Dancing on the edge

1837-1848 Блестящее зеркало в резной раме отражает ее тусклый лик. Темнота волос и траурного наряда дают резкий контраст с блеклой кожей и глазами. Виктория приближается к полированной поверхности настолько, что пространство перед ее вздернутым носиком запотевает от горячего дыхания. Затея совершенно бесполезная. Гляди не гляди - а глаза все такие же серые и невыразительные. Как и все в этом мире. Виктории говорили, что у ее отца глаза были светло-голубые, но беда в том, что концепция цвета просто не укладывается в ее юной голове. Нельзя объяснить слепому, как выглядят цветы. Мама подкрадывается сзади, оставляя на блеклой щеке блеклый безэмоциональный поцелуй. Виктория понятия не имеет, как ощущается цвет, но точно понимает, что скоро сойдет с ума от безликости собственной жизни. У нее есть странное... предчувствие. Теперь она королева. Сегодня и всегда. Тонкое кружево на манжетах кипельно белое и чистое, как снег, а платье глубокого черного оттенка. Виктории нравится, как она сейчас выглядит, потому что точно знает, что ее не одели во что-то нелепое. Черный всегда черный. Ни один из этих высокопоставленных мужей ее не осудит. За внешний вид так уж точно. Баронесса ждет ее у вершины лестницы. У Лейцен усталая, но гордая улыбка. Весь ее облик такой родной, полный теплых оттенков и мягких полутонов. Губы дорогой наставницы шепчут слова предостережения. Тревожные морщинки залегают серыми тенями в уголках ее глаз. Виктория не может развеять ее сомнения, не может раскрасить этот мир для себя или для своей одинокой подруги. Но может источать уверенность в себе. Немного фальшивую, но полную упрямой силы. Ту самую, которая не приносит в мир особой яркость, но добавляет света робкой надежды. Надежды на перемены. Черный и белый привычно играют на знакомых стенах Кенсингтона. Любимые куклы королевы белыми облачками примостились на диванчике оттенка ковентри. Унылые в своей простоте букеты почти скрыты от глаз на краях комода у дальней стены. В этой комнате мало света - шторы плотные и тяжелые, а небо за окном уже который месяц раскрашено в речной перламутр. Легкий тюль, похожий на дымку тумана мягко скользит под пальцами Виктории. Стук копыт все явственнее, а силуэт гостя уже можно заметить из дворца. Ей любопытно новое, а приближающийся человек сулит много интригующего. Премьер-министр легко спешивается во дворе и непринужденно передает поводья своего коня подоспевшему конюху. Бок скакуна лоснится на под неярким дневным светом, и Виктория гадает, какого он цвета, потому что очевидно - не черный или белый. Но эта мимолетная мысль отступает, и внимание королевы приковывают фигуры у крыльца. Словно два оловянных солдатика, они стоят, беседуя. Два непостижимых человека. Одного она еще не знает, в второго изучила слишком хорошо. Виктории никогда не понять, почему сэр Джон Конрой так старается окрасить ее жизнь в тона грозовых туч. Лорда Мельбурна ей возможно тоже не суждено будет понять. Внутри все сжимается от перспективы получить в свое окружение еще одного негодяя, пытающегося навязывать ей свою волю. Но так или иначе, Мельбурн не имеет стремления к длинным беседам с Конроем. Виктория отступает обратно в тень залы. Спустя еще полминуты мягко шуршит тафта. Лейцен вплывает в комнату. Морщинки недоверия все еще здесь, и воздух сейчас вибрирует от напряжения. В хрупкой фигурке баронессы сейчас столько силы и страсти, желания уберечь ее малышку Дрину. Вот только она устала быть оберегаемой. Обернутой в толстый кокон изоляции. Как птица в клетке, накрытой платком - спокойно и безопасно, но невозможно дышать. Морщинки становятся глубже, стоит Виктории отвергнуть поддержку. Виктории немного стыдно перед этой женщиной, которую привыкла считать едва ли не матерью. Но есть вещи, к которым невозможно