиски. Выпивает содержимое быстрыми глотками и возвращается обратно. Меня он не замечает или не хочет, я пока не знаю. Он не разговаривает со мной, а я молча наблюдаю за ним краем глаза, делая вид, что читаю незаменимую книгу. И он тоже берет свою, мы молча читаем. И так почти каждый день. Я его не понимаю. Сириус — какая-то ужасная загадка, внезапно появившаяся в моей жизни, которую необходимо разгадать. Я чувствую, что необходимо. Гермиона Грейнджер никогда не оставляет загадки неразгаданными, а задачи нерешенными. Я решаюсь. Я сделаю это сегодня. Сегодня никого нет дома. Гарри и Рон на вылазке. И я знаю, что Сириусу тоже хочется. Но ему нельзя. Нельзя показываться, его ищут. Поэтому я здесь, с ним, одна. Я должна его охранять, как собака своего хозяина. Оно так и есть, он мой хозяин, мой герой, плод моих желаний. Мой свет в этом черном мире Пожирателей Смерти. И я буду его защищать, буду оберегать и лелеять. Если надо, то отдам всю себя, чтобы ему было хорошо. Ночь, холодно. На улице идет дождь, поливая и смывая всю грязь этого Мерлином забытого мира. Гром и молния, как это кстати. Как-то Сириус говорил, что любит грозу. И, наверное теперь я её тоже люблю. Я все приготовила, то есть, себя приготовила. Сегодня я с ним поговорю, спрошу и наконец прeдложу ему руку помощи. Или как это называется? Скажу, что он не один. Что я рядом. И если он хочет, то может не притворяться хотя бы рядом со мной. Знаю, это глупо, но может он согласится, может, хоть немного, но…? — Не трогай, — слишком грубо он выплёвывает фразу. Дурачок, как будто меня это остановит. Нет, мой дорогой, меня твоей грубостью не спугнуть. Не спугнуть меня твоим отражением в зеркале, твоими поджатыми губами и белыми костяшками в кулак сжатых пальцев. Я не хочу уходить. Не хочу оставлять тебя одного. Я знаю, что это ты из-за самообороны. Что ты не говоришь это в серьёз. Я не уйду, я останусь. И будь, что будет. — Сириус, пожалуйста, отойди от окна, — я не трогаю тебя. Не дотянуться. Я стою и смотрю тебе в затылок. На твои мокрые, с редкими сединами волосы (как же много тебе пришлось пережить), которые прядями свисают на плечи. Мокрые струйки воды на твоей широкой спине теряются на мускулистой пояснице и исчезают в черных джинсах. А я хочу касаться тебя, хочу пробовать тебя на вкус. Хочу прижаться всем телом и не отпускать тебя, пока ты не перестанешь притворяться. Как же все-таки тяжело рядом с тобой. Я прям чувствую твою дрожь своим телом. Не могу устоять. Делаю шаг, протягиваю руку. Пальцы касаются твоих волос. Ты напрягаешься ещё больше, перехватываешь мою руку, одновременно разворачиваясь, и впиваешься глазами в мои. Они у тебя почти черные, губы так же поджаты, и на них блестят капли дождя. Ты больно стискиваешь мою кисть, чем заставляешь сделать ещё один шаг к тебе навстречу. Нас разделяет всего несколько сантиметров. Сердце колотится, как сумасшедшее, и я невольно задумываюсь, слышишь ли ты его. Я ощущаю тепло, исходящее от твоего тела, и озноб пробегает по моей коже. Он начинается где-то на лопатках, пробегает вдоль спины и концентрируется чуть ниже живота. Что это?***
Нежное пламя свечей играет искрами в её глазах, отражаясь также и в волосах, и на нежной белой коже Гермионы. Одета она совсем неподобающе в короткие шорты и черную майку, которая резким контрастом отделяется от её молочной кожи. Холодные капли дождя скатываются по левому плечу в ямочку между ключицами, стекаются в середину и исчезают под майкой. Я не могу не следить за этим. Облизываю пересохшие губы и впитываю тепло её кожи у себя под пальцами. Если бы ты знала, как прекрасна в этот момент. Как красива. Как желанна. Расстояние совсем незначительно. Его преодолеть совсем не сложно. Я пожираю тебя взглядом, начиная от корней твоих золотистых волос, глаз цвета горячего шоколада, маленького, но гордо вздернутого носика, покрытого сотней маленьких веснушек до нежно отчерченных, полуоткрытых