Dancing on the edge

Он вышел на крыльцо галереи в поисках свежести, но тут же понял, что ошибся. Июньский воздух был полон зноя. Густое марево клубилось над длинными рядами виноградников. Тяжелый запах цветущих лугов, прямое воздействие яркого солнца, необходимого для виноделия. Кто-то назвал бы этот пейзаж идеалистическим. Но Уильяму казалось, что все это давит и душит его, добивая и без того истерзанный разум. Рядом курили. Бледный и тощий мужчина нервно вертел в руках тлеющую сигарету. Пахло дешевым табаком. Раз в десять секунд мужчина подносил сигарету ко рту, затягивался быстро, вдыхая так, что его живот едва не прилипал к спине, натягивая кожу на выпирающих ребрах. Что-то шептал и недовольно косился на солнце. В тени крыльца он был спокоен, но скользящие по ступенькам послеполуденные лучи беспокоили доходягу. Уильям коротко вздохнул, морщась от вонючего дыма. Нервное истощение. Все признаки на лицо. Наверняка спит от силы три часа в неделю, а картины пишет под воздействием галлюцинаций… Человек с сигаретой вдруг вздрогнул и обернулся на Уильяма. Тусклые глаза в обрамлении тяжелых век. Глазные яблоки явственно отдавали желтизной. Печень… Мужчина вдруг выкинул едва начатую сигарету и в один широкий нетвердый шаг сократил разрыв между собой и Уиллом. - Ты чего пялишься? - пролаял он. - Как один из этих мозгоправов, черт бы тебя подрал! Худое тело тряслось, готовое лопнуть от гнева в любую минуту. Вытянутая засаленная майка развевалась, будто на ветру. Уильяму пришло в голову странное сравнение - знамя Французской революции. Непримиримый и фанатичный взгляд добавлял сходства с голодным пролетариатом. «Свобода на баррикадах»…. Уильям хмыкнул. Тощий зарычал. Еще один шаг, и Уильям уже был вынужден отступить за порог, под крышу здания. По разгоряченной коже сразу ударил мороз от пашущего во всю мощь кондиционера. Картинам нужна особая атмосфера. А вот люди могли бы и померзнуть во имя искусства. Жара и холод на расстоянии одного шага. Это выводило из равновесия. Когда-то давно, лет так миллион назад, его легкие сгорали, в то время как на голову, казалось, обрушивался весь лед этого мира. - Уильям! Вот ты где! Он не глядя свернул в сторону. Прохлада залов галереи была не лучше, чем уличный зной. Там тяжело пахло цветениями, а здесь - пылью. И еще все вокруг норовили его достать. Уильям ненавидел Юг. Его раздражали сладко улыбающиеся галеристы. Приветливо кивающий дежурный врач настораживал. Посетители выставки, медленно переходящие от картине к картине, ничего в нем не вызывали ничего кроме безразличия. Поэтому затеряться среди них было самым успокаивающим решением. Он пристроился у чьей-то чужой картины. Яркие пятна желтой краски на фиолетовом фоне. Концы клякс были обведены пальцами, закрутившими узор из спиралей. Картина напоминала сразу несколько известных полотен Ван Гога разом. Либо автор подражал голландцу, либо находился на той же стадии безумия, что и легендарный мастер. Уильям двинулся дальше. Снова кляксы. На этот раз красное на белом. Кровь и молоко. Он нахмурился и, резко развернувшись, зашагал в другую сторону. Противоположная стена была голубая. Морские пейзажи были уже менее психоделичны, но выполнены в в чересчур яркой, нереалистичной гамме. Мультяшные цвета, тошнотворно аккуратные кораблики и домики на пристани. Море таким не бывает. Оно чаще несет гибель. Невидящим взором обследовал он ряды картин. Образы, рожденные в воспаленном мозгу пациентов психиатрических клиник, не производили на него должного впечатления. При всей экзотичности сюжетов глазу было не за что зацепиться. Пару раз Уилл замечал среди неплотной толпы посетителей людей