Катастрофа

      «На горе, да под горой…» — широкая масленица вышла на сцену. Начинать второй акт безумия под названием «Граф Орлов потерял голос». Вообще, графу полагалось выйти в самом начале вместе со всеми на сцену и сидеть на декорации, но в этот раз Чевик под напором балета и ансамбля решила держать его за кулисами подольше. Потому артисты пели с необыкновенным энтузиазмом, радуясь, что Игорь Владимирович хотя бы в этой арии не будет дышать на них своими бациллами. Но все имеет свой конец. И, к большому сожалению, на сцену на плечах «хлопцев из народа» гордо выехал Балалаев. Следом шел Ванесян, проклиная уже себя за эту идею с табличками, потому как, явно в отместку, именно его и подрядили на сегодня носить Орлову его текст.       Первый акт пошел на пользу спектаклю, вернее, зрителям. Потому что, увидев табличку «Братцы! Глядите, вон Ледяной дворец!», зал сочувственно завздыхал, понимая, что проблема с исполнителем главной роли не решилась, и окончание им досматривать именно так. Однако эту арию артисты ансамбля успели поделить между собой, и слова про царевну, которая сидит в заточении, сказал Ремчуков. Получились они, правда, с насмешкой, как будто он издевался над не очень трезвым Орловым.       Граф и на самом деле выпил во время антракта. Терафлю. Две пачки. Помогло незначительно. По-прежнему требовались девочки с платочками.       Голоса, естественно, тоже не было.       Сцена драки больше походила на игру в догонялки. По сценарию Орлов должен был бить кого-нибудь из народа, однако вышеупомянутый народ активно от него убегал. Во имя спасения артистов и спектакля из-за кулис с обреченным видом выплыла Асирян. Ванесян с табличками оказался с другой стороны сцены, понимая, что добежать он не успеет, табличку решил показать залу сам.       «Красавица! А тебя каким ветром сюда принесло?»       Балалаев картинно поклонился Карине, выразительно глядя на Ванесяна. Пока цыганка отвечала Орлову, чернявенький демонстративно пересек сцену, сунул в руки Алексею Григорьичу его текст и отправился за кулисы заправляться чесноком.       «Вот и я прибежал в Москву разгонять тоску…» — зал прыснул. Да уж, тоску сегодня разогнали знатно.       «Да что-то не больно-то она разгоняется…» — зал готов был поспорить. Французы сочувственно вздохнули. Тартаковский сомневался, что спектакль попадет за границу. Болонин не сомневался. Болонин был уверен.       — На любовь погадать? — обреченно спросила цыганка. Про себя молилась, чтобы отказался. Иначе протянет руку, повернется и наградит ее новой порцией бацилл. А ей еще «Зиму» петь…       Орлов замотал головой.       — Тогда на дорогу?! — сказала Карине, отбегая на несколько шагов.       Снова помотав головой, Алексей Григорьич вытянул руку вперед аки Ленин. Французы зааплодировали стоя. Хотя странно, коммунистами вроде не были. Цыганка тоже помотала головой, изображая сочувствие помутившемуся разуму Орлову — видать, от простуды — и ушла успокаивать Чевик, которая, к слову, билась головой об стену.       Балалаев вскинул табличку «Не надо». Случайно встретившись глазами с Болониным, увидел откровенное изумление, понял, что что-то не так. Картинно посмотрел на табличку, после чего, изобразив удивление собственным словам, отсмотрел все и, найдя нужную, «прокричал»: «В Петропавловскую!!!»       И рванул за платочками.       Бодрый танец ансамбля ознаменовал, что какое-то время спектакль будет идти по нормальному сценарию и с соблюдением сценографии. Правда, все последующие арии артисты старались держаться подальше друг от друга, ибо запах чеснока был крайне стойким, если не сказать слезоточивым.       