влажных губ. Я поддаюсь чуть вперёд в предвкушении того, что может произойти. Чувствую порывы твоего неровного дыхания, вижу, как твоя грудь поднимается и отпускается синхронно с моей. Мое тело реагирует на тебя, как ему подабает, и я уже почти сдался. Ты за этим пришла? Ты этого хотела? Моя хватка слабеет. И рука скользит выше и выше к плечу по нежной шее, зарывается в волосы. Пальцы путаются, и я невольно тяну за них. Ты негромко вздыхаешь, и я ухожу из этого мира, переступаю грань. Мир сужается до пределов твоего лица, твоих губ и дыхания. Я прикасаюсь нежно, почти невесомо к твоим губам. Они горячие и влажные. Ты не дышишь, и я не дышу. Не буду, пока ты не начнёшь. Дыши, детка. Дыши. Этой доли секунды тебе хватает, чтобы определиться, ты подаёшься вперёд. Рука ложится мне на живот, и мое сердце пропускает удар. Ты льнешь ко мне, и желание острыми молниями проносится по моему телу, концентрируясь где-то по середине. Твои губы приоткрываются, и я чувствую горячий язычок на своих губах. Больше меня просить не надо. Я притягиваю тебя ещё ближе и впиваюсь в губы. Мой язык исследует твой рот, пробует тебя на вкус. Такой сладкий и тёплый и, о Мерлин, какой родной. Я хочу тебя прямо здесь, прямо сейчас. Но в то же время понимаю, что малейшее необдуманное действие тебя спугнет. Мне надо быть осторожным… но мои раздумия прерываются, когда ты стягиваешь с себя майку. — Гермиона?! — мой хриплый голос заставляет тебя улыбнуться. Ты делаешь шаг назад и ложишься на кровать. Я не могу не наслаждаться этой картиной. Как давно я мечтал об этом? Как давно кормился представлениями о тебе, моя маленькая? И все же я не понимаю, зачем ты здесь? Вернее, не хочу принимать очевидное. Мне страшно, страшно, что будет потом. Но ты улыбаешься, смотришь мне в глаза и тянешь руку: — Иди ко мне, Сириус. Не бойся, всё хорошо. И голос твой еле слышно дрожит. Я сглатываю ком в горле и делаю шаг, беру твою руку, и ты притягиваешь меня к себе. Твои пальцы оставляют дорожки ожогов на моем плече, какие они хрупкие, тоненькие и нежные. От удовольствия закатываются глаза, и втягиваю жадно твой уже такой родной запах. Ты прижимаешься ко мне всем телом и что-то горячо бормочешь мне на ухо. Я тебя не слышу, только стук твоего сердца под моей ладошкой и мягкое полушарие твоей груди. Твой нежный стон катапультирует меня в реальность. Что я делаю? Как я могу себе такое позволить? Я, Сириус Блэк, крестный отец Гарри Поттера. Я, опустошенный, грешный, серый, давно забывший чувства радости и любви, я старый, похотливый мудак надумал испачкать, уничтожить, разорвать это милое, радостное, такое любимое создание, как ты? Я никогда не прощу себе, если сделаю тебя несчастной. Я отдергиваю руку. — Нет, это неправильно. Этого не может быть. Уходи. Не смотреть на неё. Отвернуться, не дышать ею. Встать с кровати, подойти к столику, налить виски. Сделать глоток. Не двигаться. — Прости. Тихий шепот. Мягкий всхлип. Шелест простыни и легкие шаги по ковру. — Все не так, как я хотела, — голос совсем близко. А как я думал, она хочет? Неужели я думал, она хочет меня? Меня? Да это же смешно. Смех пробирается через лёгкие, вырывается из глотки и прокатывается по всему телу. Нет, не смех веселья, а истеричный, больной смех психопата. Какая же я жалкая псина. Неужели я думал, что этот яркий луч света может вытащить меня из тьмы моего существования? Избавить от муки и подарить любовь? — Я хотела предложить тебе помощь, хотела сказать, что… просто, забудь. Она ждет несколько секунд, и когда понимает, что я не повернусь, уходит. И вместе с ней уходят всё тепло, вся радость и всё спокойствие. Не могу держать стакан, не могу дышать. Пустая стекляшка ломается о стену и рассыпается на миллионы маленьких кусочков. Смешно. Прям как мое сердце. Я подхожу ближе к окну. Совсем близко. Ещё ближе. Ещё шаг и все. Нет больше Сириуса, нет проблем. Живи, девочка моя, живи. Люби и будь любима.