быть готовым. Нужно просто шагать вперед, надеясь, что в конце дороги будет цвет. Или разрешить чему-то новому шагнуть к тебе. Его лицо удивительно. Четкие, точенные линии выразительны, даже в ее глазах, не способных уловить полноту красок мира. Весь облик будто выточен из мрамора каким-то искусным мастером Возрождения, но ассоциация со статуей пропадает почти сразу. Эта неспокойная сила, что чувствуется внутри него - динамичная, стремительная, укрытая под маской приличий светского человека, но сквозящая в его движении по направлении к ней. Виктория быстро понимает, не до конца, а больше интуитивно, что имела в виду Лейцен, говоря о Мельбурне. Он производит впечатление спящего вулкана, полного страсти и сокрушительной энергии, но бездействующего под властью времени и стихийных невзгод. Он… касается ее. Мир взрывается. Распадается на миллионы осколков, озаряясь чистым белым светом. Ее глазам больно, их жжет болью тысячи игл. Виктория зажмуривается, стискивает зубы, подавляя крик. Ее ладонь жжет в том месте, где его губы коснулись ее. Все так быстро, в рамках привычных условностей. Но он до сих пор ее не отпустил. Рука Мельбурна держит кончики ее пальцев. Она разлепила глаза, ощущая в них редкие горячие слезы. Мир взорвался, перевернулся. Мир другой. Ослепительный, яркий, невероятный. Ее голова, кажется, готова лопнуть от обрушившейся информации. Ей не понять, как назвать каждое из новых впечатлений, но внутреннее чутье помогает понять, что все вместе это - цвет. Он все еще на коленях перед ней. Держась за пальцы мягко и неуверенно. Виктория решается опустить взгляд и натыкается на ответный взгляд Мельбурна. Его глаза очень приятного оттенка, но в них столько призраков черно-белого мира. Они вдруг оба понимают, что все это значит. Он отдергивает руку. Мир потух. Слезы уже успели высохнуть, даже не добравшись до ее белой щеки, с легкой серой тенью румянца. Он заговорил первым, не дрогнув ни одной нотой. Выдержки премьер-министру не занимать. Виктория берет себя в руки. Отвечает ему. Бойко, хотя и немного невпопад. Мама всегда говорила, что концепция родственных душ - непристойная. А концепция цвета - лишь жалкое оправдание тех, кто ставит похоть и эгоистичные удовольствия выше правил приличия. Жить в черно-белом спектре просто и надежно. Люди рождаются такими, значит на то воля небес. Они не будут говорить об этом. Возможно, все привиделось и было лишь игрой воображения. Прекрасной игрой. Но так не может быть. Не может быть, чтобы он и она были родственными душами. А даже если и так… кто им позволит? *** Он говорит спасибо высшим силам все следующие годы. За то, что им выпало это время, это место, где этикет превыше здравого смысла. Где ее руки почти круглосуточно затянуты в перчатки, а он не имеет права касаться ее в принципе. Иначе он бы сошел с ума. Мельбурн чувствует, как его глаза покалывает, как мир плывет в розоватой дымке, наполненный теплым светом свечей. - Я хочу танцевать с вами! Одна ее близость, ощущение ее дыхания на своей коже наполняет его мир цветом. Тусклым, посыпанным пеплом, но различимым. Даже черно-белый мир теперь другой. Он дышит новой жизнью. Он полон ее яркого следа, ее уверенности, упрямства и величия. Но все это не играет никакой роли по сравнению с тем, что происходит с его сердцем. Оно пугает больше, чем все те ослепительные вещи, которые потрясли его в тот первый день. Оно говорит громко, стучит оглушительно и быстро, почти до боли. Глупое старое сердце твердит, не замолкая, что Виктория ему нужна. И самое жуткое - она ему предназначена. Это очень жестокая шутка. Дать ему ее в те дни, которые уже предвкушают его закат. Истерзать сердце ранее, не единожды разбив наивные ожидания упорного искателя, чтобы, в конце концов, поманить истинным, но недоступным счастьем. Вселенная