Лепестки из прошлого

Let me look into your eyes One last time, I never forget The way it was before… My Darkest Days «One last time»

      Окрыленные, безгранично довольные и счастливые искатели приключений и романтики разъехались спустя трое суток, и Сириус вновь остался совершенно один в огромном, звенящем благородным молчанием особняке. Он просыпался поздним утром и поначалу все никак не мог снова свыкнуться с мыслью о том, что в радиусе почти мили вокруг не было ни души. Внезапное одиночество сразу после так прекрасно проведенных нескольких дней в большой компании близких друзей неизбежно нагоняло на него тоску, а потому Бродяга, которому скоро наскучило по нескольку часов кряду просто валяться на постели прямо в одежде, закинув ноги на стенку и до мелочей изучая прикрепленные к ней плакаты, слонялся по множеству комнат в отчаянном порыве найти себе занятие. И вскоре и в самом деле нашел его: однажды в послеполуденное время забредя в амбар и окинув любовным взглядом свой исполинский мотоцикл, Сириус так и остался здесь, провозившись с верным железным конем до глубокой ночи. В старом амбаре дяди Альфарда было предостаточно различных весьма интересных и замысловатых вещей, и разбирай Сириуса любопытство на толику сильнее, он бы без колебаний перерыл все десятки и десятки ящичков, коробок и свертков, годами пылившихся здесь. Но как и в самом поместье, так и здесь парень притронулся лишь к некоторым вещам — все остальное же сохранило свою мрачноватую, благородную и неприкасаемую старость.       Надо признать, когда становилось совсем тоскливо, Сириус мог легко сыскать себе компанию, воспользовавшись сквозным зеркалом — Джеймс являлся по первому же зову, и порой они связывались таким способом лишь затем, чтобы бесцельно поболтать с полчаса. Что до визитов в дом Поттеров, то юный Блэк по-прежнему оставался желанным гостем для этой семьи и неизменно прибывал к ним на воскресный обед, без зазрений совести пользуясь установленной каминной связью — хотя данное самовольное использование летучего пороха было не совсем законно, еще весной, сразу после своего переселения в дом покойного дяди Сириус заявлялся к Джеймсу едва ли не каждый день. Миссис Поттер, беспокоившаяся о нем равно так же, как о своем собственном сыне, с нетерпением ждала заветного выходного дня, когда бодро улыбающийся парень появлялся в их гостиной.       Так или иначе, пусть затаившийся на высоком склоне, у самой опушки леса старый особняк и был отличной возможностью отвлечься от напряженной суеты, слишком долгое сидение вдали от людей медленно навевало на него хандру, до отвращения напоминая те бесцельные лета, проведенные взаперти в доме на площади Гриммо. И в конце концов Сириус нашел для себя прекрасный выход: не рассуждая долго, он намерился нанести визит своей любимой кузине Андромеде, которую не видел уже около пяти лет, если не считать нескольких снимков, что она изредка прикладывала к письмам в праздники. Он отправился в тот же день на мотоцикле. Найти дом Тонксов оказалось не так просто, учитывая тот факт, что он никогда не видел его раньше, но, наконец остановившись у красивой невысокой каменной изгороди и легко перемахнув через нее прямо на залитую солнцем лужайку, парень был тут же вознагражден. Андромеда, такая же, как и прежде, аристократически утонченная и изящная, брела по собственному двору с охапкой свежих цветов. Сириус невольно улыбнулся: она почти нисколько не изменилась — все те же пышные, блестящие темно-каштановые волосы, легкая походка, неброское платье до колен. С самого детства в ней было так много сходства со старшей сестрой Беллатрисой, но трудно было представить себе две более противоположные натуры. Оглядываясь назад примерно на шесть-семь лет, Сириус поневоле отмечал, что Андромеда, волею судьбы ставшая такой же отверженной, как и он сам, спаслась только благодаря своей любви к Теду Тонксу — этот парень в буквальном смысле вытащил ее из тени дьявольской фамилии. Ей пришлось пожертвовать многим, и все же кузен был категорически уверен: средняя из дочерей его дяди Сигнуса всегда отличалась от своей семьи почти в той же мере, в какой он отличался от своих родителей, и этим они были невероятно похожи. Может быть, именно потому Сириус был единственным Блэком, с которым мятежная девушка сохранила связь и которого действительно любила.       Она не сразу заметила нежданного гостя, и в первое мгновение растерянно остановилась, прищурившись, и приложила ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь в высокую фигуру молодого человека, замершего со внутренней стороны изгороди, прямо против солнца. Долго еще не могла поверить собственным глазам, и Сириус, заметив ее колебания, улыбнулся шире, отбросив с глаз отросшую челку. Задохнувшись от изумления и едва не выпустив из рук цветы, миссис Тонкс наконец совладала с голосом, воскликнув:       — Мерлин и Моргана, не может быть! Сириус, неужели это ты?       — Здравствуй, Меди! — легкая ухмылка искривила губы юноши, и он сделал пару шагов навстречу кузине. — Боюсь, я тебе не мерещусь.       — Ох, ради всего святого! — молодая женщина заключила его в мягкие, крепкие объятия, и Сириус как-то неловко приобнял ее в ответ. — Как же я рада тебя видеть! И как ты вырос! — отстранившись, Андромеда окинула его изучающим взглядом с головы до ног. — В последний раз, когда я тебя видела, ты был вполовину ниже.       — Мне было двенадцать, — со смехом напомнил парень, лукаво заглядывая в глубокие темные глаза, искрящиеся теплом и неподдельным восторгом. — А вот ты нисколько не изменилась, сестричка. Старине Тэду можно только позавидовать.       — Тэд сейчас на работе, — предвещая его вопрос, сообщила Андромеда и, мягко опустив ладонь на крепкое плечо кузена, направила его следом за собой. — Пойдем скорее в дом. Честное слово, ты меня просто ошарашил! Как ты добрался до нас?       — На мотоцикле, — беспечно махнул рукой тот в сторону изгороди, решив не вдаваться в подробности и умолчать о левитирующих свойствах своего средства передвижения. Андромеда изумленно вскинула брови, но комментировать его слова никак не стала. Не переставая улыбаться, бок о бок двое мятежных потомков семьи Блэк вошли в светлый, просторный дом. И стоило входной двери закрыться за ними, как в глубине гостиной раздался торопливый топот маленьких ножек, а тоненький и невероятно живой детский голосок, чуть шепелявя, спросил:       — Мама, папа уже велнулся?       — Нет, детка, — ответила Андромеда, сбросив у обувной тумбы легкие босоножки. — У нас гости!       Сириус как раз расшнуровывал второй кед, когда в широком дверном проеме показалась на секунду и тут же наполовину спряталась за косяком девчушка лет четырех. Неистово-лиловые кудряшки обрамляли пухлощекое детское личико, а густо-синие глаза неотрывно уставились на незнакомого посетителя. Коротенькие шортики задрались, кофточка хранила на себе следы недавних художеств яркими красками, а один из высоких носочков скатался до самой щиколотки. Словом, двоюродная племянница Сириуса являла собой премилое и наверняка чрезвычайно активное создание. Сириус, которому прежде не так часто доводилось иметь дело с детьми, а в особенности с такими маленькими, изобразил на лице самую теплую и дружелюбную из своих улыбок и, присев на корточки, приветственно развел руки в стороны, игриво подмигнув маленькой девочке.       — Привет, малышка! Меня зовут Сириус.       — Это твой дядя Сириус, помнишь, я много тебе про него рассказывала, — Андромеда бережно подтолкнула дочь чуть ближе к юноше, заставив выйти из своего укрытия. — Детка, поздоровайся.       