Сметая грани

      Проснулся я в ужасном расположении духа, но это никак не помешало мне блаженно улыбнуться. Почему? Просто! Это же похмелье, моё драгоценное похмелье! Чего же тут хорошего? А то, что у меня похмелье, может значить только одно: я вернулся в нормальное состояние. Ну не в том смысле, что это — моё нормальное… Ох, что-то мысли путаются. В общем, я — это я, а не какой-то вымышленный персонаж книги жанра фентези. И хотя у меня всего лишь жутко раскалывалась голова, я упорно игнорировал тот факт, что причин для этого может быть гораздо больше, чем глотнуть лишнего на вечеринке.       Кое-как разлепив глаза, я сразу встретился взглядом с белокурой девчушкой, той, к кому заходил вчера вечером. Я мысленно взвыл. Это был не сон, мать его за ногу! Я всё ещё здесь, в этом богом забытом захолустье, в этом неприглядном обветшалом доме, в этом обществе незнакомых, абсолютно чужих людей. Возможно, магов, как бы абсурдно это ни звучало. Возможно, живущих в другом времени. Возможно, узнав, кто я, меня убьют. Возможно… — Альбус, — еле слышно прошептала девочка, — Проснулся?       Я беззвучно зашевелил губами в попытке заговорить, может, даже прикрикнуть на неё, в приступе паники срываясь на полу-свист полу-стон, в надежде узнать, почему… Как же я благодарен мигрени вкупе со слабыми после сна голосовыми связками. Из горла, вопреки возмущениям и ругани, вырвался только хриплый кашель. И девочка поняла его правильно. — Вот, держи, — крохотными ручонками, такими тонкими и костлявыми для ребёнка её возраста, она поднесла мне гранённый стакан, и я тут же стал жадно глотать прохладную воду. — Мне вдруг показалось, ты захочешь пить, вот я и принесла. Ах, Альбус, — она всплеснула в ладоши, рассеянно оглядевшись вокруг, — но почему ты лёг спать в ботинках?       Не в силах сопротивляться, я позволил ей стащить с меня грязную обувь и нацепить домашние тапочки. Затем она с трудом начала стягивать с меня мятый пиджак, откинув его в сторону и накрывая меня халатом. Провозившись у полога, девочка расстегнула ремешок сумки, и предмет с грузным звуком упал на дощатый пол. Внутри жалобно звякнули пробирки с какими-то химикатами. Не знаю, почему, но я был абсолютно уверен, что это пробирки, а не флакон с одеколоном или пузырёк нашатырного спирта. Хотя таковой тоже имелся, но лежал где-то на дне портфеля. Причина этого утверждения так же не была мне известна. — Пойдём, пойдём, Альбус, тебя уже заждались! — пропела знакомая незнакомка. Она оправила тонкое ситцевое платьишко с дурацким цветочным рисунком и, пританцовывая, закружила по комнате. Внезапно пришло осознание, что от этой картины я невольно умиляюсь. Я помотал головой: то, что у меня самого есть — или была? на этой мысли я погрустнел — сестра, не значит, что я буду снисходителен к какой-то девчонке, которой я даже не знаю. Но сердце человека, с кем я имел неприглядную возможность поменяться сознанием, решило иначе. И губы, повинуясь многолетней привычке, сложились для тихой просьбы. — Ариана, — голос звучит хрипло, неправильно, глухо, — перестань. Лучше распахни-ка окно.       Она с улыбкой кивнула, лёгкие шторы разъехались в стороны под возмущённый визг медного карниза, и дряхлые створки с надрывным скрипом отворились во двор, выпустив в воздух облако пыли. Вероятно, их я открывал крайне редко. Тут воспалённый мозг несогласно заменил короткое местоимение на “Дамблдор”, а я, стоило девочке отойти от окна, вдруг подумал, что по какой-то несчастливой случайности её платье сшито из той же ткани, что и мои — Дамблдора — шторы. Это неожиданное и совершенно нелепое умозаключение отозвалось неприятным уколом где-то в груди. Неугомонное сердце недовольно ухнуло в районе желудка и электрическим импульсом передало в расшатанное сознание очередную несуразно-абсурдную идею-фикс: купить девчонке новое платье. Почему именно лиловое и с широкой атласной лентой, оно тактично умолчало.       Способность ясно мыслить медленно возвращалась. Я сел на кровати, бездумно оглядываясь вокруг — вчера мне было не до того. Из трёх небольших окон, два из которых выходили во двор, лился мягкий солнечный свет. Утро. У стены расположился тяжёлый шкаф, напротив него, по диагонали от кровати — письменный стол со старомодным секретером, плоский ключик от которого болтался на тонкой цепочке у меня на шее — очередной домысел головного центра, не имеющий под собой логического обоснования. Рядом со столом — ещё один шкаф, книжный, судя по обилию потёртых толстых томов и пожелтевших от времени фолиантов. Бумажные обои с незатейливым узорчиком в духе шебби шик — можно было бы сказать, если бы не знал, что они действительно поблёкли — почти полностью выгорели, из некогда травянисто-зелёного — почему именно этот цвет? — превратившись в бледно-жёлтый. Побелённый потолок был покрыт тонкой сеточкой трещин, как, собственно, и гипсовая лепнина вокруг люстры, чудом ещё не грохнувшейся на пёстрый тканый ковёр, привезённый отцом из Индии, — отцом Дамблдора, разумеется — и прикрывавший щели в тщательно промасленном паркете.       