с лицами, полными превосходства. Критики. Их превосходство не стоило и гроша, но и все эти картины - тоже. Но тем не менее, критики регулярно били по рукам с организаторами. Пустышка за пустышку. Густая зелень взгляда скользнула по последней работе на стене “маринистов”. Уильям застыл. Молния пронзила его. Титаны древности пригвоздили к тому месту. Подобно несчастным жертвам Горгоны, Уильям обратился в каменное изваяние, не только не в силах вздохнуть, но и осознать. Он не понимал, что его так дико поразило. Но картина была заклинанием. Бледная нежная пастель фона. Сероватые фигуры, будто выполненные из дыма. Черная тушь контуров. Он тянул ее за собой. Вел, спасал, всей своей фигурой стремясь вперед. Скульптуры эпохи Ренессанса изображали схожую динамику. Напряженные конечности. Крепко сжатый кулак с почти объемными венами, в котором покоились еетонкие пальцы. Она… Хрупкая фигура даже на плоскости была преисполнена грации. Белизна кожи. Тревожный шлейф черного шелка волос… Но тело ее изгибалось в сосредоточении сил и возможностей. Ведомая, но не жертва… Они спасались... Грозное чудище. Лишь тень в углу картины. “Сакральный” левый верхний угол. Божественный гнев. Монстр, посланный с Олимпа. Орфей и Эвридика против Рока. - Афродита, - разрезал звенящую в ушах тишину незнакомый голос. Хрипящий, однозначно женский и старческий. Уильям слушал этот голос, не отрывая горящего взгляда от полотна. “ - Когда Афродита была еще незамужней молодой женщиной, она часто отправлялась в родные места - на остров Кипр. Там, она познакомилась с земным юношей Адонисом, сыном царя Кипра, которого страстно полюбила. Умный и сильный Адонис, воспитанный в лучших традициях, не уступал легендарным героям, превосходя достоинствами даже богов-олимпийцев. Афродита была покорена красивым и смелым юношей и просила богов быть к нему благосклонными. Ей простили ее выбор. Афродита целые дни проводила с Адонисом. Они почти не расставались: вместе охотились на склонах гор, искали родники и редкие цветы, чтобы украшать ими грот, который стал для них храмом любви, а на закате дня спускались к морю и плавали. Однажды как всегда они шли по берегу, крепко держась за руки. Неожиданно из воды показалась морда огнедышащего морского чудовища, Тифона. Еще крепче сжав руку Адониса, Афродита бросилась с ним в морскую воду. В тот же миг Посейдон превратил их в морских рыб, а их руки стали двумя связанными в узел лентами. Так они обманули чудовище…” Уильям чувствовал, как пальцы левой руки свело судорогой. Он вздрогнул, сбросил свое оцепенение. Взглянул вниз. Его рука слегка подрагивала, но по-прежнему была пуста. Чтобы он сейчас не услышал, не напредставлял, мир все тот же, и чудес в нем не бывает. Теперь он заметил хозяйку голоса - невысокая, но ухоженная старушка. Фиолетовые волосы, брови а-ля Эдит. Один из тех редких типов людей, которым безумие лишь добавляет налет элегантной эксцентричности. Пожилая мадам все еще говорила. Ее голос - трескучий, будто расстроенный патефон - не замолкал ни на минуту. Ей явно давно не представлялось шанса высказаться. А сейчас для нее нашелся слушатель. Вторая женщина. Едва ли выше сумасшедшей бабули и точно на целую голову ниже самого Уилла. Легкие волны иссиня-черных волос спадают ниже плеч. Платье в незатейливый цветочный орнамент. Вот только рукава неестественно длинные для такого знойного летнего дня. Он не видел ее лица - лишь мерно покачивающийся затылок, пока посетительница выставки кивала, слушая возбужденную художницу. В какой-то момент та схватила ее за руку. Широкие рукава слегка сползли, открывая миру тонкую паутину бледных шрамов на запястьях. Прежде