Едва заслышав знакомое имя, девочка немедленно расплылась в самой что ни на есть очаровательной улыбке, а милая мордашка так и засветилась от радости. Похоже, Андромеда и в самом деле часто и много говорила ей о своем старшем кузене, потому как никакого дальнейшего знакомства и не потребовалось: словно маленький цветной вихрь, малышка бросилась в объятия своего удивительно юного дядюшки, так, точно знала его с самого рождения или ранее не раз встречалась с ним. Сириус, сам того не ожидая, поневоле рассмеялся, когда теплые ручки обвились вокруг его шеи, и, подхватив девочку под мышки, поднял на своих руках под самый потолок. Она тут же раскинула в стороны свои коротенькие ручки и ножки, заливаясь счастливым хохотом, а Андромеда, стоя на пороге гостиной, смотрела на них с ласковой материнской улыбкой.       — А ты у нас, конечно, Нимфадора, верно? — спросил наконец Сириус, собираясь уже поставить девочку на ноги, но та вдруг резко сурово нахмурилась, зажмурилась, точно усердно размышляя над чем-то, а миг спустя заставила свои кудряшки распрямиться и вспыхнуть ярко-алым огнем. — Эй, кроха, что случилось?       В полном недоумении он перевел взгляд на кузину, и та, иронично закатив глаза, скрестила на груди руки, с шутливым раздражением сообщив:       — Наша Дора, чуть только научившись говорить, сразу же стала выражать недовольство собственным именем. Так что тут же начинает бурю, стоит только обратиться к ней так. Ей нравится называть себя…       — Я Тонкс! — перебив мать, звонко воскликнула девочка, но под улыбкой Сириуса тонкие бровки сами собой быстро разгладились, а на лице снова заиграла улыбка. Рассмеявшись, он поставил ее на ножки, сунул руку за полу куртки и вдруг выудил на свет небольшого плюшевого мишку, немедленно вручив того племяннице. Радостно пискнув, Нимфадора стиснула игрушку в цепких объятиях и вновь вернула себе мелкие кудряшки, на сей раз ярко-розовые. Выпрямившись во весь рост, Сириус нарочито серьезно заметил:       — Ух-ты, даже так? А не слишком серьезно для такой маленькой девочки?       — Мне сколо будет пять лет! — так же громогласно возразила племянница, и с той же стремительностью ее личико приобрело решительное выражение.       — Целых пять? Быть не может! — включившись в игру, воскликнул Бродяга с деланным изумлением. — Ну тогда тебя просто скоро замуж отдавать. А в Хогвартс можно уже начинать собираться…       Андромеда подала в гостиную чай с целым подносом разномастного домашнего печенья и джема, и они втроем долго сидели на диване и в пухлых уютных креслах. Маленькая Тонкс раз за разом взбиралась на колени к молодому дядюшке, таская с его тарелки надломанные печеньки и совершенно извозившись в сладком джеме. Андромеде приходилось несколько раз сурово хмуриться и осаживать дочь, но та, лишь на секунду потупившись и обиженно насупившись в ответ, в следующее мгновение снова принималась за свою веселую игру. В этой девочке таилось столько яркой радости и жизни, такой разноцветный фонтан энергии бил ключом в четырехлетнем очаровательном существе, что даже самое жесткое сердце не смогло бы остаться равнодушным. Она ни минуты не могла усидеть на месте и если не располагалась на коленях «дяди Силиуса», то немедленно мчалась вверх по лестнице, в свою комнату, прихватив подаренного плюшевого мишку. Казалось, на ее впечатляющую активность не существует никакого удержу. Сами же Сириус и Андромеда, даже не заметив, как стремительно пролетели несколько часов, делились друг с другом новостями, скопившимися со времени последнего письма. Не вдаваясь в подробности и опуская некоторые особенно личные моменты, Бродяга поведал кузине о недавнем визите целой компании друзей в поместье дяди Альфарда, и Андромеда, помнившая Мародеров еще по Хогвартсу совсем зелеными неуемными мальчишками, постоянно попадающими в различного рода переделки, оказалась благодарным слушателем, снисходительно улыбаясь, покачивая головой или вдруг заливаясь смехом именно тогда, когда Сириус от нее этого ждал. Державшаяся на публике со скромной гордостью, как и положено аристократически воспитанной девушке, только лишь рядом со своими немногочисленными близкими она становилась ласковой и смешливой. Казалось, ничто не омрачало ее спокойный, светлый маленький мир под крышей дома счастливой маленькой семьи, но когда беседа с кузеном неосторожно коснулась недавней новости о бракосочетании ее младшей сестры Нарциссы с Люциусом Малфоем, улыбка Андромеды вдруг погасла, а лицо ее вдруг приобрело слишком знакомое Сириусу фамильное беспристрастно-прохладное выражение. Совсем другим, мрачно-осторожным голосом Сириус спросил:       — И тебе никто ничего не сказал о свадьбе, так ведь?       — Смотря что ты имеешь в виду, — чуть дернула плечами вверх Андромеда, на секунду отводя взгляд куда-то в сторону. — На самом-то деле мы уже очень давно знали о том, что этот брак состоится, так что я — как думаю, и ты — едва ли была слишком удивлена публикацией в газете. А если ты о том, позвала ли меня родная сестра на свою свадьбу… — она коротко, почти неслышно вздохнула, и призрачная тень сожаления на миг проскользнула по непроницаемому лицу. — Можешь не сомневаться — мы с тобой для своей семьи перестали существовать, так что никакого приглашения, уж конечно, я не получала. На этом событии меня пожелали бы видеть не больше, чем горного тролля.       Андромеда замолчала, ясным, но отстраненным взглядом всматриваясь куда-то вдаль, а Сириус вдруг явственно осознал, что полностью понимает ее мысли. Она сейчас думала о своем прошлом, о детстве и юности, которую провела бок о бок со своими сестрами, являясь словно бы переводным мостом, незаметной, но ощутимо действенной связующей нитью, способной соединить жестокую, хладнокровную и вспыльчивую Беллатрису с немногословной, хрупкой и до бесчувствия сдержанной Нарциссой. Их отец, Сигнус Блэк, глубоко разочарованный тем, что так и не смог произвести на свет наследника мужского пола, тем не менее немало гордился своими дочерьми, а мать Друэлла, урожденная Розье, пусть и не являла собой образец сердечности и ласки, все же была способна казаться куда лучшей матерью, чем ее невестка Вальбурга Блэк. Во всяком случае, до поры до времени ни одна из троих дочерей Блэк не чувствовала себя слишком обделенной родительским вниманием. А теперь Андромеда оказалась безнадежно вычеркнута, забыта, словно постыдная семейная тайна, которую не следовало даже упоминать в высокопоставленном чистокровном обществе. И ее собственные родственники, пожалуй, скорее пожелали бы ее смерти, нежели возвращения заклейменной позором предательницы крови в отчий дом. Кипучая, лютая ненависть старшей сестры, холодное безразличие младшей, презрение родителей, дяди и тети — Андромеде пришлось пожертвовать очень многим ради собственного счастья с Тедом Тонксом. И она жила в своем тихом, пронизанном любовью, отрезанном мире, лишь изредка втайне оглядываясь назад с нервным содроганием. А Сириус, так же запятнавший семью вероломным побегом, Сириус, которого она с самого детства любила гораздо больше других кузенов, остался единственной нитью, соединявшей ее с прошлым.       Не особенно оптимистичную ноту разбавил только вернувшийся домой Тэд, немало, но оттого не менее приятно удивленный визитом Сириуса. Маленькая Нимфадора, едва заслышав голос отца в прихожей, тут же с радостным писком кинулась к нему на руки. Сириус, пожав крепкую руку мужа кузины, отметил про себя, что он как раз успел заметно измениться: в лице больше не осталось ни следа беспечного мальчишества, плечи стали шире и даже начал обрисовываться небольшой живот. Зато природная веселость и по-юношески широкая улыбка остались прежними. Он и его жена во многом казались совершенно разными, едва ли не противоположными и, возможно, в понятии большинства нисколько не подходили один одному, но стоило только увидеть их вместе, этих искренне привязанных, глубоко любящих друг друга людей, как становилось ясно — они дополняли друг друга, точно части единого целого. И Сириусу на миг даже стало неуютно, точно он, являя собой воплощение бедлама и беспечности, вмешался во что-то чересчур личное, давно устоявшееся. А уже вечером, прощаясь с жутко расстроившейся его отъездом племянницей и гостеприимными хозяевами дома, неожиданно почувствовал, как неясный, отдаленный призрак тоски закрался в его душу, точно ему вдруг стало не хватать чьего-то общества.

