Dancing on the edge

Кровь выступила на костяшках, когда он с новой силой обрушил кулак на дубовую дверь дома Эммы Портман. На мгновение ему стало стыдно — он совсем забылся в своем гневе. Не пристало священнику так яриться. Но затем новая волна отчаяния и боли затопила грудь. — Эмма, где тебя черти носят! Потом. Он замолит все грехи потом. Бессонными ночами, в одинокой холодной церкви. Когда девица будет в безопасности. Когда Виктория будет счастлива. Когда она перестанет ронять горькие слезы, как опаснейшее из зелий, и выворачивать ему душу заклинанием из отчаянных просьб. Отец Уильям вновь занёс руку для удара, да так и застыл. Эмма Портман — деревенская повитуха и его старинная подруга возникла на пороге так внезапно, что он усомнился на мгновение: а была ли дверь вообще. — Так значит, плохие новости? — Эмма была белее полотна и с глазами оттенка грозной бури. — Казнь на рассвете. Уильям протиснулся мимо Эммы в изнеможении опускаясь на лавку у стола. — Они тебя хоть выслушали? — Черт-с два! — взорвался святой отец, крестясь затем без чувства и по привычке. — Сказали, что коровы сами по себе не мрут, урожай не гибнет, а сын старосты врать не будет. — Врать не будет, а сон с явью перепутает запросто. Если бы жгли каждую девку, которая приснилась нагой посреди леса какому-то юнцу, то людской род давно сгинул бы, — бормотала Эмма, отвернувшись к очагу. — А что Виктория? — Дурит, — прорычал отец Уильям. — Упрямиться и не хочет покаяться. Заявила городскому совету, что в гробу видала альбертовы усы. Ни слезинки перед ними не проронила. Звон посуды смешался с нервным смехом. Эмма обернулась через плечо, встречаясь взглядом с другом. В полутьме комнаты казалось, что глаза у нее лукавые да кошачьи. — Ну что же ты теперь собираешься делать? — спросила она без единого следа веселья в голосе. — Я? А что я могу сделать? Это ты мне скажи, как ты помогла Чарльзу и Эрнсту вывести других девушек из города. В коттедже повисла неуютная гробовая тишина. Залаял соседский пёс, треснула сухая ветка в очаге. Искры взвились в воздух за спиной Эммы. Уильяму стало вдруг жутко. — С чего ты взял, что я имею отношение к исчезновению Харрриет и Нэнси? — Я знаю тебе более сорока лет. Ты всегда все знаешь, Эмма. Всегда обернешь все в свою пользу, — язык его будто был сам не свой, обнажая правду, которую было страшно признать десятилетиями. — Хочешь и меня в чем-то обвинить? — подняла бровь Эмма. Уильям вздохнул. — Нет. Конечно нет. — Тогда чего ты хочешь? — Чтобы ты помогла. Придумала план. Нашла коня, который быстрее коней старосты. Чтобы сторожи спали этой ночью, как мертвые. Чтобы Виктория добралась безопасно до тех краев, где никто ее не обидит, — голос его предательски дрогнул под конец. — Я не умею таких чудес, — усмехнулась Эмма. — Я не Бог и не Дьявол, Уилл. И не знакома ни с одним из них достаточно близко. — Но те парни... — Справились бы и сами. Эмма наконец-то улыбнулась. Нормальной теплой улыбкой, а не кривой волчьей ухмылкой. — Видишь ли, мой дорогой друг. У Гарриет и Нэнси было огромное преимущество — они были любимы. У них был кто-то, готовый бросить налаженный быт и теплый обустроенный дом. За них принесли жертву — не кровавую и страшную, но более сложную и важную... Святой отец слушал ее тихо, но лицо его было скрыто за сухими ладонями. — Есть ли у Виктории кто-то, готовый на такую жертву? Это хороший вопрос. У нее был жених, осыпающий с головы до ног подарками, а теперь он готов отправить ее на костер, твердя, что все это обман и ворожба... От Уильяма по-прежнему не было ответа. — Кто знает, может Альберт и видел какую-то игру в приворот. Может быть и правда был на сердце у Виктории кто-то настолько драгоценный, что за него не жаль отправиться в ад... Да вот пойдет ли он туда за ней... Священник, наконец, встретился взглядом с Ведьмой. — Должен быть иной выход. — Тогда найди его сам, дорогой. Эмма поставила перед Уильямом глиняную чашу. — И выпей чаю, что-ли. Успокоит разум. А утро вечера мудренее. *** Костер не взял бы ее, ведь она была сама — чистое пламя. Под его мозолистыми ладонями пылала ее нежная кожа, как тысяча пожаров. Свет от костра дарил длинным локонам бронзовый цвет заката. — ᏰиᏦтᎧᎮия Как он здесь оказался? Когда сутана оказалась сброшенной, как мертвая змеиная шкура? Как эта женщина оказалась в его объятиях — извивающаяся столь бесстыдно, что и черту не разобраться в плотном клубке их конечностей и разгоряченных тел. Вырос ли лес вокруг них? Или сцепившись в зеленеющий купол охраняли их секрет вековые деревья с благосклонностью ангелов-хранителей. Возможно, он уже мертв и на небесах. Ещё вероятнее — это финальное испытание уготованное его душе. Если затем ему дорога в ад — то почему сейчас даровано такое блаженство? Он забыл всю философию и прозу, когда ее бедра двинулись навстречу. Белая шея, полные груди. Нежный взгляд сапфиров из-под пушистых ресниц. И он потерян без возврата. Мягкие стоны разливались музыкой райского сада в теплом ночном воздухе. Он задыхался от отчаянных губ — алых и сладких (и соленых от всех пролитых слез). Он вдыхал ее аромат, кружащий голову и вплетал ароматные цветы в растрёпанные косы. Маргаритки и фиалки. Незабудки и клевер. Все плыло и размывалось перед его глазами. — ᎩᏬльяᎷ... Её он видел отчётливо. Свою погибель, свое сокровище. Подопечную. Спасительницу. Королеву. Грешницу. Любовницу. Жену. — ᏰыбᎧᎮ зᏗ тᎧбᎧй... *** Шея его отозвалась тупой болью. Коттедж Эммы был пуст. А Уильям был тем утром там же, где-то заснул: у стола под окном перед кружкой полной трав. "Может сон, а может явь" — беззвучный смех хитрой подруги звенел в ушах. Тьма за окном была цвета незабудок. Времени было мало, но ещё пока достаточно для всего, что он задумал. Найти повозку, добраться до церкви, в подвале которой он позволил им ее так долго удерживать... Оставить Эмме бутылку лучшего кагора. Собрать душистый клевер из толстых кос и заплести их заново. Надеть кольцо на изящный палец, назвав его оберегом на долгую дорогу.