чем осознать, что он делает, Уильям стиснул хрупкое плечо, покрытое золотистым загаром. Он развернул черноволосую женщину к себе лицом. Рядом тихо ахнула и наконец замолчала старушка. Голубые глаза. Загорелая кожа. Губы - ярко-розовые. Все это несло в себе странный отпечаток дисгармонии. В цветовой гамме ее облика не было натуральности. Это было то, о чем подумал Уильям-художник. Но другой “он”, подумал, что через самые яркие линзы ее глаза цвета оникса будут проявлять свой завораживающий пигмент. Подумал, что ее черты лица не меняет этот легкий загар. Прикинул, сколько слоев помады нужно, чтобы скрыть природный алый цвет ее рта. Подумал о том, как она выбралась, добралась до Юга, нашла его в этой глуши и в лабиринте его бесконечных поездок. Но все эти мысли уместились в одну секунду, по истечении которой женщина сбросила его руку и отступила. Впрочем, взгляд ее был прям и жаден. Она не боялась его. Но сдерживала себя. - О, мадемуазель Виктория, вот и Вы! Галерист, имени которого Уильям так и не запомнил, налетел на их маленькую компанию подобно урагану. - Здравствуйте, месье Рук, - холодно улыбнулась Виктория. Галерист порывисто схватил ее руку и прижался губами к костяшкам пальцев. Жест задумывался как выражение восхищения, но Уильям тут же почувствовал, что Виктория напрягаясь, и все ее бойцовские инстинкты встали на дыбы. Она решительно, но довольно сдержанно отдернула ладонь. - Вас что-то заинтересовало? - заискивающе спросил Рук. Женщина скользнула взглядом по старушке, картине и в последний миг - по Уильяму. Быстро, незаметно, воровато. Не более чем осколок полноценного взгляда. - Да, - ее голос казался чуть более хриплым, чем раньше. - Я покупаю это полотно, - кивнула Виктория на стену позади себя. - О! Какой прекрасный выбор! - тут же принялся изливать свои восторги Рук. - Не желаете взглянуть на что-нибудь еще? Возможно, месье Мельбурн, - галерист неожиданно повернулся к Уильяму, разрушая иллюзию незримости его присутствия. - Возможно, он покажет Вам несколько своих работ? Уверяю Вас, его картины - редкое удовольствие для глаз… - Нет. Спасибо. С меня достаточно, - отрезала Виктория. Он услышал знакомые ноты нервозности. Все, что было, не могло пройти для нее бесследно. - Но, в уверяю Вас… - продолжал настаивать Рук. - Я сказала, что вполне довольна своим решением. Если мне требуется чей-то совет, я спрашиваю, - отчеканила Виктория. - Картину отправите мне в отель. “Le ciel étoilé”, четыреста тринадцатый номер. А, впрочем… - снова одарив Уилла неполноценным взглядом. - Оставьте у портье. Она развернулась на каблуках и прошествовала к выходу, держа спину так прямо, будто проглотила палку. Весь ее вид выражал браваду и показную благовоспитанность. Ей бы пистолет в руку… Кровь Мельбурна вскипела. Она ничего ему не сказала. Ни единой фразы. Ничего, кроме адреса. Она назвала его для него. Уилл не сомневался. - Ты ее знаешь? - свистящий шепот ударил прямо в ухо. - Что-то вспомнил? Мельбурн дернул головой. Рядом пристроилась Эмма. Его лечащий врач. Женщина с самыми большими яйцами и самой трезвой головой во всей клинике. Он ее уважал. Доверял ей. Но соврал. - Кто эта девушка? - повторила Эмма, сканируя Уильяма пронзительным взглядом. - Понятия не имею. *** Улизнуть от санитаров не составило труда - едва только ночь опускалась на виноградники, блаженная прохлада окутывала всех, заставляя выбираться на улицу. Санитары распивали пиво на ступеньках парадной лестницы. Уильям шмыгнул за их спинами, не издав ни одного шороха. В его жизни были преграды покруче, чем поддатые верзилы на исправительных работах. Ночной Авиньон был тих и полон мирной обывательской