Всё возможно

      Тишина всеобъемлющая сгустилась над низменностью с маленьким прудом, на западе Внутренних земель, недалеко от фермерских угодий, где небольшой отряд Инквизиции разбил лагерь для ночлега.       Солас выглянул из палатки.       В нос тут же ударил запах свежести, а лицо, еще сонное и отекшее, обдало холодом. Потерев слипающиеся веки и поморгав, эльф огляделся вокруг.       Уже рассвело, но лагерь еще спал, лишь пара дозорных с недовольными лицами сидела у давно потухшего костра, мешая ветками тлеющие угли и периодически прикладываясь к фляге.       Стояло прекрасное осеннее утро. Первый морозец пробежался по лесу, оставив на траве и опавших листьях тончайший серебристый след, который изумительно искрился в лучах недавно взошедшего солнца. Изящная ледяная корка окольцевала пруд, в котором еще вчера развеселившиеся разведчики пытались ловить рыбу. Воздух был прозрачный и довольно холодный – даже кожу пощипывало, но это было приятно. Пахло утренней свежестью, палой листвой и всем тем, чем может пахнуть разбитый для ночлега лагерь.       Солас улыбнулся.       Он любил ферелденскую осень, холодную, сухую, ясную, с пронзительно голубым небом и горящей золотой листвой, с яблочным раздольем в садах и высоко тянущимся дымом, с рано наступающими морозами и долгой дорогой по сжатым полям, с холодными ночлегами и подогретым вином… За время своего многовекового существования Фен’Харелу довелось побывать во всех уголках Тедаса, но нигде и никогда – ни в знойной Империи, ни в помпезном Орлее, даже в ЕГО, полном великолепия, мире – он не находил такой гармоничной простоты и утонченной, ускользающей красоты, какая бывает в Ферелдене осенью.       Наконец, когда холод начал щипать лицо и пробираться под воротник рубахи, Солас вернулся в палатку.       И снова улыбнулся.       На этот раз – женщине, мирно отдыхающей под шкурой белого волка.       Ирэн Тревельян.       Беглый маг оствикского круга, возглавивший Инквизицию. Вестница Андрасте, не верящая в Создателя. Аристократка с обветренной кожей и шрамами на теле.       Ирэн лежала на боку, обхватив руками свернутую куртку, на которой устроилась ее голова. Короткие светлые пряди упали на глаза, четко очерченные губы слегка приоткрылись, а кожа, нежная, фарфоровая, с холодным подтоном, в полумраке казалась прозрачной. Расстегнутые верхние пуговицы рубахи открывали белый перламутр шеи и начала груди, которая поднималась и опускалась медленно, в такт ровному дыханию… Глубокий, безмятежный сон разгладил собравшиеся вокруг глаз мелкие морщинки, расслабил напряженные мышцы, снял покров строгости и излишней сдержанности. Лицо Тревельян выражало умиротворение и даже какую-то юношескую беззаботность, словно спала сейчас под шкурой волка не взрослая женщина, решавшая задачи государственной важности, а молодая девушка, которая еще не знает, в кого сегодня влюбится.       Ирэн Тревельян – его ферелденская осень. Безмятежное утро. Холодный воздух в ясную погоду.       Он сотню раз спрашивал себя: почему она? Почему именно ей, самой обыкновенной шемленской женщине, о которой до недавнего времени почти никто не знал, было предназначено изменить ход истории? Почему именно ей, магу с весьма скромными возможностями и отсутствием лидерских качеств, ей, нерешительной, не амбициозной, неторопливо-обстоятельной, было суждено возглавить Инквизицию и воодушевить сотню тысяч таких же, как она: слабых, приземленных, заурядных? Почему именно она стала выдающейся посредственностью?       Солас ожидал, что по Ферелдену прокатится волна самодурства, как только Тревельян сядет на трон Инквизиции; все, что угодно, - от вереницы виселиц вдоль Имперского тракта до тайного союза с венатори – все самое неожиданное и неприятное может произойти, если в шемленские руки попадает маленький кусочек власти, – эльф знал это не понаслышке. Солас предполагал, что Тревельян, едва оказавшись в стенах Скайхолда, с энтузиазмом и неопытностью ребенка начнет менять в нем все по своей прихоти, совершенно не представляя всего великолепия, которым обладало в прошлом это священное место. Людская жадность и желание подчинить своей воле каждый камень наверняка стерли бы последние воспоминания о тех славных, далеких эпохах, которые хранят эти замшелые стены… Но когда к ним, полуразрушенным, подтянулись строительные леса и весело застучали молотки, когда двор оживился тренирующимися солдатами и суетливыми лекарями, а главный зал, едва расчищенный от многовекового завала, заполнила разношерстная публика, Ужасный Волк не почувствовал привычного, царапающего изнутри раздражения; преобразившийся Скайхолд, пусть и не похожий на тот самый, когда-то принадлежавший ему замок стал местом, где укоренилась и начала расти Инквизиция.       