***
Мне снится, будто бы я нахожусь в окружении двух девушек в ярко-красных бикини, машущих на меня опахалом и подающих кокосовый коктейль. А потом одна из них берется за мою шею и тянет к себе, горячо и развязно дышит мне в губы и приговаривает: «Тэхен, очнись! Просыпайся!». И я открываю глаза. Передо мной стоит какая-то шатенка в топике и держит склянку из-под нашатыря, а на углу кровати, на которой я покоился, сидит Эмма с ваткой и настороженно смотрит на меня. — Он очнулся! — радостно выдыхает она, и я заметил, как ее облегчение подловила вторая девушка. — Ну и напугал же ты нас, парень, — заговорила вдруг шатенка, поставив склянку на письменный стол недалеко от кровати. — Я в раю? — бросаю плоскую шутку и смазливенько улыбаюсь, но, на удивление, это прокатывает, и девушки ответно смеются. — Если шутит, значит, жить будет, — сказала незнакомка в заключение и вышла за пределы комнаты, где я развалился, прошу заметить, не как у себя дома. — Тэхен, как ты себя чувствуешь? — спрашивает Эм, по-прежнему встревоженно осматривая мое тело. — Лучше, чем когда-либо. Я у тебя в общежитии? — на мой вопрос девушка положительно кивнула и поднялась с места. — О, черт, как неудобно. Прости, я сейчас же уйду, — я начал собирать свое помятое тело по частям и успел принять сидячее положение, как вдруг рядом со мной плюхнулась Эмма с двумя кружками горячего какао. — Уже двенадцать. Какая нормальная девушка отпустит нездорового человека на ночь глядя? — она протянула мне кружку и улыбнулась, и я только сейчас заметил, что она была в домашней одежде, с лохматым хвостом и без косметики. Должен отметить, что она и в таком обличии походила на героиню из сказок. — Я так долго был в отключке… Прости, не хотел испортить весь вечер. — Замолчи, — я украдкой взглянул на нее и заметил ее пустой взгляд куда-то в стену. — Это из-за меня ты упал, я потащила тебя, только выписавшегося из больницы, с собой. Ты еще совсем недавно еле живой валялся на дороге. Это все моя вина. — У-у-у, стой, стой, стой! Этого я уже и в больнице наслушался. Не слишком ли ты много вины на себя берешь? — Но ведь это правда… — Какая правда? Думаешь, это ты меня за собой потащила? Не льсти себе, милочка, это я сам за тобой пошел, — я взял Эм за кончик подбородка и повернул в свою сторону, а на ее лице появилась тень улыбки. — В любом случае, переночуешь сегодня здесь. Моя соседка, Нора, будет спать у своей подруги в соседней комнате. Когда начнется комендантский час, притворись девушкой. Если что, я скажу, что ты Нора, и тебе нехорошо. — Погоди, столько неудобств из-за одного меня? — я отпил какао и отставил кружку на тумбочку, раскинув руки у себя за спиной так, что смог на них облокотиться. — Будешь мне должен. Сыграешь мне как-нибудь на виолончели. — Идет.***
Несмотря на то, что уже шел первый час ночи, в комнате царила беспросветная тьма, и лишь одинокий фонарь с улицы слегка доносил свой свет до второго этажа общежития, где мы с Эммой не переставали говорить. Я лежал на чужой кровати, согнув одну ногу в колене, а девушка сидела на противоположной стороне в позе лотоса. У нее поразительно прямая спина и просто восхитительные глаза в темноте. Ей шел отблеск лунного света, отчего я не мог оторваться от нее, и вряд ли она этого не заметила. — Почему именно виолончель? — после недолгой паузы спрашивает белокурая девушка. — Не знаю. Меня научил играть отец, а я вроде как был не против. Как видишь, теперь это мой хлеб, — мне было сложно отвечать на ее вопрос и сохранять полное спокойствие, учитывая то, как ее присутствие рядом влияло на меня. — Сейчас он, наверное, гордится тобой, — она сменила позу, прижав колени к груди. — Наверное… только я об этом никак не узнаю, — я принял равнодушный вид, в то время как противное чувство скорби по родственнику, застрявшее комом в горле, изнуряло мне душу. — Он умер. — Прости… я не знала, — она виновато опустила глаза вниз, выводя пальчиком узоры на покрывале. — Я не знаю, какого это — терять близкого человека. — И не нужно знать. — Моя мама играла на виолончели. Я узнала об этом лишь однажды, когда мы с отцом разбирали чердак. Нашла там мамин символический смычок, но папа не захотел мне