***

      Небольшой одноэтажный дом, притаившийся в тени деревьев и разросшейся живой изгороди, утопал в вечернем полумраке, и только одно из распахнутых в сумерки окон золотилось единственным источником света — настольной лампой, горевшей в уютной спальне. Эммелина Вэнс, в полном одиночестве расположившись на собственной постели и уперев скрещенные в худых лодыжках ноги в стену, внимательно рассматривала три фотографии в рамках, расставленных на тяжелом комоде прямо напротив кровати. Первая из них изображала всю ее небольшую семью: совсем еще молодые мистер и миссис Вэнс во дворе их первого дома и она, крошечная двухлетняя девчушка, сидящая на руках у отца. А вот вторая была недавней — с нее, счастливо улыбаясь и смеясь, сбросившись в дружную кучу-малу на густой траве, яро махали четыре гриффиндорки: она сама, Лили Эванс, Марлин МакКиннон и Алиса Ревелл. Эммелина невольно улыбнулась. Этот снимок был сделан в начале летних каникул, когда они собрались в доме МакКиннонов отпраздновать сразу два совершеннолетия. Но так же стремительно улыбка девушки вдруг погасла, и едва слышимый вздох вырвался из груди — ей вспомнилось, что еще несколько недель назад в этой рамке стояла другая фотография, где улыбались в обнимку она и Джесс. Джесс, которая столько лет была ее лучшей и едва ли не единственной подругой. Джесс, с которой они так редко ссорились прежде. Джесс, которая едва ли вернется теперь. С того самого дня, как они отправились из Хогвартса на каникулы, а семикурсники остались на выпускной, Эммелина больше ни разу не видела бывшую подругу даже издалека. Не знала она и что случилось с той после выпуска, чем она собиралась заняться дальше и вообще где теперь находилась. И последней ее попыткой к примирению было письмо, отправленное в самом конце июля — откровенно говоря, Вэнс и сама сомневалась, что таким образом сможет хоть что-то изменить, но упрямое сердце не хотело мириться с этой мыслью. Но ответ, пришедший лишь пару дней назад, с треском разрушил последние надежды. Он был сухим, холодным и необычайно коротким: Джесс не сообщила ровным счетом ничего о себе и весьма красноречиво выразила свое безразличие к бывшей лучшей подруге — трудно было даже поверить, что неизменно позитивная и такая близкая ей девушка способна на подобную хладнокровность. Видимо, даже у всего, казалось бы, самого крепкого и нерушимого есть свой конец.       «Можешь и дальше зажиматься с парнем, который всегда нравился мне, — таким постскриптумом завершалось письмо. — Надеюсь, в конце концов он кинет тебя так же, как своих прежних подружек». Нахмурившись и закусив губу, Эммелина бросила взгляд на третью фотографию — сборная Гриффиндора по квиддичу минувшего года, и вот он, Сириус, в первом ряду бок о бок с Джеймсом. Легкая, почти ироничная ухмылка на губах, острый, пронзающий насквозь взгляд прозрачно-серых глаз, небрежно-изящная поза — в фантазиях большей части женской половины школы юный Блэк являл собой абсолютное совершенство, был причиной слез и подростковых страданий и, сам того не подозревая, стал яблоком раздора даже для них с Джессикой. Оглядываясь назад, Эммелина поневоле удивлялась, насколько кардинально переменилась ее жизнь всего за один учебный год: ранее не особенно близкие с компанией однокурсниц, теперь они стали почти неразлучны, а Джесс… Она и в самом деле знала о долгой влюбленности подруги в красавца-Блэка, да и, более того, совсем не понимала ее до недавнего времени. Быть может, ее неожиданная перемена и была маленьким предательством, но черт возьми, есть ли ее вина в том, что Блэк однажды посмотрел именно на нее, а не на кого-то другого?       Смежив веки, девушка медленно, долго выдохнула, а в голове уничтожающе-настырной, неумолкающей трелью немедленно отозвалось: Сириус… Сириус Блэк. Это из-за него все в ее жизни вдруг встало с ног на голову. Как сущий дьявол, он захватил все ее мысли, без спросу забрался в самое сердце и никак не хотел уходить прочь. Сколько времени успело пройти с памятного дня вступительных испытаний в команду, когда тяжелый узел впервые вдруг завязался внизу живота, пуская сладкую, колючую дрожь по телу! Но ее все еще тянет, мучительно тянет к нему, его не хватает с каждой новой минутой, а стоит знакомым рукам прикоснуться к хрупкому телу — как весь мир останавливается, с оглушительным грохотом летя в глубокую бездну. Никогда — даже в первую свою влюбленность — она не слышала о таком прежде, да и не до конца понимала, что происходит сейчас. Знала только одно: ей было нужно, чтобы он оказался рядом, чтобы обвивал сильные руки вокруг ее талии, склонялся к самой шее, согревая ее теплым порывистым дыханием. Чувствовать его горячие губы, слышать грудной, раскатистый шепот: «Вэнс… Эм…»       — Вэнс!..       Резко распахнув глаза, не в силах поверить собственным ушам, Эммелина села на постели, возвращаясь к реальности и вновь улавливая собственное имя где-то совсем рядом. Ее имя, настойчиво, приглушенно произносимое таким до дрожи знакомым голосом. Ошибки быть не могло — мгновенно сорвавшись с места, Эммелина подскочила к распахнутому окну, устремляя горящий взгляд в вечернюю улицу, и наконец увидела…       — Добрейшего вечера, Эммелина Вэнс! — прямо напротив ее окна, криво усмехаясь и небрежно засунув руки в карманы джинсов, стоял не кто иной, как Сириус Блэк. Губы Эммелины приоткрылись, но в первое мгновение она не смогла издать ни звука, и на худом лице с высокими скулами было написано немалое изумление. Сириуса, казалось, эта картина откровенно забавляла, потому как он, снисходительно качнув головой, остановил на ней свой изучающий, вкрадчивый, искрящийся ироничным огнем взгляд. Совладав с растерянностью, Вэнс наконец выдохнула:       — Сириус?.. Черт возьми, что ты тут делаешь?       — Соскучился, — сделав последние два шага к подоконнику, Сириус ухмыльнулся шире и, протянув вверх руку, провел тыльной стороной ладони по щеке девушки. Пониженный до полушепота голос отозвался в ушах волнующим звоном. Подумать только — этого беспечного идиота принесло на ночь глядя прямо сюда по одному лишь резкому порыву! Эммелина картинно закатила глаза, фыркнув в ответ:       — Прошло меньше двух недель. Едва ли ты успел так уж сильно соскучиться.       — Ты даже не представляешь, насколько, детка, — вновь этот нахальный полушепот и изучающий, словно бы ищущий что-то в ее лице взгляд, от которого по телу волнами распространялось электричество. — Так раз уж меня занесло к окнам твоей скромной спаленки, почему бы нам не сбежать вместе на всю ночь?       С этими словами парень вдруг ухватился обеими руками за подоконник и уже подтянулся было вверх, как Эммелина, неожиданно ухмыльнувшись под стать ему самому, склонилась к нему так, что носы их почти соприкоснулись, и в глубине карих глаз зажглись заговорщицкие огоньки.       — Ты можешь смело похищать меня через дверь, Блэк. Родители уехали в Эдинбург к маминой тетушке и вернутся только через три дня.       — Тогда я точно знаю, где ты их проведешь, Вэнс! — с этими словами Сириус быстро соскочил на землю, на мгновение исчез из виду, а в прихожей тут же раздался стук во входную дверь. Не отдавая себе отчета в том, насколько стремительно она вдруг сорвалась с места, Эммелина на дрожащих от возбуждения ногах бросилась открывать, миг спустя угодив прямо в объятия Сириуса и получив долгий приветственный поцелуй. Августовский закат вдруг вспыхнул испепеляющим алым, позолотив низкие кружева вспененных облаков.       