А Ирэн Тревельян…       Ирэн Тревельян оказалась не такой, как он ожидал. Эльф был вынужден признать, что за ее посредственностью скрывалась мудрость. Мудрость, которую он видел только в самых дальних путешествиях в древние воспоминания Тени.       Он никогда не думал, что сможет проникнуться уважением, и даже симпатией, к шемленской женщине. И уж тем более не предполагал, что окажется с ней в одной постели… Как такое вообще могло произойти? Ведь он зашел к ней лишь для того, чтобы выразить свое одобрение и, пересилив себя, признать, что люди все же могут проявлять мудрость и терпение. Как всего одно слово, неожиданно сорвавшееся с губ леди Тревельян, сумело остановить его в дверях? Как мягкая рука, лишь прикоснувшаяся к его лицу, сумела сломить гордыню и заставить эльфийского Бога желать нежности этой шемленской женщины? И почему его губы сами потянулись к ее губам?       Солас знал, что Ирэн к нему неравнодушна. Он это понял давно, еще в Убежище. Ее заинтересованность им была слишком очевидна, хотя эльф так и не понял, пыталась ли Вестница ее скрыть. И тем не менее, бросала на отступника взгляд каждый раз, когда подходила к дверям таверны, без сомнения, используя любой предлог, чтобы снова его увидеть. Или, например, беззастенчиво вслушивалась в разговоры Соласа с сопартийцами; Вестница даже шаг замедляла, когда он перекидывался колкостями с мадам де Фер. Порой и вовсе останавливалась, - если находила их диалог особенно интересным, - делая при этом вид, что изучает местность. А в походах, во время привала, украдкой смотрела на загадочного мага, думая, что он того не замечает.       Ирэн часто задавала вопросы об эльфийской культуре. Будь Тревельян представителем старшей крови, она бы удивилась и, вероятнее всего, возмутилась рассказам Соласа об Элвенане, рассказам, которые противоречили всему тому, во что верили и чему беспрекословно следовали ныне живущие эльфы. Но в силу отсутствия как раз тех самых ложных знаний, да и понимания эльфийской природы вообще, Ирэн слушала его рассказы с нейтральным выражением на лице – просто не осознавала значимость приводимых им фактов, которые, по сути, должны были переписать историю. Тревельян напоминала ему пустую тетрадь, страницы которой чья-то ленивая рука небрежно и безразборчиво заполняла информацией, случайно найденной во время долгих путешествий по всему Тедасу. Однако Фен’Харел должен был признать, что люди с их невежеством и фальшивой историей, – это плоды его гордыни, наследие, которое он никак не мог принять. Понимание этой истины приходило на смену раздражению – Солас успокаивался и снова становился учтивым, спокойно-дружелюбным и готовым рассказать Ирэн обо всем, о чем та спросит. Мягкий тембр голоса, небольшой наклон головы, едва заметная улыбка – все то, что очаровывало Вестницу, и все то, что она со всей искренностью отражала ему. Это… злило.       Ирэн Тревельян, тем не менее, оставалась сдержанной и ни на что не притязала; она словно видела проведенную эльфом грань и ни разу не позволила себе выдать чувства, которые не совсем осознавала, не рискнула вывести их отношения за рамки, установленные негласным соглашением, - когда сказать уже нечего, а уходить не хочется.       Так почему же тогда ОН позволил себе эту слабость? Почему он, Ужасный Волк, пригрелся в руках этой женщины, словно и не волк вовсе, а бездомная дворняга? Солас думал, что с Тревельян будет все просто… Он водил ее по лабиринту своих замыслов, но в результате сам заблудился во лжи.       Фен’Харел мог бы бесконечно копаться в своих желаниях и страхах, придумать сотню оправданий и найти еще больше сожалений…       Но вместо этого Солас улыбнулся приоткрывшей глаза женщине и в ответ на ее приглашение, выраженное одним лишь взглядом, присоединился к ней греться под шкурой белого волка…       Он тихо засыпал, позволяя себе наслаждаться комфортом и теплом этой простой женщины.