послала ему Викторию. Маленькую, забавную, удивляющую его каждый день. С бесконечной преданностью в глазах. Они у нее удивительные - ясные, блестящие, какого-то невообразимого оттенка. Холодного, но полного жизни. Мельбурн наблюдал эти глаза лишь секунды три, не больше. А память хранит их, как не старайся забыть. Она так привязана к нему, что если постараться это обдумать, то можно сойти с ума. Мельбурн твердит себе, что Виктория находится во власти красивой мечты. Родственные души - это сказка. Не придумай она себе, что они имеют особую связь, ей бы и в голову не пришло так внимать словам старика. Он себе врет. Это слишком очевидно. Мельбурна влечет к Виктории с неудержимой силой, которая разбивает в пух и прах весь здравый смысл. Уезжая от нее по вечерам, он твердит себе, что рад ее покинуть, что устал, что все это уже ему не по силам. Утром он гонит коня обратно, едва ли заботясь о благополучии животного, движимый только мыслью о ее губах, произносящих так легко и благодатно “Лорд М”. Уильям хорошо контролирует себя. Всегда умел. Никто бы не упрекнул его в том, что не касаться ее стоит ему больших усилий. Поэтому, когда его теплые пальцы оказываются у Виктории на спине, он даже не отдает себе отчета в происходящем. Только спустя несколько секунд Мельбурн понимает, что глаза чуть покалывает, а ее темное переливчатое платье так удивительно близко по цветовой гамме к его нелепо яркому жилету. Мельбурн убирает руку, успевая заметить быстрый жадный взгляд королевы. С таким видом Виктория обычно читала содержимое своей коробки. Едва ли он ей интереснее отчетов и донесений. Едва ли в этих бездонных глазах, которые, как оказывается, совпадают по цвету с утренним небом, промелькнуло что-то более… волнующее. *** У листвы на деревьях схожий оттенок с его кожей, а у травы - с глазами. Быстро бегущие облака такого же цвета, что и кружево у ее выреза. У нее холодные руки. Такие же стылые как и этот осенний день, наполненный первыми после лета порывистыми ветрами. Перчатки подвели его в это раз. Их ажурная текстура без труда дает возможность чувствовать ее кожу. Пальцы приятно покалывает, но в груди болезненно тянет. Они видят цвета, видят мир. Впервые настолько полно. Но они не используют возможность оценить красоту гармонии природных красок. Перья грачей черные. Черный ей осточертел. В нем больше нет привлекательной строгости, только символ неизбежности. - Когда вы подарите кому-то свое сердце, вы сделаете это без раздумий. Ложь. В мире, где все справедливо, это были бы правильные слова. Но не здесь. В том мире, была бы возможность, что ее сердце имеет право выбора. - Я думаю, оно уже Ваше. Правда. Простая очевидная. Тщательно таимая. Жесткая. Невозможная. Им не позволят. Людям плевать на волю Вселенной. Они придумали собственные правила, чтобы скрыть то, как большинство из них несчастны. Проклятый черно-белый мир возвращается. Уильям задыхается. Это неправильно, нездорово - лишиться присутствия Виктории. Только она делает его полноценным. Только она делает его живым. *** Золото. Глубокий и темный цвет, похожий на черный, но в разы приятнее. Ей нравится зелень его глаз, все столь же светлая, как в тот день в Брокет-холле. Она вся в белом. Невеста неизбежности. Какой смысл в ярких цветах, если ты все равно их не видишь. Белый, черный, серый. Просто и надежно. Как Альберт. Как ее муж. - Я никогда не забуду. Такое не забыть. Такое не повторится. У них были эти мгновения, но ведь нельзя всегда получать то, что хочешь? - Я могу поцеловать невесту? - полушутливо спрашивает Мельбурн. Видеть в ее лазурных глазах разрешение - это ступать по очень тонкому краю. - Прощайте, Лорд М. Ее щеку жжет следующие несколько дней, а мир встречает ее пастелью оттенков. Он хранит эту магию лишь до следующего утра. Все слишком очевидно. Три