жизни. В летних верандах маленьких ресторанчиков деликатно шумели приборы, официанты в полголоса уточняли заказы, легкая музыка лилась из стареньких колонок. Но Уильям шел по каменной мостовой в старой части города, не замечая всей этой вечерней романтики. Мысли его были путаны и тяжелы. На душе скребли кошки из-за того, что он обманул Эмму, но признаться в том, что его память не столь плоха, как считается - это значит подписать себе смертный приговор. Ему стоило больших усилий выкрутиться… Ложь, притворство, а доверие - роскошь. Все это составляло теперь основу его жизни. Мимо прошла обнимающаяся парочка: он одолжил ей свой пиджак, а она смеялась, вышагивая рядом и покачиваясь на нетвердых непонятно отчего ногах. Вино или счастье. Не имело значение. Для Уильяма это зрелище все равно было чем-то чужеродным, недоступным. Вот так должны выглядеть люди в пятницу вечером. Иди неторопливым шагом, смаковать секунды вместе, целоваться - случайно, смазано, тратя время, потому что его хватит на целую жизнь вместе. Уильям думал совсем не о тех вещах, пока ноги несли его на встречу с женщиной. Он не был уверен, что это свидание. Он вообще не мог знать, что она его точно ждет. Какого черта он в принципе поперся к ней ночью? Так самоуверенно и бездумно, будто что-то вело его, подсказывало, что он все делает правильно. Интуиция Уильяма обострилась, как и несколько месяцев назад. Его вывели из покоя, равновесия, рутины. Нашли там, где он надеялся залечь. И почему-то это ощущалось так прекрасно - быть живым, взволнованным, заинтригованным. Из-за поворота выглянул белоснежный фасад “Le ciel étoilé”. Стеклянный купол. Ажурные колонны. Эклектика в ярчайшем своем проявлении. Уильям проскочил мимо усталого швейцара с самым уверенным видом, на который только был способен. Оставалось преодолеть вестибюль и не вызвать подозрений у портье. Мягкий ковер проглатывал звуки его шагов. Мельбурн двигался к лифтам, а внутри разливался по венам какой-то глупый детский страх, что его вот-вот поймают. Поймают и развернут, отправив домой. Но никто даже не поинтересовался, кто он и куда направляется. В кабинку лифта Уильям зашел в компании щуплого носильщика, который совершенно бесхитростно поинтересовался, на какой ему этаж. Глядя, как четверка на панели загорелась синим цветом, Мельбурн мысленно присвистнул, поражаясь собственной удаче. С тихим мелодичным звуком подъемник прибыл. Уильям вежливо улыбнулся носильщику, а затем уверенно ступил на отполированный паркет этажа. Четыреста тринадцать. Одинокая дверь за углом в самом конце коридора. За дверью было тихо. Секунду помявшись, он все же поднял руку и постучал. Короткие глухие удары по лакированной поверхности цвета нильского известняка. Уильям прислушался. Сначала было тихо. Первые десять секунд стояла такая гробовая тишина, что в ушах звенело, и казалось, что время тянется с черепашьей скоростью. Мельбурн начал думать, что ошибся. Его никто не ждет. Виктория давно спит и не подозревает, что один придурок сбежал из психушки, чтобы подышать у нее под дверью. Но когда Уильяму уже хотелось сквозь землю провалиться, он уловил, казалось, легкий шорох. Шуршание босых ног по ковру или шелест халата - подумал он. Он едва мог сдержать порыв прижаться ухом к гладкой поверхности. Сверкнул малюсенький лучик по ту сторону линзы глазка. Она не спала. Едва Уильям успел выдохнуть с облегчением, как в замке по ту сторону повернулся ключ. Странно, что в таком дорогом отеле не пользуются ключ-картами - чисто машинально отметил он. Виктория мелькнула на пороге, а потом ее невысокую фигурку закрыло крыло двери. Уильям шагнул в номер, прикидывая, что