Они мчались на мотоцикле по выводившей из города дороге, обходя потоки попутных машин, и яркий свет огней сливался в сплошные огненные всполохи, непрерывно несущиеся с обеих сторон, прорезая темноту позднего вечера. Их куртки рвали полы на свистящем ветру, а волосы рьяно развевались у висков и за спиной. Эммелина сидела сзади, прямо за Сириусом, тесно прижавшись к нему и обвив подтянутый торс руками. Сердце ее трепетало в возбуждении и восторге, а глаза едва успевали уловить проносящиеся мимо на огромной скорости встречные потоки машин. Сириус, чуть пригнувшись, уверенно летел вперед, ухмыляясь навстречу собственной авантюре, серые глаза горели неистовым огнем, даже не замечая, как отросшая черная прядь то и дело спадает на лоб. В крови его, порабощающе разливаясь по венам, струилась жажда азартного приключения. А Эммелина, словно бы почувствовав это, вдруг покрепче сжала коленями мотоцикл и, наплевав на риск, откинулась чуть назад, выбросив руки вверх. Безжалостный холодный поток рванул темные волосы, беспорядочно бросая пряди в лицо, кусая за щеки и грозя вот-вот выхватить ее с исполинского железного коня. И горячее, отчаянное и безграничное чувство истинного блаженства и эйфории вскипело глубоко внутри, поглотив всю ее без остатка. Позади остался спокойный и привычный дом, а впереди — лишь черное полотно бесконечной дороги и витающий где-то вдали призрак предстоящих мгновений наедине с самым непредсказуемым бунтарем. Вернувшись в первое положение, она с наслаждением прижалась поближе к сильному телу, прислоняясь щекой к холодной спине и расслабленно опуская ресницы.       Лишь к ночи мотоцикл, преодолевший последние три мили по небу, опустился наконец в саду старого особняка, и двое гриффиндорцев, став на ноги, на миг даже испытали легкое разочарование окончанием захватывающего пути. Внушительное здание утопало во тьме, но стоило им войти в дверь, как пустой, молчаливый холл немедленно залился мягким светом вспыхнувшей газовой люстры. Хотя дорога отняла около двух часов, никто из них нисколько не устал, и Сириус лишний раз убедил в этом Эммелину, когда, подхватив ее под руку, бодро увлек следом за собой в просторную гостиную. Позже они даже не помнили, с чего все началось — но по прошествии получаса уже самозабвенно танцевали по всей гостиной, освещенной лишь пятью свечами, горящими в тяжелом серебряном подсвечнике, под гремящую на все поместье музыку с десятков сменявших друг друга магловских пластинок на старом, почти антикварном граммофоне. И когда время от времени Сириус устремлялся к ней, подхватывая узкую ладонь и сжимая талию, Эммелина слегка запрокидывала голову назад, глядя прямо ему в глаза и улыбаясь такой редкой, искренней, беззаботной улыбкой. В который раз поймав ее в бешеном танце, Сириус усмехнулся в ответ и многозначительно заметил:       — Детка, а тебе идет улыбка!       А она, ничего не ответив и лишь улыбнувшись шире, прижалась к нему чуть теснее, прежде чем разжать объятия и вместе со сменившейся песней пуститься в новый танец. Затем Сириус подал весьма заманчивое предложение, и десять минут спустя они оба сидели прямо на пороге широких дверей черного выхода, распахнутых на пустую террасу, и неторопливо распивали выдержанное красное вино из бара покойного Альфарда. Насыщенный, шелковистый напиток приятно одурманивал сознание, из гостиной доносились звуки какой-то рок-баллады, а пламя единственной горящей перед ними свечи плясало на легком ветру, отбрасывая причудливые тени по выложенному камнем полу. Оторвав глаза от созерцания россыпи августовских звезд на небе, Эммелина обернулась к Сириусу, неожиданно произнеся то, что вертелось на языке весь этот волшебный вечер:       — Сириус, ты самый безбашенный человек на всем свете. Я почти никогда не знаю, чего от тебя ждать в следующую секунду.       — А кто сказал, что мы должны быть предсказуемы, Эм? — усмехнувшись, Сириус поднес к губам тлеющую сигарету и затянулся, на мгновение уходя в собственные мысли. А потом вдруг, переведя взгляд вдаль, где у подножья склона слабо мерцали огни мирно спящей деревушки, задумчиво произнес: — Зачем, если мы можем быть просто свободны? Помнишь, как мы летели по дороге? Когда сам выбираешь конечный пункт и мчишься вперед, мчишься туда, куда хочется только тебе самому — это и есть свобода.       — И, конечно, тебя не пугает ровно никакой риск? — иронично усмехнувшись, уверенно перебила Эммелина. Легкий лающий смешок вырвался из груди Сириуса, он обернулся, прожигая ее изучающим взглядом.       — А что за жизнь без капли риска? — серые глаза вдруг вспыхнули неуемным огнем. Они оба потянулись к почти забытым бокалам, и Эммелина собиралась уже сделать глоток, но прежде, чем густо-вишневая жидкость коснулась ее губ, Сириус вдруг выхватил бокал у нее из рук и безо всякого предупреждения резко подался вперед, с жадностью накрывая ее губы своими. Задохнувшись от нахлынувшей волны страсти, девушка позволила тонкому хрусталю выскользнуть из пальцев, с готовностью склоняясь ближе, опьяненная горячим, глубоким поцелуем. Отставив в сторону оба бокала, Сириус подхватил худенькую фигурку под бедра и, усадив к себе на колени, плотно сжал кольцо рук, чувствуя, как тонкие теплые ладони ложатся на его щеки, пробегают по волосам, а потом вдруг с силой сжимают плечи, забираясь под ворот футболки. Кипучее, пьяное и пылающее возбуждение стремительно охватило их обоих, задыхающихся, тесно, до боли сжатых в объятиях. В чернильном, бескрайнем бархате ночи ослепительно мерцала высокая, необъятная россыпь бриллиантовых звезд, тонкий молодой месяц призрачным светом озарял старый пустой особняк, а они, совершенно потеряв голову, не отрывались друг от друга, совсем еще юные и безумные в этом диком океане нахлынувших чувств и эмоций.       Проснувшись поздним утром, Сириус успел лишь поморщиться под проникнувшим сквозь портьеры солнечным лучом, перевернулся на спину, отбросив руку в сторону — но вторая половина постели была холодна. Резко распахнув глаза, он приподнялся на локтях и с недоумением огляделся. Его спальня была совершенно пуста, и только сброшенная в дальнем кресле знакомая одежда давала понять, что ночевал он не один.       — Не меня потерял? — раздался вдруг насмешливый голос у самой двери. Сириус обернулся, и снисходительная, невероятно довольная ухмылка немедленно растянулась на его лице — на пороге его комнаты с подносом в руках, на котором дымились две чашки свежего крепкого кофе, стояла Эммелина в одной его длинной вчерашней футболке и совершенно растрепанная спросонья.       — Очередной волшебный сон или ты принесла мне кофе в постель, Вэнс? — задержав взгляд на худых ногах, Сириус лениво потянулся, расправляя плечи. Эммелина, фыркнув в ответ, опустилась на постель, поставив поднос у самого края.       — Ты не собирался даже пошевелиться — что мне еще оставалось, кроме как позаботиться о нашем завтраке самой? — черные брови немедленно взлетели вверх, губы изогнулись в ироничной улыбке, не дав ей продолжить насмешливое подтрунивание. Сев на постели, Сириус угрожающе склонился к ней, нахально запуская обе руки под черную футболку.       — Ах так теперь ты заговорила, да? Ну тогда держись, детка! — с этими словами парень вдруг рывком притянул успевшую лишь сдавленно вскрикнуть девушку, увлек ее с головой под одеяло и, навалившись всем телом, принялся беспощадно щекотать, не обращая никакого внимания ни на попытки отчаянного сопротивления, ни на предостережения о том, как бы их нехитрый завтрак не полетел на пол, не замечая ничего, кроме неудержимого, громкого, ласкающего слух хохота горделивой гриффиндорки.