ничего об этом рассказывать. — А что с твоей матерью? — мне показалось уместным задать такой вопрос, ведь она не побоялась спросить у меня про отца. — Она умерла при родах. Я никогда не видела ее даже на фотографиях, но знала, что отец до бесконечности любил ее. Именно поэтому он возненавидел меня. — Но ведь ты не виновата, — от возмущения я подскочил, но потом вернулся в обратное положение из-за грудной боли. — Еще как виновата. Маму не смогли спасти из-за меня. Если бы тогда… — Нет, Эм, не продолжай. Я все понял. Это глупое убеждение о том, что ты во всем виновата, пошло с детства. Это отец тебя приучил — винить во всем себя? — Не говори так! — она взглянула на меня, и я увидел в ее глазах застывшие слезы. — Значит, он. Послушай, в жизни случаются разные обстоятельства, неподвластные нам. Мы не можем винить в этом себя или кого-то другого, потому что это случается не по нашей воле. Твой отец трус и глупец, если посчитал правильным ненавидеть тебя. Ты — это копия твоей матери, я уверен в этом. Он должен был оберегать тебя, как зеницу ока, ведь если ему ниспослали дочь, это значит, что его женщина заслуживала повторения. — Не называй его глупцом, — первая слеза скатилась по ее щеке. — Что, разве я не прав? Ты не заслуживаешь такого отношения к себе! Более того, ты не должна закрывать его долги! Почему ты все это делаешь? — Может потому, что чувство любви у меня выше гордости?! — она прикрикнула на меня впервые за все время, что мы провели вместе, а потом дала волю чувствам и расплакалась. Я до сих пор не мог понять, чем такая прекрасная, чистая и непорочная девушка заслужила себе такую жизнь? Она воспитывалась без матери, тем не менее, выросла женственной, ухаживающей за собой. Ее нужно ставить в пример людям, а Эм все время старается пристыдить себя. Я больше не мог смотреть на то, как эта пташка гниет в клетке, куда ее посадили обстоятельства. В лепешку расшибусь, но сделаю так, что она не будет ни в чем нуждаться. Она обязана быть счастливой. Эмма всхлипывала и вытирала слезы краем кофты, натянутой до середины ладоней. Я наблюдал за ней некоторое время, а потом позволил себе вольность приблизиться к ней. Такая настоящая, ранимая, она не оттолкнула меня, а даже наоборот, собралась с силами и взглянула мне в глаза. Я увидел так много боли, и мне показалось, что все мои проблемы не сравняться с теми, что она пережила до знакомства со мной. Я знаю ее всего несколько дней, но сейчас мне казалось, что ближе нее у меня никого нет. Она здесь, рядом со мной, рыдает мне в плечо и щекочет его же своими мокрыми слезами, стекающими по моим ключицам. Я не хотел допускать влюбленности, не хотел привязываться к кому-то и уж тем более любить. Но чем больше я сопротивлялся, тем сильнее был пленен к девушке, чьи пряди волос так аккуратно спадали на хрупкие плечи. Мне непременно захотелось потрогать их, так что я запустил руку в ее мягкие и волосы, вдохнул запах лаванды и понял, что тут же становлюсь токсикоманом, зависимым от этого аромата. Мне хотелось большего: посмотреть ей в глаза, прикоснуться к ее рукам, прижать к себе и затянуть в страстный поцелуй. И мне повезло, что наши желания совпали. Я притянул Эм к себе максимально близко, усадил на свои колени, начал медленно блуждать по ее телу руками, будто бы я какой-то географ, изучающий карту мира. И как в любой карте, в ней были маленькие тайные уголки, которые скрывались от всеобщего обозрения, потому что имели большое значение, — ее слабости. Я быстро распознал их, когда втягивал запах женской нежной кожи на шее, когда проводил рукой по спине, нарочито задевая каждый острый позвонок, а потом приходил к конечной точке и сжимал ее ягодицы. Она томно дышала мне в грудь, и я понимал, что тянуть больше не могу, — я хотел попробовать ее на вкус. Примкнув к ее мягким губам, я сначала долго смаковал, целуя по отдельности сначала верхнюю, а затем нижнюю губу, а потом приступил к десерту, протиснувшись в ее рот влажным языком. И она, нужно отметить, умело отвечала мне, а в какой-то момент я почувствовал ее руку у себя на спине под кофтой.Еще никогда мне не было настолько приятно проводить время с женщиной. И не просто с женщиной, а с любимой.
