***
Не знаю, о чем я думал, но уже около пятнадцати минут я стою у выхода из филармонии и жду, наверное, чуда. Постукивая белоснежным носком от кеда по мраморному полу, я то и дело вглядываюсь в часы и оборачиваюсь, в надежде узнать в каждой девушке именно ту, что так звонко хлопала. В голове крутились вопросы: «Зачем? Почему я это делаю?» Но вместо ответа я лишь изредка поправлял длинную челку и смотрел в картину, изображенного на ней Прованса, висящую напротив. Масленые краски так пленили мой взор, что я едва ли не пропустил ту, ради которой сейчас тратил свое драгоценное время. — О, это же Вы Ким Тэхен? — вдруг слышу ее звонкий голос со спины и оборачиваюсь ради ответа. Молодая девушка, ростом чуть выше двух аршин, стоящая напротив, худенькими ручками сжимала лямки дамской сумки и мило мне улыбалась. На ее маленьких и острых плечах висело пальто цвета слоновой кости, а на тонкой и длинной шее миниатюрный, но весьма ажурный кулон в форме парусника. — Вы меня раскусили, — встав в полный рост и выпрямив спину, я оглядел ее снова, стараясь внимательно запомнить образ современной девушки, что так искренне радовалась классике. — Потрясающая игра! — ее глаза вмиг загорелись. — А главное, как удачно подобрана композиция! Это моя любимая песня, а Вам удалось сделать на нее кавер! Невероятно! — Боюсь, наши вкусы расходятся. Это было мое первое и последнее выступление с этой песней, всего хорошего! — насупившись, я поспешил к выходу, оставляя светловолосую леди наедине со своими мыслями. Вот я дурак! Понадеялся, что в этом веке еще остались люди, что ценят истинную красоту музыки, слышат, как она возрождается где-то в глубине души и замирает на уровне сердца. Но нет же! Она - очередная глупая девица, которой просто по душе современная музыка в стиле k-pop индустрии. Это всего лишь была любимая песня девушки, скорее всего, любимого исполнителя. Она вовсе не вслушивалась в игру, не прониклась. Лучше бы я сразу ушел или же выпил кофе из уличного автомата, чем тратил время на пустые надежды. Пора бы свыкнуться с тем, что люди теряют интерес к подлинной классике и в целом к искусству. А мне стоит не экспериментировать, а брать старую и добрую Жаклин Дю Пре или обворожительного Йо-Йо Ма – одних из любимых виолончелистов двадцатого века. Я снова спускаюсь к вагонам метро и замираю, когда в кармане темной куртки вибрирует, а затем издает неприятный ушам писк пейджер.Глава 1.
23 августа 2016 г. в 22:13
Примечания:
Настоятельно требую включать все композиции, выделенные жирным шрифтом.
Надоедливая тональность метро, запах булочки с корицей от пассажира напротив и привкус мяты на языке — вот мое утро.
Сейчас, находясь на промерзшем сидении метро, я наблюдаю за людьми, разными личностями. Некоторые, столь же любопытные, приковывают свои взгляды к моей персоне, а может быть, они лишь высказывают свое поведение в отместку на мои наблюдения. До ушей на расстоянии нескольких шагов эхом доносилась раздражающая музыка из хлипких наушников парня, который каждый раз зажимал в тиски сигарету между зубов, но в конечном итоге выдыхал белый тонкий дым. Кажется, это играла «Nirvana». Хотя, я не любитель рока, предпочитаю все же классику. Кстати о ней. После незамедлительной остановки метро на нужной станции, я должен решительно направиться в сторону филармонии, где недавно обещал дать сольный концерт, играя на звучной виолончели. Таким образом мне удавалось заработать себе на хлеб, оплачивать разные бытовые счета и даже умудряться на последнюю мелочь покупать книги. Хоть я и не книжный червь, но решил, что нужно как-то отвлекать мысли от своеобразной рутины.