***

      В приподнятом, искрящемся радостью настроении Рэйчел Уоллис впорхнула в прихожую собственного дома, как попало сбрасывая с ног босоножки, не особенно заботясь об аккуратности. Что-то беспечно напевая себе под нос, девушка неосознанно взбила пальцами белокурые волосы, распуская затянутый высокий хвост, и мягко улыбнулась своему отражению в зеркале, встретившемся на ее пути. Глаза ее сияли яркой синевой, а чуть припухшие губы полыхали алым от долгих поцелуев. Голова невольно шла кругом, и Рэйчел приходилось призывать на помощь всю твердость когтевранского ума, чтобы преодолеть природную наивную эмоциональность. Этому окрыленному состоянию ее имелось вполне логичное объяснение: за последние десять дней, с самого возвращения из поместья Блэка, она и Римус виделись очень часто. Едва ли не ежедневно, верные своему слову, они преодолевали расстояние от Дувра до Лондона и обратно, чтобы провести вместе несколько часов кряду, рука об руку бродя по набережной Виктории, Карнаби-стрит и Риджен-стрит, отдыхая на скамейках в неприметных, почти безлюдных, скрытых в тени шелестящей зелени скверах или гуляя по отвесным алебастровым скалам Дувра. Каждый раз Рэйчел буквально изнывала от нетерпения, мысленно умоляя поезд мчаться быстрее, и Римус, смирившись с ее причудами, вскоре начал сам приезжать за ней, чтобы вместе отправиться в Лондон, а вечером проделывал точно такой же обратный маршрут, проводя в электричках около пяти часов в сутки, но, впрочем, не слишком заботясь на этот счет. И девушка была искренне благодарна ему за самоотверженную уступку, хотя совесть то и дело невольно колола ее, когда сама она в сумерках стояла на пороге родного дома, а Римус, махнув ей на прощание, исчезал в глубине улицы. Трансгрессировали они очень редко, опасаясь привлечь стороннее внимание такими частыми перемещениями на приличные расстояния, совершаемыми, ко всему прочему, семнадцатилетними студентами Хогвартса. Но все же, несмотря на мелкие неудобства, они оба были бесконечно счастливы, даже не замечая в своем солнечном мире напряженной мрачной будничной суеты и стремительно переворачивающихся листов календаря.       Рэйчел уже собиралась сбросить с плеч кофточку, как вдруг из глубины освещенной люстрой кухни раздался голос сестры, настойчиво зовущей ее подойти для разговора. Мысленно чертыхнувшись и поспешив привести себя в порядок, девушка бросила еще один быстрый взгляд в зеркало, прежде чем наконец предстать перед глазами старшей Уоллис. Она сидела за столом, спиной к окну, сложив на гладкой, блестящей столешнице согнутые в локтях руки. Глаза ее пристально остановились на младшей сестре, а тонкая лодыжка нервно постукивала о ножку стула, точно отмеривая секунды в повисшей тишине. Рейчел стало неуютно, она на секунду отвела взгляд и нехотя опустилась на стул прямо напротив Элизабет, чувствуя себя пойманным на месте проказы ребенком, которого готовились пропесочить прямо здесь и сейчас. Кто знает — может, сестра и в самом деле на нее сердита? Ведь в последние несколько дней Рэйчел почти не бывала дома, пропадая невесть где без предупреждения, и совсем не помогала ей. А может, Лиз узнала что-то еще, что ей отнюдь не понравилось? От прежнего беспечно-веселого настроения не осталось и следа. И когтевранка успела уже прокрутить в голове несколько не самых приятных вариантов, как вдруг старшая сестра глубоко вздохнула и, положив ладонь поверх ее руки, начала говорить неожиданно тихим, мягким тоном:       — Рэйчел, прости меня, мне нужно было поговорить с тобой уже давно. Но я все никак не решалась, да и ничего не было ясно точно… Словом, я… Рэйчи, я выхожу замуж за Люка.       — Замуж? Но это же… — изумленная улыбка медленно растянулась на губах младшей Уоллис, и она вдруг воскликнула, словно не до конца веря в происходящее: — Это же здорово, Лиз! Ты так долго этого ждала! Ты… — глаза ее уловили на секунду появившуюся и тут же погасшую улыбку сестры, казалось, поглощенной в тяжелые мысли, отравляющие всякое счастье долгожданной помолвки. — Что с тобой, почему ты такая напряженная?       — Как раз именно поэтому, — сдержанно ответила Лиз, сцепляя обе руки в пальцах, как будто решаясь произнести самую главную фразу, ради которой и ждала младшую сестру несколько часов, недвижно застыв за кухонным столом. — Прости, что я так вываливаю на тебя все в один миг, но мы с Люком и так затянули слишком сильно. Он сделал мне предложение в конце июля. А уже в августе я узнала, что жду ребенка, — и прежде, чем Рэйчел успела произнести хоть одно восхищенное слово, лицо Элизабет приобрело непроницаемое выражение. — Ты знаешь, что я давно призналась Люку в том, кто мы с тобой есть. Ему это не слишком понравилось, но он все же смирился и даже полностью привык к существованию мира волшебников. Но то, что происходит в последние месяцы, его очень беспокоит. Он заявил, что наш ребенок должен расти в более безопасном месте, но даже я поначалу не знала, что он имел в виду.       — Лиз, прошу тебя, не ходи вокруг да около! — в нетерпении взмолилась Рэйчел, чувствуя, как бурлящее под кожей напряжение нарастает с каждым словом сестры. Элизабет, казалось, набралась решимости вместе с ней и неожиданно для себя самой быстро выпалила:       — Он увозит нас! Люк увозит нас в Нью-Йорк — меня, нашего будущего малыша и тебя вместе с нами. Мы хотели подождать еще год, но, учитывая обстоятельства…       — Увозит? — перебив, растерянно повторила Рэйчел, похолодев изнутри до самых кончиков пальцев. — Что значит «увозит»? Зачем вам уезжать? Зачем тащить меня с собой? И Хогвартс, как же Хогвартс? Мне ведь остался последний год!       — Я отправила запрос в Ильверморни, — без обиняков сообщила сестра, прерывая начавшую раскаляться волну протестов. — И сообщила в Хогвартс о нашем отъезде. Первого сентября ты поедешь в Массачусетс. А в Нью-Йорк мы улетаем через неделю.       — Я никуда не полечу! И не собираюсь переводиться ни в какую Ильверморни! — Рэйчел резко вскочила на ноги, отпрянув от стола и с грохотом опрокинув свой стул, заставив старшую сестру невольно дернуться от неожиданности. — Я останусь в Англии и окончу Хогвартс. Если вам так сильно хочется в Америку — пожалуйста! Но зачем тянуть следом меня? Зачем я вам, когда у вас будет своя семья?       — Ты тоже наша семья! — мгновенно вспыхнув, возразила сестра, в свою очередь поднимаясь на ноги и, оперевшись обеими руками о стол, глядя на нее с внушительным видом. — И дело не только в этом. Рэйчел, ты что, ничего не видишь? Ты не понимаешь, что происходит? За последние три недели пропало и погибло больше двадцати человек, люди исчезают прямо по пути домой. Будет война, Рэйч! Я не могу бросить тебя здесь, не могу отпустить в Хогвартс, зная, что ты так далеко от нас. Мы должны быть рядом — я поклялась, что буду заботиться о тебе!       — Но ты даже не спросила меня! — переходя на крик, Рэйчел отошла еще на несколько шагов, спиной приближаясь к дверному косяку. — Мне семнадцать лет, я уже не ребенок! Я сама могу решать, где мне учиться и что делать после выпуска! Я не хочу бросать Хогвартс, не хочу бросать своих друзей. И… Ты и Люк… Теперь да, ты будешь счастлива — у тебя есть он. Но у меня есть Римус, Лиз! У меня тоже есть свои отношения, а ты даже не подумала обо мне!       — Но Римус… — казалось, на мгновение Элизабет и в самом деле запнулась, точно сестра попала в самую точку, поймав ее на эгоистичном безразличии к ней. Но так же быстро она вдруг вновь перешла на более сдержанный, успокаивающий тон, словно бы пытаясь заглушить ее злость: — Рэйчел, но ведь вы же еще слишком юные для чего-то серьезного! Когда мне было семнадцать, у меня тоже был парень, и любой раздор казался мне катастрофой. Но все это оказалось только подростковой глупостью, и когда мы расстались, я быстро переболела, потому что была еще совсем девчонкой. И с тобой будет так же. Пойми, ведь…       — Да это ты ничего не понимаешь! — резко выкрикнула Рэйчел, и старшая сестра тут же пораженно замолчала. На миг в кухне повисла звенящая тишина, и только дрожащее эхо уходящими волнами отразилось от стен. Рэйчел застыла уже в дверном проеме, раздраженная, ошарашенная услышанным, и призывала последние силы к отчаянному сопротивлению, а горячие слезы медленно застилали глаза, затуманивая все округ. — Ты опоздала, Лиз! И у нас все давно гораздо серьезнее, чем ты думаешь, ясно?!       — Рэйчел, — казалось, Элизабет понадобилось несколько долгих минут для того, чтобы совладать с собственным голосом, и ее дрогнувшая рука до побеления вцепилась в спинку стула. — Господи, но вы же… Вы же не…       — Мы — ДА! И мне плевать, что ты теперь думаешь! — силуэт старшей сестры окончательно потонул в едком тумане слез, и девушка, сорвавшись с места, вдруг бросилась прочь из комнаты, даже не разбирая, куда именно мчится. Лишь пару мгновений спустя она влетела в ванную комнату, с грохотом захлопнув за собой дверь и повернув замок прежде, чем Лиз, кинувшаяся следом за ней, успела достигнуть порога комнаты. Ладони старшей сестры гулко ударились о дерево с другой стороны, и она принялась отчаянно бить острыми кулачками, попеременно дергая ручку, и почти умоляющим, пропитанным паникой голосом кричать:       — Рэйчи! Пожалуйста, открой! Впусти меня! Рэйчел!       Прислонившись спиной к холодной двери и слыша настойчивые призывы, Рэйчел сползла по ней вниз, опускаясь на кафельный пол, сжимаясь в хрупкий, беззащитный комочек. Сердце разрывалось обжигающей болью, ноги и руки налились тяжелым ледяным свинцом, а хлынувшие наконец слезы безостановочно струились по щекам. Панический страх захватил в плен все ее существо, сотрясая тело мелкой дрожью. За дверью была ее сестра, едва ли не единственный родной человек, перепуганная, умоляющая впустить, хотя бы отозваться, а здесь, прямо на холодном полу ванной комнаты собственный мир Рэйчел Уоллис, однажды уже разваливавшийся на куски, безнадежно разлетался миллионом осколков, распахивая бесконечную жуткую бездну, полную мрака и отчаяния. Неужели вот так вот просто, в один миг можно потерять все, что так близко, знакомо и привычно? Яркие образы воспоминаний вспыхивали перед затуманенным взглядом: огромный и величественный замок Хогвартс, возвышающийся на исполинском утесе, залитый светом сотен парящих свечей Большой зал, Расперделяющая шляпа, выкрикивающая имя факультета Когтевран, просторная гостиная, круглая спальня с кроватями под густо-синим пологом, улыбка Энн, заливистый смех девочек… Удивленные глубокие голубые глаза прямо над ней, сильные руки, подхватившие ее в самом низу лестницы… Мягкая улыбка Римуса в пронизанном солнцем зале, теплое прикосновение ладони, праздничный Хогсмид, сгущающиеся сумерки в опустевшем школьном дворе, неловкая пауза, полуопущенные ресницы… Горячие губы и робкий, но настойчивый поцелуй, сияющий звездами рождественский вечер, полутемный коридор и тесное кольцо осторожных рук… Каждое памятное мгновение вспыхивало, точно зажженная в подвале спичка, проносясь слепящей искрой, и тупая, невыносимая боль сильнее сжимала безжалостные тиски на изнывающем сердце. Неужели теперь все это останется лишь воспоминанием о прошлом Рэйчел Уоллис?

***

      Смириться с неизбежным отъездом Рэйчел оказалось неимоверно трудно, но даже больше него самого она боялась другого — как воспримет это шокирующее известие Римус. Однако при первой же встрече, когда девушка, едва держа себя в руках, рассказала всю правду, в изнеможении уткнувшись лицом в рубашку парня, страхи неожиданно не оправдались. Римус выслушал ее с непоколебимым спокойствием, в лице его не дрогнул ни один мускул, и только взгляд стал ощутимо тверже — от него веяло мрачной уверенностью, словно все, что он сейчас слышал и что собирался сказать, давно являлось непреклонной истиной.       — Наверное, они оба правы, — наконец сдержанно произнес он, проведя ладонью по белокурым волосам. Прерывистое дыхание неожиданно прекратилось, Рэйчел отстранилась, окатив его до крайности удивленной синевой широко распахнутых повлажневших глаз. Пухлые губы приоткрылись, точно она в изумлении все не могла поверить своим ушам. Римус же чувствовал, понимал, что упрямый разум твердит ему совсем иное, давно ожидавший именно такого исхода, но сказать об этом Рэйчел было выше всяких сил. Когда она, такая беззащитная и растерянная перед неизвестным грядущим, отчаянно ища поддержки, защиты, последней опоры в своем разваливающемся мире, обвивала его цепким кольцом рук, словно хватаясь за последнюю ниточку, связывающую ее с прошлым, он ничего не хотел сильнее, как успокоить ее, дать хоть малейший призрак надежды на лучшее, пусть ради этого придется прибегнуть к опрометчивой, ненавистной лжи. — Это твоя семья, Рэйч, они любят тебя, и ты должна быть с ними. Кроме того, сейчас в Америке вам и в самом деле будет куда безопаснее, чем здесь, когда уже идет война.       — Римус, — прервав поспешный поток доводов, Рэйчел крепко сцепила пальцы на его ладони. — А как же ты? Что будет с нами двоими?       — Я никуда не денусь, — помолчав, ответил парень, проводя ладонью по ее щеке, и девушка, на несколько мгновений опустив затрепетавшие ресницы, с силой призвала к себе собственное сознание, не дав ему рухнуть с головой в омут. Сейчас как никогда нужно было сохранить трезвость когтевранского ума, но у нее практически не было на то сил. И только одному небу известно, как умудрялся стойко держаться Римус и чего ему это стоило, но как бы то ни было, Люпин не собирался сдаваться. — И буду знать, что тебе точно ничто не угрожает, — слыша дыхание друг друга, они соприкоснулись лбами, закрыв глаза и подавляя желание податься ближе. — Война не будет длиться вечно, Рэйчел. И если так суждено, мы еще вернемся. А если нет… Пообещай мне! Пообещай, что доверишь себя только тому, кто будет тебя достоин!       — Не говори так, — вместе с ним переходя на полушепот, возразила Уоллис, мягко коснувшись теплыми губами прохладной щеки. — Ты только что как будто попрощался. А у нас с тобой еще есть четверо суток впереди, — она коротко вздохнула полной грудью, когда Римус в ответ поцеловал ее скулу, обеими ладонями потонув в светлых локонах. В ее устах короткая отсрочка звучала так, будто им был дан шанс на еще одну жизнь, и они оба до дрожи, до режущей боли стремились жить, жить каждую минуту, каждую секунду и каждое мгновение.       И в эти четверо суток они словно начали с новой страницы, отстранившись от всего мира и с головой отдавшись лишь чувствам и эмоциям. Наверное, им стоило хотя бы попытаться, хотя бы начать отходить друг от друга, забывать, чтобы не было мучительно после. Но ни Рэйчел, ни Римус не знали прежде, сколько же событий может произойти за стремительные девяносто шесть часов: что можно дважды потерять и снова найти, полюбить и расстаться, вновь вспыхнуть и сгореть дотла. И, доживая последние моменты уходящего в прошлое маленького мира, они терялись где-то между Лондоном и Дувром, пропадали по ночам, возвращаясь домой лишь засветло и наводя изумленный ужас на своих близких. Они ловили каждую секунду, словно никогда больше не будет второй, словно у них навсегда отнимут даже этот отравленный воздух.       