Она напоминала мне котенка, который мурлыкал, сидя у меня на коленках и просил больше ласки. Я и сам не знал, откуда во мне все эти нежные чувства, ведь я считал, что их априори не было. Но потом, когда прошло уже около пяти минут нашего тесного контакта, что-то вдруг пошло не так. Эмма больно схватила меня за спину, где покоилась фиолетовая гематома, а потом и вовсе прекратила меня целовать. — Что-то не так? — я томно дышал ей в шею, побоявшись хоть на миллиметр отдалиться от нее. Эмма не смотрела на меня, лишь так же тяжело дышала. Она ухмыльнулась, посмеялась как-то про себя, а потом начала задыхаться. Опять. Это был точно такой же приступ, как и тогда ночью. Сердце сжалось в комок и опустилось до пяток, потому что такой важный для нас двоих момент могло прервать все что угодно, только не это. Я взволнованно соскочил с кровати, стал рыскать по стенам в поисках выключателя, но потом отвлекся на посторонний звук: Эм благополучно прервала приступ своим ингалятором. В комнате было так тихо, что я даже слышал, как смеется за соседней стенкой Нора и какой-то молодой человек, а на улице забуксовала машина. Все на какой-то момент остановилось, пока девушка не нарушила это спокойствие. — Извини, что все испортила, — она по-прежнему не смотрела на меня и сидела в одном положении. — Боже, Эм, — я зашагал к ней, сел на кровать и взял ее лицо в свои ладони. — Больше никогда не извиняйся передо мной ни в чем. Я так испугался… — Прости… — ох, как я стал ненавидеть это слово. — Как часто у тебя такое бывает? Почему ты смеялась перед этим? Так и должно быть? — Нет, не должно. Но так случилось потому, что я нервничала. Приступ всегда находит, когда мое психическое состояние чуть отклоняется от нормы. — Что послужило тому причиной? — Ты, — и именно в эту секунду она заглянула мне в глаза своими карими зеркалами души. — Ты боишься меня? — больше всего сейчас я боялся того, что придется просить прощение, ведь я так хотел осчастливить нас обоих хотя бы на мгновение. — Нет, просто я никогда не целовалась с обаятельным музыкантом, вот и переволновалась, — она прикусила воспаленную от наших поцелуев губу, и я решил повторить за ней, кусая ее же. Что я чувствовал, когда мы вот так беззаботно целовались всю ночь? Это было похоже на выигрыш в лотереи. Будто бы я случайно купил билет на остановке, и мне, а не кому-то другому, посчастливилось получить самый роскошный, самый лучший подарок за всю жизнь. А еще это было похоже на исцеляющую Сонату Моцарта, которая заполонила все тело и душу своим непринужденным звучанием. А еще похоже на первый снег в сентябре, такой же чистый и невинный, как сама Эм. А еще на приторный вкус корицы только что испеченной булочки. А еще на летний рассвет. Интересно, а сентиментальность заразна?