было бы, не пойми он днем ее намека. Она казалась усталой. Больше собой. Смыла всю краску с лица, но линзы остались, как и легкий загар. В джинсах и тонкой майке, с волосами в хвосте. Несколько прядок выпали у висков. "Завлекалочки"... - Я слышала, что ты потерял память. Опять, - она действительно звучала более хрипло, чем раньше. - Я... Таков мой диагноз, - он не хотел ей врать, но сказал лишь полуправду. Виктория стояла напротив Уильяма, прислонившись к вешалке в коридоре. Ее глаза - непривычно светлые - казались потусторонними, жутко-кошачьими. Она изучала его, он изучал ее. Легкая щетина и вкрапления седины на висках - у него. Слишком темные окрашенные локоны - у нее. Новые морщинки против новых шрамов на запястьях. Смена личности против подмены личности. Уильям окинул взглядом ее всю с ног до головы. Усталая. Но все еще не сломленная. Ярость ли ее питала сейчас или густо-печальная, как деготь, надежда - не играло роли. Главное, что она все еще сражалась против целого мира. Все в Виктории выражало знакомое напряжение - поджатые пальцы босых ног, прозрачные вены кистей рук, чуть сгорбленные плечи, выпирающие ключицы, упрямая линия губ... Ты самые губы, что тогда горели, как в огне. Тогда казалось, что по холсту мазнули растворителем. Но время - лучший реставратор. Сейчас Виктория кусала нижнюю губу, не заботясь о ее сохранности. Алый рот и полумрак прихожей оттеняли загар, возвращая коже нежную бледность. Крик. Молоко. "Алиса в стране кошмаров". - Что Вы от меня хотите? - спросил он почти холодно. *** Ее терпение лопнуло. Видеть этого человека прямо напротив себя. Сгорать от сомнений, противоречий, желаний, вопросов и неизвестности. Он должен был все ей объяснить. И тогда она объяснит ему, все, что он попросит. Надо потребовать прямо сейчас. Он должен ей доверять. Она-то ему доверяет. Он единственный, кто понимает. Но вместо того, чтобы взяться донести до него эту мысль, Виктория схватила Уилла за отвороты рубашки. Притянула к себе. Замешкалась, вглядываясь в пьянящую зелень глаз. Он не пытался казаться удивленным. Виктория уловила касание теплых пальцев на своем предплечьи. Он с трудом удерживал равновесие, согнувшись в три погибели, чтобы удерживать свое лицо на одном уровне с ее. В следующий миг она врезалась в него. Уткнулась носом в колючую щеку, поймала тонкие губы. Прижалась всем своим худым, но сильным телом. Слишком долго росло это напряжение. В первую секунду он замер. В голове пронеслись все те причины, по которым его занесло в Авиньон и под личину Уильяма. Все те причины, по которым он не мог позволить себе быть узнанным. Но это же она. Верящая в него, когда все остальные спустили собак. Оберегающая. Следующая за ним в аду. Он свернул вокруг ее тела плотное кольцо объятий. Приподнял, отрывая хрупкие ступни от холодного пола. Помог ее спине найти опору на стене. Вздохнул ртом глубоко и шумно, чтобы затем поцеловать ее в ответ горячо и жадно. Виктория вцепилась в Уилла, обжигаясь жаром кожи, ощущая через тонкую ткань майки, как царапает ее лопатки шершавая поверхность покрытой краской стены. Она выгнулась, подставляя шею, и глухо застонала, почувствовав мягкое касание. Слишком нежно. Она и не рассчитывала на подобное. Нагнувшись, она поцеловала его лицо, щекотала растрепанными волосами шею, плечи и руки, которые тем временем скользили по ее животу. Уилл, едва не роняя ее, качнулся вперед, зажимая женщину между собой и стеной, приваливаясь коленом к точке опоры. Жгучая прохлада слегка отрезвила его, когда Виктория откинулась чуть назад, чтобы поудобнее устроится на его паху. И тут же его снова бросило в лихорадку. Все, что Уилл сейчас мог - это беззвучно ловить воздух ртом, глядя, как она тянет вверх серый хлопок своей майки. Волосы ее совсем растрепались, падая на плечи и оголенную грудь темными водорослями. - Тебя… - выдохнула она наконец. - Я хочу тебя. Если ты хоть что-то помнишь… - Виктория почти молила. Мельбурн уткнулся носом в ее шею. Несколько секунд просто дышал, заполняя легкие ее запахом - что-то похожее на апельсины вперемешку с ее собственным ароматом. Это вышибало ему мозги и успокаивало одновременно. - Я не нужен тебе, - шептал он, понимая, что крайне глупо говорить такое очаровательный полуголой женщине в своих объятиях. - Моя жизнь - это полное дерьмо. Ты и так достаточно пострадала. У меня даже личность фальшивая. Виктория вдруг стиснула его скулы в своих ладонях. Подняла лицо Уилла, поймала взгляд. - Орфей. Или Фрер. Даже Кубела или Уильям. Выбери любое имя. Твоя жизнь действительно дерьмо, но ты в нем неплохо плаваешь. Впечатляюще неплохо. - Я пришел сюда из психушки, - нервно усмехнулся он, против собственной воли обхватывая кончики ее прядей, пропуская через пальцы. - Ты там по воле обстоятельств. А вот по мне психушка действительно плачет, - она поймала его руку. Холодные цепкие пальцы. Тонкие и упрямые. Как и вся она. Виктория потянула его ладонь, раскрыла ее, прижала к своей левой груди. Преподнесла свое сердце. - Ты же врач. Помоги мне. Излечи меня. Спрячь в своих объятиях. Уилл не знал, что сказать. Он разрывался от напряжения плоти. Мысли путались, он слышал ее, понимал смысл, но не понимал, что делать. Афродита любила Адониса и заставила всех богов принять это. - Двое сумасшедших... - хмыкнул Мельбурн, поднимая лицо. - Возможно, вместе мы потянем на один здоровый рассудок. Совершенно чистый девичий восторг вспыхнул в ее взгляде. А затем потух, уступая место тягучему желанию. Зрачки Виктории по-прежнему окружала лазурь линз. Но оникс натурального пигмента проступал с каждым мгновением все явственнее. Ее глаза были манящим бархатом. Бархат - это тоже своего рода черная дыра - вспомнил вдруг Уилл. Две черные дыры. И он был рад упасть. Конечности Уильяма порядочно затекли, и он теперь покачивался под весом своей ноши, пока они медленно продвигались в спальню. Весело разлетелась на мелкие кусочки фарфоровая ваза. Запах лилий тут же заполнил помещение номера. Виктория безжалостно обрывала пуговицы на его рубашке, заполняя промежутки от комичной возни совершенно крышесносными поцелуями. Они сплелись в один плотный комок, резко и остро осознав - они нашли друг друга. От этой мысли исчезали последние остатки рассудка, но тела работали на чистом автомате. Слаженный и искусно настроенный механизм. Прижать - как можно ближе. Целовать, забыв про кислород. Снимать одежду так быстро, что электричество между ними становилось почти видимым и абсолютно осязаемым. Он упивался ею, как живым огнем - чистым и диким. Эта женщина каждым своим прикосновением возвращала его к жизни. Возникшие в первые минуты сомнения, неуверенность, что он все еще помнит, как подобные вещи делаются, уступили место бездумным инстинктивным движениям. Она тонула в его тепле. Как компенсация того ужасного дня, когда холод вод океана пронзал ее острием миллионов игл, была дана ей эта ночь. Прекрасные теплые руки, горячие губы. Его тело накрыло ее плотным коконом, отрезав от тревог внешнего мира. Уилл поймал ее горящий взгляд. Навязчивая дурацкая мысль крутилась в голове заевшей пластинкой. - Сними линзы, - хрипло прошептал он. Виктория дернула бровями, но кивнула, чуть приподнялась на локтях, намекая, что ей нужно больше пространства. Мельбурн с великим усилием отодвинулся, понимая, что сам пошел на поводу