Кошки-мышки

      Раннее утро в поместье Кучики такое же тихое и безмятежное, как и господин этого дома. Ныне он с мирным удовольствием созерцает розовоперые облака, которые постепенно, так неторопливо и невероятно плавно меняли свой цвет под действием восхода на сиреневый, лиловый и наконец голубой. Сие поразительной красы действо не может не вызвать трепета даже в самом строгом сердце, а потому лицо Бьякуи озаряет блаженство, и, кажется, что он улыбается, когда касается краешка широкой чашки, когда ловит на ее дне нежно-лимонные блики солнца, когда ощущает на вкус ароматный бархат чая.       В этой идиллии, сотканной из сакурового цвета в сочетании с изумрудно-зеленым травяным ковром и наполненной гармонией перекликавшихся птиц, цикад и пчел, двадцать восьмой глава клана Кучики чувствует себя невероятно юным, одухотворенным и практически счастливым. Тот, кто вносит единственный разлад в эту картину, сидит по левую руку от Бьякуи и заметно подраздражает его своим видом. Это сонное, насильно вытащенное из постели создание, то и дело клюет носом, нарочито куксится и двигается с такой вялостью, будто она не Богиня скорости, а тысячелетняя черепаха.       ― Да уж, с такой ловкостью ты грозишь пронести еду мимо рта и угодить хаси куда-нибудь себе в ухо, ― с укоризной замечает Кучики и недовольно поджимает губы, теряя все же прежний интерес к удивительно вкусному напитку.       ― Ну а что ты от меня хочешь? У меня левый глаз еще спит. ― дуется Йоруичи и, отбросив всякие попытки перекусить, устало подпирает щеку. ― И потом, кто ест спозаранку?       ― Те, кто не охотится за мышами по ночам и успевают выспаться как следует, ― не медлят ей с ответом и произносят его с надменным спокойствием, будто кое-кого и вовсе не заботит тот факт, где кошка бродила до пол-ночи.       Йоруичи щурит проснувшийся правый глаз, зажигая на его дне привычное лукавство, и придирчивым взором окидывает Бьякую, сидевшего к ней в профиль. Изящные черты, взвешенные движения, идеальные манеры ― он не зря видится ей искусно вытесанной статуей; он безупречен. Но тем и смешнее: при всем своем стремлении не уронить лицо, в поглощающем рвении держаться наиправильнейшим образом, с неимоверной волей к запечатыванию своих чувств очень глубоко в сердце, Бьякуя кажется смешным, по крайней мере, в глазах этой проницательной женщины.       ― Когда ты психуешь, у тебя подрагивают ресницы, ― как бы между прочим сообщает Йоруичи и поддевает ногтем в вазочке мед. ― Не замечал за собой? ― причмокивает она палец.       Кучики лишь приподымает бровь на этот комментарий и чуть, будто нехотя, скашивает взгляд на делано равнодушную гостью. Он никогда не сомневался в ее зоркости, но разве в нынешнем своем состоянии ей было не все равно?       ― Поешь нормально, ― игнорирует он ее выпад, ― и я проведу тебя в гостевую комнату. Выспишься там.       ― Там не хочу, ― Йоруичи заваливается набок, удобно умащивая голову на колени Бьякуи. ― Во, вот тут хочу, ― и закрывает глаза, чтобы тут же вздремнуть.       ― С ума сошла? ― шипят на нее сверху. ― Если нас увидят т-так…       ― То что? ― лениво отзывается Йоруичи, даже не думая размыкать очей. ― Слушай, малыш, ты действительно полагаешь, что у тебя служат тупые люди? Чтобы принцесса Шихоин наносила визиты по утрам? Да еще и в юката, подозрительно похожем на юката их господина?..       ― Я не виноват, что одежда Рукии тебе не подошла.       ― Конечно не подошла. Мог бы и на глаз определить разницу в наших параметрах. Чай не слепой.       ― Мне уходить на службу через пару часов, оставь меня.       ― Не-а, ― уже сопит кошка.       Бьякуя нервозно сжимает и разжимает ладони, право, не зная, куда и руки-то свои деть. Взгляд же тонет в фиалковой реке, которой рассыпались по его коленям волосы ночной гулёны. Она само воплощение той поры: загадочная, неуловимая, интригующая, слегка пугающая… тем, что может исчезнуть с первыми лучами солнца. И все же она тут.       ― Йоруичи? ― Молчит. ― Кошка драная, ау? ― Ее голова и впрямь давит тяжестью сна.       Пальцы Бьякуи сами тянутся к густому шелку поверх своего юката. Он бережно, с явным наслаждением проводит чувственно по этим мягким волосам. Они переливаются под его ладонями, ловя то тень от них, то вновь протянутые к энгаве солнечные лучи. Бьякуя хмыкает: у этой женщины все не как у других ― ночь ее полна утех, игр, охоты, а день, наоборот, заполняют покой и дрема. И это то, что тоже порой раздражает в Йоруичи, но сейчас на спор и выяснение отношений у капитана Кучики просто нет времени.       Он пробегается подушечками пальцев вдоль прядок у ее уха, ласково убирает их за него и обводит его по контуру не менее участливо. Бьякуя склоняется и дует легонько на беззащитное маленькое ушко, не кошачье, но такое же восприимчивое к приятным прикосновениям. Бьякуя целует в заушную складку и практически мгновенно получает ожидаемый первый «муррр». Он задерживает губы на дольше, ощутимо надавливая на каждую легко возбудимую здесь клеточку кожи. Он согревает жарким дыханием ее, и свой же жар чередует с влагой языка, старательно выводящего витиеватые узоры у Йоруичи за ушком. Он с коварной усмешкой сорванца ловит каждый децибел увеличивавшегося мурлыканья разнежившейся у него на коленях большой кошки. Бьякуя уже давно знает, чем можно не только разбудить ее, но и завести, и заставить потянуться мягкими лапами ему за шею, и самой забраться ему на руки, и обхватить за талию ногами…       Подставляя губы уже под ее настойчивые поцелуи, Бьякуя в охапку с оживившейся Йоруичи пятится назад, пересекая энгаву, минуя распахнутые седзи, медленно и уверенно продвигаясь мягкой походкой к своему футону, так заманчиво распахнувшему свои объятия.       ― Ммм, ― «кошка» смакует столь вкусное утреннее угощение с гораздо большим энтузиазмом, нежели самый роскошный завтрак. Так, верно, думает Бьякуя. Йоруичи же вполне устраивает и стакан холодного молока после жарких ночных гуляний, от которых не поостыли еще их тела. ― А кто-то говорил, что торопится на службу, ― игриво лепечет она любимому малышу и смешно ерошит его лишенные всяких сковывающих оков волосы.       Бьякуя на это неизменно сердится, но Йоруичи знает, что без всех этих прибамбасов аристократа, он рано или поздно раскрепощается сам, будто вместе со своим кимоно обнажает в постели и душу. Пускай и не надолго, пускай и таясь под покровом ночи, пускай и скрывая свои громкие эмоции в ворохе распущенных душистых волос. Днем же он непреклонен.       ― А кто сказал, что я на службу не пойду? ― отвечает-таки вопросом на вопрос Бьякуя, отстраняясь от разгулявшейся кошки и прижимая ее шаловливые ручонки к футону своими.       Надев на лицо привычную маску вселенского равнодушия, капитан Кучики покидает ложе и принимается с демонстративной неторопливостью собираться. Краем глаза он то и дело ловит на себе взгляд золотых очей. Они не смотрят обиженно, а драная кошка не кажется задетой. Она лишь смешно щурится, утихомиривая в груди мурлыканье, ― она снова засыпает, и это значительно упрощает дело, ведь ночью выбраться из ее цепких когтей просто невозможно. А тут, когда капитану настает час уходить, его любовница уже практически спит, обняв подушку.       ― Малыш Бьякуя-а-а. ― Она окликивает его зачем-то в самих дверях. ― А то у тебя Сенбонзакура торчит или что-то другое оттопыривает хакама, м?       ― Спи уже! ― резко захлопывает седзи за собой вспыхнувший Кучики и, приложившись к ним снаружи лбом, усмехается виновато. Сонные женщины так очаровательны в своей беззащитности и сумбурной красоте… Кто же тут удержится? Точно не он, не истинный эстет.