Говоря с ненавистью об «Истинном подлеце и предателе, его сиятельстве графе Орлове», Доманский совсем не врал. К этому моменту Игоря Владимировича ненавидела вся труппа, искренне желая ему здоровья и благополучия.       Затянув вместе с Теоной «Мне только бы увидеть, взглянуть в глаза хотя бы раз», Сергей радовался, что у него всего одна сцена с Орловым и искренне соболезновал Дольниковой.       — Мне только бы понять,       За что Господь       Так строго судит нас, — за кулисами впервые по-настоящему оценили слова Юлия Кима. Всем на самом деле хотелось понять, за что же на их души свалился больной Балалаев и несчастные французы.       «Хвала Екатерине» прошла по сценарию, разве что Маракулин изредка поикивал от чесночного амбре, окутавшего всю сцену и добрую часть партера. Бельэтаж и амфитеатр своими носами тоже начинали чувствовать неладное.       «Игра в карты» казалась для Екатерины едва ли не самой сложной арией. Но тут она вспомнила про «Есть у тебя одна ночь». Актриса просто еще не познала всей прелести сегодняшнего спектакля. Императрица как всегда великодушно согласилась отдать Радзивиллу Доманского, чуть не произнеся вслух, что готова отдать и Орлова. Даже княжну отпустить, раз уже пошла такая…       Но нельзя было. Злить Чевик еще больше было чревато. А нашатырка-то кончалась. И не только она.       За кулисами царило легкое замешательство. Ватман заканчивался, «Дом педагогической книги» закрылся. А каждый раз, когда Ванесян просто проходил мимо, Чевик вздрагивала. Она понимала: арий у Орлова слишком много, а материала, чтобы их петь, слишком мало. Алина честно ждала, что ей предложат какой-нибудь вариант, но боялась того, каким он может быть…       Бенефис Гусевой в роли Екатерины удался и подходил к концу. Оставались всего две арии, правда, обе с Орловым.       Ну, понеслась!       Благородный и статный Орлов вышел с кипой табличек. Екатерина мысленно перекрестилась и…       — Ну, что Москва, любезный граф,       Ты что-то мало так успел в ней побыть.       Уж не по мне ли соскучился ты? — ехидно улыбалась она, даже не собираясь спускаться к Орлову.       «Те времена, когда скучал я по тебе,       По гроб доски не забыть», — табличка была нужной. Однако Игоря Владимировича предупредили: бумага кончается, смотри, чтобы табличка была повернута нужной стороной, а не репликой из «Встречи» или еще откуда-нибудь.       — Из-за кого же измучился ты? — не без труда попав в свою музыкальную партию, сквозь зубы поинтересовалась Екатерина.       «Из-за нее, невольницы твоей!» — залу показалось, что Балалаев переживает за судьбу Таракановой, однако страдания на его лице были вызваны острым желанием встретиться с платочками. — Ты мне слуга, а не ей! — скорее произнесла, чем пропела, Императрица.       Ответ зал прочитал с изумлением, нетерпеливо переводя взгляд с таблички на Гусеву.       «Русский флот весь я вам отдаю!» — гласила надпись.       Орлов расширившимися от ужаса глазами увидел перед собой текст «Кончено все, что тебе в ней?». Мысленно выругавшись, Игорь Владимирович развернул табличку. Екатерина Вторая тем временем пропела:       — Как ее имя, граф?       «Счастье мое,       Радость моя», — и смайлик со слезкой.       — Что-о-о? — обалдевшая Гусева прочитала текст на табличке, но, вовремя спохватившись, пропела, что ей нужно имя, а не любовное прозвище.       Он молча повернул табличку (а, собственно, шумно этого сделать не мог), всем своим видом показывая: все идет по плану. А в голове проносилась песенка из «Бриллиантовой руки», но переделанная на свой лад: «А я тут не при чем, а я тут не при чем»…       — Скажу тебе, любезный граф.       Ты очень вовремя явился сюда.       