собственной причуды и теперь должен терпеть, на мучительные несколько минут теряя ее волнующую близость. Ее руки дрожали, голова была как тумане, а когда Уильям, не выдержав, прикоснулся губами к коже за ее ухом, она едва не лишила себя глаза. Маленький оптический футлярчик захлопнулся с тихим щелчком, и она обернулась к нему. Немного раздраженная его провокацией, но наконец-то вся настоящая. Блестящие как у хищного зверька агаты глаз медленно надвигались на него, гипнотизируя, пробуждая все воспоминания о предыдущих встречах. До самых мелких деталей, до последней смелой фантазии, мимолетно возникнувшей в пылу погони… Все смешалось, закрутилось, переплелось. Один поцелуй перетекал в другой, они дышали шумно, сбивчиво, опаляя горящие щеки еще более пламенным вздохами. Голова Виктории безвольно откинулась, метаясь по подушке, пока ее тело принимало его в себя, с каждой секундой интенсивнее проводя по телу ток. Лицо Уильяма мелькало в паре сантиметров от нее, позволяя им порой урвать быстрый поцелуй, перемешанный со стоном. Это было спонтанно, но поразительно естественно. Мокрые поцелуи, размашистые толчки, отсутствие ощущения, будто это их единственный шанс. Как будто все шло так, как обычно. Будто они всю жизнь занимались любовью только друг с другом. Прекрасно, уютно, привычно. Стабильно. Как сладка была иллюзия, что подобные моменты могут быть с ними всегда. Они были жадны. Быстрее, больше, приятнее. Чувствуя приближение разрядки, она потянулась. Обхватила его шею. Он интуитивно угадал, чего она хочет, садясь, легко приподнимая ее, отчаянно впиваясь пальцами в изгиб бедра. Виктория уткнулась носом прямо в его яремную ямку. Это было щекотно, но сумасшедше интимно. Уильям понял, что вдруг приноровился к ее ритму дыхания. В ушах зависело от внезапной тишины. Суета исчезла. Ровные вдохи - одни на двоих, синхронные стоны - тихие сами по себе, но на контрасте с тишиной внешнего мира - по-настоящему оглушительные. Внутри них что-то взорвалось. Как две умирающие звезды, они вспыхнули на вечность и на миг. Энергия смешалась, став единым целым. Удовольствие расплавленной магмой растеклось по их венам. Он осознал, что сжимает ее хрупкую фигурку так крепко, что ей бы впору задохнуться. Но она была живой и настоящей. С обессиленно опущенной головой и с мягкими исступленным прикосновениями губ вдоль линии его подбородка. *** - Как ты оказался здесь? - был первый ее вопрос, как только они плотно завернулись толстое и мягкое одеяло, так и не разомкнув, впрочем, своих объятий. Уильям нахмурился. Почувствовал, как блаженный покой и беззаботность ускользают от них. - Откуда у тебя новые шрамы? - спросил он ей в тон, выдергивая руку Виктории из тепла. Длинные изящные пальцы. Фарфоровая кожа. Короткие, жуткие росчерки вдоль запястий. - Вопросом на вопрос не отвечают, - упрямо отозвалась она, лениво пытаясь освободить свою кисть. - Тогда нам придется рассказать друг другу все по порядку. - Начинай. Она вывернулась, поворачиваясь к нему лицом. Тепло их нагих тел все еще тлело, добавляя неприятному разговору доверительную интимность. Мельбурн медлил, подбирая слова. Ее темные глаза светились в полумраке комнаты совсем рядом. Он взглянул в них. В очередной раз осознал, насколько сильно переплелись их пути уже давно. - Я - дитя чудовища, - сипло выдавил он. - Порождение убийцы. Тут же отвел глаза. Уставился на ее мизинец в своей ладони - ногти у нее были даже более миниатюрные, чем им положено. Совсем детские. - Я тоже. В последний раз наедине с ним я выдержала день под одной крышей, прежде чем сорваться, - голос женщины предательски дрогнул. Даже в темноте она могла видеть