За мать отдавал деньги в последний раз месяц назад, что говорило о скорейшем поступлении очередного задания на старый пейджер, который мне через свою шайку в силу «огромной занятости» передал Сокджин. Теперь остается только ждать, когда очередной дядя с запонками за триста евро решится-таки оформить свой заказ.
Выхожу на ближайшей станции и неторопливо потягиваюсь. Спину неприятно тянет от тяжелого инструмента, а ручки кофра стали тереть, несмотря на толстый слой одежды. Холодное зимнее утро никого не радует, поэтому многие люди решили сегодня остаться почивать дома. И это только на руку, как никак, но мне не нравятся большие скопления людей и заостренные взгляды прохожих, которые то и дело тянутся за зажигалкой и щелкают по колесику старой «zippo».
Шоркая стертой подошвой кед, я направился в светлое здание, откуда даже у входа веяло симфонией, и был слышен звук аплодисментов. Вальяжно скидываю куртку-анорак и аккуратно цепляю петлю на вешалку. Тихими шажками поднимаюсь на второй этаж, держа в крепких руках свой масштабный струнный инструмент.
— Ким Тэхен! — слышится голос ведущего, только что зашедшего за кулисы. — Какого черта опаздываешь?! Снова в облаках летал? Марш за нотным стендом и настраивай виолончель!
Мелкого роста, в больших квадратных очках и мерзкой родинкой у губы, мужчина ударил меня по голове нотным станом, но в ответ не получил никакой реакции. Для моего сольного выступления костюм не требовался, достаточно было надеть классику и подчеркнуть волосы лаком. Я не любил весь этот марафет, в связи с чем натянул горлышко от своего темного свитера повыше, закрывая подбородок в целях безопасности. Нет гарантии того, что меня может кто-то узнать, ведь как таковых знакомств я не заводил. В мире нельзя быть от всего застрахованным, и именно поэтому я стараюсь не выделяться.
Считанные минуты, и мой выход. Традиционный поклон перед публикой, немые овации перед выступлением и сухость во рту. Я не боялся сцены с самого детства, с того самого дня, как отец заставил меня научиться играть на виолончели. Помню, как он хлопал меня по голове смычком и проговаривал, что я дурачок, но это было любя. Помню свой первый концерт; седьмой ряд, шестнадцатое место в центре — место отца. Он не хлопал мне, не хвалил меня, говорил, что стоит работать усерднее. Но в душе я всегда знал, что он мною гордится. Даже сейчас, наблюдая за мной сверху.
— Дамы и господа, встречайте! Юное дарование Южной Кореи — Ким Тэхен! — как всегда обольстился ведущий и позволил мне начать.
Я глубоко вздохнул, запуская в легкие побольше кислорода. На сцене запах всегда был иным. Здесь веяло страхом от предыдущих исполнителей, интригующими сердцами зрителей и пóтом. Да, именно пóтом, ведь все мы люди, и все мы волнуемся. Даже я почувствовал, как по белоснежному лбу стекает соленая струйка. Я не чувствовал ни волнения, ни страха, ни интриги. Я не чувствовал ничего, пока не взглянул на пустующее место в седьмом ряду, освещенным солнцем от витражного окна. Он здесь…
— Композиция TAEYANG 태양 – PIANO VIOLIN. Исполнитель: Ким Тэхен. Аккомпанирует: Ли Хван Щи, — закончил речь мужчина и отправился за ажурную штору.
Я усаживаюсь на стульчик, стоящий посередине, настраиваюсь и выдыхаю. Взглядом показываю Ли, что готов начать, и тот, кивая, касается длинными пальцами звучного пианино.