цвета неизбежности окунают их в реальность, где им больше не суждено друг друга осязать. Возможно, в следующий раз. *** 1939 Клуб замирает в предвкушении аплодисментов стоит только Виктории отпустить последнюю клавишу. Гарриет тянет еще пару нот в полной тишине, томно откидываясь на спинку рояля. Они обе носят черные блестящие платья, смотрясь на сцене как два идеальных чернильных нотных знака. Зал тонет в грохоте. Виктория поднимается, чтобы присоединиться к Гарриет на поклонах. Ее изящная фигурка в в узком декольтированном туалете вызывает несколько свистов в зале. Но не слишком навязчивых - это приличное заведение, в котором нажираться до бессознательного состояния влетит в копеечку. И, конечно, мало кто сможет обойти в громкости свиста Эрнеста. Виктория беззаботно хохочет, глядя, как племянник нью-йоркского мэра, такой любезный, полный едкой иронии и не знающий смущения днем, хлопает в ладоши, как последний мальчишка. Гарриет косится на него, вздергивает нос к потолку, а затем начинает свое гордое шествие вдоль сцены к лестнице. Виктория следует за ней, прекрасно зная - и десяти минут не пройдет, как ее подруга упорхнет через черный ход под руку со своим шумным поклонником. Эти двое, должно быть, поженится до конца года, но пока надо держать марку. Девушки клуба “The Court” не встречаются с клиентами. Лорд М повторил им это раза три, когда принимал на работу. У него явно не укладывалось в голове, зачем двум английским девушкам с блестящим образованием и немыслимо крутым происхождением понадобилось устроиться в его заведение, которое описывалось как “гангстерский притон” абсолютно всем Нью-Йорком, кроме, разве что, страниц местных газет. Журналисты проблем не хотели. А вот Виктория хотела. Упаковав два чемодана и три коробки со шляпками, она прихватила с собой Гарриет, скучающую также сильно в чопорном обществе английских высокородных бездельников. Они рванули в Большое Яблоко первым же пароходом, успев до того, как их родня подняла на уши всю Британию. Это было лучшее решение всей жизни. Дышать загазованным воздухом, чувствовать по утрам ветры Атлантики было в разы приятнее, чем задыхаться от запаха старых вещей в фамильном доме или ощущать сырость от регулярных дождей. Нью-Йорк был городом для беглецов. Гарриет говорит, что он довольно серый, но Виктория знает, что она лукавит, не желая ее расстраивать. Она уверена, что Бродвей сияет непостижимыми красками, потому что иначе и быть не могло. Ведь с недавних пор даже кино имеет цвет… - Я достал билеты! - торжественно объявляет Эрнест, едва появившись на пороге их гримерки. Он улыбается, как Чеширский кот, и невозможно не улыбаться в ответ. Газеты хвалили “Унесенных ветром” так, что исчерпали все средства выразительности английского языка уже в первую неделю. Прошли месяцы, а девушки чуть ли каждый день читали о “невероятных по фактуре костюмах, гениальной работе декораторов и прекрасной игре мисс Ли и мистера Гейбла”. Допустим, последний пункт Виктория могла бы оценить, но осознание того, что она упускает добрую половину удовольствия, отбивало всякую охоту. Кудрявая голова Гарриет высовывается из-за китайской шелковой шторки, расписанной журавлями. - В третий раз? - она улыбается, хотя тон певицы и полон скепсиса. - Ну, тебе же так нравится, - с каким-то совершенно детским восторгом отзывается молодой человек. - К тому же, продолжаю настаивать, что я куда симпатичнее этого Кларка. И мы не прекратим пересматривать, пока ты это не признаешь. Он подмигивает Виктории, игнорируя то, как закатывает глаза Гарриет. Виктория деликатно молчит, хотя совершенно очевидно, что свои холеные усы Эрнест отрастил не просто так. Гарриет натягивает пальто, попутно обуваясь, а Эрнест нахлобучивает ей на голову шляпку. Английская аристократка и сын немецкого