И сам запомни, и ей передай:       Елизавета из тюрьмы своей не выйдет никуда никогда!       Другое имя — и все, и ступай!       Все это время Орлов остервенело читал таблички в поисках правильного текста. Потому на этот раз ответил (ну или спросил) правильно:       «И если я уговорю ее?»       — Ты знаешь слово мое! — чувствуя себя как на распевке без партнера, с картинным возмущением пела по-императорски Гусева.       «Как много было этих слов…» — Балалаев был согласен с табличкой и даже вдохновенно закивал. Слов на самом деле было много. Правда, его пугало, что последние реплики этой арии он еще не видел, а, значит, возникала опасность, поднять не тот текст.       — Ты стал другим, Орлов… — многозначительно пропела императрица. И закашлялась.       «К дьяволу все!!!!!!!!!!»       Сердито сплюнув, Орлов развернул табличку нужной стороной с мыслью: «Это ж надо было лопухнуться в такой момент».       — Так или иначе —       Пусть она знает! — взбешённо пропела Гусева. Что, у Балалаева еще и зрение отказало??? Разве сложно показывать нужный текст?!       — Это допрос последний —       Или погост соседний, — допрос, может, и последний, а ария — нет. Императрица была довольно по-настоящему зла.       А Орлов был растерян и опечален. Текст про ключи он так и не нашел. Пришлось просто требовательно уставиться на Владычицу земли русской, искренне веруя, что за кулисами все уже улажено, и найдено хотя бы что-то, на чем можно писать.       Приказывать Гусева не стала. Нечего было приказывать.       — Не верю я в вашу любовь, — по тону было непонятно, во что не верит артистка. Вряд ли в то, что следующая ария пройдет без особых эксцессов.       То, что он уходит, Орлов изобразил лицом. Таблички не было уже точно.       Чтобы хоть как-то отомстить, на фразе «Есть у тебя одна ночь» она уверено дыхнула на него чесноком. Игорь Владимирович, пытаясь избавиться от жуткого, проникающего даже сквозь насморк, запаха, сильнее, чем того требовал сценарий, оттолкнул императрицу на декорацию. Корона слетела с головы, и укатилась куда-то под лестницу. Екатерине, вместо того, чтобы изображать оскорбление и обиду, пришлось ползать по всей декорации в поисках недостающей части костюма. С облегчением найдя корону (еще только выговора от костюмеров ей не хватало), Императрица всея Руси поковыляла наверх.       А за кулисами легкое замешательство сменилось адской паникой, которая в свою очередь перерастала в истерический хаос. Бумаги нет. Вообще. Никакой. Даже обоев. Даже туалетной. Вариант использовать вторично старые таблички только что показал себя как крайне неудачный. Чевик уже хотела пить, а не нюхать нашатырку. Асирян честно прятала ее в складках своего костюма. Уже вторую арию Маракулин, Маркелов и Ли по всему театру искали Кирюхина, чтобы тот пришел и в очередной раз спас спектакль.       Но Кирюхин был опытным работником театра оперетты. Едва только кончился первый акт, Влад, пока его не заметили, спрятался в шкаф гримерки Балалаева, совершенно точно понимая, что именно здесь его искать не будут. И намеревался там сидеть до самого финала. С собой у него были орешки и телефон. Так что ни с голоду, ни со скуки он не помрет.       Боясь напрямую сказать Алине, что спаситель мюзиклов не найден, эту новость передали через Асирян (нашатырка все равно была у нее).       Чевик очень захотелось в обморок. Еще больше захотелось туда, когда увидела Давида. Особенно когда поняла, что он идет именно к ней.       — Алина, я вот тут подумал…       Гусеву и Дольникову предупредить о новом плане не успели.       — Думаю, девочки сориентируются, — злорадно заметил Маракулин: он-то больше на сцену с Орловым не выйдет. Хотя справедливости ради стоит сказать, что он вообще на сцену с графом ни в одной контактной сцене не выходил в принципе, однако никто в этот момент не задумался об этом.       — Сегодня прям экзамен по актерке, когда ты не знаешь, что дальше придет в голову экзаменатору, — тоскливо заметил Маркелов, мысленно беря приемчик на заметку.       Екатерина, внимательно изучая собственную корону, задумчиво пела о судьбе ничтожной Софьи-Августы, краем глаза замечая, что медиа-экран за ее спиной не темно-синий, а почему-то периодически становится белым. Однако, понимая, что вряд ли сегодня можно чему-либо удивляться, продолжала горько вздыхать и петь про глухую тюрьму.       Елизавета, внимательно изучая стены каземата, тоже заметила белый медиа-экран. Ей показалось, что она видит мерцающий курсор как будто бы текстового документа на нем, но предпочла мысленно перекреститься и петь дальше про смерть у дверей.       — О, Боже, эта ночь решает все…       Ахтунг!       На сцену вышел Орлов.       Без табличек.       Совершенно не по сценарию, девушки испуганно переглянулись. Что там еще придумали за кулисами?       — Имя! — настороженно пропели Теона и Катя.       А в ответ им была тишина. Чуда не случилось, Балалаев не запел. А вот зрители с новым для себя выражением на лицах уставились куда-то за их спины.       — Спасение — имя! — недоумевающе смотрели друг на друга княжна и императрица. Орлов стоял и обреченно мотал головой, ну не нужны ему ни власть, ни держава, ему бы голос…       — Забвение — имя, — первой, видя полуобморочное выражение лица Болонина, повернулась Катя.       «И жизнь, и смерть теперь в руках твоих» — шрифтом Times New Roman значилось на экране.       — Оно клеймом каленым жжет меня, — не особо волнуясь, что смотрит не в зал, пропела Гусева. Дольникова заметила, что партнерша оглядывается куда-то назад, и тоже обернулась. И шокировано прочитала появляющиеся строчки:       «Засмеёшься и скажешь „да“ — и будет жизнь.       Отвернёшься и скажешь „нет“ — и будет смерть».       — О, Боже! Эта ночь решает все, — и в который раз текст Юлия Кима приобретал иное, незапланированное значение. Вот только для Тартаковского и Болонина вечер уже ничего не решал. Французы вряд ли это купят.       — Назовись! Не томи! Отпусти!       «Верю я: ты поймёшь, ты простишь — любовь моя!» — вдохновенно прижимая руки к груди, отыграл свои слова Игорь Владимирович.       — Я жду тебя — любовь моя! — пропела Елизавета, думая о том, что их совместная ария пройдет именно по такому сценарию. С табличками было еще куда ни шло, но ругаться с экраном…       Теона очень хотела знать, чья это идея. Кого идти и благодарить. От всей души. Искренне.       И кому заказывать венок.       Следующие общие для всех троих восемь строк Гусева и Дольникова пели в пол-оборота, глядя на экран. Зал ощущал себя в караоке, оставалось только начать петь. Французам нравилась эта задумка, согласно которой зал может подпевать любимым героям.       Технический работник, набиравший текст под диктовку Чевик, искренне недоумевал, почему нельзя было найти текстовый файл и через Ctrl+ C и Ctrl+V просто копировать это на экран.       Первые аккорды «Иди и спаси» навевали страх и отчаяние.       — Граф Алексей Орлов… — обреченно произнес Ли.       «Доманский???» — высветилось на экране, как-то по-дурацки подтвердив выход Сергея на сцену. Болонин впервые задумался об абсурдности этой фразы. Тем временем Ли продолжал:       — Вы лжец, вы как лютый волк без души и чести.       И мой безусловный долг Вас убить на месте,       За тот безысходный плен,       где она томится, — понимая, что другого шанса отомстить за всю труппу, да и за весь зрительный зал, не будет, Доманский со всего размаху дал графу Орлову знатного леща. Впервые не опасаясь того, что сшибет микрофон.       