Лампа

От осознания обвинения меня бросает в жар, а через минуту колотит озноб. Он что… решил, что я убила родителей? На следующий день иду во вторую роту. Ого! А Гуня дежурный! - В чём я виновата? - Без обиняков спрашиваю я. Но он совсем не горит желанием пояснять свою позицию. - Объясни!!! – ору. - Что случилось? – вмешивается Кабан, они с Соколовым подскочили на вопли. - Ничего! – шипит Гунько и выволакивает меня на улицу. - Запомни, - деля слова, говорит он, - Я не хочу иметь с убийцей ничего общего. И не смей впутывать в свои дела Кабанова, Соколова и Медведева. Поняла! Иначе они всё узнают. Он усмехается мне в лицо и отворачивается. - Они ведь тебе заменили родителей, - с горечью говорит Гунько. – А ты. Ну и сволочь же ты. Он уходит в казарму. Мне кажется, что меня поместили на дно ямы с дерьмом без акваланга. Теперь меня справедливо мучает вопрос. Какая саперская личность придумала этот бред? Я отлипаю от стены, в которую меня впечатал Гунько, и иду, натыкаясь на людей и деревья. Осознаю себя где-то в лесу. Нет, спиной я прижимаюсь к забору. О, блин! Это же склады! А вон там пост. И как меня не пристрелили? Встаю. Иду к КПП, стараясь не попадаться на глаза часовым. И не попадаюсь. Краем сознания замечаю прибывший автобус с пополнением. А может замутить с каким-нибудь симпатичным новобранцем? Около кпп меня перехватывает Колобок. - Это куда мы собрались в разгар рабочего дня? Так и хочется рявкнуть: «Не твоё собачье дело!» но нельзя. - Автобус встречаю, - говорю. - Да? – наиграно удивляется замполит. – Так автобус уже прибыл. Вон он, около штаба стоит. - Да вы что? Ну, тогда я пошла дела принимать. Разворачиваюсь и ухожу. Дела заставляют меня задержаться почти до полуночи. Ириша, правда, сразу просекает, что случилась что-то страшное, но я мастерски ухожу от разговоров. Но вот дела приняты. Колобок зашел за женой, а я, наконец, с головой нырнула в яму отчаянья. Ночую я в кабинете, а утром изъявляю желание пройтись по ротам. Пополнение радует разнообразием: интеллигенты, отвязные сорванцы и далее по списку. Как нестранно, но за работой я не могу отвлечься от угнетающих мыслей. После обеда образуется свободное время, и я брожу по части. Забредаю в чепок, где добрая Эвелина пытается выведать всё и сразу. Но я молчу, знаю, что у неё язык без костей. Что-то запихиваю в себя, совершенно не чувствуя вкуса, и двигаю во вторую роту. Мне надо снова поговорить с Джи. Но его в роте нет. Я выхожу на улицу, тщетно пытаясь подавить приступ истерики. - А что тут происходит? что за потоп, я не понял? Блин! Только его тут не хватает. Старшина 2-ой роты прапорщик Шматко подходит и присаживается рядом. - Ну, кто тебя обидел? Мы этому умнику, блин, это-самое… Я не очень хорошо отнеслась к этому любителю говорить «ё-моё» с самого начала. Но сейчас во мне сломался стоп-сигнал. Я говорила и говорила, до крови царапая руки. - Вот ё-моё… - сказал Шматко, когда истерика накрыла меня с головой. Очнулась я уже в санчасти. Ирина с сочувствием и ужасом слушала мой рассказ из уст Олега Николаевича. - Только, Олег Николаевич, Ириша, пожалуйста, не делайте из этой истории драматического сюжета. Вообще никому не говорите, - прошу я, когда истерика отходит на второй план, и я начинаю осознавать окружающий мир. Шматко заверяет в своей молчаливости, убеждается, что я в относительном порядке, и уходит. А мы с Ириной запираемся в санчасти и заводим долгий бабский разговор обо всём и не о чём. Я рассказываю ей свою историю, она мне свою. Не знаю как моя, но её история вызывает у меня приступ икоты, но я просто задницей чувствую, что у этой истории есть обратная сторона. Шматко сдержал слово, до моего отъезда никто не узнал о моих чувствах к Гунько. Я, в свою очередь, не рассказала Медведю об истинных мотивах Ирининова замужества. Моя практика закончилась. И вот стою я на КПП, прощаюсь с дорогими мне людьми – Мишей, Кузей, Петей. С Иришей я попрощалась в санчасти, дабы не создавать лишних встреч. Вечером я направляюсь к Зубовым, где мы с хозяевами дома и Шматко пьём чай, только чай. А утром Варя провожает меня на вокзал, домой.