дипломата, гонимый какой-то неявной, на ощутимой угрозой, что надвигалась на его родину. Нью-Йорк был местом для беглецов, и бегущие от разных причин эти двое нашли друг друга именно в этом городе. Мир заиграл для них новыми красками в буквальном смысле. - Ты точно не хочешь с нами, Вик? - уже в дверях спохватывается Гарриет. - Да, пошли с нами, хоть раз. Я третий билет из-под земли достану, а если и там не найду, то подожду Вас в холле… - Нет, спасибо, - качает головой Виктория. - Вы знаете, что я слишком люблю книгу, чтобы позволить чему-то испортить образы героев в моей голове. Кино переоценивают… Но вы веселитесь! - закачивает она со смехом. Ее друзья уходят, уже поглощенные друг другом. Виктория вздыхает. Она отчаянно врет сама себе. Она обожает кино. Вернее точно обожала, когда была гораздо моложе, совсем девочкой. Кино было черно-белым, как и ее жизнь, но гораздо более веселым и волшебным местом. Виктории нравилось думать, что она героиня одного из таких фильмов: изящная, уверенная в себе дива с идеальной укладкой и обязательно - находящая свою любовь. Кино давало ей иллюзию того, что жить в серых тонах - это норма, расплата за красивый сюжет, а не символ рокового одиночества. Поставив ногу на стул, Виктория тянет вниз тонкий черный чулок, когда понимает, что на нее смотрят. Испуганно подняв глаза, она встречает взгляда Уильяма Лэма, которого все вокруг звали Лорд М. Ей не приходило в голову выяснить, что на самом деле означает эта загадочная М, но бармен Альфред всегда говорил, что это от слова “меланхолия”, что было очевидной правдой, или хотя бы полуправдой. Но сейчас он не выглядит меланхоличным. Скорее удивленным, и, возможно, капельку смущенным, хотя для владельца заведения, которое в глазах общества недалеко ушло от борделя, это более чем странно. - Мистер Лэм... - Виктория одергивает юбку, возвращая ногу обратно на пол, осознавая, как глупо смотрится в одном чулке на левой ноге и с босой правой. - Эм, - как-то сдавленно отзывается гангстер, своим приятным хрипловатым голосом с явным валийским акцентом. - Простите, мисс Кент, но дверь была открыта, и я подумал, что можно войти. Хотел обсудить репертуар на вечер воскресенья… Вы бы закрывали дверь, мало ли кого сюда занесет - наконец-то заключает он сурово косясь на Викторию из-под густых бровей. Она смешивается, чувствуя, как пылают щеки. Ей было до странности важно его одобрение, хотя они и разговаривали всего пару-тройку раз за все то время, что она тут играла. - Я всегда закрываюсь, просто Гарриет с Эрнестом плохо захлопнули дверь, когда уходили… - Что, просите? Черт. Она прокололась. Очень прокололась. Подставила друзей, и возможно вылетит с работы за то, что их покрывала. Но на лице Уильяма почему-то нет возмущения, только легкая усмешка. - И куда же они пошли? - спрашивает он, наклоняя голову набок и разглядывая Викторию, как профессор - провинившуюся ученицу. Ей вдруг становится до смерти обидно. Он ее наниматель, но все же не имеет права глядеть так свысока. - В кино, - чеканит она. - На “Унесенных ветром”. Уже в третий раз. И это, в конце концов, исключительно их дело. Теперь ее голос сквозит плохо скрываемым раздражением. Виктория встряхивает сияющими от лака локонами и решительно ставит левую ногу на стул. Быстро отстегивает замочек подвязки и стягивает чулок с каким-то упрямым нахальством. Если он думает, что она маленькая девочка, то он глубоко заблуждается. - Что же Вы с ними не пошли? - спрашивает Лорд М, и она по голосу понимает - он смеется. Смеется над ней, и это еще одна причина, по которой Виктория так стремительно укатила в Штаты. “Малышка Дрина”, “принцесса Вик”, “надеюсь, нам удастся выгодно спихнуть ее замуж, иначе, какой от нее прок?” - Не люблю кино, - односложно отвечает она, нервно дергая плечами. Он на этот раз