Мой длинный смычок вальсирует от одной струны к другой, глаза пробегаются по нотам, брови сведены в центр. Напряжение сказывается на игре, ведь я не передаю всех чувств, которые следовало бы. Тогда мне достаточно вспомнить солнечные дни и рыбалки с отцом, то как мне неумело удается закинуть удочку в реку — и ноты начинают играть иначе. Я схватываю на лету октавы различного уровня и украдкой наблюдаю за лицами тех, кто вместе со мной успевает это заметить. Серая масса людей смиренно вслушивается, а я стараюсь не цепляться взглядом за пустующее место. В груди неприятно саднит, словно струна, натянутая до предела, которая вот-вот порвется, если ее не ослабить. Но в моем случае расслабляться нельзя. Я должен донести всю прелесть музыки, все эмоции и доказать себе лично, что эта сцена достойна моей симфонии, а я достоин ее. Что зрители не пожалеют о купленном билете, а я не сфальшивлю, закончу и, более того, сделаю это с душой. В голове вертится тысяча мыслей, и все они никак не помогают мне, напротив, усугубляют всю игру. Мимолетно взглянув на Ли Хван Щи, я заметил, что парень был весьма взволнован и старался не сбиться, торопился, чтобы успевать со мной в такт. Я и забыл, что играю не один. Пусть он всего лишь аккомпанирует, но ведь он тоже часть этой композиции, а значит и часть меня. Мне стоило бы прислушаться и к нему, стараться попадать под его привычный ритм, но я абсолютно игнорировал эту парную игру. Скорее, я лишь играл для себя. Даже не для себя, а для человека, которого давно нет со мной рядом. Который не присутствовал на моем первом масштабном награждении, на моем первом сольном выступлении, он пропустил все то, к чему мы шли. Именно мы, а не я один. Он должен был быть сейчас рядом, должен был завалить меня критикой и молча уйти. Но мужчина оставил все наши победы только мне, которые больше не приносят и малейшего удовольствия. Я больше не радуюсь грамотам, похвалам, гонорару. Хотя нет, последнему я рад, ведь именно игра на виолончели кормит и одевает меня.
Иногда я сравниваю виолончель со своей матерью. Инструмент имеет такую же заметную талию, тембр, как и голос матушки при жизни, да и заботится обо мне виолончель так же, как и родная мать до каких-то пор. Мама была моим вторым лучшим другом после отца, ведь с сестрой мы никогда не ладили. Я даже не пробовал искать ее, не подключал связи. Наверное, я полный эгоист. Я решил для себя, что будет проще ничего не предпринимать, и именно поэтому до сих пор сижу на попе ровно. Жалкая пародия на заботу и волнение, не так ли?
Постепенно смычок отходит от струн и соприкасается с полом, я прикрываю глаза и пытаюсь восстановить дыхание. Я отыграл. Мы отыграли до конца.
Всплеск эмоций и хлопок в ладоши посреди тихого зала. Раскрываю очи. Какая-то молодая девушка в седьмом ряду, стоя над шестнадцатым местом, изрядно аплодировала и восклицала. Она искренне хлопала в ладони и сияла улыбкой, после чего, из-за поданного ею примера, подключились и остальные. С первых рядов я отчетливо слышал похвалу и комплименты в свой адрес, но продолжал неотрывно смотреть на ту девушку, а она, в свою очередь, на меня. Я лишь запомнил ее темные, словно грецкий орех, глаза, светлые, практически пепельные, волосы и сияющую улыбку.
— Спасибо, а следующими на сцену мы приглашаем… — из ниоткуда выбегает маленький ведущий и держит в руках список участников, закрывая собой вид в зрительский зал.
Для меня словно исчезли звуки, и все потеряло цвет. Она такая хрупкая и светлая находилась именно в том месте, которое никто никогда не занимал. Стояла и очень громко и душевно хлопала в ладоши, в то время как остальные задавались вопросами: «Это все? Он закончил? Почему так плавно, разве это выглядело эффектно?» Девушка словно была единственным слушателем во всем зале, который с последних нот понял, что мы закончили. И именно она прониклась в те самые эмоции, которые я воспроизводил через смычок.
Прерывая зрительный контакт, я удаляюсь со сцены, придерживая струнный инструмент за гриф правой рукой, а левой нервно перебираю пальцами по длинному смычку. Спускаюсь по ступеням вниз и скрываюсь за алой шторой.