Игорь Владимирович охренел от наглости влюбленного поляка, экран подтвердил его эмоции текстом:       «Больно же!!!!!»       Еще никогда в аппаратной не слышали столько мата. Как и во всем бельэтаже. Чевик изрыгая ругательства, пыталась душить новоявленного наборщика текстов, который выдал это маленькое лирическое отступление.       — За мрак и молчанье стен, и за горечь слез, — только и успел произнести Доманский, как полетел на пол.       «Вот тебе!!!!!» — возвестил экран. Алина поняла, что душить можно сильнее. Бельэтаж хихикал. До режиссера начало доходить, что зрители, в целом, не особо против такой «разговорчивости» Орлова.       — И все ж роковой ваш час не теперь наступит, — Ли, отползая от Орлова, понимал, что самое сложное в этой арии еще впереди, потому использовал последнюю возможность нормально петь в сегодняшнем спектакле. Как общаться с говорящим с помощью экрана графом, он еще не до конца понимал.       — Орлов, она любит вас, беззаветно любит.       И лишь потому жива в каземате мрачном…       «Ненадолго!!!» — возвестил расшалившийся экран. Чевик перестала душить техника, потому что ей стало интересно, что будет дальше. Она мужественно призналась себе, что больше ничего не понимает в этом спектакле, и положилась на пальцы наборщика.        — Что вас каждый миг звала, каждый день ждала и ждет сейчас, — допел Доманский и повернулся к экрану.       «Тебя значит простили? Вот уж кому везенье!» — Игорь Владимирович сердитым коршуном кружил вокруг печального Сергея.       «А вотя… (исправлено) вот я и не знаю, будет ли мне прощенье» — никто не застрахован от опечаток. Особенно когда тебя периодически пытаются душить.       «Где твоя шпага мститель бей наповал изволь!» — пара филологов в зале взвыла, не увидев запятых в положенных местах. А ария продолжала звучать дальше. Пока что без ошибок.       «Мне бы легче подохнуть, чем терпеть эту боль».       — Иди и спаси её, если правда любишь, — отчаянно прокричал Доманский.       «Не во власти я терпеть (исправлено) теперь»       — Тебе и простится все, и вину искупишь, — Сергей понял, что лучше на экран не смотреть. Оно было и без того абсурдно и смешно, а с этими опечатками!..       «Всё в руках её проверь (исправлено) поверь…»       — Весь двор у тебя в руках, — продолжал петь Ли.       «Он был у меня в руках 100000000 (исправлено) тыщу лет тому».       — Иди и спаси её, больше некому…       Спаси её… — Доманский мужественно упал на колени. Его потряхивало от смеха. Из того положения, в котором он сейчас был, оказалось удобно следить за экраном. А у наборщика исправлять возможности не было, поэтому зрители увидели следующий текст:       «Я скажу тебе честно,       Чтомоё сердце гложет.       На путт моём крестном,       Мне толкьо Бог помжожет.       Так поставь же 2 свечки,       Кнебу свой взор вохвысь,       И за нас перед Богом зорошо помолись.       Помолись Доманский…»       Орлов рванул к платочкам. А на экране появился текст.       «Молишься?»       Сергей испуганно закивал. Разговоры с призраками не были прописаны в сценографии.       «Молись!»       Чевик начала судорожно соображать, у кого можно найти флешку с текстом. Заявив наборщику: «Никуда не уходи!», упорхнула куда-то в недра театра оперетты.       Зазвучали первые аккорды «Последнего свидания». На декорации показались стражники, за решеткой сидела Дольникова. Последняя сцена с Орловым была слишком контактной, поэтому перед арией актриса пропустила стаканчик с «Антигриппином». Только на чеснок полагаться она не решалась.       