молчит чуть дольше, глядя, как Виктория летает по маленький гримерке, подобно небольшому урагану, и собирает шпильки и разбросанные концертные наряды. - Ну да. За что его любить? Черно-белых драм нам и в нашей черно-белой жизни хватает. Она тормозит, застывая у зеркала. До его прихода Виктория успела переодеться в простое темное платье с рядом мелких пуговиц вдоль лифа. Продавщица упомянула, что это ткань бутылочно-зеленая. Ха! Как будто это имело для Виктории смысл. Отражение ее блеклое, внешность соткана серых тонов. Ей всегда было интересно - одну ли ее так задевает жизнь в двухцветном мире. И вот она впервые слышит такое откровенное признание ущербности подобного существования. В дверях слышится вздох. Виктория смотрит на мистера Лэма через зеркало. Его тонких губ почти не видно, настолько они поджаты. - Правила есть правила. Мне жаль, но Ваша подруга будет уволена, - говорит Уильям, встречаясь с ней взглядом все в том же зеркале. - Но это жестко! - восклицает девушка, резко разворачиваясь. - Это правильно, - спокойно отвечает он, даже как будто бы защищаясь. - Но что они такого сделали? - кипятится Виктория, подскакивая к нему почти вплотную. - Если можно одной, то можно всем - так решат люди. Клиенты начнут наглеть и приставать к певицам и официанткам. К Вам, мисс Кент, тоже. Это вполне возможно. - Но они любят друг друга! - Это бизнес. В этом городе он важнее, чем чьи-либо чувства. Интрижка Вашей подруги - не исключение. Он будет непоколебим. Его бывшая жена - яркий пример того, что бывает, если забыть о здравом рассудке и трезвом расчете. Он слишком много знает о последствиях. Закончив последнюю фразу Уильям разворачивается, собираясь нырнуть в полутьму коридора. - Но они родственные души! Ему хочется развернутся и хорошенько встряхнуть эту наивную английскую леди, язык который так же быстр, как ее музыкальные пальчики. Но Лорд М не успевает произнести ни слова. Потому что эти самые пальчики настигают его жесткую ладонь. В пять лет он сунул пальцы в розетку. Ощущения те же. В его голове что-то звенит, глаза охватывает огонь, он вырывает руку, и на ощупь находит ее плечи. Не чтобы встряхнуть, а чтобы защитить. Взрыв газа или что-то вроде… Жжение в глазах пропадает, и Лэм лихорадочно пытается осмотреться, прижимая Викторию к груди в защитном жесте. Она бьется в его медвежьих объятиях, слишком крепких от испуга. Бьется и ругается, как последний матрос. Вот так леди! Он ослабляет хватку, и Виктория немного сбавляет пыл. Вокруг никто не кричит, не пахнет, дымом или газом. Вообще ничем не пахнет кроме ее приятных духов. Терпкий персик. Под стать ее золотистой коже. Бутылочное стекло. Цвет ее платья. Цвет его глаз в свете слабых ламп этого маленького закутка в задней части клуба. До нее доходит быстрее. - Так вот, как это бывает, - шепчет она чуть хрипло, будто после утреннего пробуждения. “Так вот, как это бывает.” Эта фраза отзывается в нем миллионами эхо, доходя, наконец, до дезориентированного разума. Это… так прекрасно. Эта пыльная гримерка. Огни здания напротив, которые видно через небольшое окно. Виктория. У ее губ очень нежный цвет, и он, конечно, понятия не имеет, как тот называется, но выяснит обязательно, а если нет - то придумает сам. А вот этим глазам название дать вряд ли получится… - Ну так, что? - вдруг легко хмурится Виктория. - Гарриет может остаться? Уильям моментально понимает, что это все значит. Его обманули. Обвели вокруг пальца. Загнали его в ловушку собственных правил. И что ему делать? Вероятно, послать все к черту! - Да, - кивает Лорд М. - Пусть только не светится особо в клубе со своим Эрнестом, - ворчит он дальше Виктория смеется - чисто и мелодично, словно вторя мелодиям, что играет каждый вечер в зале. А он всегда приходил ее послушать… - Ну, в этом они мастера. Вы