На край света.

Элизабет была счастлива. Богатый поклонник, множество незначительных почитателей, подарки, приятная, весёлая жизнь. Она растворилась в этом сладком наваждении, забыла страшную, тёмную Россию, которая теперь сосредоточилась для неё лишь в обрывках горячечных воспоминаний о заточении. Она посещала балы, приятно проводила время, флиртовала… Доманский – напротив – становился мрачнее день ото дня. Никакие увещевания не помогли ему остановить Элизабет в её, как ей казалось, победоносном шествии. Ночи для него становились жаркими от накалившегося за день воздуха, а не от бордельных девочек, изредка согревавших его постель. Он думал о том, чтобы уехать, оставить Элизабет позади, как кошмарный сон. Но яркие тёмные глаза манили, и он понимал всю тщетность этой идеи… Наивный, влюблённый глупец. Он был вынужден делать вид, словно всё так и должно происходить. И продолжал рассказывать ей свежие новости, когда она, ещё слегка хмельная, спускалась из своей комнаты к нему в кабинет и обнимала его, сидящего за столом, за шею, прижималась щекой к его виску и счастливо улыбалась. В эти мгновения Доманский сгорал от невыносимости того, что его Элизабет – сейчас – настоящая. Он помнил её ледяные ручки в своих руках, то, как она жалась к нему в попытке согреться. Все эти воспоминания всё ещё были живы в его памяти. В её, кажется, нет… Она снова уехала, не прислушавшись к его словам, оставив Доманского на пороге дома: в сотый раз за последний месяц отвергнутого со своей заботой. Сжимая дверную ручку, он с ненавистью подумал, что, пожалуй, не нужно ему больше строить это подобие, эту видимость нормальной жизни. Никто не оценит то, как он последние месяцы выстраивал работу и умножал доходы – пусть не быстро, но дело шло. Никому не нужное дело. - Пан?- верный Ежи подошёл чуть ближе. Воистину, Михаил ни разу не пожалел о том, что забрал его из дома Черского. Тот в письме обмолвился, что уже нашёл нового камердинера, а для Доманского Ежи был незаменим. - Вина,- хрипло прокаркал поляк, возвращаясь в кабинет.- И никого не пускать. Камердинер покачал головой, но поплёлся исполнять просьбу. Катарина, собирающаяся к прачке, подумала и забрала ношу Ежи с собой: ему найдётся работа и дома… Элизабет вернулась к вечеру. Выйдя из экипажа, она вошла в дом, сбросила на руки Ежи накидку и, пройдя в гостиную, замерла. Ежедневный ритуал был нарушен. Обычно Михаил выходил из кабинета, чтобы поздороваться с ней. Но не сегодня. Обернувшись, она вопросительно посмотрела на Ежи: - Господин уехал? - Пан с Вашего ухода заперся в кабинете, попросив перед этим выпить. Элизабет нахмурилась: что-то новое. Нехорошее новое. Алкоголь давно выветрился из её хорошенькой головки, оставляя ясные мысли и смутное ощущение беды. Она взяла свечу и прошла в кабинет. Доманский спал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Он был пьян, о чём явно говорила пустая бутылка вина рядом. Девушка покачала головой, подошла ближе и, склонившись, всмотрелась в его лицо. Усталое, хранившее, казалось, ту беспомощную озлобленность в своих чертах, что она видела, когда он пытался остановить её. Элизабет озабочено свела яркие, тонкие брови к переносице. Как же он всё ещё не понял, что для неё он гораздо ближе, чем этот толстосум, с которым она делила постель. Именно потому, что с ним – не делила. Дотянувшись до него, Элизабет осторожно и очень нежно коснулась его руки. Горячая, широкая ладонь с заметным родимым пятном… - Оставьте, Элизабет,- его хриплый голос заставил её вздрогнуть. Тяжело поднявшись, Доманский отодвинул стул и пошёл к выходу из кабинета, попутно ударившись плечом в дверной косяк. Остановившись и растерев плечо, он поморщился, и, не оборачиваясь, исчез в полумраке коридора. Девушка осталась одна. Неподвижно смотря на бумаги, она напряжённо размышляла. Потом поднялась к себе, прихватив со стола документы… Она просидела над его бумагами почти всю ночь. Отослав карету барона, хотя обещалась ему быть, она – простоволосая, в ночных одеждах – сидела за столом в своей комнате, запустив пальцы в густые пряди волос. И читала, воображая, сколько всего удалось её преданному другу. Около девяти утра пришла Катарина. Осторожно заглянула в комнату, чтобы не разбудить хозяйку и удивлённо вздохнула, видя неразобранную кровать, и Элизабет, спящую за столом. Всплеснув руками, она коснулась плеча хозяйки. Та сонно заморгала, морщась и просыпаясь: - О, Господи… Который час? - Почти девять, госпожа,- кротко откликнулась сонная служанка.- Пожалуйте на кровать. Вся спина, небось, затекла. Элизабет сонно потёрла глаза и покачала головой: - Одеваться. Во время утреннего туалета Катарина, прибирая густые, рыжие волосы своей госпожи, заговорщицки прошептала: - Пан Доманский уехал по делам с самого утра. - Не удивлена,- задумчиво ответила Элизабет.- У него очень много дел. Надевая кольца, она сосредоточенно обдумывала свою тактику поведения, прикидывала варианты, но не смогла ни к чему прийти: только разозлилась и измучалась: - Сильнее затягивай,- прикрикнула она на ни в чём не повинную Катарину, затягивавшую на ней корсет.- Да, так. Собери мне волосы и оставь меня. Когда Катарина ушла, Элизабет, поддёрнув длинные края рукавов домашней накидки, задумчиво замерла у окна. В её хорошенькой головке роились обрывки мыслей, никак не желая связываться в одну. Элизабет ощутила вдруг необъяснимый страх. И в этот момент в дверь постучали. Остановившись, девушка оглядела комнату, затем себя – в зеркало – и, поправив причёску, открыла дверь. На пороге стоял Доманский. Что-то в нём неуловимо поменялось. Не исчезла ни влюблённость в глазах, ни явно читаемое желание сразу броситься на помощь… Изменилось выражение его лица… И она ощутила укол совести за то, что на чело его легла печать боли. - Доброе утро, Элизабет,- он склонил голову.- Катарина сказала, что видела мою папку с документами у Вас. - Это так,- девушка кивнула. - Я прошу Вас, верните её мне. Элизабет обернулась, и взгляд её замер на папке, которую она вчера вечером принесла в спальню. Поджав губы, девушка взяла её в руки, повернулась к поляку и улыбнулась: - Ваши документы, Михаил. - Благодарю,- он протянул к ней руку, но она прижала папку к себе. Ощущая на себе немного нервный и выжидающий взгляд, Элизабет примирительно улыбнулась: - Это я Вас благодарю, друг мой. За все те дела, что Вы делали для моего спокойствия,- тонкая рука погладила бархат папки. Доманский нахмурился, ища, как и прежде, подвох в её словах. Но она была искренна. Протянув ему документы, девушка обняла себя за плечи, словно от холода, и этот жест показался поляку до ужаса знакомым. До ужаса. - Мой долг заботиться о Вас,- Михаил коротко поклонился. Элизабет из-под полуопущенных ресниц разглядывала его болезненно сведённые брови, яркое, скуластое лицо, отмечая едва заметный шрам у виска, через чур прибелённый пудрой. - И я безмерно благодарна Вам за это,- прошептала она, разом растеряв всё своё хладнокровие. Оставшись один в коридоре, Доманский прислонился лбом к прохладной стене. Этот кошмар смешения любви и зарождающейся ненависти убьёт его…