По следам Виктора М. Гюго

      До самого вечера Золотая Семёрка просидела в кабаке; абсолютным большинством голосов было принято решение дожидаться возвращения Виктора Гюго рядом с его домом, а не гонять по всему Парижу в поисках неизвестного издательства. Вечером же, когда стемнело, наши друзья вновь предприняли попытку нагрянуть Виктору в гости. В этот раз им повезло чуть больше: спустя пять минут долбежки в массивные ворота, из них вышел заспанный человек — кто-то из прислуги. Он-то и поведал, что мэтр Гюго явится домой не ранее завтрашнего утра, ибо после издательства собирался посетить званый ужин у близкого друга, адрес которого он, простой слуга, незнакомым людям сообщать не намерен.       Только вообразите себе испуг бедолаги, когда на такой вполне разумный ответ его схватил за грудки самый высокий человек из этой шайки-лейки, сипящий, как последний парижский пропойца, и подвесил за шиворот на кованый крючок на воротах.       — Идём отсюда, ребят, — просвистел Гару, и Семёрка вернулась в гостеприимный кабачок.       Им предстояло провести ночь в Париже девятнадцатого века, и общий уровень нервозности можно себе было представить: у всех семьи, у всех дети, супруги — ещё предстояло объяснить своё внезапное исчезновение и столь же внезапное появление, да в таких диких нарядах. В воздухе витала невысказанная мысль: а смогут ли они вообще вернуться? А поможет ли им Гюго? А вдруг дело не в нём, а в чём-то другом, и сейчас они напрасно ждут писателя и теряют драгоценное время. Об этом успели подумать все, и общий градус настроения пополз вниз, и даже удивительные знакомства, произошедшие всего за один день, больше не вызывали улыбки.       — Мне срочно — СРОЧНО! — нужно принять ванну! — стенала Элен после «знакомства» с местной формой туалета: мадам Готон сообщила о ночных посудинах под кроватями, а на робкий вопрос Сегары, куда это потом девать, решительно указала на окно, а Элен едва не впала в депрессию.       — И выпить чашечку кооофээ, — передразнил её Люк.        — И переодеться во что-то чистое! — продолжала Сегара, не обращая на гаитянца внимания. — Я не могу спать в этом платье, тут корсаж и шнуровка!       Мадам Готон пожала плечами.       — Вы могли бы нагреть воды и искупаться. Только я вам, мадам, тут не помощница, у меня своих дел по горло. Дрова в дровнице, вода в колодце, колодец на соседней улице.       Элен упёрла руки в бока, хмуро посмотрела на мужчин, и в ближайший час все пятеро, без перерывов на перекур, осваивали новые для себя профессии водоносов, водогревов и водойваннонаполняльщиков, лишь бы только её сиятельство Элен не изволили гневаться.       — Я бы на вашем месте не сильно радовалась, — зевнула Жюли, когда Элен отправилась на водные процедуры, а мужчины сползли по стеночке отдыхать. — После Элен вымыться нужно будет и мне.       От пятикратного вопля проснулся пьянчужка, спящий в кабаке под столом, и, решив, что началась облава, припустил со всех ног.       Не обошлось и без курьёзов: под дверью, за которой купалась Элен, с поличным был пойман юный Фролло, подсматривающий в щёлку. Патрик, заметивший это вопиющее безобразие, поймал его за ухо и, проворчав «Ну типичный архидьякон, всё б ему подглядывать!», выдворил наглеца, несмотря на ярые протесты хулигана и посылы на старофранцузском к чёртовой бабушке. В ответ Патрик ругнулся на корсиканском, примешав для солидности пару словечек на армянском, и Клод, в один момент ставший фанатом Патрика, восторженно принялся умолять иностранного господина обучить его новым ругательствам, чтобы вся шпана обзавидовалась. Этому воспротивилась мадам Готон, и Клод Фролло был безжалостно депортирован из кабака в родительские пенаты.       Однако, была у этого и положительная сторона: горячая ванна немного развеяла горести дамской части Семёрки, и те перестали выедать ложечкой мозг мужиков, а после и вовсе отправились спать, заявив, что вдвоём займут одну из двух предложенных комнат. Это означало только то, что пятерым здоровым лбам предстояло уснуть в не сильно просторной комнатёнке с одной узкой кроватью.       — Ну что… Один на кровати… — начал Даниэль.       — Второй пооод кроваааатью, — нараспев продолжил Пат.       — Остальные на полу, — резюмировал Лавуа и, сопоставив размер комнаты с количеством человек, добавил: — Сидя.       — Мужикии! — в комнату ворвался Гару, радостный до невозможности.       — Если ты скажешь, что тебе тоже надо принять ванну, я спущу тебя с лестницы, — пригрозил Брюно, осматривая комнатушку: вдруг попадутся какие-нибудь тюфяки или перина, или хоть что-нибудь, на чём можно спать. Лишняя подушка, на крайний случай.       Вместо ответа Гару поднял зажатую в руке бутылку коньяка — одну из тех, что они так и не открыли.       — Ага, значит, собственные связки сжёг, теперь за наши принялся, — не без сарказма хмыкнул Пельтье. — Тебя жизнь хоть чему-то учит?        — Обычно, да, — со всей серьёзностью кивнул Гару, — но поверьте моему опыту: в пьяном состоянии совершенно фиолетово, где спать.       — И с кем, ага, — буркнул Люк и, когда друзья недвусмысленно переглянулись, заорал: — Я не это имел в виду, придурки!       Но слово не воробей, и к бедному Мервилю на пару часов опять прилипло уже почти забытое прозвище «большая черная палка» — самый страшный его кошмар времён мюзикла, за который он не раз поминал Зенатти добрым словом.       Впрочем, заняться всё равно было нечем, уснуть никому не удавалось, и бутылка, принесённая Гару, вскоре опустела. Где алкоголь, там и песни, и в середине ночи Элен и Жюли, разбуженные нестройным пением Нотра по ролям, ворвались в соседнюю комнату, чтобы придушить горлопанов подушками, но жестом фокусника Гару извлек откуда-то сразу две бутылки вина, и дамы как-то сразу поутихли. Выпили за здоровье Гюго, за процветание кабака Готон, за успешное возвращение домой, за Нотр-Дам де Пари, за всех героев книги по очереди, а под конец бутылки почтили память золотых сережёк Жюли, павших во имя общего дела.       Угомонилась эта компания только на рассвете и то потому, что Даниэль, как самый ответственный, выгнал товарищей на улицу — трезветь и караулить экипаж Гюго. Пока они приплясывали от утренней прохлады, вокруг них с радостным лаем скакал Трабл, который прежде, натрескавшись костей и мясных обрезков и разомлев у печи, всю ночь дрых кверху пузом в кухне кабака.