поразительный цвет цвет его радужки - зеленый, как трава в солнечный день. Всегда. Как бы горько не было. Как бы не поражал его очередной сюрприз судьбы. - Что ж. Я все-таки начну первым. Наше расследование было не напрасным… *** Утренний воздух был полон откровений, остатков скупых слез, духоты и запаха мускуса. Солнце снова равнодушно палило на улицах старого города. Виктории снилось море. Толща воды. Размокшие листы документов на дне. Она тянулась, к ним. С каждой страницы на нее глядело его лицо. Разные года, разный возраст, обстановка, одежда. Но всегда он. Иногда пальцы ее преодолевали вакуум подводного мира, достигая какой-то бумажки. Но под прикосновениями Виктории листы рассыпались в пыль. А она все упрямо продолжала плыть вниз. Вернуть его. Его имя. Репутацию. Полноценность. Руки ее легко шевелились, волосы разметались вокруг головы солнечным орелом. Маленький аккуратный рот был приоткрыт, обнажая острые передние зубки. В четыреста тринадцатом номере было тихо. Только грифель карандаша скрипел по бумаге. Широкими штрихами Уильям набрасывал ее портрет. Черты лица было несложно уловить - кукольная яркая внешность врезалась в память, и он мог воссоздать это диковинное лицо, даже если бы ему действительно отшибло память. Но для полного сходства чего-то не хватало. Наверное, в цвете должно смотреться лучше. О, в ней было много цвета. Уильям прикусил кончик карандаша, прикидывая, какие краски смешать для тона кожи: слоновая кость пополам с оттенком мраморных статуй. Румянец щек - лепестки анаиса… Он тихо бормотал под нос, мелко приписывая химические формулы на полях наброска. Он подумал о своей легенде, о людях, которые будут искать его в клинике, и о других людях, которые будут искать его везде. Виктория вдруг тихо ахнула во сне, сдвинула мальчишески-небрежные брови, сжала простыню в кулак. Кошмар стал хуже. Он не знал, как помочь. Но, повинуясь инстинкту, положил свою прохладную руку на лоб, забирая страхи. Морщинка на переносице разгладилась. Веки на миг затрепетали, Виктория вздохнула глубоко, а потом успокоилась, повернув голову в сторону Уильяма, задышала ровно и спокойно. Новый день начинался, заполняя комнату все большим и большим количеством света. Уильям покосился на свою тень, поднимающуюся на бежевой стене. Кажется, та пока не собиралась от него убегать. *** Сквозняк прошелся по залу, когда дверь хлопнула, впуская старого слугу. Едва заметно заколыхались полотнища гобеленов. - Там пришла посылка, месье, - хрипло проговорил крепкий пожилой мужчина, опуская поднос с утренним чаем на дубовый стол. - Картина, месье. - Квитанция об оплате с интернет-аукциона? - белоснежная макушка даже не дернулась, пока ее хозяин был полностью сосредоточен на газете. - Да. - Принеси ее сюда, - льдисто-голубой взгляд скользнул мимолетно, но с неким торжеством. Шаги гулко зазвучали по старому особняку, сначала смолкая, а затем вновь нарастая, покуда звук их не смешался с хрустом почтовой бумаги. Газета была отложена, посылка - распакована. - Ну-ка, полюбуемся… - Чудо, как хороша. И очень похожа, месье! Вот только этот стиль я вряд ли пойму. Зачем так много разных фиолетовых оттенков и игральные карты с часами? Какие странные масти - будто кровью выписаны. Ни к чему такое окружение столь хорошенькому личику юной мадемуазель. - Хм… Говорят, фиолетовый символизирует ранимость. И аристократизм. “Алиса в стране кошмаров”... - Странное название. - Но оно многое нам говорит. Похоже, она вообразила, что он может быть чем-то большим, чем очередной повод идти против мира… Николя, принеси-ка мне телефон. Я знаю нескольких господ, которым придется по вкусу эта живопись…