Стражник снял с Орлова шубу, и, стараясь не дышать, быстро унес ее за кулисы. «После спектакля нужно будет продезинфицировать», — подумала Чевик.       Орлов перекрестился и по сценарию, и по ситуации, надеясь только на помощь Всевышнего в диалогах во время этой арии.       — Алеша! — кашляя начала она. — Алеша! — при этом старалась не приближаться.       «Лиза…» — появилось на экране. Теона выдохнула и мужественно упала на грудь Балалаева.       — Я знала, я знала, что ты придёшь и спасёшь меня.       Мой храбрый, мой смелый,       Кто же тебя остановит?       Нас хотели разлучить, но мы теперь снова вместе,       Алеша, мы свободны, да?       Текст появился на экране полным. Все четверостишье сразу. Главреж умудрилась найти флешку за полторы минуты вступления арии. Но новоявленный наборщик оказался юмористом. В сегодняшнем спектакле было уже много комментариев от всех, кто говорил за Орлова, и он не стал исключением.       «Да! Как же наша жизнь зла и груба!       Как её пути грязны и круты!       Но, пойми, теперь наша судьба       Вся в твоих руках с этой минуты!»       — В моих? — по сценарию простонала Теона.       «Да! (Конечно в твоих!!!)» — решив скобками оформлять мысли Орлова, уточнил наборщик.       «Только назови       Имя своё» — утвердительно кивал Балалаев.       — Имя? — недоуменно спросила княжна. Сегодня ее шепот был единственным звуком, потому его услышали все.       «(Да Имя, имя!!!)       И прощай, подвал,       Прощай, неволя!» — Чевик закрыла ладонью глаза. В ней шла борьба, кого премировать, а кого штрафовать за сегодняшний беспредел.       — Алеша! Ты знал… ты всё знал!       «Мамой клянусь, не знал!» — согласно тексту Игорь Владимирович замотал головой. Но незапланированная фраза на экране появилась чуть раньше.       — Ты знал, что меня арестуют,       Тебе приказали, велели, прислали… — Теона старалась не сбиться с полной текстовой версии, потому как сегодня что-то сказать за нее было некому.       «Да я просто запутался!!!» — Балалаев наконец увидел свои реплики на экране и округлившимися глазами уставился на Дольникову.       — Ну что же, Алёша, ты воин, ты верен присяге,       И это сраженье ты выиграл, мой адмирал… — по взгляду партнера Теона поняла, что на экран лучше не смотреть, но вот именно сейчас она решила повернуться и увидела на очередной комментарий не по тексту:       «О! Повысили!»       — Алёша, любимый, родной — я всё понимаю,       Я верю и чувству, и глазу, — подняв бровь, ответила княжна, глядя не на графа, а на чудо-технику двадцать первого века, которая выдала нечто совсем непонятное:       «Чувствуешь глазом?!»       — Я даже то понимаю,       Что ты и сюда опять пришёл по приказу… — давясь со смеху, завершила свой трагический монолог княжна Тараканова.       «Да!       Только что она слово дала       Что отпустит нас с чистой душою       Только зачеркни „Элизабет“,       Только напиши имя другое!» — Орлов упал на колени, сложив руки в молитвенном жесте. Дольникова картинно переводила взгляд с экрана на Балалаева, не совсем понимая, кому отвечать. В итоге уставилась в зал, прокричав, очевидно, наборщику:       — Чьё?       «Чужое блин. Свое уж» — Теона, вопреки актерским законам, отвернулась от зрителя и стала читать. Дольниковой стало интересно, что ей ответят.       «Ой изве… извините:)»       «Это всё равно,       Просто пойми:       Нет иных путей       Для нас с тобою!       Одна ты всё можешь спасти»       «Да спасайся уже! Жить долго будете, детей нарожаешь ему!»       Складывалось впечатление, что за набор текста села Асирян, которая чересчур вжилась в роль цыганки.       — Еще чего предложишь? — поинтересовалась обалдевшая Теона, тут же возвращаясь к роли, — Хотя ты прав, ты прав.       «Не думай! Не медли! не медли!       Спасай жизнь и любовь, Элизабет,       Твой шанс — единственный последний,       Пока что есть — и другого нет».       «Да скажи уже! Жалко тебе что ли?       Вон как переживает, аж петь не может!»       Балалаев заплакал. Мужчины не плачут, но сейчас это как-то даже напрашивалось.       Выйдя на авансцену, княжна Тараканова пропела своему невидимому компьютерному собеседнику:       — Что ж!       Если у меня       Лишь один шанс       Сбросить кандалы       И стать свободной,       То значит, и выбора нет, — и только сейчас она обнаружила, что Орлов забыл ей дать то, что нужно было рвать. Письмо. Растерянно обернувшись на Орлова, она допела:       — У меня нет другого имени, граф…       «Ну и сиди тогда в тюрьме» — появилось на экране.       Заметив желтую бумагу в руках у Орлова, княжна демонстративно выхватила её у него из рук и разорвала на мелкие кусочки.       «Теперь собирай за ней. Женщины!»       Наборщик проявлял искреннюю мужскую солидарность.       Половину арии «Жаждущие власти» Алексей Григорьевич ползал по сцене, собирая маленькие кусочки письма. Экран молчал. Над наборщиком грозной орлицей кружила Алина.       — Печатать будешь только то, что я скажу.       Под лестницей в темнице корчилась Дольникова. Не то от горя, не то от смеха.       Страдающий от отсутствия платочков Орлов, поднялся наверх, отработал свою сценографию и, едва погас свет, с неподобающей графам скоростью спустился вниз и помчался за кулисы.       На декорацию вышла Карина, затянув «Зиму».       На сцене появился шатающийся Орлов. Чувствовал он себя совсем уже плохо. Абсурдность происходящего усугубляла ситуацию, но радовало, что оставалось всего пятнадцать минут, включая поклоны. Орлов сел на ступеньки. Главреж произнесла себе под нос:       — Вот и славно, посиди пока.       А далее увеличивающимися глазами обнаружила свои слова на экране. Перевела взгляд на ухмыляющегося наборщика:       — Ну, вы же сказали, что печатать надо то, что вы говорите.       — Ну не так буквально же! — простонала Чевик. Самолюбие наборщика было удовлетворено.       Ансамбль и танцоры вышли на сцену, чтобы послушать обращение Екатерины и увидеть воочию общение Карины и Игоря Владимировича. На сцену величественно выплывала Гусева. Ансамбль и балет постепенно опускались на колени. Стоять оставались, как и положено, Орлов и цыганка.       «АХАХАХАХА!!! Ты что шпионишь за мной?» — Чевик вздохнула. И не придерешься, ведь там действительно такой тест.       Зато Карина поперхнулась. Смех на экране выглядел зловеще.       — Судьба, барин.       Орлов снял с пальца массивный перстень и швырнул его, стараясь попасть в Ванесяна.       Промазал.       Чертыхнулся.       «Погадай! Ну пожааааааалуйста»       — Не стану, — после такого гадать хотелось еще меньше. — Когда тебе еще было сказано, что ждет тебя любовь настоящая. Настоящая. А ты что сделал? — Игорь Владимирович засомневался, о чем именно только что спросила Карине, явно подозревая, что она имеет в виду его простуду и пропавший голос       «Ты с кем говоррррришь? ВЕДЬМА!!!» — первый раз реплика была, что называется, «в тему». Балалаев, поддерживая capslock наборщика, устрашающе вытаращил глаза.       — Ставь свечку за упокой души ее и твоей — невозмутимо договорила Карине. Начиналась другая сцена.       — Православные! — начала императрица. — Я, Екатерина, императрица всероссийская, прощения у вас прошу перед Богом за грехи свои.       «Хотя прощения должен просить Игорь. Причем у всей труппы и зрителей. И французов», — подумалось Чевик. На этот раз свои мысли она решила оставить при себе.       — Простите обиженные, простите несчастные. Смех мой простите, и слезы мои простите, страх мой и смелость мою. Видит Бог, не желала я зла никому…       «Я тоже не желал, кто ж знал, что так выйдет», — обреченно думал Игорь Владимирович.        — А если сурова была и непреклонна, то только ко врагам отечества нашего. Ради него я не щадила ни сил, ни души, ни жизни своей.       Ансамбль впервые почувствовал такое невероятное единение со словами Императрицы. Сегодня на самом деле никто не щадил себя во имя спасения спектакля. Как никогда почувствовали себя единой труппой.       — Так было доныне, так будет и впредь! Простите меня, а я и вас прощаю.       Тартаковский покосился на французов, те в свою очередь смахивали слезы умиления и сопереживания. Владимир Исидорович переглянулся с Алексеем Болониным: неужели?..       — С Господом будем жить на земле и на небе, и в жизни вечной, днесь и присно и во веки веков! Аминь!       Игорь Владимирович в ожидании финальной арии упал на колени.       Радостно целуясь прощению Екатерины и скорому завершению спектакля, ансамбль и балет удалились со сцены.       Понимая, что здесь шутить кощунственно и неуместно, наборщик уже без подсказок Чевик по две строчки выводил на экран текст арии Орлова. Игорь Владимирович отыгрывал все соответствующие эмоции: заламывал руки, метался по сцене то падая на колени, то снова поднимаясь на ноги. Теона, стоявшая на винтовой лестнице декорации, задумчиво наблюдала за своим партнером. В первый раз за весь спектакль она сочувствовала не Балалаеву, а именно Орлову. «Вот ведь оно, мастерство», — восторженно подумала Дольникова, глядя как корона закрывает от нее Орлова, а от зрителей текст.       В этот момент Балалаев краем глаза заметил стоящего за кулисами переодетого для роли Белявского. Тот примчался из своего Подмосковья на самый финал. Короткий взгляд — и Игорь Владимирович бросился за кулисы, откуда на замену ему выскочил новый Орлов.       — Я так хочу взглянуть в глаза твои, — оперетта дружно вздрогнула. Все так привыкли к немому Орлову, что какие-либо звуки, кроме музыки, в его арии воспринимались чужеродными.       И снова говорить слова любви, — только сейчас до всех дошло, что Орлов уже не тот. Болонин и Тартаковский переглянулись. Алина Чевик выдохнула и медленно сползла по стенке на пол, прикуривая очередную сигарету.       Слова что как молитву помню я:       «Я люблю тебя, счастье моё,       Я люблю тебя, радость моя»! — спасая последнюю арию, допевал Андрей. Артисты за кулисами обнимались, целовались, невзирая на запах чеснока, и дружно утирались оставшимися от Балалаева платочками.       На поклонах зал неистовствовал. Французские крики «Браво» с первого ряда заглушали даже музыку. Маркелов, Маракулин и Ли с удивлением обнаружили среди артистов Влада Кирюхина.       — Ты где был? Мы тебя везде искали!       Влад загадочно улыбнулся и покачал головой. Своего укрытия он решил не раскрывать, а то мало ли кто еще заболеет.       Когда на поклоны вышли сразу два Орловых, аплодисменты грянули такие, что, казалось, обвалится штукатурка.       В «Гимне» Андрей пел свою партию, утирая слезы от крепчайшего запаха чеснока, не понимая, откуда он есть.       Спектакль, казавшийся проклятьем, подходил к концу…

Эпилог

      Занавес опустился. Все смачно целовались и поздравляли друг друга с отыгранным спектаклем. Этот страшный сон хотелось поскорее забыть. Стихали звуки в зале, и вдруг на всю сцену раздался уже позабытый за последние три часа голос Балалаева:       — А почему никому не пришло в голову просто включить мою фонограмму?

Чевик привычно упала в обморок.