Жить можно, — заключил я, вздрогнув при осознании перспективы: какое-то время пробыть здесь всё-таки прийдётся. Потом, может, мне повезёт, и я чудом смогу попасть обратно, вернуться в свою нормальную жизнь. А, может, и нет, — услужливо подсказал внутренний голос, и руки невольно потянулись к пергаменту, так предусмотрительно отданному мне тем странным блондином, Грин-де-Вальдом. Бросив короткий взгляд на белокурую девочку, я тут же одёрнул себя. Процесс, вероятно, необратим.       Я с трудом встал, взъерошив волосы, с удивлением отмечая: длиннее, чем моя обыкновенная причёска, и пробормотал, что скоро спущусь, мягко вытолкнув ребёнка за дверь. Следовало привести себя в порядок. В шкафу нашлись свежая выглаженная рубашка и синяя жилетка в тон моим пыльным брюкам. Ну, брюкам Дамблдора. На полке сиротливо притаилась расчёска, и, прихватив её и небольшое махровое полотенце для умывания, висевшее на спинке стула, я отправился на поиски ванной комнаты.       За дверью шумела вода, и я закатил глаза: прийдётся ждать. Не зная, чем занять себя, я стал разглядывать выгоревшие акварельные зарисовки, украшавшие стены коридора. Откуда-то, предположительно, со стороны лестничного пролёта, слышался запах горелого, и в голове всплыла мысль: завтрак снова прийдётся готовить самому. Через полминуты из ванной, обдав меня облаком горячего пара, выплыл парень на год или два младше меня, бандитской наружности: вздёрнутый нос, колючий взгляд, растрёпанные рыжие волосы и кислая мина на веснушчатом лице; в каждом его движении скользило явное раздражение. Кажется, кто-то не выспался. Он недовольно скривился при виде меня, задрал нос ещё выше и, громко фыркнув, прошествовал к лестнице, попытавшись на ходу толкнуть меня плечом. Тело сработало на рефлексах, я и легко увернулся от удара, вызвав своим поведением возмущённое сопение подростка.       К собственному восторгу и ужасу, я наконец нашёл в этом доме зеркало, неспешно приблизился, откладывая вещи на высокий табурет, и аккуратно протёр запотевшее стекло краем полотенца. С гладкой поверхности на меня смотрел молодой Альбус Дамблдор, судя по моим догадкам, никем другим он быть не мог. Рыжий. Старикан в юности, как оказалось, был рыжим, почти как Уизли. Правильные черты лица, ровный нос, светло-голубые глаза и достаточно длинные волосы как для парня, достававшие мне почти до лопаток. Отращивал, наверное. Телосложение практически не отличалось от моего собственного, и, не найдя в этом абсолютно ничего интересного, я безразлично пожал плечами своему отражению и ополоснул лицо холодной водой, проводя пальцами по гладкой коже, стараясь не замечать изменения. У меня ещё будет время сокрушаться над самим собой.       В коридоре зазвучали подчёркнутые шаги, и я, на ходу застёгивая рубашку, поспешил ретироваться в свою комнату. Мятый пергамент был убран в секретер, подальше от загребущих ручонок маленькой девочки. Почему-то я не сомневался, что подобная находка её очень заинтересует. Уже собравшись вновь покинуть помещение, я зацепился взглядом за неосмотрительно брошенную на столе палочку, после чего прихватил её и пиджак.        Спустился вниз и заглянул на кухню: никого. На столе дымились подгоревшие булочки. Кофе, забытый в турке на плите, готов был вспениться и сбежать, словно молоко; утренний номер “Пророка” притягивал внимание ещё не выветрившимся запахом свежей типографской краски и кричащим заголовком: “Банк Гринготтс в очередной раз подвергся нападению, как всегда безуспешно”. Мне оставалось только хмыкнуть: четвёртая попытка за неделю! Этот активист мне определённо по душе!       Я навалился на тяжёлую дверь и поморщился, когда круглая ручка визгливо скрипнула под моим напором; в лицо тут же ударил порыв свежего ветра. Наручные часы на тонком кожаном ремешке показывали восемь утра, мокрая грязь земляной тропинки под ногами весело хлюпала, и в голове будто по волшебству — ха-ха — всплыло простейшее бытовое заклятие очищения. Денёк обещал быть весёлым.       