ведь не догадывались, пока я не проболталась. - Она остается, - вдруг добавляет он. - С одним условием. Виктория наклоняет голову и испытующе смотрит, отзеркаливая его собственный жест, несколькими минутами ранее. В чарующих глазах немой вопрос. - Вы, мисс Кент, сходите со мной в кино. Завтра. - Вы же не любите кино. - Я готов дать ему еще один шанс. Возможно, через Вас, я смогу полюбить его в дальнейшем. Ей остается лишь кивнуть, пряча слишком явно довольную улыбку. Лорд М уходит, забирая с собой красочный мир. Но лишь на время. Гарриет говорила ей, как получается, что у людей остается ощущение цвета... Пока еще слишком рано. Но своего она не упустит. И дело тут совсем не в цвете. *** Она держит его руку весь сеанс. По правде говоря - весь вечер. Кино оказывается увлекательным. Но куда интереснее наблюдать за Викторией. То, как приоткрывает рот, на особо волнующих моментах. Как легко щурит глаза, глядя на экран, улыбаясь, и походя на маленькую девочку больше, чем когда-либо. Опять же, по правде говоря, он никогда не видел в ней маленькую девочку. Он знал, что ей хватило духу сбежать от тягостного пребывания под одной крышей с довольно неприятными родственниками. Знал, что занимается, как проклятая, заставляя Гарриет репетировать так же усердно, и едва не доводя ту до травмы связок. В ней было дьявольское упорство и сила духа. А еще ей свистели вслед даже трезвые посетители клуба. И он понимал почему. Ее непринужденная женственность сочеталась с налетом неопытности, и многих это сводило с ума. Но Уильям точно помнил, что когда еще в первую неделю работы, она запустила в какого-то чересчур рукастого нахала тяжеленным шейкером для коктейлей, ему стало как-то неудобно считать ее большим ребенком, каковым она казалась большинству. В конце концов, было бы странно при этом находить ее умопомрачительно сексуальной. Экран вспыхивает ярким пожарищем, а он не может не коситься на Викторию. Сгори герои дотла вместе с Атлантой, ему было бы плевать. Что значит чужое, искусственное притяжение, когда он держит за руку женщину, что предназначена ему судьбой? Уильям не может подавить смешок, думая, как быстро он сам дошел до таких мелодраматических мыслей, оттаяв сердцем в считанные дни. Виктория сжимает его ладонь, хотя в фильме нет сейчас ничего, что могло бы ее взволновать. И это волнует его. *** - Вам понравилось? - спрашивает Виктория на выходе из театра, подставляя щеки под прохладный вечерний ветерок. Ей не холодно в платье с длинными рукавами в погожую майскую ночь. Но она все льнет к нему, чувствуя себя немного пьяной от тепла его тела и того мира, что открывается ей, пока они вместе. - Очень зрелищно. Прекрасно снято, - бойко отвечает Уильям Лэм, улыбаясь. Но стоит ли ходить три раза, как Ваши друзья? - добавляет он и смотрит виновато, будто сетуя, что не чего-то понимает. - Их официальная версия гласит, что необходимо выяснить, кто красивее: Эрнест или Кларк Гейбл. Но я полагаю, что им просто нравится задний ряд и отсутствие света, - хмыкает Виктория. - В таком случае, вы теперь можете лишить их отговорок. Фильм вы видели. Сможете решить спор, кто же привлекательнее, - шутливо советует он в ответ, сдерживая немного дурацкую улыбку, которая так и просится наружу. Она вдруг затихает, смотря на него пристально, и не разбирая дороги. Он ведет ее под руку, стараясь смотреть перед собой. То место, где ее ладонь касается кожи запястья над часами приятно щекочет. - Вы. Вы привлекательнее. Он спотыкается, хотя и смотрит под ноги. Виктория говорит так серьезно, без тени шутки или пустого кокетства. Он готов клясться, что не согласен с ней, но не верить ей невозможно, когда слова произнесены таким серьезным тоном, так тихо. Так больно. У него нехорошее предчувствие. Как будто они уже когда-то это проходили. Быть близко к солнцу, чтобы потом разбиться. Но она - его родственная душа, и кто он такой, чтобы спорить с этой связью? Поцелуй обжигает. Такое ощущение, что он ждал этого гораздо дольше, чем было бы естественно. Перед глазами вспыхивают цветные пятна, как фейерверки, только наконец-то полные переливчатых оттенков, а не просто россыпь белых звезд. Но дело ведь совсем не в этом, да? А в том чувстве в груди, как будто ты был мертв или не имел какой-то важной части тела. Это чувство дома, счастья, всепоглощающего тепла. Ночь никогда не имела столько красок. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. 1940 Она просыпается посреди ночи, чувствуя, как что-то сдавило грудь. Кругом кромешная тьма, а Виктория задыхается, хочет кричать, но голоса нет, и она лишь беззвучно открывает рот. А потом все резко обрывается. У нее нет сил чтобы хотя бы включить свет, позвать Гарриет, что спит через стену. Виктория проваливается в сон, не видя ничего кроме тьмы. *** Голова гудит, во рту так сухо, будто она провела день без воды. Веки налиты свинцом. Виктория с трудом их разлепляет. Гарриет стоит над ней, облокотившись на край кровати, глаза сияют от слез. В одной руке у нее измятая газета, а другой она бережно трясет Викторию за плечо. Серая бумага с черными буквами. Серое лицо, обрамленное черными волосами. Черно-белый мир. Черно-белая страница с огромным заголовком: “ПРЕМЬЕР-МИНИСТР” НЬЮ-ЙОРКСКОЙ МАФИИ ПОГИБ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ. Шальная пуля окончила дни перемирия среди городских гангстеров” Говорят, “третий раз - алмаз.” *** Она налетает на него с размаху, впечатываясь лбом в широкую грудь.Виктория поднимает глаза, понимая, что по-другому просто не могло быть. - Вы в порядке, мэм? Охрененно. Неделю осуждающе фыркать на своих собирающих слухи подруг, каждое утро одеваться для похода в студию, как на встречу с королевой Англии. И в итоге встретить нового горячего соседа посреди отдела снеков в три часа ночи. В пальто поверх спортивных штанов, заляпанных краской, без макияжа и в кедах, то есть на две головы ниже этого самого соседа. - Да, спасибо, - кивает Виктория с максимально уверенным лицом, что довольно смешно, учитывая какой у нее дурацкий вид. Впрочем, он не лучше - куртка поверх пижамы, а за спиной смущенно спрятанная бутылка пива. - Вы в курсе, что все это жутко вредно? - он доброжелательно улыбается и кивает, на пачки чипсов у нее в руках. - Мне говорили, они просто ужасного химического цвета. - Вы из Армии спасения? - хмыкает она в ответ. Мужчина вздергивает брови, как будто что-то вспоминая, а Виктория понимает, что он смотрит на, почти не моргая. - Я Уильям. Уильям Лэм. Кажется, я Ваш новый сосед… Он протягивает ей свою широкую ладонь. Вот так просто. - ...из квартиры под крышей с оранжереей. Виктория. Виктория Кент. Их руки соприкасаются. *** Солнце скользит по теплым бежевым стенам, пускает солнечных зайчиков от радужных стекляшек на футуристичной люстре, играет на ярких лепестках подсолнуха в вазе. Кисть прыгает у нее в руках, вода разбрызгивается на бумагу, и Виктории самой смешно от собственной лихорадочной поспешности. Надо успокоиться. Оно никуда не уйдет. Он никуда не уйдет. Она хочет рисовать все и сразу, щедрыми мазками водя акварелью по бумаге. В углу сиротливо примостились графичные наброски простым крандашом. Ее психоаналитик считает, что у нее деперессия, но на самом деле Виктория просто не хотела использовать краски вслепую, искажая гармонию мира. А ей бы пришлось, рисуй она почти вслепую. До сегодняшнего утра. Каждую минуту Виктория отрывается от своей работы, бросая взгляд на мужчину в своей постели. Мужчину, которого встретила только вчера, знала всю жизнь. Дольше жизни. Она непременно должна его нарисовать. И не один раз. Главное - найти правильные цвета.