Душный августовский вечер опустился на притихший под гнетом жары уходящего лета Дувр, небольшие, похожие один на другой дома светились желтыми квадратами окон, но дом сестер Уоллис утопал в темноте, когда парень и девушка, неслышно отворив калитку, ступили на вымощенную камнем дорожку. На плечах девушки, поверх ее легкой блузочки, покоился длинный, не по плечу, пуловер, а державший ее за руку парень шел рядом в одной тонкой рубашке. Рэйчел нисколько не было холодно, да и едва ли можно было замерзнуть в такой вечер, но когда Римус при выходе из электрички набросил ей на плечи свой пуловер, она не стала возражать, лишь одарив его мягкой, почти снисходительной улыбкой. И сейчас, когда они, достигнув ее порога, наконец остановились у перил входных ступеней, ей чертовски не хотелось расставаться с этой удивительно уютной и приятной к телу вещью. Она так до невозможности знакомо, до одурения близко пахла теплом, солнцем, горячим шоколадом и пергаментом, и этот калейдоскоп запахов так сильно напоминал ей Римуса, словно он прямо сейчас держал ее в своих крепких, оберегающих объятиях, а не только лишь сжимал ее ладонь. И когда они оба посмотрели друг другу в глаза, отразившие мерцание первых вечерних звезд, Рэйчел до дрожи захотелось, чтобы так оно и было. Их последние сутки стремительно утекали сквозь пальцы, и, должно быть, оба сейчас боролись за каждый миг, оттягивая неизбежное прощание, словно, если они останутся тут, стоять у порога дома Уоллис, и опускающаяся тьма наконец накроет их с головой, последняя ночь растянется в вечность, спасая упрямую, рваную первую любовь без будущего. Казалось, минул целый час, прежде чем Римус наконец первым заговорил:       — Мне пора, Рэйчел. Вам, наверное, завтра придется рано встать, а тебе нужно отдохнуть. Твоя сестра уже спит, — скорее утверждая добавил он, окинув взглядом погруженный в темноту дом, но Рэйчел, не особенно весело улыбнувшись, отрицательно покачала головой:       — Лиз еще в Лондоне, в квартире Люка. Они вернутся только к ночи или уже рано утром. А после полудня мы… После полудня у нас электричка на Лондон, — говорить о самолете, должном доставить сестер Уоллис и жениха Элизабет в Нью-Йорк, девушка не хотела, точно стараясь отогнать от себя неизбежное вплоть до прибытия в аэропорт Хитроу. — Может, ты зайдешь еще на часок?       — Нет, Рэйч, — отведя глаза, Римус выпустил ее ладонь из своей и на мгновение отвернулся в сторону, рассматривая утопающий в сумерках сад. — А если они вернутся раньше, мне здесь совершенно не место.       — Я, кажется, уже сказала, что у нас есть время, — коротко фыркнув, Рэйчел решительно перехватила его руку и, достав из сумочки ключи, отворила входную дверь, первым делом зажигая свет в прихожей. Увлекаемый следом Римус ступил в уже знакомый дом — и первым, что бросилось ему в глаза, было полное отсутствие верхней одежды и обуви у шкафчика и мелких вещиц на теперь сиротливо стоявшем у стены трюмо. И ту же картину можно было наблюдать во всех комнатах: мебель, светильники, шторы и ковры остались нетронутыми, но все прочие мелочи — личные вещи, книги, фотографии в рамках и другие признаки обитателей дома — исчезли, и оттого дом показался вдруг сдержанно-отстраненным, совершенно чужим и почти нежилым. Весь тот солнечный уют и невесомая, радостная атмосфера, встретившая когда-то Римуса на пасхальных каникулах, куда-то испарилась, оставив после себя лишь жалкий призрак прошлого.       Парень и девушка сидели прямо на полу у горящего камина, поджав ноги и украдкой переплетая пальцы рук, точно опасаясь быть застигнутыми на месте. Пылающие дрова оживленно трещали, прорезая тишину гостиной, а на столике у софы остывал благополучно забытый чай. Часы на каминной полке четко отсчитывали секунды, сплетая минуту за минутой, но Римус и Рэйчел, казалось, забыли о существовании времени. Пододвинувшись ближе, Рэйчел, преклонила голову ему на плечо, и Римус, помедлив лишь мгновение, принял ее в свои объятия, ясно слыша каждый удар ее сердца и чувствуя свое собственное где-то высоко, словно бы под самым горлом. Думать ни о чем не хотелось, и парень настойчиво отгонял от себя отравляющие, тягучие мысли, но те раз за разом упрямо возвращались. Душа его с мольбой просила остаться здесь, никуда не ходить и не двигаться, а разум кричал о реальности, призывая окончить затянувшееся прощание и прекратить мучительную растерянность, и Люпин вновь разрывался на части между двух огней. Он знал, даже после всего, что успело случиться, знал, что рано или поздно этот момент настанет, но там, в старом поместье, на берегу лесного озера вдруг на мгновение вместе с Рэйчел поверил в то, что впереди у них будет еще немало времени. Эгоистичная мысль о ее присутствии рядом почти заслонила беспокойство о безопасности, страх за ее жизнь и судьбу. Но, положа руку на сердце, даже сейчас Лунатик отлично понимал: однажды он вновь столкнулся бы с необходимостью разрывать отношения, и где-то глубоко в мыслях был рад тому, что за них все решил случай и другие люди. Рэйчел и в самом деле будет в безопасности и, возможно, сможет перебороть себя, он найдет в себе силы жить как прежде, а расстояние и время окончательно разрешат их отношения. И когда последняя мысль промчалась в его голове, парень наконец разжал объятия и поднялся на ноги.       — Рэйч, мне пора, — повторил он, встретившись с вопросительным взглядом девушки. — Мы и так затянули слишком сильно. Что, в конце концов, мы можем сейчас изменить? Как бы сильно мы ни хотели иного, нам придется прощаться. Давай не будем мучить друг друга дальше…       — Давай убежим! — неожиданно раздавшийся ответ задрожал в воздухе, оттолкнувшись от стен. Рэйчел, вскочив на ноги, обеими руками вцепилась в его ладони, оставив на коже следы округлых ноготков. Синие глаза с пылающей надеждой остановились на его лице юноши. — Давай убежим отсюда ко всем чертям! И никто, никто нас не найдет и не достанет!       — Рэйчел, — освободившись от ее рук, Римус мягко опустил обе ладони на бледные в свете камина щеки, заставив девушку на миг прикрыть глаза. — Хорошая моя Малышка! Ты же сама понимаешь, что это невозможно. Ты все понимаешь…       — Я не хочу понимать, Римус, — шепотом взмолилась она, и на пронзительно-синие глаза навернулись слезы. — Не хочу понимать, зачем мне забывать свою прежнюю жизнь и тебя в том числе.       — Никто не просит забывать, — сдержанно возразил он, ища уверенности и силы к последнему шагу. — Но ради себя самой тебе придется сейчас оставить все как есть. И я буду знать, что с тобой все в порядке…       — Господи, Рим! — в изнеможении воскликнув, Рэйчел вдруг отстранилась, отчаянно запустив обе ладони в светлые локоны и отбросив их назад, невидящим взглядом уставившись в пол. — Теперь и ты заговорил о том же! Еще и ты смирился с этой кошмарной ситуацией. Мерлин, но это так глупо, так невыносимо глупо, что даже тошнит от одной мысли! — саркастический смешок сорвался с ее губ, и она стремительно прошествовала в прихожую, даже не замечая, куда именно идет. В голосе ее Римус отчетливо уловил панические нотки, и с тяжелым сердцем тут же проследовал за ней, мужественно борясь с собой перед лицом впервые увиденного — никогда прежде Рэйчел не впадала в настоящую истерику у него на глазах, но сейчас, похоже, была в шаге от этого. Лишь у самой двери, отреагировав на ухватившую ее за локоть ладонь, девушка обернулась, потонув в распахнутой бездне голубых глаз, глубоко скрывающих тяжелую тоску.       — Прости, Рэйч. Нам обоим действительно пора попрощаться, — после этих слов повисла густая, вязкая тишина, Римус медленно опустил руку, а Рэйчел, по щекам которой, наконец вырвавшись наружу, скользнула пара слезинок, задохнулась:       — Ты… Римус… — на миг ее глаза были так близко, что все вокруг словно бы перестало существовать, лишь отражаясь в этом странном, новом, впервые появившемся блеске. Сердце пропустило удар, болезненно сжавшись и мучительно заныв, горячая кровь схлынула от груди, пространство качнулось куда-то в сторону, и Рэйчел вдруг выпалила упавшим голосом: — Ну и Мерлин с тобой!       Римус застыл на месте, провожая девушку взглядом. Рэйчел же стремительно взлетела на несколько ступенек вверх, но уже на полпути замерла, обернувшись. Синие глаза в который раз тяжело встретились с голубыми — и им хватило этого, чтобы вновь вспыхнуть, как спичка. В следующую секунду парень и девушка кинулись друг к другу через прихожую, схлестнувшись так, как никогда прежде. С горячностью, граничащей с безумием, целуя, Рэйчел крепко обхватила его ногами, сбивчиво и резко блуждая ладонями по щекам, зарываясь в послушные русые волосы и до побеления костяшек сжимая сильные плечи. А Римус, подхватив ее на бегу, крепко сжал мягкие бедра, грозя оставить на ее коже синяки, лишь чудом преодолевал ступени лестницы, до головокружения вдыхая запах ее волос, и, попрощавшись с благоразумием, здравым смыслом и сознанием, целовал ее в ответ так, точно доживал последние секунды на охваченной пожаром Земле.