Годрикова Лощина — название я подхватил из разговора в сырной лавке — была довольно небольшой деревенькой, чтобы обойти которую мне хватило двадцати с лишним минут. Кривые домики не выше трёх этажей с покосившимися рыжими крышами, почти перед каждым разбита крохотная лужайка, у кого-то ухоженная, а у кого-то совсем заросшая или, того лучше, засыпанная гравием и переделанная на манер открытого двора. Узенькие улочки словно стекались с холмов в округе к маленькой площади с фонтаном; на мой взгляд, не самое правильное решение: пускай зима на Туманном Альбионе приносит за собой не сколько снег, сколько дожди и постоянные перепады температур, в тёплое время года это место наверняка грозило превратиться в озеро. Примечательным было то, что люди здесь вполне гармонично уживались вместе — я не смог бы “на глазок” отличить волшебника от маггла, и это меня порядком озадачило. Я даже намеревался что-то разузнать у торговца овчиной, но тут приметил в толпе знакомую белобрысую макушку и поспешил догнать недавнего знакомого: чего доброго, за мной пойдёт, как обещал вчера, а меня-то и дома нет. Нехорошо.       Когда я наконец поравнялся с ним и негромко окликнул, Геллерт удивлённо вскинул брови, но ограничился лишь смешком: — Ты рано. Бессонница? — О чём ты? — по привычке хмурюсь: всегда он так.       Грин-Де-Вальд ослепительно улыбается: — Не волнуйся, всё в порядке, — он махнул рукой. — Просто обычно ты спишь дольше, а затем ещё и лежишь под одеялом, уже проснувшись, и не встаёшь, тебя Ариана будит.       Я хотел-было пробормотать в ответ что-то нелепое, что хоть как-то объясняло бы нестандартное поведение “его друга”, но парень тут же меня перебил: — Ты не подумай, это существенное изменение в лучшую сторону! Ты вечно ворчишь, когда я вытягиваю тебя на утреннюю прогулку, но если ты теперь будешь вставать в это время каждый день… — он продолжил активно жестикулировать, неся, мне казалось, полнейшую околесицу. Неужели его так волнует, в котором часу я завтракаю и выхожу из дома?       Но что на самом деле меня смутило, так это формулировка “раньше”, так часто сквозившая в его речи. Этот блондин знает меня — Дамблдора — достаточно давно, чтобы с лёгкостью обнаружить “нетипичные” действия, значит, нужно вести себя очень, очень осторожно.       Парень повёл меня в неизвестном направлении, но ноги ступали так, будто я проходил этой дорогой по пять раз на дню. Привычным движением достать из кармана телефон, чтобы проверить время, не вышло ввиду отсутствия последнего. Чёрт! И надо же было так попасть! Геллерт создавал впечатление рассеянного и беззаботного человека, но порой это казалось искусно созданным образом — кому, как не мне, знать это? Впереди маячила сомнительная перспектива быть быстро и безболезненно убитым, но я откинул этот вариант развития событий. Грин-де-Вальд хоть и был вспыльчивым, но уж точно безобиднее Аберфорта. И откуда я это знаю?       Дома редели, грязь под ногами становилась всё жиже после ночного дождя, и я с трудом опознал ту самую полянку, на которой мы впервые встретились. Без преувеличений.

*

      Я в первый раз видел мальчишку так близко. Соседский ребёнок, на год-два старше меня, ни с того, ни с сего самодовольно заявился сюда, занял моё любимое место на склоне холма и нагло мне улыбался. Выходя во двор, я всеми силами пытался игнорировать бездельника, но он продолжал ежеминутно одёргивать меня своими “Ал! — Ал! — Альбус, посмотри на меня! — Альбус, чего ты такой злой? — Альбус, Альбус, Альбус…” а вот он и тут меня настиг. Сел и уставился. — Чего тебе? — я уселся к нему боком, чтобы смотреть искоса, — Что тебе нужно?       Его ухмылка стала ещё шире, и он кратко ответил: — Ничего, — и похлопал по земле рядом с собой, подзывая ближе.       Когда я подвинулся, он заразительно рассмеялся: — Ну же, чего ты? — но я только надулся: доверия разгильдяй не вызывал совершенно, — Вот смотри, — он указал с холма вниз, на деревню, — всё это моё. — Я смерил его скептическим взглядом, продолжая молчать, и он поправился, — Ну, будет моё. Я сделаю это своим. Всё-всё, и Лощину, и графство Уилтшир, вся Англия, нет, весь мир будет моим! — он победно вскинул раскрытые ладони к небу, на что я негромко фыркнул и закатил глаза. — Будешь дружить со мной?       Мне много раз предлагали пирожные с заварным кремом, иногда давали сахарное печенье. Я часто получал приглашения на пикники у соседей — матушка получала — и мне часто советовали взять расписку за утреннюю газету. Дружбу мне ещё не предлагали. — Давай, — глубоко вздохнув, критически осмотрел блондинистое недоразумение. — Только чур половина твоего мира за мной, — я не собирался отказываться от приключения. — По рукам! — мальчик тут же радостно просиял, подорвавшись с земли. — Идём, я уже начал составлять план!       Единственная мысль, мелькнувшая у меня в голове, улетучилась в секунду, когда меня схватили за рукав и бегом потащили обратно в деревню: “Матушка будет в ярости”.