***

      Затяжной дождь наконец разорвал летний зной, и с самого утра хмурое серое небо скорбно рыдало сразу над несколькими графствами. Всю дорогу в электричке Рэйчел, молчаливой, невидящим взглядом наблюдавшей печальную игру капель на стекле, казалось, что она слышит оглушительный грохот этого прорезающего воздух дождя, но когда они оказались в Лондоне, мелодию гнетущего одиночества полностью поглотила стремительная суета, летящая безостановочными потоками в разных направлениях. И в одном из этих кошмарных, похожих на панику потоков Рэйчел вместе со старшей сестрой и ее женихом направлялась на вокзал, откуда они должны были отбыть в аэропорт. Дождь безжалостно поливал столицу, но люди, казалось, даже не замечали этого, привыкшие к непогоде и слишком увлеченные своими проблемами, чтобы отвлекаться на нее. Белокурая девушка рассеянно оглядывалась по сторонам, и только оказавшись под спасительной крышей вдруг остановилась, обернувшись и бросив взгляд на соседние платформы.       — Рэйчел, идем скорее! — раздался совсем рядом голос старшей сестры. — Мы можем опоздать!       Младшая покорно двинулась следом, а Элизабет еще несколько минут не сводила с нее обеспокоенного взгляда. Еще сутки назад Рэйчел была готова с пол-оборота вступить в отчаянный спор с ней или Люком по поводу отъезда, а теперь вдруг тихо, беззвучно, почти обреченно направлялась за ними, не вступая в разговор и вообще слабо реагируя на происходящее вокруг. Потерянная, холодная, почти безжизненная, она казалась такой пугающе маленькой, и явно чужой темно-серый пуловер, в который та куталась всю дорогу, неосознанно до боли сжимая собственные предплечья и запястья с тускло-багровыми маленькими следами минувшей ночи, о которых не знал никто, кроме нее самой, лишь усиливал это впечатление. Погасшим взглядом она все искала кого-то в толпе, неподвижно застыв у окна даже когда они отыскали свой вагон. И когда до отправления осталось около трех минут, яркая искра вдруг вспыхнула в пустынной синеве — глаза ее уловили до боли знакомую высокую фигуру, совершенно вымокшую под дождем и мчавшуюся сквозь толпу прямо к нужному поезду. Сердце пропустило удар, затрепетав в нетерпении, и предчувствие не обмануло ее. Римус заметил светловолосую фигурку у окна и остановился всего в паре шагов от вагона, глядя ей прямо в глаза и тяжело дыша. Сорвавшись с места, Рэйчел бросилась к выходу, соскочив на платформу прежде, чем в спину ей прилетело сразу несколько изумленных голосов, а голос старшей сестры громче всех воззвал с нотками ужаса:       — Господи, Рэйч, куда ты? Пожалуйста, остановись!       Горячие слезы просились наружу вместе с рваным выдохом, но Рэйчел сдержала их в тот момент, когда такие родные, знакомые руки обхватили ее в крепких, теплых объятиях, и стремительное колочение сердца в юношеской груди зазвучало у нее в ушах. Утопая в нахлынувшей вспышке перед пропастью отчаяния и тоски, она зарылась лицом в мокрую рубашку, а подняв наконец голову, растворилась в горящем взгляде. Голубые глаза до боли всматривались в синие, как будто ловя каждое мгновение и стараясь запомнить каждую мелочь на все следующие годы. Обвив дрогнувшие руки вокруг его шеи, Рэйчел поднялась на носочки, и в следующую секунду они слились в долгом поцелуе, тесно переплетаясь и не отрываясь друг от друга до тех пор, пока хватило дыхания. Склонившись, Римус соприкоснулся с нею лбом, в груди отзывалось режущей болью, а горячая кровь стучала в висках.       — Я боялся, что так и не успею, — произнес он, все так же задыхаясь и неосознанно, бегло гладя ее мягкие, холодные щеки. — Прощай, Рэйч!       — До свидания, Римус! — ответила девушка, силясь против собственной воли разжать руки. — Я обязательно буду писать тебе, слышишь?       Взгляд парня скользнул по бледной шее с упорно бьющейся мелкой жилкой, и знакомая цепочка тонко блеснула на коже — где-то под воротником легкого не по погоде сарафана покоилась изящная, витая крохотная «R» — то, что останется с ней на годы напоминанием, если только сама она того пожелает. Широко распахнутая синева больших глаз глубоко врезалась в сознание, и мгновением позже Лунатик поймал себя на мысли, что, возможно, видит их в последний раз. Тепло ее рук неизбежно остынет, призрак прикосновения растает во времени, но однажды встретившиеся глаза будут сопровождать юношеские воспоминания до самого последнего дня.       Остановившийся на три долгих, как вечность, минуты мир безжалостно вернул их к реальности предупредительным гудением отбывающего поезда, и мгновением позже Рэйчел почти затянули в тронувшийся с места вагон. Медленно отпустив ее, Римус двинулся по платформе, переходя на быстрый шаг вместе с ускоряющимся поездом. Она все еще стояла у закрытой двери, и рассерженные голоса что-то кричали за оконным стеклом, но Рэйчел даже не оборачивалась на них. Пока хватало взгляда, она всматривалась в быстро отстающую фигуру парня, пробежавшего несколько метров, прежде чем покорно остановиться, провожая уходящий вагон. И лишь когда платформа безнадежно растворилась позади, она покорно вернулась к своему месту, не отвечая на настойчивые призывы сестры и будущего зятя, опустила намокшие ресницы и наконец тихо дала волю рвущимся слезам. А оставшийся вдали Римус, улыбнувшись секундной, горькой, вымученной улыбкой, с силой стиснул кулаки в карманах джинсов и, развернувшись, упрямо-тяжелой походкой побрел к выходу, окруженный толпой шумно галдящих провожающих и встречающих людей.